Текст книги "Трансгуманизм, цифровой левиафан и голем-цивилизация"

Цифровизация и «экологизм» тесно связаны, ибо они направлены против национальной промышленности и призваны усилить и без того уже мощнейшую финансовую олигархию. Впрочем, есть тут и оккультная мотивация. Трансгуманизированного человека-киборга желают загнать в цифровую Виртуалию. Для этого нужны и цифровизация, и экологизм. Последний требует сократить материальные потребности – во имя окружающей среды. А для этого предложат переселиться в Виртуалию, где основной упор будет сделан не на материальных, а на душевных (не духовных) потребностях.

Мир становится всё более виртуальным, близким к призрачному региону Души (Нави), который следует

отличать от райского-ангелического региона Духа. Конечный пункт подобного, виртуального прогресса – переселение большинства в цифровую реальность. И всё это вполне соответствует логике финансиализации.

Здесь логика Контр-Традиции, блестяще вскрытая в свое время Рене Геноном. Сначала происходит отказ от Духа Традиции – в пользу анти-традиционной материальности Модерна. Потом наступает открытость нового, «грубого», духовно ослабленного мира – уже для тонких влияний навьей, «психической» Души, где и находится (в качестве некоего субрегиона) инферно. Это уже этап Контр-Традиции, Великой Пародии. На это, собственно и работает «трансгуманизм», являющийся одной из форм глобальной квазирелигии. Царство тотального Объекта станет пародией на незримое царство тотального Субъекта. А лжемессия, действующий заодно с космическим Компьютером, станет Пародией на Христа-Спасителя. Малые анти-мистерии трансгуманизма ведут к соединению с ИИ – тотальной Периферией. Великие же его анти-мистерии открывают путь – в инферно и для инферно, чьим повелителем является «обезьяна Господа Бога» – сатана.

7. Наша альтернатива: цифровизация и автоматизация – без финансиализации и трансгуманизма

Констатация субверсивных последствий современных процессов была бы неполной (во многом, даже и вредной) без предложения, пусть и в общих «контурах», некоей Альтернативы. Понятно, что само сворачивание цифровизации и автоматизации невозможно, да и не нужно. Просто необходимо ввести данные процессы в иной, альтернативный формат.

Человечеству необходимо установить жесткий контроль за финансовым капиталом, вплоть до национализации банковской сферы. В любом случае, сам финансовый сектор подлежит существенному сокращению – в пользу сектора реального промышленного производства. Как очевидно, цифровизация теснейшим образом связана с финансиализацией. Поэтому, отказ от второй неизбежно изменит формат первой, подчинив её целям и задачам сектора реального промышленного производства. Тогда станет возможна настоящая и эффективная реиндустриализация.

Но для такой вот реиндустриализации необходим некий сверхмощный импульс. Таковым импульсом могло бы стать широкомасштабное освоение Космоса, предполагающее перелёты к другим планетам и их освоение. Такая, вертикальная экспансия символически выражала бы стремление к Звездам, к Небу, к райско-ангелическому Духу. Идеи Возрождения Промышленности и Освоения Космоса должны быть творчески соединены с идеей Духовного Делания и Райского Устремления.

Рывок в Космос потребует сверхиндустриализации, создания огромного количества сверхсовременных предприятий. Там и будут заняты труженики, освобожденные от физической работы. Они станут операторами автоматических процессов, чей статус ближе, скорее, к статусу учёного-наблюдателя (и экспериментатора), чем к статусу собственно рабочего. Ну, а если автоматизация не ведёт к возникновению армии «лишних людей», то проект их перемещения в Виртуалию, как сейчас принято выражаться, «провисает».

Альтернативная модель должна предполагать автоматизацию без антропоморфности – по аналогии с концептом «модернизации без вестернизации». Робот, автомат не должен быть человекоподобен. Ведь, если вдуматься, то зачем машине – человекоподобие? В нём совершенно нет никакой функциональной необходимости, за этим не стоит никакой «прагматики».

