Текст книги "Тень Прекрасной Дамы. Марина и Анна"

Поэт в застенках. 23 августа

 
Почти ничего не осталось, забавно,
Три дня и три ночи, а после расстрел,
И мир, для поэта навеки забанен,
А он ничего дописать не успел,
 
 
У пьяного сброда иные кумиры,
Им Бедный с Голодным свой гип пропоют,
И тот, кто спокойно объездил полмира
В России отыщет он пулю свою.
 
 
И где-то в тумане растаяла Анна,
И снится и снится смешная дуэль
Но Макс улыбается гневно и странно,
И как там сегодня его Коктебель.
 
 
А мне б по аллеям в саду прогуляться,
И снова увидеть ее в тишине,
Украсть ее грусть и заставить смеяться,
И пусть полетает еще при луне.
 
 
Но нет, ничего от того не осталось,
Огонь полыхает, ищейки снуют,
Не знавшие страсти не ведали жалость,
Они и ребенка спокойно убьют.
 
 
Не надо о грустном, ну право, довольно,
Не падайте духом, ведь вы генерал.
И нам уходить нынче надо достойно.
Послушайте, Реквием там зазвучал…
 

Я не Анна, я Марина

«Я вас люблю, как грозовая туча, над вами грех, за то, что вы язвительны и жгучи и лучше всех» – Марина Цветаева

 
Любовь моя неистова, я знаю,
Порой она совсем невыносима,
А какова еще дорога к раю?
На ней одни ухабы и трясины?
Как ночь, темна душа моя, я знаю.
Но вместе мы и это одолеем,
Я рядом с вами волком завываю,
Но ни о чем, поверьте, не жалею.
Играет Анна душами чужими,
А я свою сжигаю неустанно,
И вы легко и радостно забыли.
Все те страданья, пусть смеется Анна.
И летняя гроза порой строптива,
В глаза смотреть мне страшно и тревожно,
И напишу, как Пушкин: «Я любила»
Нет, было все отчаянно и сложно,
Любимым быть другой не пожелаю.
Сжигала ревность, молния слепила,
Я вас люблю, пока еще живая,
Так никого я больше не любила.
Холодный ветер, грозовые тучи,
Тех грез и чувств – отчаянья лавина.
Идите к Анне, проще с ней и лучше,
Я не она, зовут меня Марина
 

Сон об Одиссее

 
Одиссей уплывает к Итаке своей мечты,
И искушеньем борясь, он знает, что он не вечен,
И все же доплыть бы до женщины и мечты,
Среди чародеек становится все человечней.
 
 
Они его ждут и зовут, заключая пари,
Кто дольше удержит, у юбки своей в тумане.
Опомнившись снова, он тонет во мгле зари,
И верит еще– лишь любовь его не обманет.
 
 
Пройдя все Сциллы с Харибдами тех страстей.
Чудовищ, богов, и Аида пустые бездны
В Итаку своей мечты опять спешит Одиссей.
И знает лишт Прометей, бороться с ним бесполезно.
 
 
О, сколько преград на пути, но столько в душе огня
Что боги все отступили, устав с ним одним бороться.
А что ему остается, судьбу и войну кляня,
Пари заключить с Гермесом, тверджить, что еще вернется
 
 
Он знает, что мир жесток, что снова грядет война,
Но где-то в ночном тумане заснула его Итака,
И снова ковер распустит к рассвету его жена,
И будет отброшен вновь от острова он по знаку
 
 
И вновь начиная путь в безумной этой игре,
Он видит в объятьях Кирки ее, свою Пенелопу.
И остров покинув тайно, он прыгнет на плот на заре
Пусть ветер в тумане воет, пусть бык украдет Европу
 
 
Он так устал от страстей творящихся в этом мире,
Он так в пелене тумана не хочет опять сдаваться,
Что боги, махнув рукой откроют ворота шине.
Пусть он до нее дотянутся, хватит уже издеваться.
 
 
И все же доплыв упрямо до женщины и мечты,
Среди чародеек становится все человечней.
Одиссей уплывает к Итаке своей мечты,
С искушеньем борясь, он знает, что будет встреча,
 

Ты моя, ты со мной

«Ты – моя, даже если я тебя никогда не увижу» – Франц Кафка «Письма к Милене»

 
И даже если мне с тобой
Вовек не встретиться в реале,
Я под твоей живу звездой,
Мы ночью вместе пировали,
Читали Бродского взахлеб,
А после Пушкина и Блока,
И ты меня в тот мир увлек,
Где все так призрачно —высоко
 
 
Нет высоко, а впрочем, что
Нам над грамматикой томиться.
Мы будем рядом, плен оков
Не тяготит, родные лица,
Не променяю на чужих,
Всех прогоню, с тобой останусь,
Мы мир разделим на двоих,
И танго, а не вальс наш танец.
 
