Текст книги "Рунные витражи"

– Когда подземка работала, она проходила по всему Полису, – сказал Шершавый. – А значит, по ней мы сможем выйти на нашу половину.

– Но ты же не знаешь, куда идти, – засомневался Мирк. – Мы там запросто заблудимся! И потом – что, если там тоже всё перегородили?

– Вряд ли, – возразил Шершавый. – Как, ты думаешь, к нам пробираются контрабандисты? Через ворота?

А контрабандисты и впрямь регулярно сновали между половинами Полиса, пронося дефицитные товары. От лохматых истокам несли лампочки, лекарства и шоколадные конфеты, потому что на их половине остался электротехнический завод, фармацевтический цех и шоколадная фабрика. От истоков к лохматым контрабандисты переправляли мыло, пиво и велосипеды, потому что в отошедшей истокам части Полиса остались мыльный цех, пивоварня и механический завод. Словом, контрабандисты столько носили взад-вперёд, что и впрямь не верилось, что всё это проходило через тщательно охраняемые пропускные пункты.

Мирк затравленно оглянулся на улицу, которую, казалось, прямо-таки заполонили лохматые, и обречённо махнул рукой. И троица шагнула в подземку.

Сначала темнота ослепила. Мирк замер, боясь сделать шаг. Шершавый почувствовал, как по спине поползли противные пальцы страха, но тут Айна вцепилась в него обеими руками, крепко прижалась и испуганно всхлипнула, и он, как ни странно, приободрился.

– Не бойся, – тихонько сказал он. – Сейчас глаза привыкнут, и перестанет быть так темно.

– У меня же есть фонарик! – обрадованно воскликнул Мирк. Послышалось шуршание – это он рылся в рюкзаке, и через несколько мгновений темноту прорезал луч света, выхватил очертания стен и лестницу, ведущую вниз, к тоннелям, в которых навсегда замерли подземные поезда.

– Ну, всё, теперь совсем не страшно, – сказал Шершавый, наклоняясь к сестре. – Сейчас по этим тоннелям мы выйдем прямо к дому.

Лина ничего не ответила, только пискнула и прижалась к нему ещё крепче. Недоумевая, что испугало сестру, Шершавый поднял взгляд и увидел, как к ним со всех сторон приближаются тени.

– Ну-ка, ну-ка, это что тут у нас? – послышался незнакомый голос, и в луче фонаря появился высокий худой лохматый. Он был старше Мирка с Шершавым. Наверняка ему не меньше шестнадцати. Длинные волосы свисали вдоль бледного лица, глаза казались застывшими и злыми, а левая рука была зачем-то туго перехвачена ремешком чуть выше локтя.

Мальчишки непроизвольно сделали шаг назад. К худому лохматому присоединилось ещё трое. Все – волосатые, у всех – дикие взгляды, у одного в руке – сигарета, от которой несло сладковатым дымом, у другого – полупустая бутылка.

– Никак чужаки в гости пожаловали? – протянул худой, продолжая наступать. – И, похоже, чужаки-то не наши, а плешивые!

Мальчишки, налетевшие на них в Коридоре, тоже называли их этим противным, обидным словом – плешивые. Но если тогда Мирк с Шершавым только разозлились, то сейчас им стало страшно.

Худой продолжал наступать на пятившихся мальчишек, трое его страшных помощников шли следом.

– И что же вы тут делаете, а? – приговаривал худой, медленно водя в воздухе непонятно откуда взявшимся у него в руках ножом. – Повеселить нас пришли? Вот молодцы, веселье мы любим, да, парни?

Шершавый быстро оглянулся. Выход был совсем рядом, за спиной – никого. Правда, выход вёл на улицы, полные лохматых, но сейчас те лохматые казались ему куда менее страшными, чем эти, встретившие их в подземке.

– Бежим! – крикнул он Мирку и бросился к выходу, таща за собой сестру.

Уличный свет ослепил так же, как несколько минут назад – темнота. Но мальчишки продолжали нестись вперёд, не разбирая дороги, пока не налетели на препятствие.