Но всё выглядит совсем по-иному, если мы затронем оккультный аспект. Именно в этом аспекте проясняется, зачем Машине может быть нужно придать человеческие черты. Самого же человека трансгуманистические творцы антропоморфной кибернетизации стремятся превратить в киборга. И данный процесс, как уже было показано выше, мыслится как двухсторонний. Поэтому необходимо всячески противиться антропоморфности киберов. Автоматы, пусть даже и самые «сложные», являются такими же инструментами, как молоток, например. Никто же не будет придавать человеческие черты молотку, поэтому и антропоморфность киберов должна восприниматься таким же абсурдом – смешным и страшным, одновременно.

Трансгуманизм, хоть слово дико…
Олег Бахтияров

Не иметь что-либо, не обладать чем-либо, а стать кем-то, кем ты еще не являешься – вот где проходит водораздел современности.

Трансгуманизм – «хоть слово дико», но слух оно всё же ласкает, отсылая к серьезной проблематике, с которой в очередной раз соприкасается человек. При этом, нужно не забывать, что Мир, в котором мы обитаем, устроен своеобразно (по сравнению с нашим представлением о том, как он должен быть устроен). В этом мире каждая хорошая идея, каждый проект и каждое действие отбрасывает темную тень, иногда очень густую. Впрочем, верно и обратное: мрачные проекты и их осуществление отбрасывают светлую тень. Трансгуманизм, точнее, то, что этим словом обозначается, в его преобладающей сегодня трактовке, представляет собой противоречивое и сложное явление. Но вот тенью чего он является?

Трансгуманизм заявляет, что существующих, а тем более перспективных технических (информационных, робототехнических, биотехнологических) новшеств достаточно для начала преобразования человека в более совершенное существо. Но направлен ли он в будущее? Весь перечень тех ограничений, которые следует преодолеть, взят, скорее из прошлого. Налицо стремление развить то, что есть, но при этом оставаясь в зачаточном или очень слабом состоянии по сравнению с идеалом. Возникают вопросы – что осуществимо сейчас, что возможно в будущем, что нужно развить, от чего следует отказаться?

Трансгуманизм лишь продолжает линию компенсации человеческой ограниченности. Уже много лет благодаря техническим средствам человек получает возможность передвигаться в пространстве гораздо быстрее, чем позволяют ему его физические органы. Он может долгое время находиться в средах, исключающих даже ограниченное пребывание в них без наличия соответствующей техники – под водой, в космосе. Кроме того, человек способен обрабатывать огромные массивы информации и прочее. Но все технические устройства, компенсирующие наши слабости, являются внешними по отношению к человеку. Человек находится как бы внутри технических оболочек, даже если он едет на крыше вагона. Трансгуманизм и ставит вопрос – можно ли преобразовать тело и сознание человека так, чтобы эти внешние устройства превратились в непосредственную принадлежность человеческого существа? И отвечает на этот вопрос – это можно и следует сделать.

Создание новых качеств, того, чего еще не было – совершенно другая задача, и она отталкивается от совершенно иных ограничений, нежели это делает трансгуманизм в его нынешней форме.

Преодоления человеческих ограничений – хроническая проблема. Часть людей остро переживает: ограниченность своего мышления, ограниченность понимания цивилизационных процессов, ограничения памяти и возможности управлять процессами в своем теле, и многое другое. Но сквозь эту ограниченность обычной жизни просвечивает более серьезная тема некоторой фундаментальной «недоделанности» человека.

У этой проблемы есть религиозные, культурные и технические аспекты. Слова Афанасия Великого ««Бог вочеловечился, чтобы человек обожился», пройдя много ступеней и отражение в европейской культуре, дали искаженное эхо в идее сверхчеловека: «Der Mensch ist etwas, das uberwunden werden soil» – «Человек есть нечто, что следует превозмочь». Современный трансгуманизм – конечный пункт этого движения, сохраняющий главную идею – преодоление человеческих ограничений, но погружающий ее в совершенно иной контекст. И сами ограничения, и направленность желательных изменений понимаются совершенно иначе, приземленнее и скучнее, чем это понималось в 4-м и даже в 19 веках.

Задача преобразования человека видится не в превращении человека в новое существо, а всего лишь во внедрении технических устройства в «ветхого человека». А это означает усиление его «ветхих» качеств. Не «превозмочь» человека, а лишь добавить ему то, что свойственно техническим устройствам – так это звучит в современных текстах. Здесь и возникает конфликт между двумя представлениями о том, каким образом следует «превозмочь» человека.

