Текст книги "Рунные витражи"

Несмотря на очень раннее утро, на аэродроме собралась не только экзаменационная комиссия, но и много посторонней публики. Именно для неё председательствовавший в комиссии Фёдор Модестович и объяснял правила:

– Пилот должен поднять аэроплан на высоту не менее пятидесяти метров и описать пять восьмёрок вокруг двух укреплённых на поле флагов. Пилот также должен совершить атгерисаж, то есть планирующий спуск в намеченный на земле круг диаметром пятьдесят метров.

На следующий день газетчики написали: «Лидия Михайловна Андреева без тени страха села на место пилота. Храбрая авиатрисса легко подняла аэроплан в воздух и уверенно описала не положенные пять, а целых восемь восьмёрок. После госпожа Андреева также сделала весьма точный спуск. На земле её восторженно приветствовала публика. Председатель комиссии торжественно вручил госпоже Андреевой диплом пилота-авиатора за номером тридцать один. Таким образом, уже тридцать первый пилот получил диплом в Российской империи, и пилот этот – женщина».

Узнавший о самовольстве дочери из газет, папенька не успел её даже отчитать, потому что Аидочка сразила его новостью о том, что собирается замуж за неизвестного ему инженера-авиатора Соловьёва. Имевший на замужество дочери вполне определённые виды, рассерженный генерал не пожелал даже знакомиться с женихом и в сердцах заявил, что ежели дочь собирается замуж без его благословения, то может не рассчитывать в дальнейшем на его помощь.

Будучи дочерью своего отца, то есть такой же гордой и упрямой, Аидочка немедленно заявила, что в отцовской помощи не нуждается и что они с Сергеем прекрасно проживут сами.

Свадьбу сыграли прямо в аэроклубе. Жених был в парадной офицерской форме инженерных войск, а невеста – в кожаной куртке и лётном шлеме, украшенном поднятыми наверх очками. После торжественной церемонии молодожёны совершили полёт на украшенном лентами и цветами «Фармане-4», совсем недавно собранном в мастерской Товарищества Воздухоплавания.

Позже, рассматривая свадебные фотографии, на которых она стояла рядом с Серёжей на фоне аэроплана, Лидочка не могла не признать, что в лётном облачении и со счастливой улыбкой на лице она выглядела такой красавицей, какой никогда не чувствовала себя в нарядных платьях и широкополых шляпах.

* * *

Диплом пилота открывал перед Лидочкой две дороги – в инструкторы лётной школы или в лётный цирк. Школа по-прежнему едва сводила концы с концами. Зато авиация была новинкой, и люди охотно платили деньги, чтобы поглазеть на чудеса современной техники. И лишённая помощи отца Лидочка, теперь уже не Андреева, а Соловьёва, вместе с мужем и несколькими другими авиаторами стала гастролировать по городам Российской империи.

Однако как ни успешны были представления, разбогатеть на них – или хотя бы обеспечить приличную жизнь они не могли. А всё потому, что от сильных порывов ветра аэропланы нередко переворачивались и падали. Взамен разбитых машин нужно было покупать новые, и на это уходили едва ли не все заработанные в шоу деньги. Авиация была спортом не только опасным, но ещё и дорогим.

Летом одиннадцатого года группа авиаторов затеяла дерзкое по своей отважности мероприятие – первый перелёт на аэропланах из Санкт-Петербурга в Москву. Состязание привлекло азартных богатых зрителей, и благодаря их вложениям победителя ожидал солидный приз. Сергей решил непременно участвовать в гонке и предложил жене роль пассажира.

Разумеется, Лида согласилась не раздумывая. Да, она не поведёт аэроплан, но она будет важной, незаменимой участницей полёта! Она, по сути, станет вторым пилотом и навигатором; это она будет смотреть на землю, на железные дороги и посёлки, определяя маршрут следования, она будет выравнивать машину при порывах ветра весом своего тела. А если Сергей устанет, она всегда может подменить его за штурвалом. Вдвоём они непременно выиграют гонку!

