Текст книги "Кто ты будешь такой?"

– Вы ожидали этого с самого начала? Что он вас бросит? Обманет? Обернется враждебным вам человеком? Вы ничуть не удивились, когда он исчез, верно? Решили, что вы этого и заслуживаете. Правда? Что никто, кроме, – заглянула в блокнот, – Анны Иоанновны не верит вам? Нам нужно поработать над вашим доверием к людям. – Улыбнулась. – На какой день вас записать? Конечно, конечно, подумайте. Вот, возьмите визитку.

Стоя на автобусной остановке, Аля вытащила записную книжку и по памяти нарисовала Духова. Вышло похоже. Где ты, Духов? Когда показался автобус, Аля сорвала мать-и-мачеху и заложила книжку на этой странице.

2006, конец апреля, балтийское побережье

На фотографиях трое выходят из леса. Девушка – джинсы, весенняя аквамариновая куртка, платок на голове, завязанный как бандана; за девушкой худенькая старушка – лиловые брюки, желтая ватная курточка, белый шейный платок, желтая шапочка, плотно обтягивающая маленькую голову, третьим идет крупный плотный молодчик лет тридцати – рыжие усы, темные брюки, шерстяное клетчатое полупальто, черная трикотажная шапочка. На ногах у всех троих резиновые сапоги, густо покрытые весенней пылью. У девушки на груди фотоаппарат Canon, если судить по буквам на ремне. Старушка несет корзинку, из которой торчат грязными пауками корни разных видов. У рыжеусого молодчика за спиной рюкзак. Поле, по которому они идут, кажется обработанным в режиме сепии. Снег сошел не так давно, и прошлогодняя трава лежит волнами. На одном из снимков троица движется цепочкой по тропинке, а на другом рыжеусый мужчина поддерживает за локоть девушку, судя по всему запнувшуюся, они смотрят друг на друга. А вот этот снимок снят почти у шоссе, близко от машины, где сидел Алеша: девушка и старушка идут рядом, беседуют, рыжеусый поотстал, а вот взгляд его, обращенный на девушку, готов воспламенить саму фотографию.

– Кто это, говоришь?

– Жуковский. Тот самый преподаватель.

– Хочешь сказать, у них шуры-муры?

– Не похоже.

– Ты разговаривал с ней?

– Нет, вы же сказали, что…

– Да, да. Не нужно…

– Оставлю вот эту у себя, – Константинович взял ту, где рыжеусый поддерживает Алю за локоть. – Все время забываю, что в жизни, в отличие от кино, люди не выдерживают роль до конца. Слишком слабы и безвольны.

Алеша пожал плечами. Они сидели за столиком в трейлере, Барса лежала рядом и поглядывала то на одного, то на другого. За окном серело и бесилось море, дул ураганный ветер. Алеша прибыл из теплой апрельской Москвы, еще не совсем переместился и воспринимал окружающую обстановку как не совсем реальную. С начала разговора прошло больше получаса. В первую очередь Алеша отчитался о делах с документами, выплатами по кредитам, рассказал о ходе ремонта в кабинете Константиновича в театре. Передал несколько сценариев, вошедших в шорт-листы конкурсов, а также журналы и распечатки статей о фильмах Константиновича, пухлую пачку писем от зрителей. Сообщил, что портрет Прокопьевой, который Иван Арсеньевич купил в Петрозаводске, доставили. Теперь вот показал фотографии пассии Макария.

– Что у нас там еще?

– Нефедова не будет подавать иск против вас.

Константинович кивнул. На нем была надета безразмерная, шерстяная, какая-то бабская кофта. Устал. Это было видно по глазам и опустившимся краям губ. Съемки встали из-за непогоды, а этого Иван Арсеньевич не любил, расстраивался. Со вчерашнего дня закрылся в одиночестве в трейлере. Никто и не думал проведывать его. Даже этот блаженный придурок Макарка. А у Константиновича с прошлой зимы с сердцем проблемы, ему нужно ежедневно пить таблетки и достаточно жидкости. Алеша, когда бывает рядом, всегда следит за этим.

– Но и опровержение писать не будет, – продолжил он. – Сказала, что она и не собиралась ничего выносить на публику. На тот разговор ее вытянул Петля, ходил вокруг да около, обещал ничего не публиковать.

