Текст книги "Виртуализированный мир капитализма"

Производство свободного времени распадается на две задачи. Первая задача – уменьшение рабочего времени или хотя бы уменьшение рабочего и создание свободного рабочего времени общества. Вот как ставил в свое время этот вопрос А.Г. Провозин, замечания которого заслуживают особого внимания:

«Суть дела в том, что прибыль, хотя и является выражением экономии рабочего времени, но выражает собой экономию лишь этого времени и, вдобавок, лишь внутри него (а не экономию ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ вообще, В ЦЕЛОМ). Отсюда и парадоксальность подобной экономии, – в иных своих вариантах противоречащей… производительности труда! Так, при одной и той же норме подобной экономии (то есть при одной и той же норме прибыли), если мы повысим производительность труда, не изменяя при этом масштаба производства данных потребительных стоимостей, общая сумма рабочего времени, потраченного нами на выпуск этих потребительных стоимостей, ясное дело, уменьшится. Но ведь это неизбежно повлечет за собой в таком случае и падение массы прибыли! Тем самым производительность и прибыль (ее масса, ее сумма) окажутся… в обратно пропорциональной зависимости: чем выше производительность, – тем меньше сумма прибыли! И наоборот: чем ниже производительность – тем… больше сумма прибыли!»

«Нет, нам, то есть в условиях социализма, нужно не «вообще сэкономленное рабочее время», а такая экономия рабочего времени в целом, чтобы она позволяла расти – прямо, непосредственно и зримо – общественному свободному времени, которое только и может позволить увеличивать вместе с ростом производительных сил свободное время каждого работающего… И это – вопрос не только действительно принципиально понимаемой социальной справедливости, но и вопрос сугубо экономический» [7], – справедливо заключает Провозин.

Но это только одна, хотя и важнейшая сторона дела, где производство свободного времени выступает как планомерное производство потребительных стоимостей, и, соответственно, его экономия выступает как экономия времени, необходимого на производство их в целом для всего общества. Но это еще не все. Диктатура пролетариата должна монополизировать всю сферу нетоварного производства, всю сферу производства человека, сферу производства потребления (ту самую некапиталистическую капиталистичность, производящуюся с помощью самых передовых технологических, социально-технологических достижений капитализма). Но именно эта некапиталистическая капиталистичность в СССР «работала» абсолютно стихийно, или так же, как в странах т. н. «общества потребления», или была недоразвита до этого уровня, а потому объективно к нему стремилась. Отсюда привлекательность импортных товаров с блестящими этикетками, часто намного более низкого качества, чем советские, и простаивание людей в очередях не столько за необходимыми продуктами, но и в магазинах, где «выбросили» какое-то барахло. О том, на каком основании этот ширпотреб и включенность в «поле ширпотреба» становится важнейшей культурной потребностью индивида, речь шла в предыдущих главах. Здесь же вопрос заключается в особенностях воспроизводства именно такой некапиталистической капиталистичности при социализме, особенностей производства человека как потребителя, и того, что этому может противопоставить социализм как процесс развития качественно нового, более высокого уровня производства и потребления.

Продолжаем отвечать на поставленные в начале вопросы. Второй вопрос: «как производить?». Здесь следует сразу оговориться, что производство свободного времени неразрывно связано с производством потребления. Оно связано не только с производством потребительных стоимостей. Производство потребительных стоимостей – это только одна сторона. Нас же здесь интересует именно производство потребления как системы социокультурных практик. Рассмотрим оба эти момента.

Что касается производства потребительных стоимостей, важно не выпускать из виду схемы общественного воспроизводства как соотношения производства средств производства и производства средств потребления, брать во внимание макроэкономические модели, позволяющие планировать и регулировать общественное производство так, чтобы сохранялся баланс между отраслями в их развитии. Тут уместно вспомнить идеи В.М.Глушкова, высказанные им в книге «Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС» [3].