Отчаянно щурясь и моргая, Шершавый поднял глаза и увидел перед собой мужчин в тёмно-синей форме. И обмер, сообразив, на кого они нарвались.

Жандармы!

Преследователи отставали от мальчишек всего на несколько шагов, но, увидев, кому попалась их добыча, резко затормозили. На свету они казались ещё более отвратительными, чем в темноте – бледные, болезненные лица, слезящиеся глаза, трясущиеся руки, спутанные пряди грязных волос.

– Товарищи жандармы, – настороженно произнёс худой, выставив перед собой тонкие, все в красных точках и кровоподтёках руки. Ножа в них больше не было. – Мы всего лишь хотели помочь. Сдать этих плешивых в руки закона.

– Считайте, что помогли, – сухо ответил державший Шершавого жандарм и прищурился. – И советую закрыть свой притон в подземке, прежде чем я напущу туда нарконадзор.

– Понял, господин жандарм, понял, – закивал худой, пятясь к входу в подземку. Его товарищи пятились вместе с ним, пока не скрылись окончательно в темноте.

Шершавый облегчённо выдохнул, но тут вспомнил, в чьи руки угодил, и снова напрягся. Глянул на Мирка – того схватил другой жандарм, а сам его приятель был белее мела. Лину держал за руку третий. Увидев, что носовой платок сполз с головы девочки, показывая всему миру её безволосую голову, Шершавый отчаянно дернулся в крепко стиснувших его руках.

– Отпустите её! – выкрикнул он. С ним-то уж будь что будет, но его маленькая сестрёнка вообще ни при чем!

– Тихо! – негромко, но очень твёрдо приказал державший его жандарм и потащил мальчишку куда-то в сторону, подальше от глаз любопытных прохожих. Завёл его за угол здания, в безлюдную подворотню, сдёрнул с него ненавистную меховую шапку, обнажая шершавую голову, и строго спросил: – Вы как сюда попали?

Шершавый понимал, что отпираться нет смысла.

– Нашли дыру в ограде, – признался он.

– Где?

– Напротив самолёта.

– А сюда зачем полезли?

Шершавый промолчал, насупленно уставившись в сторону.

– Зачем-зачем, – неожиданно усмехнулся тот жандарм, который держал Мирка. – Себя не помнишь в их возрасте? Наверняка приключений захотелось! Видел, как они подготовились? Особенно твой – вон какую шапку для маскировки выбрал!

Шершавый покосился на «своего» жандарма и с удивлением понял, что тот… улыбается! И глаза у него были добрые. А светлые волосы стрижены коротко-коротко, ненамного длиннее, чем противная, невыводимая щетина у Шершавого на голове. И вообще, если чуть напрячь воображение, жандарм становился очень похож на них, истоков…

Это открытие подействовало на Шершавого как-то обескураживающе.

– Ладно, храбрецы, нам пора, – сказал тем временем «его» жандарм.

– Куда вы нас поведёте? – обречённо спросил Мирк. – В тюрьму?

– Сдались вы нам в тюрьме, – усмехнулся жандарм. – Доведём вас до пропускного пункта в Коридор, а оттуда, я полагаю, вы до дома сами доберётесь.

Мирк недоверчиво на него уставился, но промолчал. Эти слова оказались неожиданными и слишком уж хорошими, чтобы в них поверить. Особенно потому, что произнёс их лохматый, а лохматые, как известно, всегда врут.

Остаток пути прошёл в молчании. Прохожие по-прежнему глазели на мальчишек, но на этот раз, видимо, больше из-за того, что они шли вместе с жандармами. Только раз кто-то возмущённо воскликнул, увидев безволосую голову Лины:

– Это что – плешивые?

Но строгий взгляд жандарма немедленно успокоил крикуна.

Вскоре показался пропускной пункт. За ним был Коридор – и родная половина Полиса.

Жандармы тихо переговорили о чём-то с вооружёнными охранниками, стоявшими на воротах, и те расступились, давая дорогу мальчишкам и Лине.

Мирк заторопился к выходу, а Шершавый, взяв сестру за руку, обернулся и посмотрел на «своего» жандарма.

– Спасибо вам, – тихо сказал он.

