Текст книги "Пой, Менестрель!"

– Мне это известно, – перебил Драйм. – Правда, только сегодня выяснилось, что Шорк и Магистр – один и тот же человек.

– Мы решили, что Шорк ни перед чем не остановится.

– Да. – Драйм энергично кивнул. – И я пытался убедить в этом побратима. Чем тварь ничтожнее, тем отчаяннее будет… – Драйм махнул рукой.

– Вы спасли короля. – Гильда улыбнулась ему. – Не покинули.

– Но я… – У Драйма не нашлось слов.

То, что он остался защищать Артура, Драйму не казалось подвигом. Ему не пришлось себя пересиливать – просто не мог поступить иначе.

И тут Драйма прорвало. Ему хотелось хоть с кем-то поделиться своей болью, рассказать, какая дружба связывала его с побратимом.

– Моя мать была кормилицей Артура. Мы молочные братья. А потом побратались и на крови.

В улыбке Гильды сквозило недоумение.

– Зачем?

Драйм подыскивал слова. Само по себе родство значит очень мало. Никто не волен выбирать родичей. Потому многие братья и сестры так плохо ладят друг с другом.

– Понимаешь, это ведь лорд Гирэй и леди Арна позвали мою мать в кормилицы к Артуру. И мы с ним вроде как были обязаны относиться друг к другу по-братски. А мы хотели хранить верность не потому, что нас к этому судьба принудила, а потому, что сами, добровольно, заключили союз.

– Понимаю, – задумчиво откликнулась Гильда.

Драйм закатал рукав и показал шрам, белевший выше локтя:

– Когда братаются, капли крови собирают в чашу, разбавляют вином и выпивают – пополам.

Гильда улыбнулась:

– Сколько лет вам было?

– Десять. – Драйм отвернулся. Рука дернулась загородить лицо, но он остановил движение привычным усилием воли. Выговорил спокойно: – Это было после пожара. Четырнадцать лет назад.

Взглянул на нее: «Теперь отведет глаза».

– Четырнадцать лет назад сгорело полгорода. – Гильда шагнула к нему. – У меня тогда мама умерла.

Драйм медленно опустился на скамью. Несколько раз пытался заговорить, наконец спросил сдавленным голосом:

– Сгорела?

– Нет. – Гильда машинально гоняла ножом по столу кусочки моркови. – Была зима. Отец задержался у друзей. Пожар начался как раз в том квартале. Когда закричали: «Горит! Горит!» – мама кинулась на улицу – как была, в одном платье. Искала его. Отец помогал тушить, вернулся только утром. На следующий день она слегла и уже не встала.

Драйм смотрел прямо перед собой и видел – россыпь угольев на снегу… И то, что осталось от его матери… Перевел взгляд на Гильду. Показалось – обрел сестру. Несчастье породнило их. Стремясь отвлечь ее от тяжелых мыслей, заговорил:

– Лорд Гирэй взял меня к себе. Леди Арны уже два года не было в живых. Я совсем не помню ее лица – только голос. Леди Арна была родом из Лильтере. У лильтерцев удивительные голоса – певучие, высокие, чистые, холодные, как льдинки. Вот и жена лорда Гаральда очень красиво поет…

…Слово за слово тянулся разговор. Булькала вода в котле, громоздились горкой начищенные овощи, поднималась из-под крышки струйка ароматного пара.

Драйм с Гильдой сходили к колодцу во дворе, принесли полные ведра воды. До блеска были начищены большие блюда и перемыты оставшиеся с вечера тарелки. Гильда попыталась приставить к этой работе Драйма, но тот взял обыкновение ронять посуду на пол всякий раз, как ему чудился шум в передней. Гильда испугалась, что утром всем придется есть из общего котла, и взялась за мытье сама.

Когда сквозь щели в ставнях забрезжил рассвет, Гильда аккуратно составила на стол восемь горшочков с тушеными овощами и котелок с крольчатиной, развела мед в горячей воде и велела Драйму выпить целую кружку.

– Так скорее заснешь.

Затем она погасила огонь в очаге и отворила окно. Только теперь Драйм осознал, что наступило утро и что брат его пережил эту ночь.

– Иди спать, – сказала Гильда. – А я сменю Плясунью.

– Погоди, – спохватился Драйм, – ты же устала, за ночь глаз не сомкнула.

