Текст книги "Кто ты будешь такой?"

– Как же никаких потрясений? А те самые деньги…

– А, ребенок, вся эта детская история для Макария не больше, чем история об испачканных штанишках.

– Но в результате он рос без отца.

– Вот именно! Все эти клушьи завывания – ни о чем. Если бы Макарий рос рядом с Виктором, то получил бы все, что надо, сполна и не оставался бы сейчас мальчишкой. Я хотел, чтобы он в армии побывал, но и тут проскочил.

Две чайки с криком пролетели над их головами. Режиссер отломил хлеб и бросил в воду. Поймали на лету. Барса вскочила и принялась лаять, пока те не исчезли.

– Вы сказали Макару, что пробы прошли хорошо.

– А они и прошли хорошо. Макарий идеально подходит для этой роли, идеально. По всем параметрам. Я нутром чувствую – его. Но боюсь, что не вытянет. Я уже сам весь извелся, размышляя обо всем этом.

– Зачем вы мне это говорите?

– Ты можешь помочь, ребенок. Видишь ли, иногда само загорается, а иногда нужно чиркнуть и поднести спичку, чтобы вспыхнуло. И ты можешь поднести эту спичку.

Море пригнало особенно сильную волну, она почти дотянулась до ног Али.

– Каким это образом?

– Устроить Макарию потрясение. Очень сильное потрясение.

– Предлагаете яду выпить?

Засмеялся.

– Это было бы лучше всего. Но такого я не могу у тебя просить. – Взял с тарелки четвертинку маленькой сморщенной груши, положил в рот. – Это маринованные груши. Попробуй, Римма отлично их делает. Очень вкусно.

– Так как я могу помочь Макару?

Посмотрел на нее.

– А ты умная девушка, хоть и читаешь одни романы. – Взял еще четвертинку. – Самоедское лакомство, как сказал когда-то Мандельштам. Он сказал это про черный хлеб с солью, облитый подсолнечным маслом и посыпанный сахаром. Или это был не Мандельштам. Хочешь скажу, почему ты читаешь одни романы? Потому что надеешься заполучить такую же любовь.

– Все надеются.

– Ой, нет, ребенок. Никто не хочет держать высокую ноту всю жизнь. Это утомительно, непрактично. Редко кто на это решается.

Аля отпила вина.

– Так что вы хотите?

– Если сейчас, когда ваши чувства на пике и еще не пошли на спад, отнять тебя у него, он получит удар, потрясение, о котором я говорю.

– Как это – отнять?

– Исчезни, ребенок. Оставь Макария. Внезапно, больно, без предупреждения.

– Вы шутите?

– Ничуть. На время, господи, не смотри так на меня, на год. Мы тебя устроим, поможем. Потом все ему объясним, когда птенчик уже вылупится.

Аля поднялась со стула. Барса тявкнула. Сердце застучало в ушах. Дышать стало трудно, будто ветер собрал песок с мелким гравием и забил ей нос.

– Я не собираюсь играть в подобные игры. Хорошего вечера. – Она направилась к тропинке.

– У тебя несложный выбор, – крикнул ей в спину, – помочь Макарию состояться или не помочь. Будет ли другой шанс у него? Подумай, ребенок. – Послышался стук стекла, режиссер налил себе еще водки. – Сколько ему? Уже скоро двадцать восемь?

Она вернулась, схватилась за спинку стула.

– Рано или поздно в жизни любого что-нибудь да случается.

– Бывает, что и нет. Или будет слишком поздно. Небольшая жертва, а? Ради любви? Ради любви жертвуют очень многим, поверь, я много пьес прочитал. Да сядь ты, хватит пробовать стул на прочность, все равно не сломаешь. Угощайся вот персиками, посмотри, какие спелые.

Аля прошла вперед и встала напротив режиссера.

– Вы ставите мне ультиматум?

– Боже упаси. Выбор за тобой. Я только прошу.

– Но если я не соглашусь, вы не утвердите его?

– У меня есть и другой человек на эту роль.