– Все не успокоится, а? – Иван Арсеньевич вскинул голову. – Задел-таки я его Грабарем! Нашего непогрешимого святошу. Кровная обида теперь, что ли? – Хлопнул себя по коленям. – А Нефедовой на что жаловаться? Первый приз взяла в женской роли. А вот сыграла бы она так же, если бы мы не устроили ей это маленькое испытание?

Алеша не подвергал сомнению методы Константиновича. Многие находили их негуманными, а кое-кто, тот же Петля, преступными. Петля, после того как публично сел в лужу с «Зимой в Дугино», задался целью привести Константиновича в суд. В последнее время настырно пристает к актерам, выпытывает, науськивает. Но пока ничего у него не выходит. Актеры помалкивают. Взамен некоторых личных неудобств, небольших испытаний они получили известность, деньги, письма, подобные тем, что Алеша привез сейчас Константиновичу, с рассказами от зрителей, как фильм им помог что-то понять, обрести смелость принять нужное решение, а то и выжить. Все эти актеры и актрисы, та же Нефедова, прекрасно понимают, что Иван Арсеньевич не садист, делает это не по прихоти, не для извращенного удовлетворения, а ради фильма, чтобы тот получился настоящим, а игра актеров убедила зрителей. Нефедова в фильме подвергалась групповому изнасилованию. Нечто похожее было устроено ей в жизни… Ну как похожее. Спектакль. То есть было нападение, угроза, но ничего в самом деле не произошло. Петля же заявил в статье, что произошло. Сама Нефедова в разговоре с Алешей несколько дней назад подробности не раскрывала, сказала только, что сниматься больше у Константиновича не будет. Такое тоже случалось часто.

– А что с Виктором, Алеша? Был у него?

– Да. Он отказался взять деньги. Сказал, что будет рад, если вы как-нибудь заедете к нему выпить пива с воблой, как в прежние времена.

Константинович прикрыл глаза, что-то вроде судороги пробежало по красноватым воспаленным векам.

– До августа протянет?

Алеша пожал плечами.

– Передай, пусть приезжает в августе в Тамань. Вместе порыбачим… Ладно, я сам позвоню. Напиши мне его номер и купи билеты. Ему и Вере.

– Хорошо. Еще вы просили узнать про Тропика.

– Неужто нашел его наконец? Африка все ж не дыра в космосе…

– Не совсем. Но узнал кое-что. – Алеша вздохнул. – Его жена почти сразу по приезде подхватила там местную заразу и в три дня умерла.

– Что ты говоришь, Алеша?! Эта девочка? А Тропик?

– Пропал. Я пытаюсь найти его, родственники пытаются найти… но пока ничего. Они передали несколько картин Ястребцовой, которые она начала там. Африканские пейзажи. Неоконченные. Что мне с ними делать?

– Отвези ее родителям, Алеш. И помоги, если им что нужно.

– Понял.

Константинович постучал по столу. Барса поднялась, завиляла рыжим хвостом, положила голову ему на колени. Иван Арсеньевич потрепал ее между ушами.

– Такой парень, а? И зачем связался с барыгами? А девочка какая талантливая! И без заскоков, воплей о своей гениальности. Что хочешь и как хочешь нарисует. Со временем нашла бы свой стиль и стала бы… ох, Алеша, она ведь была беременна?

Алеша кивнул и быстро перешел к еще нескольким именам, там новости были получше. Это было частью его работы – следить за людьми, узнавать время от времени, что с ними происходит, делать фотографии того, как они сейчас выглядят. Константинович никогда не терял из виду тех, кто так или иначе попал в сферу его внимания, заинтересовал чем-то. Это могли быть актеры, с которыми Иван Арсеньевич работал, техники, его бывшие соседи, кто-то из рабочих сцены, да кто угодно – иногда это были дети. Обычно Иван Арсеньевич давал список людей, и Алеша по мере возможности узнавал о них, совмещая с другими делами, командировками. Иногда, впрочем, Константиновичу требовалось немедленно узнать, что сейчас с тем или иным человеком, и тогда приходилось мчаться выполнять поручение.

С отчетами было покончено, Алеша закрыл папку, убрал ее в большую спортивную сумку.