Солнечным июльским днём с аэродрома в Гатчине взлетело более двадцати аэропланов. Был среди них и экипаж супругов Соловьёвых. Однако всего через полчаса после старта у машины, на которой летели Сергей с Лидой, отказал двигатель. Авиаторы вернулись на аэродром и принялись узнавать, где можно найти двигатель взамен сгоревшего. Он нашёлся у одного из пилотов авиашколы, но тот потребовал, чтобы Сергей взял его с собой пассажиром.

Разъярённая, раздосадованная Лида осталась на земле.

На следующий день она узнала, что аэроплан, на котором летел её муж, потерпел страшную аварию, рухнув в лес. Второй пилот погиб, а её муж получил тяжёлые ранения.

Несколько дней спустя, сидя в госпитале возле кровати мужа, Лида прочитала свежую газету, из которой узнала, что из двадцати с лишним аэропланов, участвовавших в гонках, до Москвы добрался только один.

Сергей выздоровел за считаные недели; сломанные кости срослись, синяки сошли. Но Лида вскоре поняла, что куда более серьёзные раны остались у мужа в душе. И они не затянулись.

Сергей стал бояться летать.

* * *

– Военное ведомство предлагает мне работу, – заявил Сергей вскоре после выписки из больницы. – Они хотят попробовать построить паровые дирижабли и предлагают мне возглавить конструкторский отдел.

Лидочка вздохнула. Она только что заплатила доктору, лечившему мужа, отдав ему последние деньги из тех, что у них ещё оставались после гастролей.

Конечно, всегда можно вернуться в лётное шоу. Но Сергей бледнел от одной только мысли о том, чтобы сесть в аэроплан, и Лида это видела. Гастролировать одной?..

– Бери работу, – сказала она мужу.

– Аты? – встревоженно спросил он. – Ты сможешь? Я ведь знаю, как важно для тебя летать.

Лидочка, сама только что с тоской думавшая о том, что придётся расстаться с полётами, немедленно преисполнилась благодарностью к Серёже. Не зря она так его любила – никто не понимал её так, как муж.

– Я что-нибудь придумаю, – заверила его Лида.

* * *

Когда в самом начале двенадцатого года в Петербург прибыли аэрогастроли, в которых принимал участие легендарный пилот Евгений Энберт, Лида немедленно купила билет и, отсчитывая оставшиеся до шоу дни, с бьющимся сердцем гнала от себя странное ощущение, будто в её жизни грядут большие перемены.

А перемен она заждалась. Вот уже несколько месяцев девушка не могла найти себя в этой новой, оседлой жизни. Лётная школа, где Лида получила диплом, взяла её инструктором, но после увлекательных полётов, которые девушка демонстрировала на публике, обычные восьмёрки над полем и инструктаж учеников казались невыносимо скучными.

Муж пропадал на работе до поздней ночи. Возвращаясь домой, он рассказывал Лиде о грандиозных замыслах военного ведомства, описывал новые модели боевых пародирижаблей, оснащённых несколькими десятками турельных пулемётов, и даже показывал чертежи гигантских осадных дирижаблей, предназначенных для атаки целых городов.

Лидочка слушала мужа и пыталась заставить себя увлечься его рассказами. Но не могла. Ей были больше интересны статьи в журнале «Воздухоплавание» о создании двухмоторных самолётов, о первых успешных опытах французов по созданию летающих лодок – гидропланов, и о предлагаемой талантливым инженером Юрьевым системе управления чудными летательными аппаратами – вертолётами.

И тут наконец-то – аэрогастроли! С самим Евгением Энбертом!

Шоу проводили на ипподроме. Стоя в толпе восторженных зрителей, Лида заворожённо наблюдала за тем, как знаменитый пилот выделывал в воздухе совершенно невозможные, никогда прежде не виденные ею фигуры пилотажа – перевороты через крыло, падения на хвост, крутые виражи и, конечно, знаменитую мёртвую петлю, которую в мире рисковали делать лишь единицы.