– Я о вас разные вещи слышала, но не верила. Вы чудовище.

Он шумно вздохнул:

– Мне совершенно все равно, ребенок, что ты думаешь обо мне. Ты лучше вот о чем подумай: сам Макарий, как считаешь, что он хочет больше всего на свете? Неужто пить чай с тобой на кухне?

– Вы не единственный режиссер в Москве.

– Разумеется.

Аля почувствовала, что дрожит. Да что же это такое? Нужно немедленно уйти и рассказать Макару, что за человек его любимый Константинович. Но она не уходила.

– Это… пакость какая-то. Макар же так вам доверяет. И с чего вы вообще решили, что у вас есть право распоряжаться мной и им?

– А у кого есть это право, ребенок? Кто дает его, не подскажешь? В следующий раз запишусь на прием, встану в очередь, – фыркнул.

Море притихло, словно прислушивалось к разговору, и вдруг ударило с удвоенной силой, залило весь берег, намочило Але туфли. Константинович приподнял ботинки, с них полилась вода. Барса, защищая хозяина, отчаянно залаяла, погнала волну назад в море.

– Вам нет до Макара дела, да и вообще до кого бы то ни было. Вы это делает для себя.

– Я и не отрицаю. Только хочу уточнить маленькую деталь. – В его голосе проскользнула злость. – Для себя, то есть для кино, искусства. Это и в самом деле единственное, что здесь, – он развел руки в стороны, – имеет смысл.

– Для вас. – Аля скрестила руки на груди, ветер с моря показался вдруг ледяным. – Имеет смысл для вас. А для меня имеет смысл совсем другое. И с какой стати мне хотеть, чтобы я мучилась, Макар мучился? Чтобы он лишился нашей любви, чтобы хорошо сыграть выдуманную? Только чтобы вам досталось больше премий, больше славы?

– Бог весть, что ты несешь. Ничего он не лишится. – Константинович посмотрел на часы на руке, подсветил их кнопкой. – Знаешь, в супермаркетах дают, бывает, бонус. Покупаешь пять пачек масла и получаешь бесплатно какую-нибудь присоску на холодильник – утенка, клубничку, помидорку? Так вот через год ты получишь такую помидорку. И Макар тоже. Через год у вас будет та книжная любовь, о которой ты так мечтаешь, ребенок. Ну а уж ваши горячие простыни, когда встретитесь, будете заливать ледяным вином! Кстати, раз уж зашла речь, другим способом ты ее, эту твою настоящую любовь, и не получишь. Войны или революции не предвидятся в ближайшее время. И «Титаник», – он вдруг хихикнул, – давно затонул.

Она на секунду смешалась – этот человек знает про плакат в ее комнате в общежитии? Или случайно так сказал?

– Специально никто такого не делает.

– А почему нет? Результат будет тот же. К тому же не выпендривайся, ребенок, ты, как и все, придумываешь, режиссируешь свою любовь каждый день, просто на мелком уровне. Я же предлагаю тебе уровень повыше.

Аля решила проигнорировать эти безумные попытки ее подкупить.

– А с чего вы взяли, что эта подлость поможет Макару? Может, он и в самом деле не такой уж талантливый актер? Может, он из тех, кому суждено всю жизнь играть слуг и почтальонов?

– Тебе бы этого хотелось, правда, ребенок? Меньше ответственности, проще жить. Что касается твоего вопроса: а я ни в чем и не уверен. Возможно, мы получим дырку от бублика. Но я не первый год живу, не первый год работаю с актерами, кое-что понимаю в их одаренности и потенциале. И если я вижу, что для запуска на роль человечек не дотягивает самую малость, и если этот человечек нужен мне для фильма, я стараюсь всеми силами и методами помочь. Даже если это будет его единственная большая роль.

– Всеми методами? И преступными?

– Если бы я пользовался преступными методами, то отравил бы тебя сейчас и все. Или запер в каком-нибудь подвале на год. Я же прошу помочь. Господи, ребенок, если ты смотрела мои фильмы, то должна была обо мне кое-что понять.

