Текст книги "Тень Прекрасной Дамы. Марина и Анна"

«Скрипачка в метели, как птица парила…»

 
Скрипачка в метели, как птица парила,
И так виртуозно смычок ее пел,
И ветра какая-то дивная сила
Несла ее музыку в таинство сфер.
 
 
И Бог улыбнулся ей, снова внимания.
– Спасибо, родная, за то вдохновенье,
Когда твоя музыка в небо взлетает,
То грусть не страшна, даже боль и забвенье.
 
 
И парень следил за ней, снова вздыхая,
Боялся, она не вернется назад,
И Богу он вызов в тумане бросая,
Твердил: – Отпусти, ведь я жизни не рад.
 
 
Смеялась, ту снежную сказку творила,
Была так воздушна в тот миг и крылата,
И с Богом о вечном она говорила,
И все забывала летела куда-то.
 
 
Летела и пела, укрытая снегом,
Светло улыбаясь, печали не зная,
Влекло ее серое грустно небо.
От музыки снова легко расцветая.
 
 
И ветра какая-то дивная сила
Несла ее музыку в таинство сфер.
Скрипачка в метели, как птица парила,
И так виртуозно смычок ее пел,
 

Лютня в метели

 
Я слышала лютню в метели внезапной,
Звучала она и с тоской, и с азартом.
И дивные звуки куда-то неслись,
И таяли, падая радостно вниз.
В печали ее возникали те звуки,
И пела она в этот раз о разлуке,
И не было силы понять и поверить,
Что все мы пройдем и любовь, и потери.
 
 
И было той ночью какое – то чудо,
Звучала лишь лютня, лишь лютня повсюду.
И сон разгоняли той музыки звуки.
И плакала лютня в преддверье разлуки.
Она нам поведала снова о доме,
О мире безбрежном, о призрачной доле
И ангелы следом за нею летели,
И таяли, таяли где-то в, в метели.
 
 
Под лютню метель в эту ночь танцевала.
Потом исчезала и вновь возникала,
И все нам казалось, что в мире безбрежном
Вдруг стало и милым, и светлым, и нежным.
Все стало иным, изменились мы сами,
Дышали мы музыкой и небесами,
И ангел те струны ласкал и лелеял,
И стало теплее, и стало светлее.
 
 
И девушка, все забывая, играла,
Как райская птица в метели порхала,
И мы уносились беспечно за нею,
От снега и музыки стало светлее.
 

2.

 
И снова лютня в сером небе где-то,
И музыка так ангельски легка,
Она поет и в душах больше света,
Очарованье призрачно в стихах.
И вдохновенье легкою волною
Нас окрыляет, рассекая тьму,
И если эта музыка со мною,
То сущность мирозданья я пойму.
 
 
И я пройду по кромке, и растает
Амур счастливый в призрачной дали,
О как теперь тебя мне не хватает,
Твоей улыбки и твоей любви,
Но музыка, прожившая столетья,
И в прошлом, и в грядущем встретит нас.
И тяжкий путь на миг один осветит,
Покажет мне и север, и Кавказ.
 
 
И опоздав к отчаянной дуэли,
Останусь с ним той ночью роковой,
И девы битв торжественной запели,
Слепцы прозрели, позабыв покой,
А лютня все звучала и звучала,
В порывах ветра таяла опять,
И вдруг она надолго замолчала,
Ей не впервой нам души чаровать
 
 
И растворяться где-то за чертою,
Где нет ни жизни больше, не тепла,
Она одна поговорит со мною,
Когда для всех я словно умерла,
И остается в нежном синем небе,
Перун – предвестник яростной грозы,
И мир чужой, где больше Гений не был,
Где его растаяли следы.
 

Музыка сфер

 
Музыка сфер разливалась по миру
В ней отражались и море, и небо,
Дамы прекрасные, звезды, кумиры,
Все, кто желали и зрелищ и хлеба.
Только поэт был и пьян и печален,
Снова его чаровали актрисы,
Снова бродил он глухими ночами.
Музыку Вагнера в ярости слышал.
 