– Спасибо, дружок, иди отдыхай. Тут третий день такое, – кивнул за окно. – Обещают, что завтра стихнет. Я сделал одну рокировочку, увидишь, как начнем снимать, – улыбнулся, потер руки. – Ну, это все потом. Иди.

Алеша поднялся.

– Сперва, Иван Арсеньевич, заварю вам чаю.

– Ну, не стоит.

Но Алеша уже включил электрический чайник. Заглянул в холодильник: вскрытые и слегка начатые консервы, отломленный хлеб. Жирные сосиски. Плавленый сыр в коробке. Маринованные помидоры. Водка. Понятно. Когда Константинович говорит группе, чтобы его не беспокоили, – те и рады, даже не придут не проведают.

– Схожу принесу супа.

– Нет, Алеша, чаю хватит. Или лучше кофе. Тут где-то была банка.

Чашки в шкафу оказались керамические, тяжелые, в виде голов странных существ с ящерообразными глазами.

– Из здешнего музея умыкнул. На время, – пояснил Иван Арсеньевич. – Черт-те что за рожи. Может, какие боги, я еще не успел изучить местный пантеон.

Алеша заварил в одной из этих ужасных чашек растворимый кофе, добавил молоко, сахар. Сделал бутерброды с плавленым сыром. Поставил перед режиссером. Тот отпил глоток, откусил бутерброд и с аппетитом принялся жевать. Сколько времени он не ел?

Ветер налетал с моря и пробовал трейлер на прочность. Во всех фильмах Константиновича присутствовало море. На фоне моря, говорил он, даже простые события становятся эпичными. Обретают дополнительное мифологическое значение.

– А сам чего стоишь? Присаживайся.

– Я вечером загляну. – Алеша закинул спортивную сумку за спину. Разговоры с Константиновичем разговаривает Макарка. Алеша не по этой части. Ну да он и не в обиде. Вечером раздобудет режиссеру настоящей еды. Супа, картофельного пюре, какого-нибудь мяса. Алеша глубоко вздохнул, прежде чем выйти на побережье и вступить в схватку с ураганным ветром.

Гостиница, где жила съемочная группа, находилась метрах в трехстах от трейлеров на побережье и представляла собой трехэтажное грязно-зеленое здание с подтеками на фасаде. Две чахлые березы напротив входа. Алеша наглотался ветра, пока подходил к гостинице, точно тонущий – воды, откашлялся, вытер слезы, которые ветер выдул из его глаз, будто пыль из щелей, забившуюся туда много лет назад. Хотя это были не совсем настоящие слезы, но все же вкупе со сбитым дыханием он почувствовал подзабытую слабость. Он и вправду устал – сперва перелет на самолете из Москвы, потом двухчасовая тряска в автобусе, потом еще один перелет на вертолете и снова тряска – уже на козлике.

Потянул дверь за деревянную ручку и вошел. Тусклый дневной свет замер на давно не крашеных стенах. За стойкой никого. Постучал в шестой номер, где, как он знал, жил помощник режиссера. Дверь открыла девица в мужском свитере по колено, из комнаты доносился смех, в воздухе висел то ли сигаретный дым, то ли вековая пыль. Нет, она не знала, где помощник режиссера. Нет, не в курсе, в какой номер Алеше заселиться. Смотрела на него настороженно, даже враждебно и в то же время чуть заискивающе. Пес Константиновича – неизвестно, что от него ожидать.

Он вернулся на ресепшен – по-прежнему никого. На двери комнаты, расположенной рядом, висело объявление: «Завтрак 8:00–10:00, ужин 18:00–19:00». Алеша толкнул дверь и зашел внутрь. В комнате оказалось несколько столов, стулья. На двух столах, придвинутых к стене, заканчивающейся открытым проемом в кухню, выстроились чашки, стаканы, столовые приборы, коробки с пакетиками чая, сахар. Микроволновка. В темной кухне, видимой в проем, мерцала эмалью электрическая плита, разделочный стол, несколько кастрюль, гулко капала вода из крана.