– Я не собираюсь предавать Макара.

Снова налил рюмку, вытянул ноги. Море лизнуло его подошвы, обожглось и поспешно отступило.

– В этот день я всегда напиваюсь, а сегодня что-то запаздываю. Вот что я еще хотел сказать по делу: мы обустроим тебя на этот год. Так, как хочешь. Там, где хочешь. Выбирай любое место вне Москвы. Хоть Северный полюс, хоть Ницца, хоть Африка. Мы все устроим. Иди и подумай. В начале сентября жду ответ или действие. Алеша всегда на связи. Да, я рассчитываю, что этот разговор останется между нами. Впрочем, дело твое. Можешь лишить Макария шанса. Все, иди.

Але хотелось швырнуть чем-то в самодовольную рожу режиссера.

– Даже и не думайте, что я пойду на это, – выкрикнула она и направилась к тропинке. Барса громко залаяла.

– Какой толк в любви, ребенок, если не жертвуешь ничем? – донеслось в спину. – А кроме того, тебе не кажется, что ты кое-что должна этой семье? Кое-что большее, чем пятьсот долларов?

Когда она шла назад, ее тело вибрировало, подрагивало, подскакивало то плечом, то бедром. Кто-то пролетел у лица, упруго и гулко размахивая крыльями. Степь, небо, море слились в единую тьму, только фонарики плыли в ней, ведя к освещенному празднующему дому. Едва шум моря стих за спиной, как послышались приглушенные смех и музыка. Броня сознания внезапно пробилась, и на несколько секунд Аля перестала понимать, где находится. Она потеряла себя, ей показалось, что ее нет и никогда не было, как не было и всего остального, а была всегда только тьма и сухой теплый степной ветер. Она сделала судорожный вздох, и приглушенная высоким белым забором музыка стала вновь слышна, проявились опять и огоньки фонариков. Калитка была не заперта, поддалась сразу. Сейчас же Аля расскажет Духову о подлости Константиновича, о низости, о предельной бесчеловечности возомнившего о себе бог знает что режиссеришки. Они уедут немедленно. Алеша отвезет, или дойдут до поселка, а там найдут машину.

Она взяла правее, чтобы быстрее обогнуть дом и выйти к гуляющим. Уйдя с тропинки, тут же запуталась в деревьях: мимикрировавшие под ночь, ставшие черными хвойники принялись толкать ее, как мячик, от одного ствола к другому. Чуть не разревелась от злости, помчалась напролом, вырвалась, вылетела к парадному входу дома и резко остановилась. На веранде Духов и Полинка устроили импровизированный театр и разыгрывали какую-то сценку. Вынесли даже реквизит – стул, две рюмки и обглоданную ногу курицы на блюде. Римма сидела на стуле в «партере» (на газоне, у лестницы) с куском праздничного торта и, не скрывая восхищения, смотрела представление. Рита стояла рядом с сестрой – ноги широко расставлены, так что подол платья того гляди треснет, рот приоткрыт, глаза по-детски заворожены происходящим. Алеша с вечной кока-колой вытянулся на траве, оперся на локти и смотрел на актеров снизу вверх.

И Духов, и Полинка были пьяны. Или в самом деле, или от своей игры. Зрители, все три человека, дружно рассмеялись над шуткой, которую Аля прослушала, Римма громко захлопала, а за ней и Рита. Когда хлопки стихли, пьеска продолжилась. Аля свернула за дом, надеясь, что стеклянная дверь с той стороны еще не заперта. Дверь оказалась открыта.

Она поднялась в комнату. Включила свет. Вытащила сумку, сложила вещи, документы. Ничего, сейчас немного успокоится, так даже лучше. Спокойно расскажет Духову о сделке, которую предложил его любимый режиссер, учитель, ментор, кто там он ему. А то, что это сделка, она не сомневалась, что бы он ни говорил про ее выбор. Да. Она подождет Духова здесь. Размеренно подышит, подберет правильные слова. Аля выключила свет, легла на кровать, стараясь дышать медленно и монотонно.