– Ничего, – улыбнулась Гильда, – часа через два Либурне проснется, останется вместо меня.

На цыпочках они проскользнули в комнату Артура. Осунувшаяся Плясунья сидела подле кровати. Драйм остановился рядом. Артур не открывал глаз. Губы запеклись. Он дрожмя дрожал под двумя теплыми одеялами – началась лихорадка. Драйм, почернев лицом, смотрел на него.

– Принеси воды, – прошептала Плясунья Гильде.

Жестом показав, что мигом обернется, Гильда умчалась на кухню. Там, сложив руки на груди, стоял Оружейник и мрачным взглядом обводил сверкающие блюда.

– Ты не спишь, отец? – удивилась Гильда, вставая на цыпочки и доставая с полки кувшин.

– С вами заснешь, – буркнул Оружейник. – Почему он от тебя всю ночь не отходил?

– Это я не отпускала его ни на минуту.

– Да? – рассердился Оружейник. – Зачем он тебе понадобился?

– Помогал. – Гильда указала на котел с крольчатиной. Зачерпнула воды, тряпкой обтерла кувшин, прикрыла ведро крышкой.

– Конечно, ты в одиночку ни за что не справилась бы, – съязвил Оружейник.

– Справилась бы, – отвечала Гильда уже с порога. – Но к утру он с ума сошел бы от беспокойства.

* * *

Догорал костер. В водах лесного озера отражалась луна. Черная стена елей вплотную подступала к воде. Озерцо было мелкое, заболоченное. Узкая полоска земли соединяла берег с маленьким островком, на котором стоял храм.

Мелп, сидевший на ступенях храма, встал, потянулся, громко зевнул.

– Вы что, до утра намерены бодрствовать?

Плут не ответил. Он дремал, свесив голову на грудь. Стрелок нехотя поднялся, коснулся плеча Плута. Тот, вздрогнув, проснулся, потер глаза. Спотыкаясь на каждой ступеньке, вошел в святилище. Стрелок долгим ищущим взглядом обвел противоположный берег. Луна заливала озеро серебристым светом, под деревьями царил непроглядный мрак. Охотник перешагнул порог.

Мелп, склонив голову набок, разглядывал фреску – лунный луч, скользнув в двери, выхватил из тьмы белого оленя.

Мелп оглянулся на Стрелка, собираясь что-то сказать, но так и замер с открытым ртом, устремив взгляд к дверному проему. Темным силуэтом в ореоле лунного света застыл на пороге олень. Мелп вновь посмотрел на стену. Фреска светилась, словно зеркало, отражавшее нежданного гостя. Мелп опомнился, вскинул лук. Стрелок вырвал у него оружие.

Олень повернулся, медленно сошел по ступеням. Стрелок, Мелп и Плут сделали несколько шагов вслед за ним. Неспешно и величаво белый, как молоко, олень удалялся по узкой насыпи.

– Тьфу ты! – Мелп обрел дар речи. – Впервые такое вижу. Думал: вот-вот и заговорит.

– Зачем ты за лук схватился? – накинулся на него Плут, с которого мигом слетел сон. – Одна мечта – брюхо набить!

– Ты же сам хотел есть, – оправдывался Мелп.

– Есть! – передразнил Плут. – А глаза у тебя есть?

Стрелок не слышал перебранки. Попытался устроить постели из еловых лап, не закончив, бросил. Выскочил на ступени, зачем-то подкинул веток в костер. Опять возвратился в храм, поднял забытый плащ и снова вышел наружу. Мелп с Плутом переглянулись, не понимая, почему всегда спокойный охотник не находит себе места.

Внезапно Стрелок вскинул руку в предостерегающем жесте. Мелп с Плутом замерли.

– Слышите? – почти беззвучно произнес охотник.

– Что? – переспросили Мелп с Плутом в один голос.

– Тише. Слышите?

Друзья вновь переглянулись и покачали головами. Стрелок торопливо загасил костер. Скомандовал:

– Укройтесь в храме.

Сам остался в дверях.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем Мелп с Плутом различили наконец хруст веток и приглушенные голоса. На узкую насыпь, ведшую к святилищу, выехали всадники.

– Раз, два, три… – шепотом считал Плут.

Черные силуэты, черные тени на воде. Впереди высокий человек с непокрытой головой, с каким-то странным предметом за плечами… Следом худенький мальчик на белогривой лошади, затем шестеро воинов в коротких плащах, в блистающих шлемах.