Алеша сел за один из столов, поставил сумку на пол. Зевнул. Облачко пара материализовалось и тут же исчезло. На стенах висели северные морские пейзажи. На потолке молочными червями замерли люминесцентные лампы. За окном по небу катались клочки грязной ваты. Окно выходило во внутренний двор, заставленный каким-то хламом, досками. Посреди двора стоял зеленый мусорный контейнер – ветер энергично рылся в нем, не стесняясь и не прячась, вышвыривал бумажки и целлофановые пакеты и гонял их по площадке. Алеша достал из кармашка сумки киндер-сюрприз. Купил несколько в дороге. Возможно, попадется что-нибудь редкое. Подкинул в ладони – тяжелое. Дверь приоткрылась. Макарка. Явился. Наверное, Иван Арсеньевич позвонил. В теплом свитере и каких-то чуньках на ногах.

Алеша пожал протянутую руку. Духов положил на стол ключ.

– Вот, это от твоей комнаты.

– Спасибо.

Ну надо же: красавчику состригли всю шевелюру. Сразу стало видно, что Духову уже ближе к тридцатнику, что он прилично старше Алеши.

На бело-желтом брелоке ключа (почти слоновая кость) отпечатались черные цифры – 13. Да здравствует предрассудок актеров, благодаря которому Алеша спокойно выспится в пустой комнате.

– Это чье хозяйство, не знаешь? – он кивнул на темную кухню за перегородкой.

– По утрам тут женщина кашу раздает.

– Не знаешь, где ее найти?

Духов не знал. Можно было и не спрашивать. Как он вообще на свете живет, этот Макарка. Алеша потянул за фольгу на яйце. Повисла тишина. Духов собирался с духом, ха-ха.

– Ты нашел ее? Узнал что-нибудь?

– Нет. – Алеша снял фольгу с киндер-сюрприза. Шоколад помялся в некоторых местах.

– Совсем ничего? – Пальцы Макарки с силой смяли дерматин.

Алеша покачал головой.

– Ну, ладно, я пойду тогда…

Пальцы Духова исчезли со спинки стула, на дерматине остались влажные вмятины. Алеша фыркнул про себя. Посмотрел вслед исчезающей в проеме двери ссутулившейся спине. Если б это его, Алеши, девушка пропала (если бы у него была девушка), он бы кротом перерыл всю землю и нашел ее, а не надеялся бы на кого-то или на чудеса.

А еще Алеша хотел крикнуть этой спине, что кое-кто мог бы и получше присматривать за Иваном Арсеньевичем, ведь тот принимает в кое-ком такое участие, носится как с собственным сыном. Осенью вон настоящую операцию устроил. «Нужно выдержать время, Алеш. Я много поставил на эту карту, она должна сыграть. Сперва еще надавим немножко – скажем, что роль достанется Веселкову, тот в любом случае запасной вариант. Посоветую Макарию попробовать что-то другое в жизни, не актерство. Спектакли временно сниму со сцены. Направим душ Шарко со всех сторон. Пусть побарахтается, а потом р-раз – на последней секунде бросим спасательный круг. На последней! Не раньше, понимаешь? Иначе не выйдет. Но ты не упусти, не выкинул бы чего! Не своди с Макария глаз. Ты же понимаешь…» Тот взгляд Константиновича и сейчас прожигает. «Ты же понимаешь, что Макарий для меня значит» – вот что подразумевал он. Алеша понимал. То есть не понимал совершенно, но знал об этом, как и все вокруг. И если бы упустил, то все – хана бы ему, Алеше.

Любой другой, оказавшись в шкуре Макарки, пьянствовал бы по барам, девиц водил, ну или не девиц, а этот шастал по промзонам, стройкам, заброшенным зданиям. Телефон, куда поставили отслеживание, то терял, то не заряжал. Спасало лишь то, что он не обращал внимания на людей вокруг, и Алеше прятаться-то особо не приходилось. Несколько раз все же терял «объект», но сильно не беспокоился – в конце концов тот приходил спать в гараж на севере Москвы. Суицидальных порывов Алеша не замечал, хотя однажды этот придурок просидел несколько часов наверху лестницы полуразрушенного пятиэтажного здания – бог знает на чем она держалась. Потоки дождя стекали по ступенькам, и Алеша ожидал, что лестница вот-вот обвалится.