Жандарм улыбнулся, неожиданно подмигнул ему в ответ и, отвернувшись, зашагал прочь. А Шершавый заторопился в Коридор.

По дороге домой избавившийся от ненавистной жёсткой шапки Мирк вспоминал пережитые приключения и то и дело восклицал:

– А всё-таки круто мы их, правда? Пусть знают!

А Шершавый молчал. Он вспоминал, как предложил дописать «вонючие» к «лохматым», и ему почему-то было стыдно.

Ещё он думал, что завтра же потихоньку проберётся на половину лохматых, найдёт ту школу и допишет на стене: «Простите, мы»… Мы – что? Мы – не хотели? Мы не подумали? Мы по глупости?

Шершавый так и не определился, что написать потом, но «Простите» он напишет обязательно.

Он ещё не знал, что здание, на котором они оставили надпись, было не школой, а детским домом. Что уже сегодня вечером надпись увидят, и она станет поводом для серьёзного конфликта между давно враждующими властями двух половин Полиса. И что уже утром в Коридоре начнутся первые вооружённые столкновения между истоками и лохматыми.

Шершавый шёл домой, крепко держа сестру за руку и, не слушая Мирка, думал, где бы ему до завтра раздобыть баллончик с краской.

7
Уруз – Альгиз

Трансформация человека, обретение защитника, охрана от зла.

♂ Цветы богини Макоши

Мы уходим. Мы оставляем свои дома, потому что у нас нет другого выхода. Нет больше сил драться.

Дхау-волки… Те, кто живет и умирает не так, как мы. Те, которые прячутся и нападают из темноты. Они охотятся на нас, как на диких животных. Без сожаления. Без пощады. Без сомнений и колебаний. И поэтому мы покидаем свое селение в горах. Утром мы спускаемся в долину, туда, где нас не достанут проклятые дхау. Где нет таких тихих густых лесов. Где не поднимаются в небо живописные горы, и луна ночью не освещает далекие вершины.

Племя дхау пришло в горы полгода назад. Словно лавина серых крыс, они заполонили леса. И сейчас мы скрываемся только за высокой толстой стеной-частоколом, защищающей наш поселок. Мы сильны, но дхау коварны. Наши мечи остры и сделаны из настоящего железа, но воины дхау нападают и сражаются, как хищные звери.

Окружают добычу целой стаей. Словно волки.

Они так и называют себя – дхау-волки. Нелюди, что живут и умирают не так, как мы. Дхау не поклоняются солнцу и луне, не выбирают своего тайного зверя-покровителя, а обожествляют мать-волчицу. Когда-то в древности в глубокой темной пещере она вскормила их предка. Выродка, основавшего вместе со своей сестрой племя дхау. Племя людей-волков. Согласно их вере, ни один молодой человек-дхау не станет воином, пока не проживет в лесу как волк. Не отведает человеческого мяса. Не станет настоящим хищником.

И поэтому они охотятся на нас, дхау-волки.

И поэтому мы убегаем. Как трусы.

Нет – мы не трусы. Мы сражались! И у меня больше нет ни отца, ни старшего брата. У меня осталась только Огняна. Но с ней мы не можем пожениться, как женились наши предки. Как испокон веков поступали все из моего племени.

Потому что утром мы покидаем горы.

Но у меня есть еще долгая ночь впереди.

«Я принесу тебе серебряную зорицу, Огняна. Принесу сегодня ночью», – шептал я, глядя на желтую луну.

Летняя ночь… Когда в лунном свете поднимается белой дымкой Примара, а связь между нашим миром и миром духов становится тонкой и едва заметной. Тогда горные ведьмы пропускают людей в свои владения. Там, высоко в горах, расцветают серебряные зорицы – цветы богини Макоши. Только тот из народа карпов имеет право выбрать себе жену, кто принесет невесте в подарок горный цветок. Подарит маленькую земную звездочку.

Ворота частокола жалобно скрипнули.

– Спасибо, – тихо произнес я в темноту.

– Иди, – проворчал Асен, стоящий на страже у ворот. – Иди, а то передумаю.