 
И на углу возникал Достоевский,
И растворялся в тумане и таял,
Музыки звуки на том перелеске
Снова в тумане ночной возникают.
Как он явился, пришел он откуда,
Как он до дома в метели добрался,
Это скорее похоже на чудо,
Но сохранило то снежное братство
 
 
Тайну, а Вагнер вдали усмехнулся,
Все разрушая, хранил он поэта,
Ангел хотел, чтоб домой он вернулся,
Чтобы стихи он писал до рассвета.
И Незнакомки в тумане мелькали,
И исчезали во мгле поэтессы,
Не было больше любви и печали,
В гневной о страсти и ярости пьеса.
 

Царевна, Поэт и Художник

 
А Лебедь растворялась, уплывала
К созвездиям несбывшихся пророчеств
И так уныло музыка звучала,
И в Пекле снова вальс и одиночество.
А он еще в метели слышит скрипку,
И ждет ее явления как чуда.
Художника беспомощна улыбка,
И бесы, бесы, бесы, вьются всюду.
 
 
А Лебедь все качалась, исчезая,
На сцене свет гасили в это время,
И в музыке беспечно умирая,
Она плыла, пророчествам не веря.
Никто остановить ее не может,
Кисть падает из рук, смолкают звуки,
И лишь поэт легко и осторожно
Поет во тьме о боли и разлуке.
 
 
Вселенная ему ответит снова,
В тех сферах зазвучит она в тревоге,
И побеждает призрачное Слово,
Когда замрет художник на пороге.
Она за ним сегодня ночью темной
Пришла из Пекла– верная примета,
Ушел в метель поэт всегда бездомный,
И пел там у рояля до рассвета.
 
 
И так уныло музыка звучала,
И в Пекле снова вальс и одиночество,
А Лебедь растворялась, уплывала
К созвездиям несбывшихся пророчеств.
 

Звучала «Поэма экстаза»

 
О, вот она впорхнула в дом внезапно.
Погладила кота. прошла к окну,
И обсуждала новости с азартом,
И улыбнулась радостно ему.
А он угрюмо строчки подбирая,
В поэме недописанной тонул,
И женщина, шагавшая по краю,
Напомнила забытую весну.
Все было там у них несовместимо,
И ангел, переставший их хранить,
Доказывал, что нет огня без дыма,
Что ничего теперь не изменить.
И в зеркале старинном отражаясь,
Она искала в этот мир пути.
Мелькала средь дурнушек и красавиц,
Но не могла простить и отпустить.
В его глаза смотрела все смелее,
И он, сигару отложив, молчал,
И скрипка за окном пустым немеет,
И пропасть в отражении зеркал.
Мы все тонули, бунт припоминая,
И светских львиц не принял тот Париж,
Она его как прежде вспоминает,
И бес следит за нею с острых крыш.
Невыносимо все, неповторимо,
О, Анна. Анна, ты совсем одна,
И страсти пыл, и тех стихов лавина,
Нет, никому в Париже не нужна.
В усадьбе догоревшей сердце стынет,
И Вера обреченно там молчит,
Он не с тобой, не с нею, он в пустыне,
И никому о том не говорит…
 

Валькирия

 
Все разорвано, спутано, смято,
Мы такого вовек не осилили,
И уводит нас снова куда-то,
Чаровница и ведьма – валькирия.
 
 
Никого за спиной не осталось,
Только Вагнер в безумном экстазе
Вызывает и нежность и жалость,
В каждом жесте и каждом рассказе.
 
 
И такою была своенравной,
И такою осталась красивой,
Что найдутся ль на свете ей равные,
Только Вагнер поет о валькирии.
 
 
Муж плечами пожмет, усмехнется,
И куда-то враги уходили,
Догорит предзакатное солнце,
И тоскует поэт о валькирии.
 