Как-то пришлось позвонить Ивану Арсеньевичу вне уговоренного времени, когда двое бомжей повели Макарку сначала в «Пятерочку», вышли откуда с пакетами покупок, а потом потащили под железнодорожный мост, где внезапно скрылись за едва приметной дверью в техническое помещение. «Ну, не убьют же они его, Алеш. Вылечим, если что, не вмешивайся». И еще было несколько подобных случаев, когда к Макарке проявляли интерес странные личности. Это казалось опасным: кровоподтеки и выбитый зуб Макарки служили тому подтверждением, но Константинович всякий раз велел не вмешиваться. Самому Алеше было тошно смотреть на безволие «объекта». Мягкий белый червяк. Кто зацепит, тот и тащит. Тем удивительней было событие, после которого Иван Арсеньевич кинул спасательный круг.

Где-то набрав полный рюкзак камней (Алеша не уследил), Макарка явился на заправку в черте города и принялся швырять камни в витрину. Стекла мгновенно осыпались, и Макарка переключился на топливные колонки. Водители и заправщики ринулись к нему, он перепрыгнул через разбитую витрину внутрь здания, порезался, принялся швырять на пол содержимое полок, бить бутылки, растаптывать упаковки. И все это – молча. Алеша не успел вмешаться, водители схватили Макарку и держали до приезда милиции. Он и им слова не сказал, но, выбрав момент, ударил головой одного из ментов, разбил ему бровь. Константинович еле вызволил придурка. А когда тот подошел к машине, то вместо благодарности стукнул по дверце со всей силы. Иван Арсеньевич мгновенно пресек движение Алеши – не реагируй. До сих пор на том месте вмятина, так и не получилось до конца выправить. В тот день Константинович и Макарка долго ходили по набережной, разговаривали. Когда вернулись в машину, особой радости в глазах «объекта» Алеша не заметил, будто тому было все равно. Неделю-две был как болванка, а потом как-то сдвинулось.

Ну а теперь все вуаля, чики-чики, полный ажур. Кое-кто и понятия не имеет, сколько ради него старались, и уверен, что Иван Арсеньевич в силу великодушия дал роль, спасая от пропасти. Так или иначе Иван Арсеньевич в самом деле бросил спасительный круг, просто по более сложной траектории. И если бы не этот круг, Макарка и сейчас играл курьеров и почтальонов в театре. Так что немного заботы в ответ кое-кто мог бы и проявить. Старику нужен каждый день суп и всего-то. Что-нибудь горячее. Не оставлять одного надолго, напоминать о таблетках. Что тут сложного?

Алеша раскрыл желтое пластмассовое ядро, вытряхнул содержимое на ладонь – дракончик. Улыбнулся. Ну надо же. Несколько дней назад Алеша сделал татуировку на плече – небольшой дракон, раскрывший пасть. Немного щипало еще. Но это неважно. Алеша коснулся плеча сквозь свитер. Теперь дракон всегда будет на плече, теперь они вдвоем. На тату, на чешуе дракона можно было угадать букву К. Сходу не разглядишь, но если знаешь, что она там, увидишь.

Спустя два дня Алеша сидел на берегу на притащенном откуда-то пне и смотрел, как Полинка – белые закатанные брюки, блузка, развеваемая ветром, – сносным, прилично себя ведущим ветром, ровно таким, каким нужно для съемки, как сказал Иван Арсеньевич, – брела по кромке воды. Вода была ледяная, это Алеша знал. Но Полинка, капризы которой по любым пустякам были Алеше хорошо знакомы, сейчас, под камерами, будто и не замечала холода. Точно была обезболена. В бою, даже учебном, так же: в какой-то момент ты перестаешь замечать свое тело, разве что слышишь, как стучит сердце. Что уж говорить про настоящий бой. В чеченских горах во время операции Алешу однажды в руку укусила змея. Отсосав яд, он тогда затянул повыше бинт, который всегда носил с собой, и ни словом ребятам не обмолвился. Когда замутило в глазах, горы слились в огромное серое одеяло, с дырами и вкраплениями, и это одеяло начало сползать вниз и тянуть за собой, Алеша сумел удержаться и завершить операцию вместе со всеми. Сказал об укусе ребятам, когда все кончилось, и тогда уже они о нем позаботились.