Один проект – сделать человека частью технической, а не природной и культурной среды, т. е. внедрить в него средства регуляции и установить связи с техническими системами, которые гораздо эффективнее в некоторых, немногих и ограниченных областях человеческой деятельности. Перспективными направлениями видятся: манипуляции с генами, молекулярные нанороботы и их внедрение в организм, создание и включение в организм нейропротезов, непосредственное соединение мозга и компьютерных систем.

Как мы видим, речь идет об усилении старых качеств человека. При этом использование технических средств для компенсации человеческих несовершенств и слабостей ничего не меняет в человеке по сути. Это и понятно – человек создает технику, используя ограниченный набор когнитивных операций, которые могут создать лишь крайне упрощенную и фрагментарную модель мира. Формальные операции, лежащие в основе современного технического конструирования – лишь часть мыслительных средств, а человеческое мышление лишь одна составляющая человеческого сознания. И она менее мощна, чем сама жизнь, поскольку является лишь одним из аспектов жизни.

Любая модель живого будет проще организма и ее реализация лишь создаст устройство, более примитивное, чем то, что оно моделирует. Проблема человеческих ограничений не в скорости обработки информации и не в ограниченности сроков жизни. Гораздо более существенным является обусловленность сознания многими факторами, в том числе и позитивными, превращающими новорожденное существо в полноценного человека. Культура создает человека, но именно создает вместо того, чтобы человек создавал себя сам. Это главное ограничение человека – его «изготавливает» культура и социум, и изготавливает в соответствие с теми «чертежами», которые имеются в наличии.

Второй проект преодоления человеческого несовершенства – встать над естественными процессами, найти точку в сознании, из которой возможно управление и своей психической жизнью, и своим организмом. И такая точка есть – наш самый ценный дар в этой земной, посюсторонней жизни – свободная воля.

Первичная травма сознания – мы слышим слова о свободе воли, понимаем эти слова, но не обнаруживаем эту свободу в реальности. В реальности – лишь ограничения и обусловленности. Обусловленности негативные – ограниченные органы восприятия, ограниченные средства мышления, физические ограничения. Обусловленности позитивные – культура задает нам ценности и средства ориентации в этом мире. И эта зависимость от внешних, даже самых позитивных сил травматична для некоторых людей. Как преодолеть все эти ограничения – и позитивные и негативные, как реализовать свободную волю? Отсюда и рождается задача – превратить себя, свое сознание и тело в то, что создается нашим собственным усилием. Радикально преобразовать себя не в оснащенное техническими устройствами (и еще более обусловленное этими техническими средствами) существо, а обрести ту самостоятельность, к которой стремятся те, кто осознал ценность свободной воли. Вот это и был бы подлинный трансгуманизм – целенаправленное преобразование себя в новое существо своими собственными усилиями.

С этой темой близко связана и регулярно озвучиваемая последние десять лет тема Иного – как создать то, чего нет даже в зачатке. Иные технологии, иные формы социальной жизни, иные формы культуры и, наконец, иные формы человека. Концепт Иного (Никитин, Чудновский, Переслегин, Дацюк) проистекает из неудовлетворенности наличествующим. Но Иное после его достижения становится наличествующим и опять требует преодоления. Это означает, что речь может идти о хронической позиции, из которой создается Иное, о позиции вне наличествующего. Но это возможно лишь в мире, радикально отличающемся от существующего. Такой мир управляется не правилами, сохраняющими ситуацию «с нами что-то делают», а свободной волей, осознанностью и личной ответственностью, проистекающей не из позиции «со мной что-то делают», а из позиции «делаю я сам». Это власть воли и ясного понимания – волюнтократия.

Подрывает ли это целеустремленность и мощь государства? Отнюдь нет. Воля, осознанность и ответственность гораздо сильнее, чем просто следование правилам. Но для современного человека это кажется чем-то нереальным. Потому мы и говорим «транс» – бросок «через», преодоление человеком своего статуса зависимого и ленивого существа. Но государства, управляемые не правилами и нормативами, а ясным пониманием и актами свободной воли, пока еще не возникали. Лишь в особых случаях создавались органы внеправового управления вроде опричнины.