А вообще хотелось бы выделить только две идеи. 1) Идею автоматической фабрики – это один момент тенденции выведения человека из-под вещной логики в процессе производства вещей; 2) Идею автоматизации, то есть передачи ВСЕХ вещных функций по управлению производством вещей машинам, а не просто оснащение человека машиной в этих функциях. В этом смысле государственно-бюрократическая машина – это тоже машина, и все ее машинные свойства вполне можно перевести в алгоритмы, систему автоматических устройств учета и контроля. Технически на базе современных технологий это вполне возможно. «Учет и контроль – вот главное, что требуется для “налажения”, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного “синдиката”» [4]. Глушков развивает эту идею, обращая внимание на то, что автоматизация управления при социализме по пути преодоления товарного производства – это автоматизация управления в масштабах всего общественного производства. Если мы исходим из того, что общество – это целое, и если мы хотим задавать обществу направление развития, то не должны пытаться заниматься частностями, не решив общих вопросов. То есть управляющие системы должны внедряться не только и не столько для увеличения производительности труда в отдельных отраслях, сколько для того, чтобы управлять экономикой в целом.

Такая система управления производством и распределением продуктов труда, создавая возможности доступа к экономической информации для всех, меняла бы сам характер труда. Она организовывала бы жизнь каждого трудового коллектива и каждого отдельного трудящегося таким образом, чтобы он понимал свою роль в общем деле построения новых общественных отношений, приучался мыслить и действовать, руководствуясь не узкими корпоративными или личными интересами, а в масштабе всего общества, видя и понимая проблемы общества как свои собственные. Фактически – это вопрос создания переходных форм коллективности, еще на базе рабочего времени, пока оно является необходимым, внося в него элемент свободы как осознанной общественной необходимости. Труд, который пока еще является частичным, поскольку общественное разделение труда еще не преодолено, нужно и возможно, руководствуясь этим принципом, организовать так, чтобы он уже сам по себе создавал потребность в труде по развитию человеческой культуры и таким образом сам становился бы универсальным.

Теперь мы постепенно подошли собственно к вопросу о производстве потребления, который тоже оборачивается вопросом о коллективности, о создании соответствующих коммунизму форм непосредственных общественных связей между людьми. Ранее мы писали о развитии общественного характера присвоения и потребления уже при империализме. Производить его возможно не иначе как производя соответствующие формы коллективности. Вопрос состоит в том, как превратить время пребывания в социокультурном поле потребления, в котором человек производится как потребительная стоимость для капитала, во время производства свободы как первичной человеческой потребности.

Здесь нам важно зафиксировать, как минимум, момент нерасчлененности реальной несвободы и ощущения свободы, поскольку индивид, объективно будучи несвободным во всех этих «практиках» и даже неспособным без посторонней помощи «убить время», ощущает себя в этом процессе свободным самодеятельным существом. Проблема стоит, таким образом, в том, чтобы определить, какие «практики» и какие формы коллективности нужно сознательно культивировать обществу, чтобы этот момент нерасчлененности создавал возможность перетекания организованной «свободной» несвободы в свободу реальную, перестраивая, таким образом, отношение человека к своему собственному свободному времени как времени общественному. Перестраивать способы взаимодействия людей и сам процесс жизнедеятельности так, чтобы формировалась привычка отношения к собственному свободному времени как к важнейшему общественному богатству, не подлежащему частному разбазариванию на циклические виртуализированные «практики» несвободы. Вообще сила привычки и коллективного формирования привычки имеет здесь огромнейшее значение, хотя бы потому, что быть свободным, то есть действовать по меркам свободы, всегда трудно, поскольку это означает – находиться на острие противоречий, через которые осуществляется развитие (развитие вообще и, в частности, – развитие общества как момент развития вообще). Это всегда в каком-то смысле трагедия. А коллективная общественная свобода – это общественная трагедия и ее постоянное разрешение.

Когда-то Хосе Марти говорил: “Только образованный человек может быть свободным”. В этом высказывании схвачен и выражен, подытожен основной пафос Просвещения, далеко выходящий за его рамки. Не удивительно, что эта мысль повторялась многими, на все лады, в разных обстоятельствах и до, и после того, как ее сформулировал Марти. Повторялась она в том числе и теми, кто в царской России фиктивно женился и выходил замуж только для того, чтобы женщина могла, получив приданое, уехать за границу учиться. Повторяли создатели первых женских курсов в Москве и Петербурге и те, кто там преподавал. Без сомнений, в этом ключе думал Ярошенко, написавший своих знаменитых “Курсистку” и “Студента”. Думали многие. Ленин говорил, что первая задача коммунистов – обогатить свою память всеми достижениями человеческой культуры. Говорил об этом перед молодежью как о главной ее обязанности перед обществом. Че Гевара, размышляя о направлении развития социалистической экономики, утверждал: «Можно говорить и о задаче по выработке нового сознания, так как мы стоим перед новыми формами производственных отношений, и, несмотря на то, что в общеисторическом смысле сознание является результатом производственных отношений, необходимо учитывать характерные черты современности, основным противоречием которой (на мировом уровне) является противоречие между империализмом и социализмом» [6]. И именно об образовании думали в самые трудные, но и самые напряженные по линии борьбы за пространство человеческого развития годы, начиная с кампании по ликвидации безграмотности. Это одна из мощнейших тенденций по созданию нового человека.