 
Реальность, смутная возня,
Труды и будни отступают,
Когда ты в доме у меня,
Сонеты гении слагают.
И смерти нет, и солнца круг
Согреет, ослепит, растает.
И лишь кольцо незримых рук
Меня счастливой быть заставит
 

«Я вписана в осень с рожденья…»

 
Я вписана в осень с рожденья,
Люблю ее золото грез,
И дарит она вдохновенье,
Надолго, игриво, всерьёз.
 
 
И дарит она нам пейзажи,
Совсем неземной красоты,
И если уйдем мы однажды,
То в осень в плоды и цветы,
 
 
И знойного лета милее,
Роднее печальной весны,
Так просто сроднились мы с нею,
И листья порхают и ты,
 
 
Как будто бы стал мне дороже,
Всегда не хватает тепла,
Люблю я ее бездорожье,
Пусть молодость быстро прошла
 
 
Но нам остается земная,
Ее золотая красота,
И лес обнажился, сгорая,
И серых небес высота,
 
 
И музыка, музыка танго,
И белого вальса порывы
Останься, о осень, останься,
Так редко мы были счастливыми
 

№№№№№

«Она – дьявол, а танцевать с дьяволом, значит сгореть заживо» – 1964

 
И все– таки не в силах отказаться,
Ты танцевать с ней будешь до утра,
За жизнь свою отчаянно сражаться,
На миг согреться у ее костра.
 
 
Отвергнуть ту послушную другую,
И в зеркало старинное смотреть.
А там душа отчаянно танцует,
Готова замереть и умереть.
 
 
Не одолеть ни сети, ни преграды,
Но лишь в ее объятьях до зари,
Следить, как звезды обреченно пылают
И как их заменяют фонари.
 
 
Да, жизнь одна, она непостижима,
И комета в бездне догорит
Ты хочешь только ею быть любимым,
Пусть краткий миг, но над землей парить.
 
 
Не вечна ночь, и страсть ее не вечна,
И ту стихию не понять вовек,
А жизнь без дикой страсти так беспечна,
Но приторна, как ложь, печаль и лесть.
 
 
Опомнись. Не опомнится, я знаю.
Неудержимы пленники страстей,
Корабль– призрак не подарит рая,
Но в вечность устремишься ты за ней.
 

Ночной разговор

 
Ну как вам, граф, величие Шекспира?
Весь мир пред ним в экстазе замирает.
А ведь не он виновник, ваша лира
Другого безрассудно прославляет
 
 
Вам не хотелось смутной этой славы,
И снился гнев усталой королевы,
И он теперь спокойно и лукаво
Ушел к созвездьям, повторив напевы.
 
 
Двух слов связать не мог и заикался,
Но драматургом быть вы не желали,
А он на славу так легко попался,
И знания умножили печали.
 
 
Все было объяснимо и понятно,
Казалось, время по местам расставит,
Но Муза так жестока, вероятно,
Что вас она с усмешкою оставит
 
 
Погиб Марло в нелепой драке снова,
Для вас был знак, что надо проявиться,
Ведь это ваши драмы, ваше слово,
Оно в сознаньем нашем отразится.
 
 
Но нет, не сбыться этому вовеки,
Остался он бестрепетный гуляка,
И для печали, может быть для смеха,
Но шла там за бессмертье снова драка.
 
 
Он побелил, вы молча прогорали,
Поджала гневно губы королева,
А знания умножили печали,
Царит Шекспир, и нет у нас де Вера
 
 
И тайна укрывается веками,
И копья в спорах все еще ломают,
И лишь пролог к той самой главной драме
Вы не сдаетесь, он не отступает.
 