 
Что в ней было, какая стихия,
И какая внезапная сила,
Он упрямо писал о Мессии,
А она в Петербурге царила,
 
 
И была и темна и крылата,
И как Демон в тиши хохотала,
Но настигла печаль и расплата,
На чужбине она тосковала.
 
 
Смерть за нею упорно ходила,
Но она от нее отмахнулась,
И какая-то дивная сила,
В ней осталась, в Россию вернуласьэ
 
 
И уводит нас снова куда-то,
Чаровница и ведьма – валькирия.
Все разорвано, спутано, смято,
Мы такого вовек не осилили.
 

Иллюзия кошмара

 
Он слышал в музыке кошмар,
И мир рассыпался в печалим,
Иная жизнь, иной угар,
Душа металась там ночами.
И ангел таял на печи,
И мальчик плакал о потере,
Иди туда, его спаси,
Иль он растает в самом деле.
И мы идем туда, за ним,
Нам Штраус черный вальс играет,
Там лишь пожар, печаль и дым.
Там все до срока умирает.
Жизнь тленна, все придет в прах,
Но за минуту до развала,
Воскреснет боль в колоколах,
И кто-то все начнет сначала.
Круговорот потерь и снов,
Останется в аду кромешном,
Жизнь тленна, этот мир суров,
И пусто с музыкой не здешней.
Там ангел тает на печи,
Всю красоту уничтожая,
Довольно, музыка, молчи,
Замри душа во тьме у края.
И, кажется, рассвета нет,
Но он наступит, он случится,
И той свечи последней свет
Пусть в наших душах отразится.
Пусть отразится, оживет,
И в мире все несовершенно,
Который день, который год,
Но птица Феникс там не тленна.
 

«Пляски смерти слышит Сологуб…»

 
Пляски смерти слышит Сологуб,
Мелкий бес несется в сумрак ночи.
Что сорвется с посиневших губ,
Чем он снова страшно озабочен.
 
 
Там качели к небесам летят,
Рушатся миры в ночном полете,
Но чего теперь они хотят,
Никого во тьме вы не найдете
 
 
Бес качели все быстрей качал,
И едва ль поэту удержаться,
Где-то там, среди озер-зеркал
Страшный мир совсем не отражался.
 
 
Он погряз в разрухе вековой,
И печальна музыки бравада,
Уходи, иди, и черт с тобой,
Ты мертва и ничему не рада.
 
 
Спим мы все и только видим сны,
Страшные, одни печали рядом,
И летят качели до луны,
Души-валуны терзать не надо.
 
 
Что сорвется с посиневших губ,
Чем он снова страшно озабочен?
Пляски смерти слышит Сологуб,
Мелкий бес несется в сумрак ночи.
 

Музыка сфер

 
И. Анненский
 
 
Музыка сфер прорывалась сквозь тьму,
Падала в бездну бескрайних полей,
И привязался ангел к нему.
И становилось светлей и теплей.
Там, средь миров и планет и стихий
Нет никого и не будет вовек.
Но прорастают в душах стихи.
Музыка в нас растворилась, померк
 
 
Свет неземной, мы остались вдали,
И никого ничего впереди,
Только стихия там вечной любви,
Только следы на снегу и шаги.
В Царском селе на тропинке ночной,
Бродит поэт, и пытаясь понять,
Как он остался один под луной,
И улыбаясь, спешит он опять
 
 
Спит в полнолунье притихший лицей,
Музыка в душах иная слышна,
И разливается музыка сфер.
В лирике снова воскреснет она.
 

Мой огненный ангел

Валерий Брюсов

 
Мой Огненный ангел ведет меня в бездну,
Хожденье по мукам закончу едва ли,
Все будет напрасно, и все бесполезно.
Там в темном лесу вновь зверей убивали
 
 
А мы предавались любви, дорогая,
Я был так жесток, ты была терпелива,
И странные птицы о смерти вещали,
И души блуждали во тьме сиротливо.
 
