Текст книги "Кто ты будешь такой?"

2006, июль, Медвежьи Горы

Лето. Июль. Четвертый час. Жарко. Аля слышит, как тяжело дышит за спиной Жуковский. Анна Иоанновна идет впереди, легко, радостно. «Тропинки, которая была когда-то тут, уже нет, – говорит старушка, ступая в траву и пробираясь меж кустов, – была да сплыла»; в руках у нее палка, и она нет-нет да и пробует, что там в траве, – твердая земля или яма, кочка или еж. Оп! Анна Иоанновна попадает под солнечный обстрел, начавшийся из-за стволов деревьев: лиловые брюки обесцвечиваются, белая джинсовка сияет, платок вокруг маленькой седой головы разъедается световой кислотой.

Земля, до этого все бравшая вверх, выровнялась, и вот уже лес накренился, пошел на спуск, идти стало легче – сквозь траву проступили колеи старой дороги. Анна Иоанновна побежала по ней, забыв о своем возрасте, вертя головой от восторга. Иногда со старушками такое случается, Аля уже наблюдала: они словно забываются и снова обретают прыть, легкость, юную радость. Но рано или поздно старушки, конечно, вспоминают, что они старушки.

Ступили в ельник. Огромные русские ели с темной хвоей, усыпанные у верхушек шишками, предупреждающе замахали на непрошеных гостей густыми лапами. Голая земля под елями напомнила Але огромные шоколадные монеты с вкраплениями длинных рыжих иголок. Запах хвои наплывал, опьянял, горячий, одуряющий. В широких проемах между деревьями нежилась на рассеянном солнечном свету невысокая трава. Это место походило на кусочек дивного парка. И птицы пели, как в парке.

– Тут красиво, – сказала Аля.

– Да, – откликнулась Анна Иоанновна. – Давным-давно мы ходили сюда девчонками, а потом я водила в поход по этим местам учеников.

– Давайте устроим привал, – предложил Жуковский. Его лицо блестело от пота. Даже рыжие усы взмокли, потемнели и прилипли к коже по краям. Он был слишком толст, чтобы так много ходить

– Нет-нет, – возразила Анна Иоанновна. – Немного осталось.

Дорога сделала зигзаг, потеряла одну колею, превратилась в тропинку, а потом опять пропала. Но Анна Иоанновна уверенно шла вперед. Вдали мелькнули заросли иван-чая. Здесь он был невысокий и только розовел, хотя на поле, где вчера снимали, цвел вовсю. Аля уже знала: чтобы не поддаться чертовой гилофобии, надо цепляться за детали: вон под пышными юбками елей замерли, точно нарисованные, грибы, карамельные и молочные. Чуть дальше земля перерыта кабанами. А вот рыжий конус муравейника.

Анна Иоанновна впереди что-то напевала. Жуковский сзади сопел. Где-то недалеко стучал дятел.

В кармашке от джинсов, самом маленьком, у Али лежала таблетка. Завернута в салфетку. Иногда Аля прикасалась к кармашку, ощупывала круглую пуговичную выпуклость. В каждый поход в лес она брала таблетку с собой. Она приобрела ее в мае в ночном клубе сразу после неудачной поездки в Москву. Веселый паренек, заметив расстроенный вид Али, подошел и предложил кое-что, что развеселит и ее. Она ответила, что это невозможно, но таблетку купила.

В прямом смысле слова ту поездку нельзя было назвать неудачной, просто Духова в Москве не оказалось. Его сотовый был вне доступа. В квартире на звонок никто не ответил. Аля открыла ее своими ключами – внутри было все по-прежнему, даже сомбреро висело так, как она, Аля, его повесила почти год назад после встречи с Виктором. И комната Духова ничуть не изменилась. Так же стояли ровными стопочками книги на столе, висела спортивная груша в углу, измученный святой Антоний взглянул с укором. В театре сказали, что Духов на съемках на каком-то острове и что Константинович, а значит, и вся группа пробудут там как минимум до конца лета. Аля купила телефон и на обратном пути в Медвежьи Горы несколько раз набирала Духова, но так ни разу не прозвонилась. Этого ей и до сих пор не удалось.