Горели факелы, закрепленные на частоколе. Возле черных деревьев шевелились тени. Я воткнул копье в землю и подошел к идолу богини-Матери. Большой ствол с вырезанным изображением Макоши стоял у самых ворот. Все, кто раньше приходил в селение, сразу видели нашу покровительницу. Но сейчас у изображения Матери лежали лишь несколько сломанных стрел.

Осторожно я опустил к ногам идола клочок шерсти. Холодный ночной ветер развевал длинные шерстинки.

«Матерь Макошь, даруй удачу твоему сыну Демиру. Не перережь и продолжи нить пряжи моей жизни. Позволь исполнить то, что я задумал. Позволь сорвать серебряную зорицу! Для Огняны».

Ветер подхватил легкий пушистый клочок и понес его высоко в темное небо.

«Макошь, тебе известно, как я ее люблю!»

Огняна не пришла меня провожать. Потому что это плохая примета. Мы расстались, когда еще светило солнце.

* * *

– Я никуда тебя не отпущу, – говорила Огняна.

Я прижимал ее к груди и чувствовал биение девичьего сердца. Я целовал ее красные волосы. Нет – огненные, горящие волосы. И горящие губы. А по щекам девушки текли холодные слезы.

– Лиса… рыжая, – сказал я. – Ну, перестань. Я вернусь. Обещаю тебе. Ну, не плачь, чего ты?

Я отвел в сторону непослушный рыжий локон и поцеловал в маленькую жилочку, дрожащую на тонкой шее.

– Я вернусь…

Хотел бы я сам себе верить.

– Ты не умеешь обманывать, – грустно улыбнулась Огняна и посмотрела мне в глаза.

Я выдержал ее взгляд и отвел глаза уже потом. Когда девушка что-то мне протянула.

– Возьми, – кусок черного дерева уколол ладонь. – Это громовица. Мой оберег. Его дал мне мольфар[2]2
  Мольфар (западн. укр.) – колдун.


[Закрыть]. Он сказал, что это из дерева, в которое попала молния. И что громовица меня защитит. Я хочу, чтобы теперь оберег помог тебе.

– Спасибо, – сказал я. – Значит – поможет. Старый Крум не стал бы врать.

Я спрятал черную громовицу в суму на поясе.

«Спасибо и тебе, мольфар».

Я видел, как погиб старый Крум. Он вышел на бой с шаманом дхау. Один на один. Магия против магии. И не вернулся. А что случилось с шаманом, остался ли он жив – я не знаю.

Мне не хватает тебя, старый добрый мольфар. Мольфары не должны быть добрыми. Но ты – был. Кто теперь расскажет моим будущим детям такие веселые истории, которые рассказывал мне ты, когда я еще был маленьким?

Я снова прижал Огняну к себе.

– Мне надо идти, – нерешительно сказал я.

– Подожди, – тихо проговорила Огняна. Горячее дыхание девушки щекотало мое ухо. – Мой зверь-покровитель – куница.

Я замер. Поведать своего зверя-покровителя – это… Это высшее доверие. Рассказать о самом главном в своей жизни. Выдать имя того, кто проведет тебя в иной мир после смерти. Называют своего тайного зверя только любимым после свадьбы.

Да и то не всегда.

Куница! Ну конечно! Кто же еще может быть у такой вертлявой, непоседливой, но с острыми зубками, рыжей девчонки? Гроза белок – Огняна без промаха стреляла из лука.

Я наклонился и шепотом назвал девушке своего зверя. На мгновение глаза Огняны полыхнули вечерней зарей.

* * *

«Тебе известно, как я ее люблю», – повторил я Макоше.

Ночная дорога скрывалась среди деревьев-великанов. Над головой нависали скрюченные темные ветви, между которыми в лунном сиянии танцевали светлячки. Я оглянулся и в последний раз посмотрел на идола. Вдруг мне показалось, что у ствола стоит черная, словно громовица, кошка. Она пристально смотрела мне вслед большими зелеными глазами. Я моргнул – и кошка исчезла.

Как и не было.