 
Мой дом опустел, меня больше не будет,
И огненный ангел растаял в пустыне,
И нас окликают печальные люди,
Но мы не откликнемся, мы их покинем,
 
 
Куда нас уводит от счастья дорога,
Ты спросишь, и что мне ответить, не знаю,
Архангел посмотрит нам в спины не строго,
Врата не откроет к желанному раю.
 
 
Но разве покой нам с тобой не доступен.
– Он даже не снится, – мне Блок отвечает.
И свет исчезает, и тьма нас обступит,
И мы задержались меж адом и раем
 
 
И слушали ангелов пенье напрасно,
Все было тревожно в последнем полете,
Да был я жестоким, была ты прекрасна,
И в музыке дивной нам все остается.
 
 
Никто нас не встретит потом на дороге.
Никто не окликнет в пустыне зловещей,
И все ты прощая, твердила о Боге.
Но гасли в тумане последние свечи…
 
 
Все будет напрасно, и все бесполезно.
Там в темном лесу вновь зверей убивали
Мой Огненный ангел ведет меня в бездну,
Хожденье по мукам закончу едва ли.
 

Славянские мотивы

К. Бальмонт

 
Звучали гусли в тишине ночной,
Я слышал их в лесу, русалка пела.
И леший говорил в тиши со мной,
И к Велесу душа моя летела
 
 
Что было там? Славянства свет земной,
И гусли, и печали, и отрада.
– Я солнце, я свечу во тьме ночной,
И жизнь моя надежда и награда.
 
 
Пройдя сквозь мрак иного бытия,
Я вышел снова с ними на дорогу,
И там душа воскресшая моя,
Под звуки гуслей повернулась к богу.
 
 
И девы-птицы пели о любви,
То замолкая, то опять пророча,
Что мир уныл, и голоса вдали
Сливались навсегда с той темной ночью.
 
 
Усталым людям был постыл приют,
И никого не видно на дороге,
Лишь только тени тайные встают,
И говорят о Велесе, о боге
 
 
Всего живого, и течет река,
Куда-то в неизведанные дали,
И к струнам прикасается рука,
И позабыты все мои печали.
 

Музыка разрушения

А. Белый

 
Было все запутанно и лживо,
Скрябин прорывался сквозь сугробы,
В музыке так много было жизни,
В Слове лишь какой-то гневный ропот
 
 
Дочка Менделеева спесива,
И его в последний миг оставит.
Вьюга в переулках голосила,
Но она в последний миг растает.
 
 
Никого, какие-то туманы,
И симфоний призрачные звуки,
И прорвется яростно Рахманинов
Говоря о ссоре и разлуке.
 
 
Все куда-то нынче уезжали,
Не скрывая горечи и боли,
Муза, умножавшая печали,
Попрощалась холодно с тобою.
 
 
Только Блок в иной стихии вечен,
С ним проститься тоже б не мешала,
До чего же мир бесчеловечен,
Где-то там симфония смолкала.
 
 
Надо прогуляться, там Аида,
Это нынче так ему созвучно,
Жизнь сгорела, только панихида
Дальше будет с нами неразлучна,
 
 
Уходя от дома и от дыма,
Проклиная грустного Аида,
Нам казалось, были мы любимы,
И еще не скоро панихида.
 
 
А она нависла за плечами,
А она нас больше не оставит,
Где-то Скрябин – музыка звучала,
Все теперь казалось против правил.
 
 
В музыке так много было жизни,
В Слове лишь какой-то гневный ропот
Было все запутанно и лживо,
Скрябин прорывался сквозь сугробы.
 
 
И роман о сонном Петербурге,
Дописать бы, но не хватит силы,
В черном небе только тени будут,
Над главой устало проноситься.
 