– Королевские дружинники. И сюда добрались! – пробормотал Плут. Пригляделся. – Кто это с ними? Быть не может! Менестрель!

Высокий человек снял с плеча загадочный предмет, оказавшийся лютней. Зазвучали струны. Голос Менестреля позвал:

– Эй, друзья!

Стрелок сошел по ступеням. И тогда вперед выехал второй всадник – худенький подросток в одежде королевского пажа.

– О! – выдохнул над ухом Плута Мелп и упал на одно колено.

Дернул Плута за рукав. Тот, дивясь, почему это Мелпу вздумалось приветствовать Менестреля подобным образом, замешкался.

Стрелок прошел мимо Менестреля, будто и не заметив. Взял под уздцы белогривую лошадь. Плут оглянулся на благоговейно застывшего Мелпа, охнул и рухнул сразу на оба колена.

Аннабел, опершись на руку Стрелка, спрыгнула наземь.

– Вот и я, – произнесла она так, словно расстались они час назад.

И больше ничего не успела прибавить, так как кто-то из дружинников крикнул:

– Оборотень!

Маленький отряд пришел в движение. Королева подняла руку:

– Вы не узнали начальника лучников?

Стрелок посмотрел на дружинника, назвавшего его оборотнем. Тот засуетился, стараясь укрыться за чужими спинами от внимательных глаз. Ответил уклончиво:

– Я помню начальника лучников.

– Это он и есть, – загомонили остальные. – Как не узнать? Вместе сражались у Поющих Камней, вместе слушали песни Менестреля…

– Вернулся! Живой! – Они протягивали руки, спеша дотронуться до лучника.

Стрелок стоял рядом с королевой и улыбался. Его улыбка рассеивала ужас и безумие ночи. Это была страшная ночь, ночь предательства и кровопролития. Не было среди дружинников ни одного не получившего раны, не потерявшего друга. Рассвет не сулил утешения. Кто они теперь: королевские дружинники – без короля, воины – без полководца. Что им делать, как быть?

Они смотрели на охотника. Смотрели на человека, объявленного оборотнем, погребенного – и все-таки живого. Он улыбался.

– Сам король назвал тебя оборотнем, – бросил из-за чужих спин Рох.

– Это я могу объяснить. – В разговор вступила королева.

Резко прозвучала в ночи струна. Все обернулись к Менестрелю. Он положил ладонь на лютню:

– Случайно задел.

Встретился взглядом с Аннабел. Серьезно и понимающе смотрела королева. Нет, она не сделает того, о чем мечтала два года. Не обнимет Стрелка, не прижмется лицом к его плечу, не объявит прилюдно своим избранником. Нельзя перед воинами, сражавшимися в эту ночь за своего короля, обвинить Артура в предательстве. Артур принял на себя удар Магистра, Артур погибал в горящем замке. А потому нельзя положить руку на грудь Стрелка – вот ваш король.

– Рох, – заговорила королева, – не ты ли в тот день, когда на королевских гонцов напали, вместе с Альсадом ездил к Магистру?

Только один взгляд кинул Рох на королеву – быстрый взгляд исподлобья. И Аннабел поняла: если Рох чего-то и не знал наверняка, то о многом догадывался.

– О том, что случилось, – продолжала Аннабел, – мог бы вам рассказать Альсад. Как рассказал мне, прежде чем бежал из королевства, опасаясь гнева Магистра. Это Магистр уверил всех, будто начальник лучников умер.

Дружинники зашумели: после всего случившегося их не требовалось долго убеждать в предательстве Магистра.

Только Рох вкрадчиво спросил Стрелка:

– Что же с вами было? Где вы…

Королева твердо взглянула на охотника. Пришел его черед защищать честь Артура.

– Скрывался в лесу, – коротко ответил лучник.

Дружинники смотрели на него, больше ни о чем не спрашивая. Ими овладело странное смущение. Этот человек уже не был одним из них. Не мог быть. Слишком многое испытал за эти полтора года. Трудно стать вровень с тем, кто пережил собственные похороны.

Стрелок первым нарушил молчание:

– Надо позаботиться об укрытии для королевы. Магистр вышлет погоню.

– В любую минуту к городу может подойти отряд Магистра, – загомонили дружинники.

– Не подойдет, – вмешался Плут.