В темноте еще и не такое может почудиться. И не только зверь богини Макоши. Черная кошка – это же глаза и уши Матери среди людей. Когда Макошь откладывает пряжу и хочет посмотреть, как живут ее дети на земле, то посылает своего зверя. Мне это показалось. Ночная чудь… Морок.

Хотя еще долго среди деревьев я видел две зеленые точки, которые появлялись то слева, то справа позади меня. Может быть, это были лишь светлячки.

Мой путь лежал туда, где в лунном свете возвышались вершины двух гор, похожих, как сестры. Первая гора – Горячкамень, на чьих склонах расцветают серебряные зорицы. Вторая – Примара, часть потустороннего мира, которую можно видеть только тогда, когда горит полная луна. Сквозь Примару светил небесный ковш с яркой звездой, указывающей мне дорогу.

Я быстро шел, чтобы успеть сорвать цветок и вернуться в селение до утра. Мой тайный знак зверя-покровителя – большой белый клык – холодил руку. Клык был привязан под одеждой к правой руке. Я чувствовал остроту знака, и это придавало сил. Интересно, какой знак у Огняны, неужели хвост куницы? Или ушко? Я улыбнулся. Если хозяин не захочет, то его тайный знак никто не увидит.

Мой знак я выбрал сам.

Я всегда любил, когда отец возвращался с охоты. Он обязательно приносил что-нибудь интересное своему маленькому Демиру. То раковину большой улитки, которую можно было приложить к уху и услышать шум небесных водопадов, набирающих силу перед тем, как пролиться дождем на землю. То крошку подземника, который долго ползал по столу, везде совал длинный нос – искал, где можно зарыться. Я потом отнес этого слепого зверька на двор, и он мгновенно скрылся под землей. Мы с папой смеялись, а мама ругалась: «Злыдня в огород принесли!»

Но однажды…

– Папа, папа, что ты мне сегодня принес? – подскочил я к великану, переступившему порог.

Когда великан наклонился, то у него оказалось бородатое улыбающееся лицо моего отца.

– А это, сынок, секрет. Я тебе только наедине расскажу.

Мать прыснула: «Секреты у них, видите ли», – и вышла из хаты.

Тогда отец осторожно достал из сумы большой и длинный, как целый меч, клык неизвестного мне животного. Когда я схватил клык обеими руками, то мурашки пробежали по спине, и что-то больно кольнуло в груди. Немного закружилась голова.

– Папа, – словно во сне произнес я, – ты убил этого зверя?

– Нет, – засмеялся отец. – Я нашел только его зуб. Я провел рукой по неровному излому клыка.

– Папа, – сказал я, – я хочу, чтобы этот зверь был моим покровителем.

* * *

Погоню я почувствовал внезапно.

Темные фигуры передвигались в ночи, словно клочья черной мглы. Они догоняли меня, окружали с боков. Я слышал тяжелое дыхание хищников. Видел красные огненные глаза. И неистово бежал.

Оставалась только мысль – жить!

«Матерь Макошь… Матерь Макошь… Защити! Жить хочу! Жить».

Слова молитвы вылетали вместе с пеной изо рта: «За-щи-ти!»

Краем глаза я увидел, как позади выбежал один из преследователей. Я обернулся и со всей силы швырнул копье: «Х-ха!»

Промахнулся! Копье с хрустом пробило тонкое дерево. Где-то наверху заорала испуганная ночная птица. Преследователь уклонился от копья и с рычанием прыгнул в мою сторону. Полыхнуло лезвие его оружия. Я выхватил меч, полоснул снизу, целясь в живот противника. Враг отбил удар, наши мечи с лязгом столкнулись.

И тут кто-то ударил меня по голове. Перед глазами стало серо, и я услышал голос – неприятный, грубый, словно это говорил не человек, а старый ворон: «Осторожно, волки, не убивайте. Добыча должна дожить до утра».

Голос все отдалялся и отдалялся, словно уши заливала густая древесная смола.