Анна 1914

 
Что слышалось? «Прощание славянки»,
Хотя еще не верила в разлуку,
Проснулась так внезапно спозаранку,
А там ни мужа больше нет ни друга,
 
 
Лишь этот плач, откуда он несется,
Кто посылал ей знак, такой зловещий,
От горечи земной ослепло солнце,
И в мире не осталось больше встречи.
 
 
Душила ночь, баюкала и выла,
Романс жестокий напевала дева,
Но разве это все не с нею было?
Куда идти и что придется делать.
 
 
Душа металась, в боли и испуге
Эпоха проступала в миг расплаты,
«Прощание славянки» – голос вьюги,
Куда ты, ангел мой, теперь куда ты.
 
 
А он лишь усмехнется так несмело.
– Ты все и всех сегодня потеряла,
Когда перчатку на руку надела
Но не на ту, и так уныло стало.
 
 
Костры и люди, о разлуке песня,
А жизнь длинна, но ничего не будет.
Они ушли и больше не воскреснут,
Все спуталось, события и люди.
 

Разговор о вечном

 
– Вы что-то в этот вечер написали?
А не могли бы тихо прочитать
– Нет, ангел мой, что умножать печали,
Ведь будет зол и яростен опять.
 
 
А мы Шопена, Анна, снова врубим.
Он будет слышать музыку без слов
– Я не могу, ведь нас осудят люди,
Я не пойму такую нелюбовь
 
 
Но надо уважать его порывы,
Раз он так хочет, пусть звучит Шопен,
– Его покой не сделал нас счастливыми.
– Я понимаю, только не теперь.
 
 
Смутилась в тишине ночной Елена,
Он слышал этот странный разговор,
Хотя молчал почти самозабвенно,
Не признавал поэзии в упор.
 
 
И та, что так упрямо восставала,
Не слова не могла ему сказать,
Елена, словно ведьма, бунтовала
И он закрыл в бессилии глаза.
 
 
Звучал Шопен, уступка ей, я знаю.
Ведь он бы Баха нынче заказал,
Мажорную «Балладу» вспоминая,
Он таял где-то в пустоте зеркал.
 
 
О, музыки великое начало,
Тут не помогут краски и слова,
Почти уйдя, начать опять сначала,
И жить в плену, и Анна так права,
 
 
Хотя и жизнь почти непостижима,
И Слово – только летняя гроза,
Когда Шопен несется где-то мимо,
Он от бессилия закрыл глаза.
 
 
И все смотрел. И видел эту бездну,
И первый день творенья и финал,
И было снова небо многозвездным,
Когда Шопен в тумане отзвучал,
 

Визг труб и барабанов

 
Визг труб чужих и барабанов шум,
Забудется не скоро в Петербурге,
Здесь тяжело от музыки и дум,
От отношений и стихов абсурдных.
 
 
Не Муза Анна, а давно поэт,
И этого понять и он не в силах,
Какой-то звон, какой-то странный свет,
Визг маскарада, девицы красивые,
 
 
Но он об Анне позабыть не смог,
Но он спешит на новое свиданье,
А там царит и музыка и Блок,
Тоска, печаль, очей очарованье.
 
 
Корабль-призрак, Вагнер, пустота,
Все это навсегда в душе смешалось,
Он ясно видел, что она не та,
Что та давно в их юности осталась.
 
 
Валькирия проходит стороной,
Лишь в страшном сне о муже вспоминают,
Но откровенен Блок совсем хмельной,
И говорит, что он ее не знает,
 
 
Кольцо она так трепетно хранит,
И Вагнера все слушает и верит,
Что вспомнит он и снова постучит,
В ее почти распахнутые двери.
 
 
Святая простат, мираж страстей,
Свобода ей нужна, пусть получает,
И в старый мир захлопнув нынче дверь,
Один стоит и корабли встречает
 
 
– Когда отплытье? Все равно когда,
Ему легко дышать там и скитаться,
И Вагнер, словно яркая звезда,
В его твореньях будет отражаться.
 