Пошли осины, появились кусты, трава поднялась до колен. Путь перегородила глубокая канава с черной водой на самом дне. Перебрались на ту сторону по упавшему дереву, сухому, безлиственному, – опрокинутому призраку зимы. Сперва Два Андрея. Спортивные штаны, майка и старый коричневый пиджак с заплатками на локтях – отчего-то сразу видно, что преподаватель. Оказавшись на противоположном берегу канавы, он подал руку сперва матери, опасно закачавшейся на стволе дерева, потом Але. Она могла бы и сама. Но Два Андрея, как все маменькины сынки в присутствии матери, выказывал манеры, описанные в каком-нибудь древнем справочнике хорошего мужского поведения. Впрочем, задержал ее руку дольше, чем следовало. Она взглянула на него, он невозмутимо разжал пальцы, повернулся и зашагал дальше. Обычно он с ними не ходил, но сегодня поход был дальний, и Анна Иоанновна попросила его присоединиться.

Миновав влажный участок с зарослями таволги, вышли на большую просеку, захваченную детскими по возрасту соснами. Метр-полтора в высоту, пушистые и жизнерадостные, сосны грелись на солнце, растопырив иголки, чтобы каждой досталось тепла и настоянного света. Разве что не смеялись. «Сосновый детский сад», – подумала Аля. Трава под ногами была нежная, не примятая. То тут, то там в ней виднелись сиреневые пятна – душица. Анна Иоанновна опустилась на колени перед ближайшим таким пятном и нежно провела по соцветиям, потом наклонилась, вдыхая запах, точь-в-точь как верующие касаются лбом церковного пола.

Аля сняла с груди фотоаппарат, настроила показатели и принялась за съемку. Старалась дышать размеренно. Присаживалась на корточки, ложилась и снимала снизу, выбирая наиболее распустившиеся кисти душицы. Нужно просто вытерпеть этот поход, как она вынесла другие, бывшие до него. Начиная с апреля Аля и Анна Иоанновна ходили в лес, снимали для сборника растения, чей период цветения наступал. До сих пор Але удавалось скрывать свой страх перед лесом. Старая Жуковская расстроится, конечно, если узнает. Она верит, что Аля так же, как и она сама, увлечена лесом, растениями. А Але все равно чем заниматься. Ей просто нужно прожить это время. Этот год, срок, который уже близок к концу.

Она вдохнула пряный, жаркий запах душицы и замерла от радости, поняв, что подбиравшийся весь путь приступ здесь, на широкой просеке, отступал за меловой круг, как панночка от Хомы Брута, и вон уже грыз вдалеке от бессильной злобы мелкую дрожащую листву осины. Аля распрямилась, выдохнула, огляделась. День обернулся собой – летним, жарким, сияющим, со стекловидным воздухом, в который можно было опять всматриваться, как в шар гадалки, чтобы увидеть будущее.

На просеке росла еще и буквица, подрагивала резными, будто нарисованными листьями. Аля сняла и ее. У них уже были снимки этого растения, но тут оно выглядело лучше. А Анна Иоанновна собирала в тканевый мешок душицу и беспрестанно восклицала: «Боже мой! Как тут хорошо! Как же давно я здесь не была!» Жуковский поглядывал на мать, поджимал губы. Он расстелил на траве меж сосенками бумажную скатерть и раскладывал, расставлял на ней одноразовые тарелки, три пластмассовых кружки. Бутерброды. Термос. Бутылка зеленой газировки «Тархун». Пирог. Несколько молодых яблок. Когда наклонялся, было видно начинающуюся лысину. Этот человек дважды спас Алю, но по-прежнему вызывал неприятие – нет, неправда, оно, неприятие, отчего-то даже стало сильнее.

– Сколько раз мне это место снилось! – Анна Иоанновна сняла платок, и седые короткие волосы теперь топорщились на свету. – Побываю ли я еще раз тут когда-нибудь?