Быть образованным, чтобы быть свободным, чтобы участвовать в жизни общества как человек, а не как материал. Но в современном мире образование – уже не единственная автономная сфера производства человека, отделенная от непосредственного производства вещей. И образование здесь вообще-то проигрывает в конкуренции даже в создании отдельных навыков. И, тем не менее, все большую актуальность приобретают эти слова, когда мы говорим о производстве свободного времени, то есть такого времени, в котором люди действуют по меркам свободы, истины добра и красоты, свободно развивают человеческую культуру в самом широком смысле этого слова.

Еще в 70-х годах Жан Бодрийяр, анализируя «общество потребления» [1], писал о невозможности убить время, об отсутствии свободного времени потому, что время утилизируется целой индустрией как индустрией производства и потребления человека. Оно встроено в это производство и, воспринимаясь субъективно как свободное, является всего-навсего отработкой «практик», производящих индивидов как потребительную стоимость для капитала. Времени, в котором человек собственно и живет как человек, без образования просто нет. И речь здесь не идет о формальном образовании, которое можно получить в рядовой школе и ВУЗе, а о формировании личности, развитии мышления и чувственности, причем, в том числе и с помощью передовых капиталистических технологий производства человека, о которых речь шла в предыдущих главах. Но поскольку цели здесь совершенно другие, использование этих технологий должно, во-первых, учитывать их ограниченности, поскольку их развитие определяется капиталом, а во-вторых, базироваться на передовых разработках по проблеме формирования ума и чувств. Социальные технологии могут быть здесь только средством для того, чтобы организовать присвоение каждым всех достижений человеческой культуры. Тут как раз дело в том, чтобы КАЖДЫМ и ВСЕХ. И дело тут вовсе не в благих пожеланиях, а в необходимости, в создании необходимых условий для перехода на качественно новый уровень развития человеческой культуры. В связи с этим полезно будет вернуться к наследию Крупской, Коллонтай, Макаренко, Лукача, Лифшица, Ильенкова, Босенко, к современным разработкам Лобастова, касающимся диалектики разумной формы и формирования личности.

Задача выхода за пределы экономической формации как раз и состоит в массовом и планомерном производстве свободного времени и, если хотите, в производстве вечности как свободного времени. ВеЩность или веЧность как мера человеческой жизни, – вот какая альтернатива. Вопрос о свободе в конце концов оборачивается вопросом о том минимальном стандарте в производстве человека, который бы позволил массово производить свободу. Это одно из важнейших орудий в арсенале истории, уже позволявшее победить в крупнейших, хоть и отдельных, битвах, и призванное позволить победить истории в целом – преодолевающему самого себя человечеству. Но оно выпущено из рук, а потому свобода опять маргинальна, негативна и даже убийственна.

Следует подчеркнуть, что образование должно сознательно строиться на гумбольдтовских принципах и на принципах политехнизма, сознательно противопоставляющимся диктующейся капитализмом логике виртуализации как товарно-нетоварного производства человека, – так, чтобы, как подчеркивал Валерий Алексеевич Босенко в книге «Воспитать воспитателя», образовательные заведения были, в первую очередь, пространством новых общественных отношений, которые своей целью ставят исключительно нового человека, обогащенного всеми достижениями человеческой культуры с целостным универсальным мировоззрением, позволяющим ему свободно действовать там, где это нужно. Буржуазное же образование, даже самое элитное, сейчас развивается исключительно по товарно-нетоварной логике виртуализированного капитала, потому само перестает выполнять те мировоззренческие функции, которые выполняло раньше.