 
Здесь тяжело от музыки и дум,
От отношений и стихов абсурдных.
Визг труб чужих и барабанов шум,
Забудется не скоро в Петербурге.
 

Уроки музыки

 
Когда Шопен звучал в гостиной снова
И штора -парус уносила в ночь,
Рождалось страсть и обретала слово,
И лишь Шопен ей мог тогда помочь.
 
 
Он и потом преследовал поэта,
И рушились миры, царил минор,
Когда она писала до рассвета,
И Демонов звучал нестройный хор.
 
 
И ангелов те песни заглушили,
И отступили ангелы во тьме,
Был Блок вдали, и все же славно жили
Поэты на забывшей мир земле.
 
 
И профиль мамы снова у рояля
И голоса истерзанной эпохи.
Они все видя, все-таки не знали
Как мир суров и как им было плохо.
 
 
Ночь надвигалась, белых клавиш стоны
И откровенья в пустоте звучали,
Шопен врывался в древний город снова,
Она его восторженно встречала.
 
 
А он отверг как все, не понимая,
А он тянулся к даме той в Париже,
И музыка внезапная, смолкая,
Была то дальше, то как будто ближе.
 
 
Она жила, она торжествовала,
Она вела куда-то, уводила,
И боль, и свет ее страстей накала
То в небеса, то в бездну приводила,
 
 
Что победит, пока еще не ясно,
Но свет и тьма сходились на странице,
И все-таки она была прекрасна,
Стиравшая события и лица…
 

Поэт и море М. Волошин

 
 И черного моря безбрежность
Закована в музыки звуки,
Там смешаны ярость и нежность,
И все говорит о разлуке.
Но гости к нему устремились,
И горести все позабыты,
И музыки звуки теснились
В преддверье печальных событий.
Хозяин был щедр, но печален,
Он знал, что таким и запомнят,
Он музыку слушало ночами,
Бродил в лабиринте тех комнат,
А там на брегу целовались,
И спорили, и хохотали,
И волны вдали бесновались,
Твои умножая печали.
Приблизилась снова Марина,
Знак смерти чело освещает,
И Черного моря лавина
Лишь в памяти грез воскресает.
Все это случилось не с нами,
И с ними давно отшумело,
Мы эту эпоху не знали,
Лишь музыки звездной напевы
Нас с ними сроднила до срока,
Как черного моря лавина,
Как профиль усталого Блока,
Как лирика – Макс и Марина
Там смешаны ярость и нежность,
И все говорит о разлуке.
И Черного моря безбрежность
Закована в музыки звуки,
 

Дуэль серебряного века 5 декабря 1909

5 декабря (22 ноября) 1909 года. В этот день у Чёрной речки в Петербурге состоялась дуэль поэта Максимилиана Александрович Волошина с Николаем Степановичем Гумилёвым

Причиной дуэли была поэтесса Елизавета Дмитриева, с которой Волошин сочинил весьма успешную литературную мистификацию – Черубину де Габриак.

 
О, да, совсем не те теперь дуэли,
Осечка, выстрел в воздух, суета,
И не понять, чего они хотели,
И не узнать, кто дева та звезда.
Ирония, печаль, его бравада,
Волошин же вспылил, как тот Дантес.
О, Николай Степанович, не надо,
Да ну их, этих вздорных поэтесс.
 
 
Но нет, идут к барьеру, понимая,
Что мир суров, и надо отвечать.
И Черубина, тяжело вздыхая,
Скрывает в строчках ветренных печаль.
А если бы погиб один в тот вечер,
Как дальше жить, чего еще желать.
Высокопарны призрачные речи,
И надо Незнакомку защищать.
 