Стройная, как бывают стройны иногда старушки, неуловимо элегантная, при этом невысокая, умело несущая на себе эти лиловые брюки и белую, словно архиерейское облачение, джинсовку. Сила и хрупкость в узких плечах. Умное, нет – по-настоящему мудрое лицо с заострившимися чертами. От восхищения происходящим блестят на глазах слезы. Аля была влюблена в старушку и хотела в старости быть похожей на нее.

– Давайте я вас тут сфотографирую, – предложила она.

И вот он снимок – Анна Иоанновна, счастливая, прижимает к себе сумку с душицей и снятый с головы платок. Еще Аля щелкнула ее вместе с сыном, медведем, на три головы выше, зажавшим в руке начатый бутерброд, поедание которого пришлось с неудовольствием отсрочить. Потом Жуковский двумя укусами доел бутерброд и сфотографировал вместе Алю и мать.

Наконец сели. Солнце уже спустилось, и маленькие сосны отбрасывали тень. Жара понемногу спадала, пятый час как-никак. Анна Иоанновна, едва попробовав яблоко и отпив несколько глотков чаю (стакан ходил ходуном), прилегла на траву, подложила сумку с душицей под голову.

– Мам, все в порядке?

– Все хорошо, Андрюша. Все так хорошо, что даже не верится. Немножко отдохну и пойдем. Тут уже недалеко.

Заснула мгновенно. Лихорадочный румянец быстро сошел, кожа лица, тонкая, как пересушенная бумага, побледнела. Дыхание выровнялось.

Жуковский снял пиджак и укрыл ноги матери. Потом принялся за очередной бутерброд и еще за один. Копченая колбаса оплыла и завернулась по бокам от жары, жиринки запотели, как стекло. Съел. Губы замаслились. Вытер руки салфеткой, очистил яйцо. Разрезал ножом пополам. Увидев серую полосу между белком и желтком, Аля отвела взгляд. Глотнула тархуна. Отсюда, как говорила Анна Иоанновна, им осталось пройти по лесу сосем немного до выхода на проселочную дорогу, полукольцом огибающую близлежащие деревни, – граница, за которой старая Жуковская никогда не была. По этой дороге до Медвежьих пять километров, может, кто и подвезет.

Жуковский жевал яйцо очень тщательно, очень медленно. Желтые крошки застряли в рыжих усах. Наевшись, налил из термоса чай в пластмассовую походную кружку. Выпил. Налил еще. Достал из рюкзака толстую книгу, разложил на коленях, тесно обтянутых спортивными штанами, и важно принялся читать, изредка отпивая чай, тут же выступавший назад капельками пота на белом большом лбу. Какой бледный лоб, подумала Аля, как у мертвеца. И какие живые тени от сосен дрожат на нем, двигаются, перекрещиваются. Точно так же тринадцать лет назад двигались тени и по лицу матери в лесу. Ее лицо тогда тоже было бледное, а лезвия теней пытались вспороть его, и по крайне мере на левой щеке это им удалось: с пореза все время подтекала кровь, мать стирала ее рукой или листом подорожника. Вот тут-то приступ и напал на Алю без предупреждения, подловил, схватил за горло и намертво сжал. Дыхание пропало, пульс подскочил, сердце превратилось в дно разгоряченной кастрюли. Она нашла в себе силы с видимым спокойствием подняться и даже пробормотать: «Пойду прогуляюсь».

Жуковский (точнее, какая-то ненастоящая проекция Жуковского) рассеянно взглянул на нее, отпил чаю и снова уткнулся в книгу.