Едва закончились выступления, Лида пробилась к легендарному пилоту и, обмирая от собственной отваги, попросила его взять её с собою в следующий показательный полёт. Она очень хотела посмотреть, как он выполняет свои уникальные фигуры пилотажа… А потом испробовать их самой.

Девушка твердила себе, что готова к снисходительной усмешке и отказу. Однако в глубине души всё равно отчаянно верила, что такой выдающийся спортсмен-авиатор, как Энберт, никак не может оказаться человеком, не способным разглядеть в другом ту же безнадёжную болезнь авиацией, которой болен он сам. Даже если этот человек – всего лишь невысокая девушка в шляпе, делающей её похожей на табуретку.

И Энберт разглядел. Более того, сразил её в самое сердце, сказав:

– Госпожа Соловьёва, я слышал самые восторженные отзывы о ваших воздушных выступлениях.

И взял её на борт.

Мёртвая петля оказалась самым захватывающим ощущением в жизни Лиды.

Когда Энберт посадил аэроплан, от восторга Лида едва дышала. Покосившись на свою пассажирку, Энберт прекрасно понял, что дух у неё перехватило вовсе не от испуга, и заметил:

– Вы просто рождены для этого спорта, госпожа Соловьёва. Вам обязательно надо летать.

И этими словами окончательно покорил её сердце.

На следующий день Лида забралась в самый новый аэроплан, что нашёлся в лётной школе, и подняла его в воздух с твёрдым намерением научиться тем же фигурам пилотажа, что и Евгений Энберт.

Через неделю она уже делала перевороты через крыло, через две ей поддались падения на хвост, а через три она впервые рискнула сделать петлю.

Вернувшись тем вечером домой, Лида дождалась мужа и сказала:

– Я не могу не летать, Серёжа… Отпустишь меня?

Сергей лишь стиснул зубы. Проклятая гонка из Петербурга в Москву – именно с неё всё и началось, именно после той катастрофы их с Лидой пути стали невозвратно расходиться в разные стороны, разводить их всё дальше друг от друга.

Любила ли Лида когда-то его самого – или же она любила только его страсть к полётам? И сейчас, когда этой страсти в нём не осталось, любить ей больше нечего?

– Я буду обязательно приезжать между гастролями, обещаю, – говорила Лида, пытаясь заполнить возникшую тишину.

Говорила – и понимала: её не получится заполнить никакими словами.

* * *

Следующие два года Лида путешествовала с авиашоу по Европе.

Слава о русской авиатриссе опережала гастроли. Стоило только Лиде прибыть в новый город, как девушку окружали поклонники, жаждущие увидеть её своими глазами. Они наперебой говорили Лиде, как восхищаются её храбростью и мастерством, они сыпали галантными комплиментами и выражали своё почтение. Девушка с удовольствием принимала их знаки внимания – но и не более того.

Держа обещание, Лида регулярно приезжала в Петербург навещать мужа.

Сергей держался с ней тепло, ни в чём её не упрекал, но в глубине души Лиду мучили угрызения совести. Желая убежать от преследующего её чувства вины, девушка стала приезжать в Петербург всё реже и оставаться там всё меньше.

И дело было не в одном только чувстве вины. Лида уезжала ещё и потому, что теперь её место было совсем не здесь, в четырёх меблированных комнатах на Адмиралтейском проспекте. Не здесь она ощущала полноту жизни, не здесь испытывала счастье.

* * *

На одном из выступлений в Брюсселе, после того, как Лида в завершение своей программы блистательно исполнила мёртвую петлю, внезапно поднялся сильный ветер и едва не перевернул лёгкий аэроплан авиатриссы. А когда Лида всё-таки сумела выправить машину, ураганные порывы ещё долго не позволяли ей приземлиться. Но в конце концов девушка вышла победительницей в поединке со стихией и благополучно посадила аэроплан.

На званом приёме в честь авиаторов-гастролёров Лида была главной героиней и принимала бурные изъявления восторга, когда в окружившей её нарядной толпе вдруг появился Евгений Энберт. Оказывается, он был в числе зрителей и наблюдал за ней сегодня.