«А это просто осень разгулялась…»

 
А это просто осень разгулялась,
Тепло нам дарит, золото и строки
Она в душе у каждого осталась,
Такой красивой и такой высокой
Накину звездный плащ себе на плечи,
И растворюсь опять в ее стихии,
И только попрощался старый Леший
И без него там черти загрустили.
Лес заповедный опустеет скоро,
Как много было тайн и герз в то лето,
Но осень смотрит на него с укором,
Плетется в Пекло запоздавший Леший.
Кикиморы укрылись по болотам,
Но там им тоже стало неуютно,
И Водяной тоскует отчего-то,
А это просто осень, и смеются
 
 
Русалки в тихом омуте пирушка,
Там все они готовы попрощаться.
И кот Баюн пришел еще послушать
Их песни, и какое это счастье,
Что есть у нас и духи, и поэты,
Что не забыли вечные сказанья,
В лесу звучали гусли до рассвета,
Сам Лель дарил очей очарованье.
И плакала о князе Берегиня.
Мстислав Красивый с нею попрощался,
К рассвету этот мир и он покинет,
А в Пекле им потом не повстречаться.
Ну что поделать, это просто осень,
Она подарит светлые печали.
Лес заповедный опустеет, очень
Нам хочется, чтоб гусли не смолкали
 

На Невском

 
И где-то там, на Невском, в тишине
Я встретила угрюмого поэта.
И снова говорил он о вине,
И утверждал, что истина не в этом,
 
 
А в том, что дождь не кончится никак,
И Лермонтов сегодня мне дороже,
А это так печально, скверный знак,
Конечно, гений, но обидно все же
 
 
Я как всегда его не поняла,
Но слушала в шуршанье слов иное,
По Невскому растерянно брела,
И шел Бальмонт куда-то вдаль со мною
 
 
Он говорил о Блоке и судьбе,
И как-то улыбался виновато,
– Скажи – ка лучше, он зачем тебе,
Его метанья, грезы и расплата.
 
 
Роман про Апокалипсис пишу,
И без него не обойтись мне знаю,
Прощаюсь и к Дворцовой я спешу,
Где те костры сегодня догорают.
 
 
И эта гарь, столетия спустя
Нам не дает отчаянно покоя,
И плачет о несбывшемся дитя,
И девушка поет в церковном хоре
 
 
Не верится, что будет хорошо,
И все домой, конечно не вернется.
Ну вот и тишина, и дождь прошел.
А хмурый Блок внезапно улыбнулся.
 
 
Прильну к его плечу и буду там,
Останусь с ними, все забыв тревоги,
За ночь с тобой я душу не продам,
Но огненные реки, все дороги
 
 
Я оделяю в Питерском плену,
И закружусь в безумье маскарада,
Всю эту жизнь я просто шла к нему,
Хотя поэт твердил мне, что не надо**
 
 
И снова говорил он о вине,
И утверждал, что истина не в этом,
И где-то там, на Невском, в тишине
Я наконец-то  встретила поэта.
 

* А. Блок встретил В. Маяковского у костра на Дворцовой и произнес знаменитую фразу:" А у меня в усадьбе сожгли библиотеку». Разве это не Апокалипсис?

** К. Ковальджи» Если бы Блок аспирантке в мужья достался…»

Актриса немного кино

 
Я была той беспечной актрисой немого кино,
Позабытой другими, мелькавшей всегда за чертою,
Но тебя я любила тогда и ждала все равно.
Я не знаю, зачем мы расстались однажды с тобою.
 
 
Кто бродил по следам, и кого я в тумане ждала,
Замирая во мраке у темной черты возникая,.
Все забыла, стирая черты голоса и слова,
Только в памяти снова являешься ты, улетая
 
 
Там пируют друзья не мои, и печален итог,
Скоро все растворятся, растают, останутся я где-то.
И венками сонетов замру в том сонмище строк,
Я венчаю чело, я ласкаю тебя до рассвета..
 
 
А рассвет, словно кровь, неужели прольется опять?
Нет, не стоит судьбу искушать, сочиняя сонеты.
Слов не надо, мой друг. Только музыке в доме звучать.
.Будет голос срываться, я вовсе охрипну к рассвету.
 
 
Миг немого кино, и какой-то загадочный год.
Ничего впереди, никого за спиной, только ветер
И последний поклонник, все бросив, беспечно уйдет.
Я стою у окна и смотрю на сгоревшие свечи
 
 
Но тебя я любила тогда и ждала все равно.
Я не знаю, зачем мы расстались однажды с тобою.
Я была той беспечной актрисой немого кино,
Позабытой другими, мелькавшей всегда за чертою.
 