Свет, тень. Жар, озноб. Пушистые детские сосенки, зло посмеиваясь, продуцировали в воздух ужас, все больше и больше ужаса. Аля ускорила шаг. Все стало ненастоящее, пластиковое – поляна, островки душицы, спящая Анна Иоанновна, читающий книгу Жуковский. Даже шмель, налетевший на Алю и отскочивший с гудящим возмущением, был явно проекцией настоящего шмеля. Сейчас, сейчас что-то случится, и она, Аля, а вместе с ней и весь этот мир разорвется на куски, распадется. Кто-то выключил время, и вот-вот все прекратится. Споткнувшись, она упала, закрыла руками голову, прижалась лбом и подбородком к пахучей разогретой траве. Зря это сделала. Теперь она не видит, что происходит, и деревья с кромки леса сплотились и наступают. Приближаются. Она слышит их шаги. Они растопчут ее, раздавят с хрустом голову и кости. Она просто умрет тут, и все. На этой пластиковой поляне. Может, и ладно? Все равно какая-то чепуха выходит, а не жизнь.

Правая рука Али забралась в кармашек джинсов и вытащила завернутую в салфетку таблетку. Не открывая глаз, не поднимая от травы головы, Аля высвободила от обертки таблетку и засунула ее в рот.

Поляна. Анна Иоанновна мирно спит. Все выглядит так, будто сейчас старушка Але снится. Кажется, прошло много дней, а то и лет после того, как они перекусывали тут и на Алю напал приступ. Яркость красок усилена. Тени слишком длинные. Два Андрея сидит и читает книгу, в первый раз за весь день у него довольное выражение лица. Вот он глядит на Алю снизу. Отвечает ей. А что она спросила? Они идут по лесу. Жуковский что-то рассказывает – весело, радостно. Весь оживился. Она не понимает ни слова. Но другая Аля понимает и что-то произносит. Даже смеется. А вообще, ее будто нет, будто она исчезла или никогда и не была. Лес сам по себе. Грибы, цветы. Валежник. Ягода. «Если Алевтина съест ягоду, то превратится в ягоду, и ее склюет ворон. Алевтина понимает меня?» Аля тянет руку к маминому знакомому платью, нет… чего это она, это же Макар! Она хватает его за руку. Прижимается к нему. Какого черта его так долго не было? Какого черта он оставил ее одну? Она зла на него, обижена. Но она так хочет его. Так невозможно соскучилась по его ласкам. Мужское тело такое жесткое, крепкое, как панцирь. Они лежат на земле, она на нем, ее ладони, локти уперлись в его грудь, серую майку. Что-то немного не так. Тело не такое. Рыжие усы, удивленно-измученный взгляд. А, это же Два Андрея. Сжал ее руки. Весь дрожит. Ну и ладно! Она сейчас сделает это всем назло. Макару назло. Врал, что любит ее. Бросил, не искал. Она бы его непременно нашла, никогда бы не поверила глупым запискам. Аля наклоняется ниже, чтобы поцеловаться. Усы ее останавливают, зачем вот эти усы? Кажется, она говорит это вслух. Нет, целовать в усы, пожалуй, не будет. Она крепко, с удовольствием прижимается к мужскому телу, втискивается в него, крупные мужские руки, наконец, принимают решение, обхватывают ее за спиной и неумело стягивают с нее джинсы…

2006, конец августа, Медвежьи Горы

Лето в Медвежьих Горах пылилось, катилось красным солнцем-мячом с холмов, закатывалось в высокую траву, плавало, покачиваясь, на мелких волнах речки Поповки. Обдавало жаром и освежало ливнями, любовно растило яблоки на яблонях в городском парке, накладывало ровный загар на лопатки детей, перебирающих вечный песок в песочницах, наливало цветом гроздья рябины. Каталось на крышах городских автобусов, занимало свободные лавочки во дворе или усаживалось сзади велосипедиста, обнимало его и командовало, на какую улицу сворачивать. Обесцвечивало светофоры и лобовые стекла в машинах. Донашивало вместе с горожанами выцветшие уже наряды, сандалии, шлепанцы. Выманивало плавающих в настоянном чаду квартир затворников на балконы, заставляло философствовать над протекающей жизнью. Лето шло мимо Али, не задевая ее своими разгоряченными локтями и коленями.