Вот и Полинка брела сейчас по кромке, не замечая ничего, что не относилось к делу. Алеша был уверен – по ее коже не ползли даже мурашки.

Константинович в этот раз снимал фэнтези. Ему нравилось играть с жанрами, хотя, конечно, это все равно были фильмы Константиновича. Алеша, присутствовавший уже не на одном интервью, прочитавший не одну критическую статью вслух, не то чтобы стал разбирался в кинокухне, но многие понятия были теперь у него на слуху. Занимайся Иван Арсеньевич собаками, или разведением помидорных плантаций, или строительством небоскребов – для Алеши ничего бы не изменилось, только нахватался бы других понятий, выполнял бы несколько другие поручения и встречался бы с несколько другими людьми.

Судя по взглядам, которые Полинка кидала на дышащее полотно моря и горизонт, – она, то есть ее героиня, ожидала корабля, по крайней мере – чего-то с воды, однако нечто возникло на берегу метрах в двухстах. Точка. Движущаяся точка. Полинка сперва ее будто не замечала, а потом увидела, подалась вперед, высматривая. Точка стала расти, сначала Алеша принял это нечто за гигантское насекомое, но немного погодя оказалось, что это человек на велосипеде. Велосипед трехколесный, но огромный, причудливой конфигурации, большие колеса, высоко поднятый руль. Полинка замерла, прижала руки к груди, а потом вдруг сделала шаг назад – появился не тот, кого она ждала. На ездоке было надето что-то вроде сутаны, рясы – зелено-лиловой, развевающейся на ветру. Высокий белый воротничок сжал шею кольцом, на голове белела шапочка с лиловым лепестком на боку. На ногах, крутящих педали, – высокие сапоги, вроде как у ковбоев, только черные. Человек приближался. Макарка. Алеша удивился. Роль религиозного фанатика должен был играть Федотов, Алеша сам привозил тому сценарий. У Духова была роль парня Полинки, то есть ее героини, красавчика, из-за которого и разгорелся сыр-бор в фильме. Так вот о какой рокировке говорил Иван Арсеньевич.

Из-под облака выглянуло низкое солнце, осветило море и подъехавшего инопланетного священника. Такое иногда случается. Природа будто заодно с режиссером, как говорит Иван Арсеньевич, главное, чтобы актеры в этот момент не подвели. Макар спрыгнул с велосипеда (как он вообще проехал по этим камням?), подошел к Полинке. Начался разговор, который Алеша издалека не слышал. Макара-священника он видел хорошо. И куда, интересно, делся всем улыбающийся мальчик? Надо же, Духов так естественно смотрелся в роли беспринципного, жестокого служителя. Такая неподдельная сила, злость чувствовалась в нем даже на расстоянии, что Алеша, уважавший злость, засмотрелся и почувствовал сопричастность с этим Макаровым героем. До него долетела фраза: «Это не я прибыл, а ты прибыла. Мы всегда были тут».

Полинка сорвалась с места и побежала прочь. Босиком по холодным камням. Обнимая себя, с ужасом оглядываясь по сторонам. Ветер донес до Алеши всхлипы. Священник-Духов, не глядя на нее, сел на камни, снял один сапог и потряс, вытряхивая мелкие камешки. Потом поднялся, подошел к велосипеду, обернулся. Небрежное движение рукой – иди за мной. Пошел пешком, везя велосипед. Не оглядываясь, уверенный, что она идет за ним. И она в самом деле пошла. Наверное, идти в той реальности было больше некуда или ее поставили в такие условия. Так бывает, Алеша знал. Полинка шла за священником медленно, на приличном расстоянии, но постепенно это расстояние становилось все короче и короче.

Начался большой перерыв, и кромка моря, только что бывшая сценой, заполнилась снующими туда-сюда людьми. Константинович, в теплой фуфайке, резиновых на меху сапогах (Алеша высушил ему их и вымыл), теплой шапке с ушами, подошел к Макару и Полинке (уже накинула длинную шубу и вернула лицу надменно-капризное выражение) и что-то объяснял. Двое техников осматривали велосипед, подкручивали гайки, проверяли цепь, спицы. Помощник режиссера истерил по обыкновению. И зачем Иван Арсеньевич только держит его? Алеше еще ни разу не удалось с этим человеком нормально поговорить.