Перекресток времен

 
В старом переулке, где фонарь,
Помнит Блока вечером осенним
Заблудился призрачный звонарь,
И ко мне подходит он в смятенье,
 
 
Говорит, что завтра Рождество,
Будет Маскарад, и все как прежде.
Я смотрю сквозь дождик на него
И в душе затеплится надежда
 
 
Странный миг в смешении времён
Странный час, все это с нами было,
И какой – то позабытый сон
Память мне растерянно явила.
 
 
Там мелькают страны, города,
Храмы и погосты в миг заката.
Там я не бывала никогда.
В этой жизни, парень угловатый
 
 
Не знаком мне, только за окном,
Женщина таит улыбки прелесть,
Мы вернёмся в этот странный дом,
Где все песни нами не допелись.
 
 
Где блуждает призрачный звонарь,
В тишине ночной по переулку,
Где еще горит во мгле фонарь,
И шаги поэта слышу гулкие
 

Иван Бунин

Иван Бунин родился 22 октября 1870 года

 
Он был красив, но холод и тоска
Терзали душу призрачным огнем.
Он полыхал в истерзанных стихах,
Когда мечтали женщины о нем.
Твердил, что все прошло, и ясен путь.
И повторял в печали вековой:
– Ты мне нужна, но ты меня забудь,
И не останусь больше я с тобой.
 
 
Париж или Москва, не в этом суть,
Повсюду мрак, в деревне лишь покой.
Но и деревню навсегда забудь.
Ведь никогда не буду я с тобой.
Молчат гробницы, мумии молчат,
И в этой скорби тонет вечный дар,
Тоска по той, кто не придет назад,
И тленье страсти – это не пожар.
 
 
И темной той аллеи не уют,
А горечь и изгнания и дома,
В его стихах и страсти не живут,
И ясно, что не мог он по-другому.
Не Демон Блока, бес за ним ходил,
И отражаться в зеркалах не смея,
Он на чужбине как-то грустно жил,
От холода и пустоты немея
Он полыхал в истерзанных стихах,
Когда мечтали женщины о нем.
Он был красив, но холод и тоска
Терзали душу призрачным огнем.
 

Ахматова в Париже

Когда Модильяни писал Ваш портрет

Ю. Магалиф

 
О, да, теперь мы сделались другими,
А ведь казалось все несокрушимо,
И Люксенбургский сад, и это имя
Художника, оно непостижимо.
И женщина седая горько плачет,
О том, ушедшем в бездну поколенье,
Она осталась, это много значит,
Но как милы последние мгновенья.
И линии и слов непониманье,
Когда чужая речь почти знакома,
О, да, теперь не стоит все вниманья.
И так трудна дорога ей до дома.
Ему до неба, несомненно, ближе,
Но встретиться им там едва ли снова,
И все же эти линии я вижу,
Из времени и бытия иного.
И так хочу до бездны дотянуться,
Увидеть несравненную картину,
Когда они на родину вернутся,
И вырвутся из грез немых пучины.
А там все сметено и все забыто,
Как будто их и не было на свете.
Летит, забывши в бездну Маргарита,
А Фауст одинок, Луна им светит.
О чем еще лепечет Модильяни,
Стараясь уловить ее стихию?
И где-то за лесами и морями,
Им больше не найти свою Россию.
 

Царила музыка 28 ноября

 
Царила музыка, шумела профессура,
Им Демон-пианист дарил экстаз,
И бабушка тревожная и хмурая,
Не отводила от младенца глаз,
О чем-то спорил с ними Достоевский,
Все как обычно в эти вечера,
Полет мечты и в ярости и в блеске
Восторг речей, отчаянье хандра.
 
 
И все замрет и встрепенется снова,
Когда от плача детского вдали,
Как будто в мире больше нет такого,
Заговорят о вере и любви
Младенец спал, в печали и тревоге
Склонилась мать, пытаясь угадать,
Что будет с ним, какие он дороги
Вдруг выберет, научится летать.
 
 
Все было сказочно, и только стон Шопена,
Оттуда снизу доносился вновь,
Он обещал большие перемены,
И ненависть, и вечную любовь.
Младенец спал, той музыке внимания,
Она с ним будет после до конца,
И нежность матери спокойно принимая,
Он видел лик отчаянный Отца.
 
 
И бабушка тревожная и хмурая,
Не отводила от младенца глаз.
Царила музыка, шумела профессура,
Им Демон-пианист дарил экстаз.
 

Мир декаданса

 
Лица за масками были печальны в тот миг,
Древними сказками жил погибающий мир,
Холодно, снежно в тумане ночных городов,
Как безнадежно тебе улыбалась любовь.
Как беспросветно весь день, не увидишь лица,
Только мы жили упрямо еще до конца,
Нас покидали и дети, и сны, и мужи,
Только в романах последних текла еще жизнь.
 