В августе в город навезли арбузов и дынь, и те грели бока на развалах. В палисадниках в частном секторе расцвели гладиолусы и георгины, из открытых окон ежевечерне наплывали запахи варящихся варений, компотов, настаивающегося маринада или рассола. Даже Анна Иоанновна иногда помешивала что-то ягодное в маленькой кастрюльке на кухне, вся раскрасневшись от жара, несмотря на открытое окно. Жуковский уехал в Питер изучать материалы для докторской, и теперь Аля приходила к Анне Иоанновне, не опасаясь наткнуться на его взгляд. Она избегала Жуковского. Не могла объяснить того, что случилось в лесу, даже себе.

Все лето телефон Духова был вне сети. В начале августа Аля еще раз съездила в Москву. В театре шел ремонт. В квартире сменили замок. На звонок не ответили. От соседского мальчишки, громыхавшего самокатом по лестнице, она узнала, что там живут другие люди. «То есть Духовы квартиру продали?» Пожал плечами. Через два пролета свесился через перила: «Они не по-нашему говорят».

Почти год прошел, многое могло измениться. Возможно, ни ее предательство, ни она сама уже не имели для Духова значения. Але оставалось или вернуться к первоначальному плану и ждать вестей от Константиновича, или снять жизнь с паузы и двигаться дальше. Только вот куда?

В предпоследнее воскресенье августа отмечали День города. Аля и Анна Иоанновна отправились на площадь Ленина, где и был устроен праздник. Людей собралось тысячи две. Торговые палатки трепал суховей. На огромном сине-красном батуте прыгали и визжали дети. На сцене танцевали почтенного возраста и размеров женщины в народных русских костюмах.

Аля и старая Жуковская съели по мороженому, выпили медовухи, купили по пряничному медвежонку – символу города. За все платила Анна Иоанновна и возражений не принимала.

– Без тебя, Алечка, я бы так и сгинула без следа, а теперь в библиотеках останется отличный травный сборник.

Анна Иоанновна отдала на макет и издание все свои накопления. Когда Аля напоминала об этом, пытаясь отказаться от очередного сбитня, старушка шутливо (не шутливо!) сердилась.

– Все это глупости, главное – дело сделано. Только, Алечка, не называй Андрюше цену, он будет ругаться, скажет, что меня развели, что он сам бы нашел в Москве дешевле. Оно, может, и так, но он выбирал бы до следующего лета и не выбрал, знаю я его. А так уже осенью сборник будет у меня в руках, и я в ясном уме и памяти смогу лично его дарить библиотекам.

Они шли по площади, Анна Иоанновна не пропускала ни одной палатки, ни одного зрелища. Жадно рассматривала безделушки, щупала ткани, смотрела сквозь них на свет. Слушала местного заунывного певца авторской песни, будто это был ее любимый Джо Дассен. Восторгалась ученическим жонглированием. Словно ребенок, впервые попавший на праздник, старая Жуковская видела сплошь сокровища и чудеса. Але же все казалось фальшиво-натужным, а все безделушки местных умельцев – тем, чем они и были на самом деле – провинциальными поделками с претензией. Но она помалкивала. Ты и понятия не имеешь, говорила она себе, что это значит – семьдесят лет жить на одном месте.

– Подойдем-ка, подойдем посмотрим, чего они там собрались, – Анна Иоанновна потянула Алю к группе молодых людей в одинаковых белых майках.

Те ничего не продавали, хотя столик у них был, на нем лежали бумаги, бутылки воды. С рекламного щита на Алю дохнули морозом знакомые снежные деревья. «Зима в Дугино». Насыщенные синие буквы кричали: «За чистое искусство». На майках ребят были те же слова. Движение «За чистое искусство» появилось прошлой осенью после скандала на выставке в галерее Юдиных и быстро распространялось. Его сторонники призывали отделить живопись от коммерции, от диктата имен, отдать молодым художникам залы известных музеев и галерей, чтобы искусство ноунейм вышло к зрителям. Самые радикальные предлагали выставлять картины в музеях без обозначения фамилий художников, а также дат их написания. Чтобы не влиять на восприятие зрителем картины. Необходимую информацию, считали они, можно давать в брошюрке или справочнике в залах.