– Откуда ты знаешь? – напустился на него Рох.

– Мы перехватили гонцов, – похвастался Плут.

Дружинники быстро сообразили, кому обязаны жизнью: подоспей к городу отряд Магистра, живыми бы не ушли.

Плут собрался в красках поведать о сражении, но лучник прервал его:

– Что с королем?

– Артур помог мне бежать, сам остался в замке, – ответила Аннабел. – Если сможет вырваться – укроется в Турге.

– Я провожу вас в замок Дарль, – сказал Стрелок.

Аннабел, улыбнувшись ему, поставила ногу в стремя. Лучник подсадил ее в седло.

Менестрель закинул лютню за спину.

– Возвращусь в город.

– В город? – дружно огорчились Аннабел и Стрелок.

– Надо известить друзей: королева жива. Потом приду в замок Дарль.

* * *

Гильда, развязав собранные накануне узлы, раскладывала по местам вещи. Оружейник, остановившись на пороге комнаты, наблюдал за ее работой. Протянул задумчиво:

– Так-то… Не скоро теперь покинем город.

Замечание ответа не требовало, потому Гильда и промолчала. Оружейник решительно спустился по лестнице, заглянул в комнату Артура и подозвал Либурне. Пошептался с ним. Лекарь, покачивая головой с видом одновременно удивленным, сердитым, но почти и восхищенным, принялся доставать из мешка инструменты.

…Заслышав трубу глашатая, Гильда подошла к окну. Со всех сторон на площадь сбегались люди – невыспавшиеся, перепуганные. Одетые в черное глашатаи Магистра остановились на ступенях собора. Десять латников выстроились цепью, оттесняя напиравшую толпу. Глашатай поднял руку, и волна криков пошла на убыль. Наконец наступила тишина. Тогда полетел над толпой каркающий голос глашатая:

– Добрые наши подданные! Я говорю от имени Главы Королевского Совета, господина Великого Магистра. Чудовищное злодеяние свершилось этой ночью. Королевские дружинники, соблазненные деньгами Бархазы, взбунтовались. Драйм, побратим короля, сам возмечтал о престоле. Ввел в замок воинов, переметнувшихся на его сторону. Они забыли о присяге и решились на черное злодеяние. Король и королева, государь и государыня наши, убиты!

После этих слов на площади поднялся такой шум, что глашатай не мог говорить. Гильда, стоя у окна, размышляла о том, как она глупа и доверчива. Ко всему была готова, но такой чудовищной лжи не ожидала. Благо Драйм крепко спал и не слышал, какое обвинение на него возводят. Гильда передернула плечами, будто стряхивая что-то липкое.

Между тем горожане чуть успокоились, и глашатай продолжал:

– Зачинщики мятежа укрылись в Турге. Под страхом казни запрещается им помогать. Горожане, приютившие изменников, будут казнены.

Крик и плач поднялся на площади, крик и плач. Многие дружинники успели обзавестись семьями и жили в городе. Этой ночью, разбуженные шумом, они вскакивали, хватались за оружие, отстраняли цеплявшихся за них женщин, выбегали на улицу, торопились к охваченному пламенем замку. Большинство воинов ушло в Тург с отрядом Ральда. Оставшиеся, услышав слова глашатая, спешили выбраться из толпы, проскользнуть к городским воротам, добраться до крепости. А там… Там, Великий Магистр, посмотрим, кто кого…

Жены, матери, сестры дружинников дали волю своему отчаянию. Глашатай вскинул руку, призывая к тишине:

– Великий Магистр обещает награду в сто золотых за голову Драйма! Магистр надеется, что добрые подданные сохранят спокойствие и благоразумие. И не польстятся на посулы самозванцев, которых, бесспорно, объявится множество.

Гильда усмехнулась: «Ловко, ничего не скажешь».

– Временно править страной будет Королевский Совет во главе с господином Великим Магистром. Расходитесь по домам и занимайтесь своими делами.

Глашатай умолк. Разумеется, никто с площади не ушел, ни о каких делах и речи быть не могло. Толпа волновалась. Знакомые, незнакомые заговаривали друг с другом, обсуждали услышанное, недоверчиво покачивали головой или согласно кивали, вступали в яростные споры.