Я очнулся и сразу почувствовал, что руки крепко стянуты веревкой позади дерева. Кора впивалась в спину. Болела голова. Передо мной на поляне горел костер. Багровое пламя освещало темные деревья вокруг. У костра сидели пятеро молодых воинов дхау. Обнаженные до пояса, вымазанные какой-то грязью, они были больше похожи на диких животных, чем на людей. Шестой дхау вышел из темноты и направился ко мне. Это был старик. В седых грязных космах торчали вороньи перья. По разрисованному лицу старика ото лба к подбородку молнией пробегал глубокий уродливый шрам.

– Что, ожил? – криво усмехнулся рассеченными губами дхау. В темноте блеснули белые заостренные зубы.

Дхау у костра обернулись. Ближайший ко мне вскочил на ноги и выхватил меч.

– Сядь, Бевк! – воскликнул старик. – Сядь на место! Добыча доживет до утра. И когда взойдет солнце, вы все станете настоящими волками.

Бевк подскочил ко мне.

– Но я хочу пролить кровь сейчас! – пролаял он.

Через его плечо, на котором играли бугры мышц, протянулась длинная царапина. Значит, он не так уж и ловко уклонился от моего копья.

– А я твою уже пролил сегодня ночью, – разлепил я ссохшиеся губы и плюнул во врага.

Жаль, что не попал.

Дхау зарычал. Его меч оказался у моего горла.

– Бевк! – старик бросил на воина грозный взгляд.

Бевк сразу съежился и, словно побитый щенок, вернулся к костру.

– Хорошо, шаман, – сказал молодой воин, – мы подождем до утра.

Шаман… Вот где я его видел раньше! Именно этот старик выходил на поединок с мольфаром Крумом. Выжил, старый пасюк!

– А ты, добыча, – шаман подошел ко мне вплотную, и я ощутил его гнилое дыхание, – если будешь много болтать, то я вырву твой язык прямо сейчас, не дожидаясь первых лучей.

Шаман достал кривой нож, поднес к моей щеке и надавил. Я почувствовал, как побежала струйка горячей крови.

– Не волнуйся – летние ночи коротки. Ты не будешь долго ждать.

Старик медленно, разрезая одежду и царапая кожу, опустил нож к моему сердцу.

– Бевк, как самый храбрый, получит молодое и сильное сердце. Но сначала мои волки поделят твои внутренности, и ты будешь чувствовать, как тело становится все легче и легче, – шаман оставил ножом длинный неглубокий разрез на моем животе.

Я моргнул. Почему-то по спине начали скатываться капли пота. Вдруг шаман мгновенно поднял нож к моей голове. Острие замерло возле глаза.

– Но ты этого уже не увидишь, потому что Урдур, самый меткий, выколет и съест твои глаза. И, клянусь, ты все будешь чувствовать долго, очень долго – я умею поддерживать жизнь в добыче.

Тьфу! Этот старик просто пытается меня запугать!

– Шаман, – сказал я, – наш мольфар убьет тебя.

Старик отшатнулся и невольно схватился за шрам на лице.

– Ваш мольфар мертв! – заорал он. – Я! Я его убил! А если ты думаешь, что тебя защитит эта магическая вещь, – шаман достал мою громовицу, – то вот!

Старик швырнул кусок черного дерева в костер. Огонь вспыхнул, воины-дхау отпрянули в стороны.

– Живи до утра, добыча.

Шаман повернулся ко мне спиной и исчез в темноте. Единственное, о чем не догадались ни шаман, ни воины, висело у меня на руке под одеждой. Дхау не увидели большой клык, потому что они ничего не знали о зверях-покровителях. Потому что людей-волков никто не провожает в призрачный мир.

Потому что дхау живут и умирают совсем по-другому.

* * *

Время истекало. Дхау спали. Лишь один из них сидел на страже, но, казалось, тоже дремал. Я смотрел на огонь, который ходил перед глазами – то отдалялся, то вновь приближался, обдавая тело жаром и искрами. Видимо, у меня начинался бред, потому что иногда в пламени мерещилось лицо старого мертвого мольфара.

Все это время я перетирал веревку, которой были связаны мои руки, о шершавую кору дерева. Руки давно уже утратили способность что-либо чувствовать. Они были почти мертвы, но упрямо делали свое дело.