Волюнтократия требует особой культуры и совершенно другого подхода к образованию и воспитанию граждан такого государства. Ясность сознания граждан, являющаяся ныне угрозой для любого типа социальной организации, основанной на приказах и исполнении приказов, и способность к действиям вне стимуляции (а значит, и вне правил) являются основой такой власти воли. Чем выше культура народа – тем больше в нем тех, кто к такому существованию способен.

Возможна ли такая волюнтаризация человеческого сознания? Психотехнические методы, направленные на пробуждение воли существуют, но отнюдь не являются распространенными. Пробуждение воли предполагает очищение от текущих управляющих нами извне страстей и преодоление зависимости от «материала», из которого «изготовлен» человек. Здесь как раз и начинается расхождение трансгуманистического и волюнтаристского проектов. Трансгуманизм подменяет потребность стать чем-то новым желанием – иметь что-то новое, изменяющее жизнь.

Здесь развилка: техническое (внешнее) улучшение человека или управление своим развитием за счет собственных внутренних усилий; усиление зависимости от социальной структуры или, наоборот, усиление самостоятельности. Технический, внешний трансгуманизм не решает проблемы – он по-прежнему держит человека на поводке и по-прежнему сохраняет его статус реактивного существа – что-то с человеком делают извне. Управление своим развитием – это и управление своей мотивацией, шаг к пониманию того, что находится за пределами сознания и является большей ценностью, чем отдельное человеческое существование.

Технический, внешний трансгуманизм не решает проблемы – он по-прежнему держит человека на поводке и по-прежнему сохраняет его статус реактивного существа – что-то с человеком делают извне. Управление свои развитием – это и управление своей мотивацией, шаг к пониманию того, что находится за пределами сознания и является большей ценностью, чем отдельное человеческое существование.

Есть еще одна развилка, развилка не сегодняшнего, но, возможно, завтрашнего дня. Если сохранится и будет продолжать расти Вторая Вавилонская Башня технологий, то развитие космонавтики приведет к постановке проблемы заселения других планет, и, может быть, не только планет. Но человек не приспособлен для этого – жить в условиях Венеры или Луны у человека в его нынешней форме не получится. Есть два выхода – либо превращение всей среды космического обитания в подобие Земли (как говорят, «терроморфирование» планет), либо изменение биологической природы человека так, чтобы он мог соответствовать всем этим многообразным условиям. В первом случае речь идет о навязывании какой-то части Космоса земного однообразия, во втором – расширение многообразия человека до уровня мирового многообразия. Но и преобразование биологической природы может вызываться внешними манипуляциями, либо собственными усилиями человека, овладевшего процессами в своем организме.

Трансгуманизм родился слишком рано – условия для него могут создать только две технологические революции, которые пока не обсуждаются даже в зародыше. Это организмическая и консциентальная революции. Организмическая революция – управление живыми процессами. В рамках существующей технологической реальности речь может идти лишь о частичных внешних вмешательствах – нет и соответствующих форм мышления. А их нет потому, что мышление стоит ниже жизни по своей сложности и объемности. Для управления живыми процессами, позволяющего создавать новые биологические формы, необходим инструментарий более мощный, чем жизнь.

Но, даже научившись управлять живыми процессами извне, мы сохраняем зависимость от внешних по отношению к реальному человеку манипуляций. Переход к тому, чтобы управлять собой на основе своей воли требует иной революции – консциентальной. Она должна превратить сознание не в отражающий, а в формирующий фактор. Сущность такой революции – выделение во взаимодействии человека и мира не только отражения и приспособления к окружающей среде, но и формирование феноменального мира. А это значит перевод сознания в активный статус – в противоположность нынешнему реактивному.

Такое преобразование и можно считать той задачей, тенью которой является современный трансгуманизм. Если свободна воля не пробуждена, если человек не в состоянии создавать своим волевыми актами новые реальности, любые технические усовершенствования будут лишь усиливать его растущую обусловленность.