Стоявшую у окна Гильду окликнула юная дочка ткача:

– Ты слышала? Какой ужас! Названый брат короля. Чудовищное предательство. Надо же, король и королева, совсем молодые…

Гильда провела рукой по лицу. После бессонной ночи невыносимо болели глаза. «Теперь начнется. Как говорить с теми, кто волей-неволей вынужден верить Магистру?»

– Я бы на твоем месте не всему верила, – устало откликнулась Гильда.

– Почему?

– Ты же знаешь, что за дрянь Магистр.

– Дрянь? – Девушка опешила. – С чего ты взяла?

Гильда обвела взглядом площадь. «Разве ты не видишь толпы нищих? Твоя семья не живет впроголодь? Вы не боитесь за свое добро, за свою жизнь – столько воров и убийц расплодилось?»

– Извини, я занята, – Гильда отошла от окна.

Плясунья спала на ее кровати, спала как мертвая, ничего не слышала. Гильда укрыла ее еще одним одеялом.

В это время раздался уверенный, требовательный стук во входную дверь. Гильда бросилась к окну. И – на лестницу. «Не открывай!» – хотела крикнуть отцу, но Оружейник уже распахнул дверь. Прихожую заполнили люди в черном. С ними – пяток алебардщиков. Гильда остановилась на верхней ступеньке. На пороге соседней комнаты появился Драйм с обнаженным клинком в руках.

– Я бы с радостью, – отвечал Оружейник на какой-то вопрос вошедших. – Рука болит. Вчера угораздило…

К изумлению Гильды, показал правую руку, замотанную до самого локтя.

– А ну снимай повязку, – потребовал начальник стражи.

Оружейник зубами развязал узел. Гильда крепко ухватилась за перила. Упал последний виток повязки, и Оружейник сунул руку чуть не в лицо алебардщику. Начальник стражи выругался.

– Где остатки? – грубо потребовал он.

– Все продано. Сами взгляните.

Прислужники в черном направились в лавку. Гильда знала, что найдут они немного: пару кольчуг да пяток наконечников для копий.

Разочарованные прихвостни Магистра не погнушались прихватить и такую малость. Уходя, начальник стражи грозно повелел:

– Как только поправишься – за работу.

– Да, да, – соглашался Оружейник, выпроваживая незваных гостей. – Мне, что ли, болеть нравится? Сплошные убытки.

Задвинул засов. Гильда сбежала вниз.

– Что ты с собой сделал, отец?

Оружейник протянул руку Либурне, вышедшему из комнаты Артура. Тот принялся заново накладывать повязку.

– Пустяки. Через пару недель заживет.

Гильда медленно, придерживаясь рукой за стену, побрела наверх, в свою комнату. Путь ей преградил Драйм:

– Твой отец поступил как доблестный рыцарь.

Гильда стояла, не в силах даже ответить.

– Слышала, что говорил глашатай? – спросил Драйм. – В чем угодно бы меня обвинили, но в этом…

Гильда смотрела на его побелевшие пальцы, сжимавшие рукоять меча. Подняла голову, сказала твердо:

– Стрелку не легче было, когда его назвали оборотнем. Ты выдержишь, Драйм.

Оба вздрогнули: в дверь снова постучали.

– Да что же это, – прошептала Гильда.

Знаком велела Драйму отступить, спустилась по лестнице, отперла. На пороге стоял Менестрель. Он затворил дверь, задвинул засов.

– Добрые вести, хозяюшка. Королева жива. Стрелок ведет ее в замок Дарль. Мелп и Плут с ними. Королевские дружинники укрылись в Турге, командует ими лорд Бертрам. Отряд Ральда подоспел к замку, спас лордов, сохранивших верность королю. Магистр бежал и укрылся в своем замке.

– Это все точно?

– Королеву я видел, об остальном поведал паж. Он успел выбраться из Турга до того, как войско Магистра окружило крепость.

– Значит, Тург осажден?

– Да. Лорд Бертрам и капитан Ральд не сдадут крепость Магистру. Паж дожидается в таверне у городских ворот. Отвезем новости в замок Дарль. Неизвестно только, что с королем.

На губах Гильды появилась усталая улыбка.

– Он спасся.

– Откуда ты знаешь? – быстро спросил Менестрель.

Гильда не ответила. Заскрипели ступеньки. Менестрель вскинул голову и увидел спускавшегося по лестнице Драйма.

* * *

Переменим снова одежды,

Снимем траур, наденем шелк.