Вверх-вниз – перетереть одну ниточку из целой связки. Я чувствовал, как нить неслышно разрывалась, и этот воображаемый звук – всего лишь один маленький шаг к свободе. Вверх-вниз… Из чего дхау плетут такие прочные веревки? Рвутся нити, приближают время моего освобождения. Бесконечное движение вверх, стирая руки, и долгое-долгое движение вниз, оставляя на дереве кровавые пятна. Боль для меня давно уже закончилась. Она переросла только в мысль: успеть разорвать веревку. Успеть до утра.

Вверх-вниз…

Словно это рвется нить моей жизни в руках богини-Матери. Спускается с неба оборванная лунная пряжа. Светит мертвым холодом Примара. И мне кажется, что на темном дереве сидит черная кошка. Вон ее глаза – два зеленых светлячка, отражаются в них блики костра.

«Богиня Макошь, не оставляй своего сына, даруй ему спасение – или быструю смерть».

Мгновение – и нет уже кошки. А может, и не было ее вовсе. Это только черные тени гуляют по дереву.

Вверх-вниз…

Кажется, что кора вместо веревки уже грызет мои руки. В красном дыхании огня улыбается лицо старого Крума: «Разрывай веревку, Демир, не обращай ни на что внимания!»

Мольфар, неужели скоро придет ко мне тайный зверь и отведет в призрачный мир? Неужели я больше никогда не увижу Огняну?

«Поднимай руки, Демир, не сдавайся! Давай-давай, поднимай, кому говорю. А теперь медленно опускай. Ты обязательно справишься. Только не сдавайся»…

И я не сдаюсь. Я поднимаю и опускаю руки, перетираю крепкую веревку.

А сам смотрю на огонь и вижу, как возле него сидит маленький мальчишка… И старый мольфар.

– Смотри внимательно, Демир, – сказал мольфар, приближаясь ко мне вплотную. – Что ты видишь?

Крум положил мне на раскрытые ладони клык с нанесенными на него золой таинственными рунами.

– Что ты чувствуешь?

Мольфар моментально превратился из доброго дедушки в злого колдуна. Его лицо стало ужасным, казалось, что темные глаза вспыхивают молниями. Я съежился и охватил колени руками. Клык скатился в огонь.

– Подними! – рявкнул Крум.

Мы с мольфаром одни на этой темной поляне посреди дикого леса. Никто не придет на помощь. Никто не защитит.

«Папа, мама, где вы?!»

Я выхватил клык из пламени. На удивление, он был прохладным. Но мне показалось, что весь жар за мгновение перетек в мое тело. Стали горячими кончики пальцев. Огненная волна пробежала по позвоночнику, а волосы зашевелились на голове.

И я увидел…

Как дым над костром принял удивительный вид большой кошки. Она передвигала белыми полупрозрачными лапами, беззвучно прыгала, преследуя добычу. Изо рта у кошки торчали длинные клыки.

И я почувствовал…

Как кто-то невидимый подошел сзади. Ни одна веточка не треснула под мягкими шагами. Горячее дыхание растрепало мои волосы на затылке. Я скорее представил, чем на самом деле услышал грозное рычание. И не мог оглянуться.

«Молчи», – говорили глаза старого мольфара.

Я не знаю, сколько я так просидел у костра. Наверно, я потерял сознание. Когда я открыл глаза, Крум вновь был смешным дедулей, костер погас, и только трава за спиной осталась смятой, словно по ней ходил тяжелый крупный зверь.

– У тебя теперь есть свой покровитель, – сказал мольфар. – И когда придет пора тебе покинуть этот мир, ты будешь не один и не заблудишься на своем пути.

* * *

– Вот и солнце!

Я очнулся от слов шамана-дхау.

«Богиня-Мать, защити!»

– Волки, можете убить свою добычу!

Костер едва теплился. В нем еще чернела громовица. Какая стойкая – не сгорела.

«Конечно, – подумал я, – она же родилась в огне».

Вокруг костра в ожидании стояли воины. Я всматривался в их немного испуганные глаза, в которых горело желание поскорее стать взрослыми. Дхау должны были съесть первую добычу и быть принятыми в племя волков. Я увидел, что все они, даже Бевк, моложе меня, еще почти дети.