Минута, другая. Вдруг показалось, что белье под спиной липкое, точно его облили растаявшим мороженым. Она села. Одежда тоже была липкой, сальной, грязной. Аля вскочила, резко стянула с себя все. Вытащила из только что собранной сумки чистое белье, шорты и футболку. Замерла. Теперь липкими казались уже кожа, волосы, даже ресницы. Немедленно все смыть, стереть! Схватив полотенце, побежала в душ. Но едва струи воды коснулись головы, как до нее дошло, что и вода в этом доме было его. Мерзкая, нечистая, она сейчас касалась ее тела. Аля, дрожа, прислонилась спиной к прохладному белому кафелю. Подступила тошнота, Алю вырвало – остатки праздничного ужина исчезли в водовороте сквозь дырочки в полу.

Вернувшись в комнату, тщательно обтерлась полотенцем, переоделась. Обрызгала себя духами с привычным запахом. Села на подоконник. Открыла створку окна. Музыка заиграла громче. Послышался смех вдалеке, а вот уже и совсем рядом. Всплески, крики – компания перебралась в бассейн. Звон бутылок, стаканов. Аля подтянула ноги, уперлась подбородком в колени, чтобы они перестали дрожать. Принялась внутри головы растягивать время и пространство, как невидимую жевательную резинку, – растягивала и отпускала, ждала, когда она примет исходную форму, чтобы снова растянуть. Прошел час? Или пятнадцать минут?

– К морю, к морю! – послышался с улицы пьяный голос Духова.

– К морю, – тонко крикнула Полинка.

– К морю, – рыкнула басом полоумная Рита.

– Римма, вы с нами? – опять Макар. – Отлично! Алеша, поможешь захватить бутылки?

Снова бултыхание воды и смех.

И вот уже крик Духова под окном.

– Алька, ты там? Спускайся, мы идем к морю.

Она высунулась в окно:

– Макар, поднимись на минутку.

Вбегает весь мокрый, совершенно пьяный, пропахший алкоголем и хлоркой. Запинается о сумку посреди комнаты, хватает Алю за руку:

– Пошли, мы все идем купаться.

– Погоди. Я сейчас тебе расскажу кое-что. – Аля спрыгивает с подоконника. – Твой Константинович…

Прерывает ее поцелуем и громким пьяным смехом:

– Аля, Алька, Алечка! У меня главная роль! Главная! Римма с Ритой меня сейчас носили на руках! Я даже матери и отцу сегодня позвонил. Пойдем веселиться!

– А ты знаешь, что заявил мне твой Константинович…

Не слушая, поднимает ее, попытался понести, но падает вместе с ней на кровать. Аля больно ударяется ребром.

– Макарушка, ну где ты? – Это Римма. – Мы пошли.

– Макар, да послушай же, что я скажу… Твой Константинович, он…

Прислоняет ладонь к ее губам. Опять смеется и говорит что-то невразумительное про то, как в прошлом году Алешу в этот день, то есть ночь, ужалила медуза, а они здесь никогда не жалят… Смеется над своими словами.

– Духов! – Голос с улицы, Полинка. – Мы уходим, догоняй!

– Все – идем! – кричит он, повернувшись к окну.

Тянет Алю к выходу:

– Пойдем. Нас ждут.

– Ты иди, я тут побуду. Иди, иди… мне не хочется.

Замирает в нерешительности:

– Правда? Но это… знаешь ли… некрасиво. Они все мои друзья и радуются за меня.

– Макар! – кричат уже хором.

Отпускает руку Али. Зашатавшись, чуть не падает, но удерживается.

– Ну и сиди тут!

Разворачивается и выбегает в коридор, мчится с шумом вниз по лестнице.