Будет день – и будет надежда,

Будет выплачен старый долг,

Сгинет горечь талого снега,

Треснет лед на черной реке,

И покатится вдаль телега

Вслед за солнышком налегке.

По какому-то приговору

По дорогам вечной земли

Вслед за солнцем бредут актеры,

Но не по небу, а в пыли.

Чистым полем да темным лесом —

Вдохновения не растрать!

Развернется такая пьеса —

Сил хватило бы отыграть.

Добрый сказочник скажет слово,

И пойдут все дела на лад.

Погляди! Изгой коронован,

Негодяев поглотит ад.

А влюбленным – финал известен,

Не расстаться уже вовек.

С верным словом, с хорошей вестью

Продолжаем свой вечный бег.

Ляжет зернышко – посмотрите,

Вот и добрый колос пророс.

Пусть поверит в притворство зритель,

Но актеры живут всерьез.

И герой – он всегда прекрасен,

А злодей – он всегда смешон.

Что бы ни было – видим ясно,

Все закончится хорошо.

Так и бродим. И носит ветер

Нашу песню как добрый знак.

Всем живущим на белом свете

Нас раздарит за просто так.

И философу, и ребенку,

Тем кто дома и кто в пути.

Вслед за солнышком потихоньку

Нам идти, идти и идти.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Был мир непознан и велик,

А я в нем – первый ученик,

Что не захочет быть вторым.

Не думал даже до поры,

Куда дорога заведет,

Был горделивым мой полет,

Но – восковое! – подвело

Широкое мое крыло.

Но вынесла меня волна,

Я пробудился ото сна,

И – хоть жестоким был удар

Прозрел отчаянный Икар.

И если создал меня Бог,

То, значит, я не очень плох,

И, значит, мне еще дано

Немного Веры той волной.

Не внемля сказкам или снам,

Кумирам ложным строил храм,

Глядеть не смея в небеса

И заглушая голоса

Актеров, ангелов, бродяг.

И ухмылялся вечный враг,

Гордыни исполнял каприз:

Я рвался ввысь – срывался вниз.

Но были проблески во тьме,

Я возразить врагу посмел,

Мне не бывать его рабом,

Я понял, где мой отчий дом.

Коль за меня распят был Бог,

То, значит, я не очень плох.

И пробуждается весной

Надежда, что живет со мной.

На размышленье мало дней.

И все яснее и видней

Вдали сияющий чертог.

Когда ступлю я на порог,

Когда всему придет конец,

Когда скажу: «Прости, Отец!» —

Когда не станет больше сил,

Тогда пойму, что победил.

Не угасай, моя звезда!

Я грешный – да! Я слабый – да!

Но солнце греет и меня,

Но я сумею все понять.

И если любит меня Бог,

То, значит, я не очень плох.

И значит, что в любые дни

Его Любовь меня хранит.

* * *

Предательство! Гирсель закрывает глаза, зубы его выбивают дробь. Предательство! Он плачет, не стыдясь слез. Победы на состязаниях, верная служба Магистру, убийство короля – были делами мальчишки. Эти слезы – слезы взрослого. Он обрел мужество не стыдиться собственной слабости. Да, он слаб! Он, Гирсель-южанин, первый лучник в войске Магистра, – жалок. Руки не повинуются, истертые тетивой пальцы прижаты к груди. К тому самому месту, где под рубахой белеет шрам. Оставшаяся с детства метка – след кованого сапога.

Спотыкаясь, не разбирая дороги, бредет Гирсель по лугу.

Нет ничего краше июньских лугов. Травы – по пояс. Разноцветье: ромашки, розовый и белый клевер, ярко-розовые гвоздики, темно-лиловый и желтый горошек, белый и бледно-розовый тысячелистник, сиреневый репейник, лиловые колокольчики, синие васильки, алые маки… Зной, аромат, жужжание шмелей…

Дивное, жаркое лето. Такое же стояло двенадцать лет назад, ровно двенадцать, Гирсель не сбился со счета. Это в давнем детстве он мог не помнить лет, не знать хорошенько: семь ему исполнилось или восемь?

Детство кончилось, когда на селение напали, когда мать спрятала его в ворохе старого тряпья на чердаке.

Ответь-ка, Гирсель, что страшнее всего на свете?

Собственное бессилие. Что может сделать ребенок в семь или восемь лет, если мать бросается из окна на острые колья?