Евгений почтительно поцеловал Лиде руку и заявил:

– Я в полном восторге от вашего солитюдного полёта, госпожа авиатрисса. И от вашего беспримерного мужества и хладнокровия. Надеюсь, вы не сочтёте за дерзость, если я попрошу у вас какой-нибудь сувенир на память.

Онемевшая от восторга Лида с отчаянием поняла, что именно сегодня, как назло, она не надела к своему вечернему наряду перчаток, и носового платка у неё тоже не было. Подвеска? Но её подарил муж на годовщину свадьбы. А серьги – подарок отца на выпуск из института благородных девиц.

– Возьмите это, – наконец предложила Лида, стянув наброшенный на плечи белый газовый шарф.

– Благодарю, – раскланялся Евгений Энберт, принимая подарок. – Он будет моим талисманом на удачу.

А Лида во все глаза смотрела на своего кумира и чувствовала, как от счастья заходится сердце.

* * *

Несколько недель спустя в Барселоне Лида встретила неожиданный приём. После окончания выступления около её аэроплана появился высокий, щеголеватый черноволосый мужчина и без малейшей приязни заявил:

– Вы неплохо летаете, сеньора Соловьёва, но… nada! Ничего! Ничего выдающегося, чтобы называть вас лучшей авиатриссой. Любой авиатор может сделать то же самое, а восхищение публики вызывает лишь тот факт, что вы – женщина.

Растерявшаяся от неожиданности Лида промолчала. А черноглазый испанец продолжил:

– Предлагаю concurso. Состязание. Полёт в высоту.

– Зачем мне это, сеньор…

– Гутьерес, – высокомерно ответил испанец.

– Зачем мне это состязание, сеньор Гутьерес?

– Разве вы не хотите доказать, что вы достойны титула лучшей авиатриссы?

– А кому мне это доказывать? – улыбнулась Лида, уловив в голосе испанца некоторую ревность. – Публике? Они и так меня любят. Вам? Извините, но я вас не знаю, и потому мне не настолько важно ваше мнение, чтобы что-то вам доказывать.

– А как насчёт того, чтобы доказать это самой себе?

Положа руку на сердце, Лида прекрасно отдавала себе отчёт, что и впрямь всего лишь хорошо выполняла фигуры, которые были под силу любому умелому пилоту, в то время как такие авиаторы, как её кумир Евгений Энберт, постоянно испытывали пределы возможностей аэропланов, покоряя всё новые и новые вершины. Именно их можно было называть лучшими.

Однако отвечать испанцу Лида не стала, только пожала плечами.

– Что ж, как пожелаете, – бросил разочарованный испанец и отвернулся. – Не понимаю, чем в вас так восторгается сеньор Энберт, – пробормотал он, уходя.

Энберт?

– Погодите! – немедленно окликнула его девушка. Черноглазый испанец обернулся и, увидев выражение Лидиного лица, ослепительно улыбнулся.

Состязание назначили на следующее же утро.

Разогнав лёгкие аэропланы, Лида на хорошо знакомом ей «Фармане» и сеньор Гутьерес на английском «Викерсе» поднялись в воздух, оставив на земле наблюдать за их соревнованием целую толпу.

Девушка не в первый раз взлетала на значительную высоту. Но сейчас, решительно рассекая лёгкие облака и практически вертикально уходя в небо, Лида поняла, что ей становится не по себе. У «Фармана» не было кабины пилота; холодный ветер, не встречая препятствия, всё сильнее бил в лицо, воздуха для дыхания не хватало.

«Ни за что не поверну, – упрямо пообещала себе Лида, хотя перед глазами уже плавали цветные круги, а в ушах пульсировала боль. Что-то тёплое потекло из носа, но она продолжала тянуть штурвал на себя, уходя всё выше и выше в небо. – Ни за что не поверну первой».

Она даже не заметила, когда пропал аэроплан испанца. А когда, наконец, поняла, то прежде заложила вираж – хотела убедиться, что противник и впрямь сдался. И только увидев под собой внизу крылья «Викерса», Лида с облегчением начала снижаться. В ушах звенело, из носа текла кровь, однако всё существо девушки переполняло ликование.