Продолжит ли трансгуманизм звучать «дико» или, построив альтернативу себе, станет началом возвращения человека в Культуру и Церковь? Это зависит как раз от принципиального метафизического выбора. Либо движение к пробуждению свободной воли как отражения той Тайны, того «Слова, которое вне нас». Либо движения в сторону превращения человека в более эффективное, но утратившее свою свободу подобие человека. Движение вверх или движение вниз, волюнтаризация или киборгизация – вот дилемма современного трансгуманизма.

Адам посмотрит на звёзды
(Органопроекция против трансгуманизма)
Михаил Кильдяшов

Удивительно, но народная русская сказка, в которой, кажется, возможны любые чудеса, не знает одушевления предметов и орудий. Всё созданное человеком может наделяться волшебными свойствами, двигаться и действовать – скатерть-самобранка накрывает на стол, клубок указывает путь и т. д. Но антропоморфна, психологична лишь живая природа: «говорят человечьим голосом», горюют и радуются, хитрят и обманываются звери, птицы, деревья, цветы, реки. В качестве хрестоматийного исключения вспоминаются, пожалуй, только говорящая печка из «Гусей-лебедей» и колобок, что воспринимается нами, скорее, не как хлеб, а как что-то символическое, подобное солнцу.

Всё, что смастерил человек, очеловечится гораздо позже, уже в авторской сказке. А наши пращуры не дерзали одушевлять «вторую природу», наделять живой жизнью то, что не рождено, а сработано. Они испытывали страх перед непостижимым, боялись вторгаться в тайну, нарушать загадочное равновесие мира.

Этот страх сохранится на многие столетия. Ещё в начале ХХ века завод у Куприна – это языческий Молох, постоянно требующий жертву, отбирающий человеческие «силы, здоровье, ум и энергию за один только шаг вперед промышленного прогресса». А в топке парохода «Атлантида» бунинского «Господина из Сан-Франциско» пылают адские жаровни: «Тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин, той кухни, раскаляемой исподу адскими топками, в которой варилось движение корабля, – клокотали страшные в своей сосредоточенности силы, передававшиеся в самый киль его, в бесконечно длинное подземелье, в круглый туннель, слабо озаренный электричеством, где медленно, с подавляющей человеческую душу неукоснительностью, вращался в своем маслянистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище, протянувшееся в этом туннеле, похожем на жерло».

Русская литература будет сторониться техники, вынесет её за скобки эстетики, не найдёт для неё восторженных образов и метафор. Машина надолго останется угрозой для души, символом Апокалипсиса, мощи, сотворённой человеком, который не ведал, что творит. Так будет, пока в русскую литературу не придёт Андрей Платонов. Он первым воспоёт машину – не как чудо прогресса, а как живое существо, породнит её с природой и человеком, отыщет у них «общее родимое пятно». Платонов провозгласит, что «человек – начало всякого механизма», что в технике мы познаём и превышаем сами себя. Любимый платоновский образ – паровоз – это гармония железа-материи, огня-души и пара-духа. Платонов истончил границу между живым и неживым, творения природы и человека в его прозе не противоречат друг дугу. Человек раскрывает затаённые возможности природы, создавая из оврага котлован, высвобождая из-под земли ювенильное море.

По Платонову, человек, который научится создавать не мёртвые изделия, а нечто наделённое жизнью, созвучное жизни, бросит вызов смерти. Такой художественный мир писателя складывался в определённом научном и философском контексте. Вернадский с его идеей перехода биосферы в ноосферу под влиянием труда и исследовательской мысли. Федоров с идеей воскрешения предков посредством соединения религии и технического прогресса. Бердяев, в 1933 году опубликовавший статью «Человек и машина». В ней он показал антиномичное отношение современников к технике. С одной стороны она вытесняет веру в Бога, природу и культуру: «Техника есть последняя любовь человека, и он готов изменить свой образ под влиянием предмета своей любви. И все, что происходит с миром, питает эту новую веру человека. Человек жаждал чуда для веры, и ему казалось, что чудеса прекратились. И вот техника производит настоящие чудеса».