 
Мир декаданса в судьбе повторится опять,
Нет, не сражаться, нам надо бы жизнь дописать.
Словно роман и обман и почали, и сны,
И победить в этой схватке мы снова должны.
Как разлучиться легко, а остаться трудней,
Лица за масками, морок стихов и теней.
Музыки ужас, и темная боль ноября,
Словно проснулась в пустыне и кажется зря.
 
 
Что это было, ты с кем попрощалась шутя,
Вьюга завыла, заплакало рядом дитя,
Цербер у ног и сбежал твой Тезей, как всегда,
Черное небо, и не загорелась звезда.
И обрывается к полночи твой монолог,
Все ускользает, за окнами в ярости Блок,
Что-то не так, только что, мне теперь не понять,
Звезды погасли, в камине не будет огня.
 
 
И замерзая, метаться в пустыне ночной,
Снова останусь собою, в печали земной,
Там остаются ночные мои города,
И не вернутся враги и друзья никогда
 

4 декабря родился Райнер Мария Рильке

 
Его Марина больше всех ждала,
Не ведая, что встречи не случится,
Узоры слов искусно так плела,
Когда метель за окнами резвится.
И утверждала, что была верна,
Его стихии яростной все время,
И знаю, это не ее вина,
Что белый конь пронёсся мимо, бремя
Ее страстей желая избежать,
И понимая, как там все уныло,
Она его в метели будет ждать,
Смотреть на снег, и как-то сиротливо
Петь о любви и страсти, в тишине,
А он внимал словам ее устало,
Не понимая, словно бы во сне,
Он чувствовал, как рифма трепетала,
Как было все до боли тяжело,
И словно птица в клетке там металась.
Но все дороги снова замело,
И голос стих, и где-то затерялась.
Остались письма, полные огня,
Остались думы о небесной деве,
Не дотянуться, больше не обнять,
Куда пропала, и скажи мне, где мы.
Как равнодушно примет эту весть,
Останется в заснеженной России,
И что там будет нежность или месть,
А все равно, все это есть стихия.
Страсть догорит, в душе оставив шрам,
И полночь дня рождения все длится.
Она его узнает по стихам,
Не различая больше сны и лица.
 

Рождение музыки

 
О, как прекрасен Аполлон
В своей изысканной стихии,
Он в музыку свою влюблен,
Он в музыке своей всесилен.
 
 
Никто б перечить не посмел,
Никто б не захотел сразиться,
Познать кошмар, и свой удел
Почуять, только Пан решился.
 
 
Ему ведь нечего терять,
Природы дух и так прекрасен,
Но он свирели доверять
Привык, решил устроить праздник.
 
 
Сатиры шепчут: – Как он мог?
Одумается. Не посмеет,
Как полевой сравнить цветок
С искусной розой. Все смелее
 
 
На дудочке своей играл,
Да так, что лира замолчала.
 
 
И птиц отчаянных хорал
Лишь Пану вторил, и звучала
 
 
Такая песнь на берегу
Что смолкла лира Аполлона,
И звери, боги – все бегут,
Туда, где только Пан влюбленный
 
 
Творит, не в силах помешать,
Сникает Феб, но что за диво,
Кому их спор теперь решать,
Свирель иль трепетная лира?
 
 
И усмехнулся грозный Пан:
– Ты победитель, не печалься,
И там, среди тревог и стран
Ты к небесам же возвращайся,
 
 
А я лишь скромный чародей,
В лесу меня они услышат,
– Но кто сыграет для людей? —
Спросила Гера. Казус вышел,
 
 
И не любимый Аполлон
Не мог ей ничего ответить.
А Пан смеялся, верил он
Что солнце, как и прежде, светит,
 
 
И что вольна его свирель
Им передать такие чувства,
Так и живет у нас с тех дней
Любовь и высшее искусство.
 
 
Их разделить не может Зевс,
И в душах все неразделимо,
Свирель вдруг оживляет лес,
И на пиру поет им лира.
 
 
Но слышит яростный Олимп
Ту песню призрачную Пана,
И тишина вокруг стоит..
А тот играет неустанно,
 
 
Он знает, побеждая спесь.
И понимая суть искусства,
Не победит чванливый Феб,
В свирели столько грез и чувства.
 