Рядом с Алешей на землю опустился Федотов с бутылкой водки в руках, тот самый актер, кого изначально ставили на роль инопланетного священника. Оказывается, и он был здесь. Видимо, та самая рокировочка, о которой говорил Иван Арсеньевич, произошла совсем недавно. Федотов открутил крышку бутылки и глотнул, принялся ругаться. Зычным низким басом, профессионально поставленным. Пара конфигураций бранных слов оказалась даже Алеше в новинку. Он снова взглянул на Духова, разговаривающего с режиссером. Духов держался непривычно спокойно. Откуда-то вдруг появилась уверенность в плечах, осанке. Ну и ладно. Хорошо.

Алеша вытащил из кармана куртки очередной киндер. Купил вчера несколько штук в местном магазине. Киндеры там лежали в коробке рядом с копчеными селедками. Понюхал. До сих пор пахло этими селедками. Он снял обертку, шоколад был совсем белесым, срок годности небось кончился несколько лет назад. Аккуратно разломил шоколадное яйцо, засунул в рот одну половинку, другую положил на фольгу. Еду он никогда не выкидывал. Вытащил из пластмассового яйца игрушку – она представляла собой фигурку белого привидения в черном котелке, висевшую на перекладине меж двух огромных колес. Совпадения между игрушками и тем, что происходило вокруг Алеши, случались в последнее время все чаще. Когда что-то долго делаешь, а Алеша вот уже два года почти ежедневно заглядывал внутрь киндеров, то, похоже, настраиваешься на особую волну, которая загадочным образом объединяет все вокруг.

– И вот что теперь мне? Уезжать? Еще и на свои шиши? – Федотов перешел вдруг с мата на русский. Видимо, он спрашивал у Алеши.

Алеша скосил на отвергнутого актера глаза: черные волосы, жесткие губы, подбородок как у римских солдат. Лет под пятьдесят. Ботинки у Федотова были в толстом слое пыли, брюки мятые, на свитере капли кетчупа, а седеющие волосы слиплись, застрявшую в них сухую веточку даже ветер никак не мог выдуть. Алеша бы так никогда не опустился. Ни за что. Какой бы удар ни нанесла судьба. Он с удовлетворением оглядел свои начищенные берцы, джинсы (переоделся утром в чистые), курточку – ни пятнышка, рукава и карманы не засалены. Носки в берцах были тоже свежие. Волосы тщательно расчесаны и стянуты крепко резинкой на затылке. Стали совсем белыми после того, как он вымыл голову вчера едва теплой кашляющей водой. Ногти коротко пострижены. Алеша умел следить за собой. Когда служил в армии, запомнил: чистый и опрятный вид, ясный взгляд – свидетельство для командования, что ты адекватен и умеешь вести с людьми дела.

– Ни один порядочный режиссер такого не делает! – гремел все громче Федотов, лицо его надулось, покраснело. – Думает, деньгами от меня отделается? А? Не выйдет!!! Я его засужу! Все узнают о его низости и подлости! Убью его! Вот что! Что этот коротышка возомнил о себе? Меня! Меня!! Заменил на какого-то сопляка, который и двух слов связать не может. Меня! Который снимался у самого Бондарчука! У Гайдая! Рязанова! Да на меня очередь на десять лет вперед! Свинья! Он еще пожалеет. Слышь ты! Бездарь! Ты еще пожалеешь!

Зря Федотов, конечно, надрывался. Никто не слышал его слов, ветер все относил назад, за спину. Ну да пусть орет. Глядишь, успокоится немного. Алеше еще придется с ним встретиться. Все уладить. Попозже. Уже в Москве. Когда Иван Арсеньевич скажет.

– А ты, – повернулся Федотов к Алеше. – Что ты за мужик?! Детские яйца ешь! Кстати! А этому, – яростный кивок в сторону режиссера, – кто из вас яйца облизывает? Ты или Полинка? А, зна-а-аю – Макарка! – засмеялся пьяно, зло, отчаянно. – А я – запомни – никому яйца не лижу! Ясно? Ясно тебе?

Алеша посмотрел в мутные злые глаза Федотова, собрал с фольги крошки шоколада и бросил себе в рот.