Даже там, где оно “идеально работает”, оно производит не что иное, как комплекс фрагментов, из которых должна состоять рабочая сила, выполняющая ту или иную производственную функцию. Более элитное образование, построенное по принципу образовательных услуг, тоже не может и совсем не стремится дать целостной личности (разве что как исключение). Услуги могут дать какой-то объем знаний по определенной тематике, но не больше. Таким образом, даже если говорить об образцах буржуазного образования, на которые можно равняться на уровне принципов, а не отдельных технологий, то окажется, что самыми передовыми они были в XIX веке, когда предполагалась универсальность если не в деятельности, то в мышлении. Гегель и Кант, будучи университетскими профессорами, делали очень много разных вещей, но не оказывали услуги, как, например, парикмахер. То же касается советского учителя и преподавателя.

Поэтому Советская страна и смогла сделать за такое короткое время такой гигантский скачок в своем развитии. Василий Пихорович в статье, посвященной Великой Отечественной войне, говорит о том, что в войне в первую очередь победила учительница, причем, сельская, так как она успела до войны создать новых людей, по-новому осознающих себя как часть общества, ставших хозяевами того культурного достояния, которое для их родителей было в свое время недосягаемой роскошью. На наш взгляд, если не понять эту мысль, то вообще невозможно понять победу социализма над фашизмом. Более того, эта мысль ценна не только касательно той нашей победы. Ее следует рассматривать глубже, касательно сущности социализма как переходного периода вообще. Учитель, пригодный для социализма (от пионера на курсах ликвидации безграмотности до вузовского профессора) – это даже уже не профессия. Это – борец на фронте культурного развития, борец за человека. А поскольку социализм – это как раз борьба за такого человека, образование приобретает силу мощнейшего оружия.

Не только для огромнейшего Советского Союза, но и для маленькой Кубы образование играло именно такую социалистическую роль. Но что это за образование? Фактически социализм справляется со своей задачей и выдерживает напряжение принципа только там и тогда, где и когда все сферы народного хозяйства все больше и больше подчиняются производству человека, а не наоборот. Если смотреть, что есть ценного в теории касательно этого вопроса, то нельзя не упомянуть данную Валерием Алексеевичем Босенко и Эвальдом Васильевичем Ильенковым критику советской системы образования, которая была лучшей в мире. Основной посыл критики заключается в том, что школа и университет должны учить человека мыслить и быть лабораторией будущего относительно общественных отношений. И даже если капитал еще не до конца выполнил свою роль и полностью везде коммунизм построить пока нельзя, социалистическое общество, чтобы не скатиться назад в капитализм, должно обеспечить полный коммунизм в сфере образования, в сфере науки, в медицине, где тоже решительно нужно отойти от практики медицинских услуг, как платных, так и бесплатных.

Медицина в первую очередь должна стать сферой, обеспечивающей для всех и каждого здоровье, позволяющее вести полноценную жизнь. И это тоже становится в условиях соседства и борьбы капитализма и коммунистических тенденций мощнейшим оружием. Это доказала совсем недавняя история маленькой Кубы, которая в самые сложные для нее годы лечила и учила людей во многих странах мира и из многих стран мира в своей стране. Среди этих программ – программа излечения от тяжелых заболеваний детей, пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС, которая не прекращалась даже в самые трудные годы для экономики Кубы, наступившие после распада СССР. Примечательны принципы, на которых Куба оказывала помощь украинским, русским и белорусским детям, в то время когда народу Кубы стало жить труднее.

Фидель Кастро, отвечая на вопрос, почему они помогают заокеанским детям, когда и самим живется трудно, ответил: «Мы делимся не тем, что у нас лишнее, а тем, что у нас есть».

А ведь здоровье – это важнейшее условие возможности свободы. Капиталистическое здравоохранение, если верить лауреату Нобелевской премии по медицине, бразильскому онкологу Драузиллио Варелле, выглядит так: «Сегодня в мире мы вкладываем в 5 раз больше денег в лекарства для мужской потенции и в силикон для женской груди, чем в лечение от болезни Альцгеймера. Через несколько лет у нас будут старухи с большими грудями и старики с крепким членом, но никто из них не сможет вспомнить, для чего это нужно». При этом люди в основном умирают от излечимых, а не от неизлечимых болезней.