 
И вся природа вторит ей,
Весь мир опять внимает Пану,
А Феб там с лирою своей
Лишь молча скрылся неустанно.
 
 
Но как понять и как простить,
Все, что свергшается в природе,
Оно живет, оно звучит,
Оно к нам в каждый дом приходит.
 

Аполлон в Аиде

 
Пошел к Аиду Аполлон,
На Зевса больше нет надежды.
– Ты забери его, ведь он
Все портит, не могу как прежде
 
 
Я в мире музыки царить,
Они его свирель заслышат,
К нему бегут, а как мне жить.
Как подниматься выше, выше
 
 
Я, обретая мастерство,
Все дальше ухожу от мира,
Они все слушают его,
Им не мила, о, бог мой, Лира.
 
 
И усмехнулся Ада страж
– Останься тут, тебе мы рады.
– Я не могу, там мир у нас,
Там и надежда и отрада.
 
 
Но здесь ты музыку теням
Забытым, друг мой, снова даришь,
Я не могу, пусти меня,
Ты заберешь его, тогда лишь
 
 
Я буду первым среди них,
И усмехнулась Персефона:
– Но слышу я в словах твоих
Высокомерие и тона
 
 
Не понимаю, победи
Заставь их всех себя лишь слушать,
Сюда к нам Пана приведи,
Потешит пусть он наши души.
 
 
И вспыхнул гордый сын небес,
Насмешки этой не приемля.
И он ушел в тот самый лес,
Что из Аида вел на землю,
 
 
Что делать мне, моя сестра,
Ты с Паном разберись лукавым.
– Но он играл для нас с утра
Пока ты с дядюшкой искал там
 
 
Лишь повод как его убить,
А Пан нас веселил и тешил.
– Но как мне быть, но как мне жить?
– Ты тоже занимайся тем же.
 
 
Мать хмуро смотрит с высоты:
– О, Феб, тебе дано так много
Но с Паном носишься и ты.
И не суди его так строго,
 
 
Когда рожала вас, лишь он
Облегчил музыкой страданья,
Я не забуду этот сон
И плен его очарованья.
 
 
Нигде поддержки не найдя,
Феб на Олимпе затерялся,
И долго слушал шум дождя
И громом молча восхищался.
 
 
И вот тогда в урочный час
Иначе зазвучала лира,
И он остался среди нас,
Не бродит больше злой и сирый
 
 
И в музыке его творцов
Живет прекрасная природа,
И с Паном спорить он готов,
Но Зевсу грозному в угоду
 
 
Пан лишь смеется: – Полно, друг,
Давай-ка делом заниматься.
И выяснять мне недосуг,
Я не хочу с тобой сражаться.
 
 
Молчит от дерзости такой,
И Демоны его стихают,
Но только снится им покой,
Когда они для нас играют.
 

Кассандра – мертвая царевна

 
И в тихой обители мертвой царевны
Остались тревоги, сомненья и сны,
Когда для нее он играл вдохновенно
В разгаре и трепете новой весны.
 
 
– Прости, но любить я тебя не посмею,
Милее мне равный, ты слишком высок.
Напрасно ее называл он своею,
Отвергла, и он на страданья обрек.
 
 
Все видит заранее мертвая дева,
Как тот, превращенный в болотный цветок.
Богиня любви только дерзко смотрела.
– На что ты ее, Лучезарный, обрек?
 
 
Простить? Он не знает, что это такое.
Ее оживить он не может, во тьме
Ее нелюбовь его так беспокоит,
Что город ее полыхает в огне.
 
 
– Не хочешь богиней? Ты станешь рабыней, —
Заранее вынес он свой приговор.
Когда Агамемнон развалы покинет
Покорно уйдешь ты за ними в полон.
 
 
В отместку он «Реквием» ей сочиняет.
Жестокости бога не видно конца.
И с каждым из нас она вновь умирает,
Испив эту чашу, пройдя до конца.
 
 
Но если б она его вдруг полюбила,
Была бы счастливой? Да что вы, увы,
Лишь рабство бы эта любовь подарила,
И выбрала меньшее зло, и мертвы
 
 
Все те, кто коснется однажды искусства
И будет ему беззаветно служить,
Забудет он жизнь и полеты, и чувства,
Но сможет творения нам он открыть.
 
 
О как нас прельщает реальность вторая,
Пока не услышим мы Пана свирель,
Пока он для нас с тобой песнь не сыграет,
Весна не вернется, чтоб жить и гореть.