Раскатистый лай Барсы в утреннем воздухе разбудил Алю. Окно по-прежнему было открыто. Макар спал рядом без одежды. К его плечу и заднице прилипли тонкие полоски водорослей. Аля услышала, как на улице хлопнули дверцы машины и спустя некоторое время по гравию зашуршали шины. Живот заполнила пустота, от которой резко свело внутренности. Аля села на кровати. Так вчера и уснула в шортах и майке. Голова немного кружилась. Надев шлепанцы, спустилась на улицу. Территория уже была прибрана, только в бассейне плавала корка от дыни, да салфетка в пятнах соуса как-то угодила меж веток акации. Солнце еще не появилось, от земли тянуло прохладой. В небе и предметах оставалось еще много грифельного, но его теснил алый, воспаленный. Стволы деревьев, фасад дома покрылись алыми же световыми лишайниками. Аля обошла дом вокруг. Машины действительно не было. Она взяла в холле ключ от калитки. В этот раз он висел на крючке.

Со стороны степи у забора уже скопились подношения – дыня, абрикосы в пластиковой бутылке, пирожки в корзинке. Аля взяла пирожок, вдохнула – пах картошкой. Положила назад. Есть совсем не хотелось. Благодарность от людей, которым Константинович помог. Разумеется, чтобы чувствовать себя кем-то вроде хана всемогущего.

Она дошла до пляжа, там уже снова стояли лежаки, ветер трепал два зонта. Море радостно, по-детски плескалось о серый берег – солнце должно было вот-вот взойти. Ночные волны нанесли водорослей, и те кишели у берега. Она постояла, посмотрела на место, где была вчера унижена. Влево по побережью уходила тропинка, Аля свернула на нее, прошла метров триста: берег выпучился, поднялся, расслоился песочным пирогом, а море ушло вниз. Солнце уже разреза́ло щель в горизонте и протискивалось сквозь нее, цепляясь, как огненный паук длинными лапками, за колючки в степи, щиколотки Али. Протиснулось, родилось. В триллионный раз? В какой раз оно взошло над этим кусочком моря? Стало жарко, ярко.

Вчера Аля была возмущена беспардонностью режиссера, его вседозволенностью, наглостью, но в целом большой проблемы в случившемся не видела. Однако на месте ямки, вырытой вечером детской лопаткой, к утру разверзся котлован для фундамента огромного здания, которое грозило затмить все остальные в ее внутреннем городе. То, что предложил, попросил, потребовал (?) Константинович, – совершенное безумие. Наверняка это блеф, настоящая цель режиссера – убрать ее, Алю, с дороги. Константинович привязан к Макару, это видно. Природу этого чувства Аля не в состоянии проанализировать, как и привязанность самого Макара к режиссеру. Константиновича бесит, что Духов слишком увлекся ею, и старый больной придурок, заревновав, придумал план, по которому Аля, поверив дурацкой сказке, его нелепому предложению, сама исчезает, вуаля! Проблема решена.

Но как он может думать, что она, что вообще кто-либо пойдет на такое? Разве кто-то совсем свихнувшийся. Так что она может просто жить дальше, как будто ничего и не было, – дурной сон у ночного моря, только и всего.

Ящерка выбежала на тропинку. Аля остановилась, присела, разглядывая ее. Дотронулась палочкой – ящерка исчезла в сухой траве. Аля поднялась и пошла дальше. А если режиссер не дурачит ее? Если правда считает, что в случае ее исчезновения Духов испытает сильное потрясение и в результате сыграет роль как-то по-особенному? Выйдет на новый уровень актерского мастерства? Но почему, собственно, режиссер так уверен, что это обстоятельство – сильное потрясение – скажется на Духове именно таким, выгодным для режиссера образом? Может, Духов совсем запорет роль или – Аля замерла – попробует наложить на себя руки? «Ну хватит, – одернула она себя, – не льсти себе». Самоубийства из-за любви бывают только в кино.