– Бевк! – скомандовал шаман. – Ты за главного. Я не должен присутствовать на ритуале.

Шаман исчез в сумерках между деревьями.

Бевк подошел ко мне и достал нож. Губы воина-дхау что-то тихо прошептали, но я не слышал этих слов. Слух заполонил звук последней ниточки, разорвавшейся с оглушительным звоном.

Я не чувствовал своих рук, но знал, что они свободны. Большой клык сам скользнул в ладонь…

Бевк умер сразу, еще до того, как упал. Я выдернул клык, моментально ставший красным, из его шеи, и бездыханное тело опустилось на землю. Они замерли на мгновение, воины-дхау. А потом их рты раскрылись в неслышном крике. Дхау попятились. На шаг. На два…

А я почувствовал горячее дыхание крупного зверя на затылке. В утренней тишине прозвучал оглушительный рев. Он всколыхнул костер, зеленая трава пошла волнами.

Я упал на колени. А через меня рыжей молнией перескочил огромный зверь. Он очутился возле перепуганных дхау и повернул ко мне голову. Из пасти зверя торчал только один клык. Второй был почти полностью сломан.

А в глазах пещерного саблезубого тигра горел вопрос.

Я кивнул…

Они умерли. Все. Поляна была заполнена мертвыми окровавленными телами. Один из дхау, может, это был Урдур, сейчас лежащий с разорванным горлом, успел выпустить стрелу, и она торчала из правого бока тигра.

– Бевк! Мой сын!.. Проклятый карп, ты его убил! – темнота леса выплюнула обезумевшего шамана.

Он выбежал и остановился у костра. Саблезубый тигр замер перед прыжком… Но прыгнуть не успел – шаман поднял руку, и что-то невидимое прижало зверя к мокрой траве. Почему-то запахло паленой шерстью. Кровавая слюна потекла из пасти тигра.

И тут я услышал смех. Это был веселый жизнерадостный смех мольфара. До боли знакомый и одновременно невозможный. Костер вспыхнул чернотой громовицы, разлетевшейся на мелкие осколки. Шаман заорал и схватился руками за обожженное лицо. Саблезубый тигр вскочил…

Поляну заполнила тишина. Костер погас.

Бока тигра вздрагивали в тяжелом дыхании. Колыхалась сломанная стрела.

«Потерпи», – сказал я и провел рукой по пушистому боку.

Пальцы нащупали древко. Я крепко ухватил, напрягся и выдернул стрелу из могучего тела. Зверь заревел, пытаясь подняться на лапы.

«Тише, тише. Лежи. Рану нужно залепить, иначе ты можешь умереть. А тебе еще нужно отвести меня туда, куда только ты знаешь дорогу».

Я насобирал сухого мха и приложил к ране.

«Ты же не отведешь меня именно сегодня, правда?» Большие черные глаза тигра молчаливо следили за мной.

«Я должен еще принести цветок. Меня ждут, понимаешь?»

Тигр тяжело поднялся, опершись на передние лапы. Едва устоял, но сделал осторожный шаг и положил свою большую голову мне на плечо.

* * *

Я понял, что стою посреди поляны. Вокруг лежали мертвые дхау. Я прижимал мох к раненому боку, в котором еще чувствовался холод стрелы. Кровь просачивалась сквозь мох и смешивалась с кровью врагов и утренней росой на мокрой траве.

Мой тайный знак – большой клык хищника – торчал из груди шамана. Я вырвал клык из мертвого дхау. Вытер сухим мхом. Вернул на свое место – привязал к руке. Потом сделал несколько шагов.

Рана в правом боку отдавала болью при каждом движении.

Солнечные лучи заполнили лес теплотой и спокойствием. Окрасили склоны далекой горы Горячкамень в ярко-зеленые цвета. И мне показалось, что там, среди зеленого пространства, я увидел маленькие белые точки цветущих серебряных зориц.

Я должен дойти. И дойду. Потому что карпы вообще очень упрямые.

А упрямые всегда возвращаются.