Что может сделать ребенок, чьи слабые руки никогда не держали оружия, если чужеземец, перешагнув через залитое кровью тело отца, поднимается на чердак? Ребенку бы волчьи зубы да когти рыси! Что ты можешь, Гирсель-южанин, если носком сапога тебя отшвыривают в сторону? Только слушать чужеземную речь, только смотреть, не отводя глаз, в освещенные отблесками пламени смуглые потные лица, а потом – выкапывать из горячего пепла дорогие кости.

Счастье тебе выпало, Гирсель, ты уцелел! Добрыми оказались дальние родичи, добрыми да щедрыми. Спать позволили на голых досках у порога – благодарен до смерти будь, щенок! Объедки кидали, от которых собаки отказывались, – падай в ноги, целуй руки.

Ой, неблагодарный ты, Гирсель! Покинул благодетелей, слова ласкового не сказал. Что ж, испробуй жизни бродячей, попрошайничай, воруй, отведай плетей, ночуй в канавах да под заборами. Как опустится тьма, как сомкнешь веки – перед глазами смуглые горбоносые лица; как стихнет дневной шум – в ушах грубые гортанные голоса.

Хочешь обрести покой?

Отомсти, Гирсель, отомсти.

Идешь лесом – птицы свистят:

– Зачем срезал ветку, Гирсель-южанин?

– Хочу сделать лук, хочу сделать лук!

Идешь полем – травы шумят:

– Зачем взял конский волос, Гирсель-южанин?

– Совью тетиву, совью тетиву!

Идешь берегом реки – вода плещет:

– Зачем ломаешь камыш, Гирсель-южанин?

– Будет древко для стрел, будет древко для стрел!

Идешь пустошью – песок шелестит:

– Зачем в кузницу спешишь, Гирсель-южанин?

– Куплю наконечники, наконечники трехгранные, бронебойные!

Идешь болотом – трясина пузырится:

– Зачем не знаешь отдыха, Гирсель-южанин, зачем пальцы стерты в кровь?

– Стану первым стрелком, стану лучшим стрелком!

Идешь горами – камни грохочут:

– Зачем быть первым, Гирсель-южанин?

– Стану начальником лучников, поведу в бой лучников!

Идешь, и сердце бьется в такт:

– Какую службу сослужишь, Гирсель-южанин?

– Пошлю стрелу в горло каралдорскому королю!

…Гирсель закрывает руками лицо, ничком валится в траву. Прекрасны июньские луга! Видишь ли ты шатры, Гирсель? Разноцветные шатры, раскинувшиеся на лугу? Над самым большим из них реет стяг с черным вороном.

Верой и правдой служил ты, Гирсель, Магистру. И впредь не покинь своего хозяина. Магистр объявил короля и королеву убитыми – подтверждай его слова. Каралдорцев в страну призвал – не смей перечить. Каралдорское войско встало лагерем на лугу, в двух милях от заросшего травой пепелища твоего дома, – радуйся. Забудь горячий пепел и хрупкие кости, оставь мысли о мести, склонись перед каралдорским королем, приветствуй его как нового владыку. Покорись, Гирсель!

* * *

Красив каралдорский король. Волосы его черны и блестящи, щеки румяны, глаза как уголья, а голос подобен грому.

Возлагает король на голову трехзубый золотой венец, смотрится в зеркало, обрамленное яхонтами и серебром, разговаривает со своим отражением:

– Добром и миром взял я эту страну. Ни один из моих воинов меча не обнажил. Будто созревший плод, упало королевство мне в руки.

Улыбаются пунцовые губы.

– Не врагом пришел, званным да желанным хозяином, по приглашению Королевского Совета.

Что? – Густые брови сходятся к переносице. – Лорды Совета разбежались? Не беда. Глава Совета свое слово сказал. Все по закону. Король и королева мертвы…

– Что? – Каралдорец склоняет голову набок, прислушивается. – Королева укрылась в замке Дарль? Ложь. Аннабел сгорела живьем, это любой подтвердит. Увы, печальна участь женщин из этой семьи… Лорд Гаральд пытается возвести на престол самозванку.

– Что? – Губы плотно сжимаются. – Королева и лорд Гаральд собирают войска? Крепости Нельт, Рофт, Карсия держат оборону? Не войти бы мне в страну, не пропусти лорд Расс через свои земли? Северные лорды присоединились к Магистру, а на юго-востоке все верны королеве? Табр закрыл ворота? Зато Баттия распахнула настежь, городские старшины ключ вынесли.