Интересно, что думает об этом Тропик? Для него искусство и его денежное воплощение, аура славы, известности – неразделимы. Про Тропика Аля давно ничего не слышала, как и про Киру. Изредка она интересовалась у Два Андрея, но ни в общежитии, ни в учебной части ничего о них не знали.

Анна Иоанновна достала кошелек и раздумывала, сколько пожертвовать. Аля попыталась ее удержать, но куда там. Девушка с короткой мальчишеской стрижкой и покачивавшимися длинными сережками взяла протянутые Анной Иоанновной банкноты, убрала их в прозрачный пакет, уже пухлый от собранных денег, улыбнулась, показав неровные зубы.

– Спасибо. Люди вашего возраста редко помогают нам.

– У вас благородные цели, – сказала Анна Иоанновна, – хотя я и не совсем их разделяю. Это ведь не ваши облили Баженова кислотой?

– Петлю-то? Нет, – ответил, обернувшись, паренек в такой же, как у всех тут, белой майке и бейсболке.

Это же Петька. Он тоже увидел Алю, кивнул, обрадовался.

– О, здравствуйте, Алевтина Сергеевна. Нет, мы такие методы не применяем, – повторил он старой Жуковской. – Хотя этот критик такое и заслужил.

Аля и не знала, что Петька состоит в этом движении.

– Ну вообще, кислоту не совсем на Петлю налили, – уточнила девушка с короткой стрижкой, крепко прижимая к себе пакет с банкнотами. – Плеснули на папку с документами. Он попытался спасти их и обжег руки.

– Я не знала, – сказала Анна Иоанновна.

– Жаль, что не наши, – вступил в беседу белофутболочник постарше, с бородой. – Это вот хотя бы настоящее дело. Говорят, в больнице месяц проведет, не меньше. Будет о чем ему подумать.

– Бедняжка, – пробормотала старушка.

– Бедняжка?! – набросился на нее бородатый белофутболочник. – Вы это о чем вообще? Этот придурок исходил слюной, да просто трясся от страсти, говоря про эту картину, – указал на рекламный щит с «Зимой в Дугино». – И что же: как только выяснилось, что это не Грабарь, картина стала бумажкой, которой зад вытирают? И этот человек – бедняжка? Критик, который боится сказать правду?

Аля взяла Анну Иоанновну под руку и увела от распалившегося борца за чистое искусство.

– Боже мой, – сказала старушка, когда они немного отошли. – За что Баженова? За что такого человека? У нас в России так мало образованных людей. Как он рассказывает, какие детали помнит! Накинулись, как собаки, после этой истории с Грабарем, но он же не провидец, Алечка! И теперь вот кислотой облили. – Анна Иоанновна покачала головой.

Бегущий навстречу трехлетка в шортиках надул на Алю и Анну Иоанновну залп мыльных пузырей. Его мать смущенно улыбнулась и схватила проказника за руку. Анна Иоанновна улыбнулась в ответ, воспрянув после неприятного известия о любимом критике.

В следующей палатке продавали обереги, идолов, непознаваемые магические предметы, а заодно предсказывали судьбу за триста рублей. Анна Иоанновна захотела попробовать. Но сперва пусть погадают Але.

Аля уселась напротив потной усталой женщины с зачатками усов, и та стала мешать карты, попросила сдвинуть, сняла, положила вниз колоды, принялась раскладывать. Карты были обычные, такие продают в каждом киоске, но замызганные, со стертыми и распухшими краями.

– Вижу много дорог в прошлом. Преследование. Смертельная опасность, которую ты счастливо избежала. Казенный дом. Любовь, которая разбила тебе сердце.

Аля хотела рассмеяться, но ради Анны Иоанновны, изучавшей в это время медальон с резными чудищами, сдержалась. Гадалка невозмутимо открывала карты дальше.

– Сейчас ты на перепутье, – важно сказала она слова, какие можно говорить каждому, кто усядется к гадалке. – Но не волнуйся. Твое будущее уже сложилось. Тебя ждет долгая жизнь.

– Долгая – это сколько лет?

– Карты не говорят точных цифр, ты проживешь до глубокой старости.

– У меня будут дети?