Но вернемся к свободному времени. Важно, чтобы вопрос производства свободного времени, вопрос производства свободы как вопрос перехода на новые основания не был заслонен кучей частных вопросов, какими бы важными они ни были, в том числе и вопросом об образовании, который может ставиться и по-другому, и который не раз придется по-другому ставить. Например, как вопрос быстрого обучения специалистов в определенной отрасли, когда они нужны сейчас, а дать универсальное политехническое образование так быстро не получится, и потому ситуативно вопрос об образовании приходится ставить как вопрос производства профессионального кретинизма определенного качества.

Теперь нам осталось ответить на вопрос, как управлять процессом производства и распределением произведенного и, соответственно, как измерять эффективность производства? Мы отчасти уже ответили на него, разбирая первые два вопроса. Однако хотелось бы особо обратить внимание на один момент. Вопрос распределения свободного времени совпадает с вопросом распределения условий для свободы, в том числе и потребительных стоимостей, пока еще это время у общества в дефиците. Здесь как раз и кроется опасность бюрократизации социалистического государства, потому что это распределение неразрывно связано с вещами, вещным характером того, что распределяется, а значит, и определяется, ограничивается этими вещами.

Таким образом, государство, распределяя свободу, тем самым выполняет функцию ее ограничения, пока все общественное производство не выведено за пределы вещной логики и не стало собственно производством общества и только потому – производством вещей, а не производством вещей и только потому – производством общества. Это дает о себе знать особенно в те моменты, когда условия для уничтожения разделения труда еще не созданы в полной мере, и нужно заботиться об их создании. Причем в число этих условий входит, среди прочего, и само существование диктатуры пролетариата. В таких условиях государство ограничивает распределение свободы, в том числе и с помощью капитала как сущностного и существенного общественного отношения, с помощью стоимости как общественного отношения, выступая по отношению к отдельному работающему как коллективный капиталист.

Пока существует нормирование, мера труда и мера потребления – пока эти вещи находятся в руках государства и как коллективного капиталиста, и государства в его функциях прямого распределения, – значит, неравенство в действительности воспроизводится, и при формальном обобществлении реальное обобществление всего процесса производства еще не произошло. Потому при социализме еще существует буржуазное право без буржуазии, а пролетариат является буржуазией по отношению к самому себе, и именно на этой линии лежит фронт внутренней классовой борьбы социалистического общества, поражение в которой ведет к реставрации классов. Но такое нормирование и такое принуждение являются необходимыми в той мере, в какой еще существует внешне-вещное принуждение. Особенно когда вопрос становится остро во время попыток задавить социалистическую революцию с помощью военной силы.

Но пролетариат, не преодолевая себя, сам порождает свое-другое – буржуазию, таким образом оказываясь реакционным классом. Потому, с одной стороны, возможны всяческие злоупотребления, которыми страдали советские чиновники, а с другой стороны, капитал и товарное производство стихийно развивается в капитализм. Поэтому диктатура пролетариата, распределяя свободное время, противостоит как свободе, так и капиталу. Но, по мере создания свободного времени, государство само по себе становится излишним, потому что на пространстве свободного времени ему как внешнему аппарату принуждения уже вообще нет места.

Источники

1. Бодрийяр, Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры: пер. / Ж. Бодрийяр. – Москва: Культурная революция, Республика, 2006. – 269 с.

2. Босенко, А. В. Случайная свобода искусства / А. В. Босенко. – Киев: Химджест, 2009. – 584 с.

3. Глушков, В. М. Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС / В. М. Глушков. – Москва: Статистика, 1975. – 160 с.

4. Ленин, В. И. Государство и революция: Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции / В. И. Ленин // Ленин В. И. Полное собрание сочинений / В. И. Ленин. – 5-е изд. – Т. 33. – Москва: Издательство политической литературы, 1974. —С. 1-120.

5. Маркс, К. Экономически-философские рукописи 1844 года / К. Маркс // Маркс К. Соч.: в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – Т. 42. – 2-е издание. – Москва: Политиздат, 1955. – 1981.

6. Гевара, Э. Ч. Статьи, выступления, письма / Э. Ч. Гевара; пер. с исп. Е. Вороновой и др. – Москва: Культурная революция, 2006. – 560 с.

7. Провозин, А. Г. Приключения здравого рассудка / А. Г. Провозин. – URL: http://proriv.ru/articles.shtml/guests7prikl_zdravras (дата обращения: 21.12.2021).

8. Engels. Что такое коммунизм? – URL: https://zarya.xyz/chto-takoe-kommunizm/ (дата обращения: 21.12.2021).