Где-то, в какой-то книге или статье… Ах, ну да, школа же, Пушкин, Болдинская осень. Пушкин оказался тогда заперт в имении из-за холеры, не мог попасть к любимой Гончаровой, помолвка с ней к тому же оказалась под угрозой разрыва из-за матери Натальи. Пушкин мучился и всю свою страсть, свой страх переплавил в гениальные строки. А Бетховен? Его Лунная соната написана, когда он, глохнущий, был влюблен в некую Джульетту, но та предпочла ему другого. Наверное, с творческими людьми такое бывает. Однако во всех этих случаях так сложились обстоятельства. Такие вещи ведь специально не делаются. Это против правил. Это нечестно. Это мерзко. Милый, давай, я выколю тебе глаза, чтобы ты сыграл джаз, как никто до тебя не играл. Отпилю одну руку, чтобы другой ты написал лучшую свою картину. Заражу смертельной болезнью, чтобы твой голос на концертах звучал проникновеннее.

И вообще, ей до экспериментов Константиновича, как и до его фильмов, нет никакого дела. Даже если Макар будет работать кочегаром, это ничего не изменит в ее отношении к нему. Она его любит, и это важнее всего для нее. И почему, собственно, Макар не сможет состояться у другого режиссера?.. Господи, что же так жарко-то. Зря она не взяла панаму. Так можно и солнечный удар получить.

Пусть Духов сам решает. Вот что она сделает: выложит Макару все слова, как карты на стол, и он уж пусть делает как хочет. Если только поверит ей: Константинович ведь у нас святой. «Дурочка, – зашептал ей в ухо жарким ветром голос режиссера, – ты знаешь, почему не ему решать: потому что, едва он узнает об эксперименте, эксперимент сразу станет невозможным, не так ли?»

Зной усиливался. Заболела голова. Аля вспомнила сплетни, которые слышала о Константиновиче, – о том, как, какими средствами он добивается от актеров нужной игры, нужного состояния. Сказать актрисе, что ее двухмесячный ребенок умер, сымитировать угрозу изнасилования. Значит, это не слухи. «Что задумал этот человек? Не причини вреда нашему Макару». Слова Виктора уже не казались бредом. От жары мысли путались, голова кружилась. Воды бы глотнуть. Слева появились виноградники. Аля свернула к ним. Тени и тут почти не было. Сорвав несколько виноградин, она горстью отправила их в рот, жадно впитывая сочное виноградное мясо.

Виноградники уходили далеко, множились фракталами, как в нескончаемом кошмаре. Наглотавшись ягод, Аля прилегла под куцей тенью. Время пропало, и она вместе с ним. Очнулась, когда дышать стало совсем тяжело от жары. Поднялась, возвратилась к берегу, спустилась к воде, порезавшись о колючки. От солнца и тут было негде спрятаться. Искупалась в одежде, чтобы подольше сохранить прохладу, отправилась в обратный путь. Брела как во сне. Голова болела все сильнее, солнце жгло волосы и кожу раскаленным маслом. Вдали море было мультяшно-синее, а под ногами почти бесцветное. Дорога казалась бесконечной. Но вот наконец возник и расплылся, задрожал в плавящемся воздухе белый забор. На дорожке появляется силуэт, один, второй, третий, бегут в ее сторону.

– Господи, Алька. – Духов хватает, оглядывает, обнимает. – Где ты была?

Она утыкается ему в грудь. Не сегодня. Может быть, завтра. Отдохнет хорошенько и завтра расскажет. Да. Или, еще лучше, – когда будут уезжать.

Подбегает, запыхавшись, взволнованная Римма:

– Алюшка, да куда же ты ходила по такой жаре? Ну-ка, я на тебя посмотрю. – Трогает лоб, предплечья, Аля невольно вскрикивает от боли. – Сгорела, девонька. Ну ничего, у нас есть волшебная мазь. Пойдем скорее в тень. Ритуль, давай-ка полотенце и воду.

Подошедшая Рита, засопев, сурово глядит на Алю, протягивает бутылку с водой. Аля жадно выпивает. Духов берет у Риты полотенце, накрывает ей плечи. Так и идут, обнявшись. За ними шагают две старые сестры-близняшки. Тени уже снова растут.

– Ребятки, – раздается за спиной голос Риммы, – что хотите на ужин?

– Мы подумаем, спасибо, Римма, – отвечает ей Макар, потом наклоняется к Але. – У нас с тобой три дня тут, целая вечность.