С другой стороны техника становится защитой для человека, перед которым неудержимо расширяются время и пространство: «Мощь техники продолжает дело раскрытия бесконечности пространств и миров, в которую брошена земля, но она дает человеку и чувство его собственной мощи, возможности овладения бесконечным миром, в ней есть титанизм человека. Человек впервые делается, наконец, царем и господином земли, а может быть, и мира. Радикально изменяется отношение к пространству и времени. Прежде человек приникал к матери-земле, чтобы не быть раздавленным пространством и временем. Теперь он начинает овладевать пространством и временем, он не боится отделиться от земли, он хочет улетать, как можно дальше, в пространство».

Эта мысль Бердяева получит непосредственное подтверждение, когда меньше чем через три десятилетия человек полетит в Космос. Покорённый Космос сформирует иное отношение не только к технике, но и к человеческой деятельности в целом. Космос выведет её на вселенский уровень, станет локомотивом нашей цивилизации: потянет за собой производство, оборону, медицину, образование, культуру, породит новую эстетику. Музыка Космоса зазвучит в произведениях Владимира Мартынова и Эдуарда Артемьева. Пульсирующим океаном Космос откроется в «Солярисе» Андрея Тарковского. Космос технический сольётся с космосом метафизическим, с вселенским порядком, одолевающим хаос. Космос Гагарина станет единым с космосом Ломоносова, Лермонтова, Тютчева и Хлебникова.

Это слияние двух космосов, это одухотворение машины опишет Александр Проханов. Материя в его прозе оживёт, расплавленный металл потечёт из печей, как густая кровь, «Буран» после посадки принесёт на своих крыльях запах звёзд, встрепенётся, как чуткая птица, от прикосновения человека. В сочетании физики и метафизики Проханов ощутит грядущее тысячелетие, век благоденствия: «Русская цивилизация в жестокую неживую машину вселяет дух, который, как известно, дышит, где хочет. Соединяет рукотворную технику и первозданную природу, исконного, непредсказуемого человека и его механическое подобие, доисторическое, стихийное время и управляемую историю. Наше русское прошлое наполнено такими страданиями, такими вселенскими скорбями, что они умилостивят и одухотворят машину, внесут в нее живую этику, испытают совершенство машины слезой ребенка, слезой оленя, слезой срезанного травяного стебля».

Неведомо, какой из космосов первым покинул русскую цивилизацию, но мы отреклись и от звёздного неба, и от небесных смыслов. Мы прижались к земле, упёрлись взглядом в прах, словно роденовский «Мыслитель». Без Космоса мы осиротели, будто нашу могучую юность оставили без матери-мечты. С Космосом мы могли бы преодолеть многое – без него мы оказались слабосильны и беззащитны.

В чёрную дыру, образовавшуюся после утраты космической идеи, хлынула новая концепция отношений живого и неживого – трансгуманизм. В чём бы он ни выражался: во вживлении в человеческое тело чипов, в записи сознания на электронный носитель, во вторжении в человеческий геном – это всегда попытка переступить через человека, нарушить его Адамов облик. Здесь уже «не человек – начало механизма», а механизм – начало человека. Это то, чего подсознательно боялись наши пращуры, боялись Бунин и Куприн, то, о чём предупреждал Бердяев: «Образ и подобие Божие в человеке, как в природном существе, раскрывается и утверждается в динамике. Это и есть неустанная борьба против старого, ветхого человека во имя человека нового. Но машинизм хотел бы заменить в человеке образ и подобие Божие образом и подобием машины. Это не есть создание нового человека, это есть истребление человека, исчезновение человека, замена его иным существом, с иным, не человеческим уже существованием».

Трансгуманизм отрывает время от вечности потому, что отрицает земную жизнь как приуготовление к жизни небесной. Трансгуманизм провозгласил бесконечно длящееся время. А бесконечно длящееся время – это смерть. Трансгуманизм – это возвращение змея-искусителя, это попытка реванша адовых сил за попранную смерть. Трансгуманизм разлучает человека с Адамом, чтобы разлучить его с Христом, ведь, по слову святителя Луки (Войно-Ясенецкого), «при жизни наше тело – перстное, душевное, как тело Адама, по воскресении оно станет иным, духовным, подобным телу небесного второго Адама – Иисуса Христа, какое Он имел после славного Воскресения Своего». Так, лишённый Адамовой телесности никогда не обретёт телесности воскресшего Христа.