 
Но это ведь иллюзия, фантомы,
Зачем же умирать за сущий бред,
А вдруг один и не дойдет до дома,
Напишут снова, мол, погиб поэт.
Остановитесь, где же ваш Жуковский,
Куда князь Петр уехал в этот час,
Она не та, в плену ее какой там?
Но знаю, трусов не было средь вас.
 
 
Все обойдется, может быть, когда-то
Над этим миром вспыхнет бунт опять,
Пока дуэль, как горькая расплата,
За то, что мифы надо защищать.
Испанская графиня, миг рассвета,
Мир покачнулся, только устоял,
Когда к барьеру два идут поэта,
Чтобы пыл свой укротить, идут стрелять…
 
 
И не понять, чего они хотели,
И не узнать, кто дева та звезда.
О, да, совсем не те теперь дуэли,
Осечка, выстрел в воздух, суета.
Как хорошо, что все как будто живы,
И никого не надо хоронить,
Но как в ней обмануться вы могли бы,
Чтобы собрата снова застрелить.
 

Затерявшийся в метели

 
А там звучал Бетховен до рассвета,
И вдохновлял и в бездну уводил,
И «Лунная соната» в стоне ветра
Была нежна, и сколько хватит сил,
 
 
Он не смолкал за мерзлотой суровой
И заставлял подняться и идти,
Но не было пути к той жизни новой,
Все замело и не было пути.
 
 
И в глухоте его невыразимой
Иная жизнь врывалась в тот барак,
Но Музы снова пролетали мимо.
Не ждал поэта больше Петроград.
 
 
А он вернулся, все забыв приметы,
Его Бетховен сквозь туманы вел,
И Бах вступил в предчувствии рассвета,
Но снова в даль и в грезы отошел.
 
 
Но наша глухота была порукой
Тому, кто в ад кромешный заглянул.
И музыка вела его по мукам,
Когда он слышал нежность или гул.
 
 
Все кончилось, остались лишь морозы,
В обрывках не исполненных сонат,
И все молчали, помнят те угрозы,
И возмутился только Пастернак.
 
 
Но где-то в Переделкино вдыхая,
Минор Шопена, разве он поймет,
Как тело той метелью заметая,
Глухой Бетховен о любви поет.
 
 
Поет и мерзнет, и клянет судьбину,
И зря кричат оттуда, и зовут.
Не различит он Анну и Марину
Согреется он лишь на пять минут.
 
 
И снова стужа в музыке зловещей,
Трагедий неразгаданных мираж,
И лики тех прекрасных юных женщин
В метели тают, в пустоту летят
 

Весна в Переделкино

 
Шумела в Переделкино весна,
И в музыке ее звучала радость,
И оставалась Анна здесь одна,
Когда других и вовсе не осталось.
 
 
И все-таки он жил в ее плену
И оставался навсегда с Россией,
В его душе рождавшая весну,
Она была той яростной стихией,
 
 
И продолжая этот скорбный путь,
Он вышел на подмостки и остался,
Да, легче и забыться и заснуть,
И все труднее среди них метаться.
 
 
Уходят в вечность воины, вожди,
Но остаются среди нас поэты,
Им музыка отметит все пути,
И будут и воспеты и воспеты,
 
 
«Венок для мертвых» Анна все плетет,
И их все больше, с этим не поспорить,
Но ведь Шопен очнулся и живет.
Все беды заслоняет он собою.
 
 
Марина возвращается в Париж,
Но он забыл проклятие Европы,
Он дома, эта музыка звучит,
И ты забыть, и ты предать попробуй
 
 
Твой горький путь в пустыне бытия,
Среди чужих он должен удержаться,
«Я вышел на подмостки». Жития
Потом напишут, а пока сражаться
 
 
За души и за думы предстоит,
И глохнет слово, музыка смолкает,
Но там не Гамлет яростный царит,
Совсем другой там облик проступает
 
 
И в тишине неведомых миров,
Она звучит, она живет и тает
О что там? Это музыка без слов
В туманах Переделкино витает