– Один ребенок. Девочка.

– Ну, а это перепутье…

– Да, ты на перепутье, но вскоре его минуешь.

Ну вот что за белиберда? Что за жадная глупая женщина! Впрочем, не такая уж и глупая, раз денежки сами прыгают в ее сумочку, висящую на животе. Аля поднялась, а на ее место села Анна Иоанновна, с надеждой подалась вперед. Интересно, что она желала услышать о будущем в свои семьдесят лет?

Ожидая, когда кончится сеанс гадания Анны Иоанновны, Аля присела на бордюр, уперлась спиной в стриженый куст бересклета, вытянула ноги и, прикрыв глаза, ощутила пульсацию солнца сквозь веки. По-видимому, задремала. Когда она открыла глаза, за столом гадалки сидел худой коротышка с покрасневшими ушами, Анны Иоанновны нигде не было. А, нет, вот она! В белых брюках, белой сетчатой шляпке, старушка двигалась словно мираж в сторону Али. В руках у нее были две бумажные тарелки с кусками пирога. За ней шел мальчишка и нес два больших пластиковых стакана с пивом.

– Пришла пора пирога, Алечка! Спасибо, милый. – Это мальчику, помогшему донести еду. – Передавай папе привет.

Кряхтя и посмеиваясь над собственной негибкостью, Жуковская опустилась на бордюр рядом с Алей.

– Какой же замечательный день, – сказала она, сняв шляпку и повесив ее на куст сзади, отпила пиво. – И какой хороший праздник устроили! Спасибо за компанию, Алечка. Андрюшу не допросишься. Он не выносит весь этот пошлый фольклор, как он выражается. А где тут фольклор-то?

Аля попробовала пирог – с рыбой, рисом и зеленью. Оказывается, она проголодалась, хотя вроде бы весь день что-то пробовала.

– Анна Иоанновна, а вы не жалеете, что не были нигде, кроме Медвежьих Гор? Вам никогда не хотелось передумать?

– Конечно, хотелось. И сейчас, бывает, хочется. Но, понимаешь, другого раза не будет! Другого раза прожить жизнь в одном месте и что-то понять про это. – Она откусила пирог, прожевала, крошки упали на белые брюки. – Ты, Алечка, видимо, считаешь, что что-нибудь необычное, таинственное можно ожидать где-нибудь подальше от дома, в какой-нибудь экзотической стране, на самом деле с такой же частотой это может случиться с тобой здесь, где ты живешь. Да и ничего тут не остается прежним. Десять лет назад все было вроде то же, но другое. Все постоянно меняется. А уж драмы, трагедии у нас такие, что Шекспир бы за голову схватился. Вот поживешь подольше тут, узнаешь наших людей, увидишь. Ты ведь надолго у нас, правда же?

Аля, вместо ответа, откусила пирог.

– Я вот что, Алечка, думаю. Давно собираюсь с тобой серьезно поговорить. Как ты смотришь на то, чтобы перейти на биологический? Я помогу тебе наверстать то, что ты забыла, а Андрюша нам поможет с переводом? Что скажешь?

Аля отшутилась. Они еще поговорили. Глаза старушки затуманивались, она обняла Алю, прислонила свою голову к ее. Аля уже знала, что Анна Иоанновна теряла силы внезапно, только что бегала, говорила, смеялась и раз – ослабевала так, что не могла шевелить рукой.

– Пойду поищу такси. – Аля поднялась. – Никуда не уходите.

Жуковская что-то забормотала и опустила голову на грудь. Забрав пустые тарелки, стаканы, Аля отнесла их к переполненной урне, втиснула кое-как туда. Солнце зашло, наплывали облака, к вечеру обещали дождь. Взгляд Али зацепился за плакат на круглой афише. Она подошла поближе. На нее смотрела Полинка: светлые развевающиеся волосы, рядом какой-то красавчик, а из-за спин выглядывает… Духов. Лиловая шапочка на коротко стриженной голове, строгий судящий взгляд. «Призрачный остров». Русское фэнтези. Премьера 20 ноября.