Трансгуманизм провозгласил бесконечно длящееся время. А бесконечно длящееся время – это смерть. Трансгуманизм – это возвращение змея-искусителя, это попытка реванша адовых сил за попранную смерть. Трансгуманизм разлучает человека с Адамом, чтобы разлучить его с Христом. Идее расчеловечивания нужно противопоставить новую философию техники, при которой человек не утратит своё Адамово первородство.

Этим трансгуманизм способен родить новый страх перед машиной. Идее расчеловечивания нужно противопоставить новую философию техники, при которой человек не утратит своё Адамово первородство.

В первой трети ХХ века была идея, способная сегодня одолеть трансгуманизм. Это органопроекция – концепция немецкого философа Эрнста Каппа, подхваченная и осмысленная духовно в России отцом Павлом Флоренским. «Человек во всех своих созданиях бессознательно воспроизводит свои органы и сам познает себя, исходя из этих искусственных созданий» – говорит Капп. «По образцу органов устраиваются орудия, ибо одна и та же душа, одно и то же творческое начало – в инстинкте зиждет подсознательно тело с его органами, а в разуме – технику с ее орудиями, но и тут орудие-строительная деятельность протекает в важнейших своих стадиях подсознательно, и сознанию достается лишь процесс вторичный. Можно сказать, что первопроекты, как телесных органов, так и технических орудий, – одни и те же, и лаборатория их – в одной и той же душе» – развивает мысль Каппа Флоренский.

Орган и орудие роднит единообразное действие, схожая функция. Флоренский приводит ряд примеров, когда человек создавал орудия, механизмы и приборы с ориентацией на анатомию и физиологию собственного тела. Тески и клещи подобны челюстям, рычаги – конечностям, телескоп и микроскоп – глазу, мехи в музыкальных инструментах – лёгким, насос – сердцу, железобетонные сооружения – костной ткани, инкубатор – материнской утробе. Вершиной органопроекции, по Флоренскому, становится дом, который подобен целостному человеческому организму. Каждый предмет в доме – отдельный орган, но только в общем пространстве эти «органы» соединяются в «организм».

Благодаря органопроекции человек, сохраняя природное естество, способен простирать свой микрокосм в макрокосм, увеличивать скорость движения, усиливать зрение и слух, осваивать непригодные для жизни биологического тела пространства. Флоренский уподобляет устройство электрической сети устройству нервной системы. Рассуждая о свойствах человеческой психики и памяти, Флоренский подбирался к идее Интернета. А говоря о доме в патриархальном крестьянском смысле, когда жилище сопряжено с двором, амбаром, сараем и всей окружающей природой – предчувствовал постижение Космоса.

Органопроекция – важная часть антропологии, а точнее, антроподицеи Флоренского – философской концепции «оправдания человека» через постижение им Бога. Флоренский видит это как путь духовного восхождения, который ведёт к отречению от рационального. Титаническая, в своей основе, природа человека изо всех сил сопротивляется непостижимости Бога-Слова. Рассудку нужно сделать скачок из реальности, длящейся «непрерывною чредою». Ему нужен скачок из области фактов и доказательств, нужен «акт веры, приводящий к абсолютному». Если же титанизм не будет преодолён, путь антроподицеи зайдёт в тупик Вавилонской башни.

Трансгуманизм и стал таким не преодолённым титанизмом. Он утверждает, что если невозможно рассудочно постичь непостижимое, то от него следует просто отказаться. Его нужно подменить тем, что укладывается в рационалистическое прокрустово ложе, потому отныне не будет ни таинств, ни святынь, ни чудес, ни души.

Трансгуманизм отрицает Абсолют, пытается отменить знаменитую формулу Семёна Франка: А + В = А, где А – Бог, В – человек. Согласно формуле, Бог – абсолютная полнота (А = А), а человек без Бога – ничто (В = А – А = 0). Трансгуманизм отменяет оба слагаемых, подставляет в формулу некое Т, не стремящееся к бесконечности, а равное нулю: Т – Т = Т.