Узкие глаза улыбаются.

– Не пришлось штурмовать Арч, нет, не пришлось. Три дня простояли под стенами города. И что же? Через три дня Хорт, Глава Совета, человек короля, зарезан был среди бела дня на городской площади. Я пальцем не шевельнул, а город покорился.

Каралдорский король жмурится, подносит к губам черненый кубок.

– Да разве ненавистен я жителям? Это Хорт им был ненавистен. При Хорте – не укради, не попрошайничай, трудись до седьмого пота. А мне что за дело, кто как богатство добыл?

Искренне, искренне приветствуют меня горожане. Подлинное ликование в их криках звучит. Если не я – Аннабел с Артуром престол займут. Придется забыть о ярких каралдорских нарядах, о сластях да лакомствах, о легкой наживе. Придется к плугу вернуться, да к рыболовным сетям, да к стаду, да к виноградникам, да к шерсти, да к дратве. Снова гнуть спину от рассвета до заката, смирять свои желания и… Нет, нет, это их отцы гордились изделиями собственных рук, они гордятся своим бездельем.

Каралдорский король наклоняется к зеркалу, подмигивает отражению.

– Разве могу я проиграть, когда на моей стороне такие союзники – невежество, жадность и лень?

* * *

Рыжий Плут поморщился, глядя на солнце, – хоть бы легкое облачко, но нет, небосвод чист. Вытер пот со лба. Конь его потерял подкову и захромал, и Плут, щадя скакуна, шел пешком, благо до замка Дарль было рукой подать. Босые ноги окунались в теплую дорожную пыль. Солнце палило не на шутку. Гудели шмели. Нескончаемые поля ромашек перемежались синими заводями васильков. Плут шагал и напевал песенку, полагая, что Менестрель сочинил ее как раз для него.

– Кто-то рис не отличит от проса,

Спутает процессы и процессии.

Морякам, гадалкам и матросам —

Всем небезразлична честь профессии.

Во дворце мудрец – ума палата —

За совет получит соответственно.

Не дают за плутни плуту платы,

То есть поступают безответственно.

Тот, скупив театры-балаганы,

Обзавелся семихвостой плеткою,

Заимел набитые карманы,

Распрощался с легкою походкою.

Мот ест-пьет, пираты прячут клады,

Черный маг колдует да злодействует,

Не дают за плутни плуту платы,

Истый плут без дела не бездействует.

Сам с собою затевая споры,

Открываю истины банальные:

Чту певцов, монархов и актеров

За таланты профессиональные.

Соловей свистит свои рулады,

А охотник жив своей охотою.

За работу платы мне не надо,

Я всегда с охотою работаю.

Так ни в Лету, ни в лета не канет

То, что вне продажи и продажности.

Помни, кто работает руками,

О душе, предмете высшей важности.

Мой наряд – прорехи да заплаты,

Где они, клиенты благодарные?

Мне ценней камней, дороже злата

Ремесло мое непопулярное.

Впереди показались трое всадников. Плут усмехнулся и, сойдя на обочину, стал ждать. Он трижды уже натыкался на заставы и мог отметить, что замок Дарль охраняют прекрасно. Лорд Гаральд не был полководцем, и все заботы по устройству лагеря – к замку Дарль стекались верные королеве лорды со своими отрядами – и укреплению самого замка легли на плечи Стрелка.

Всадники приблизились, и Плут понял, что долгих объяснений не потребуется – впереди, загорелый до черноты, синеглазый, улыбающийся, ехал Мелп.

– Можешь не торопиться, – сообщил он после первых приветствий, – королевы в замке нет – пожелала осмотреть городские укрепления…

– А… – начал Плут.

– Начальник охраны, разумеется, ее сопровождает, – продолжал Мелп, улыбаясь уголками губ. – Расскажи столичные новости.

– В столице ожидают каралдорцев. Дружинники заперты в крепости. Магистр возле своего замка держит войско не меньше, чем возле Турга.

– Зачем?

– Как «зачем»? – нарочито удивился Плут. – Господина Магистра охранять. Натерпелся он страха в памятную ночь.

– О короле что-нибудь слышно? – спросил воин, сопровождавший Мелпа. – Нам тут твердят – жив…