Когда «Фарман» приземлился, первым к Лиде подошёл испанец.

Почти театральным жестом, в котором, однако, не было никакой насмешки, он отвесил Лиде почтительный поклон, галантно поцеловал руку и с уважением произнёс:

– Спасибо за урок, aviadora.

И протянул носовой платок, которым Лида немедленно воспользовалась, чтобы остановить кровь.

На следующий день в местных газетах появились фотографии Лиды и её соперника. Именно из них девушка узнала, что соревновавшийся с ней пилот – не кто иной, как Алессандро Матэо Фернандес Рубио Гутьерес, один из самых знаменитых авиаторов Европы, прославившийся уникальной фигурой пилотажа, которую он демонстрировал – штопор.

«Еl aviador нашёл достойного соперника», – писали испанские газеты.

* * *

Однажды, после выступления в Праге, к Лиде подошёл представительный господин в модных брюках-дудочках и плотно застёгнутом на солидном животе пиджаке, представился герром Классеном и сделал девушке совершенно неожиданное предложение – пригласил её на одну из баз fliegertruppe – военной авиации.

Как и все остальные, Лида слышала, что Германия развернула беспрецедентную по своим масштабам программу по созданию военно-воздушных сил. В её арсенале уже насчитывалось не менее двух сотен дирижаблей – Цеппелинов и Шютте-Ланц, жёстких и мягких, наземных и флотских. И вот, наконец, кайзер обратил внимание на аэропланы.

Как истинный энтузиаст авиационного спорта, Лида не могла удержаться от соблазна посмотреть на новые модели и потому с лёгкостью приняла приглашение герра Классена, хоть и недоумевала о его причинах.

Fliegertruppe оказалась всего лишь частью масштабного военного комплекса, от вида которого у девушки захватило дух. Огромная территория, окружённая колючей проволокой, вздымалась к небу десятками кирпичных фабричных труб, которые дымили густым смогом, создавая над базой плотную завесу серого тумана. Между труб тянулись приземистые заводские строения. Проезжая мимо них на блестящем чёрном «дюркоппе», Лида видела, что внутри собирались десятки самых разных машин и приспособлений: паровозов и танков, мотоциклов и бронепоездов, пулемётных станков, гаубиц, полевых мортир и зенитных пушек.

За заводскими постройками открылось огромное поле, в разных частях которого проходили учения. В одном углу муштровали солдат в противогазах, в другом – обучали пулемётчиков, в третьем учились пользоваться странными металлическими конструкциями, которые можно было носить на себе наподобие доспехов, а можно было трансформировать в небольшое укрепление вокруг себя. Наконец, в стороне ото всех несколько человек пробовали огнемёты.

А за полем по бездорожью медленно передвигались никогда прежде не виданные Лидой огромные железные машины. Вместо колёс у них были странные цепи, а вершины утыканы орудийными дулами.

– Экспериментальные боевые паровые машины, – пояснил герр Классен, перехватив удивлённый взгляд девушки.

Несколько обескураженную увиденным Лиду высадили на лётном поле, у края которого стояло шесть новых моделей «Фоккеров» и «Альбатросов». При виде их девушка вмиг забыла обо всём на свете. Она увлечённо обходила лёгкие машины, отмечая новую форму крыльев, иное расположение моторов, обтекаемые формы корпуса, и сыпала вопросами, на которые герр Классен отвечал охотно, обстоятельно и со знанием дела.

Когда же Лида удовлетворила первое любопытство, её сопровождающий, наконец, перешёл к делу.

– У нас есть около десяти совершенно новых моделей военных аэропланов. И нам необходимы самые лучшие авиаторы для того, чтобы испробовать машины в деле – испытать в самых опасных воздушных фигурах и выяснить, каких качеств не хватает этим аэропланам для того, чтобы они были быстрее и надёжнее. Не желаете ли взяться за такие испытания?

Лида, окружённая новенькими аэропланами, зачарованно оглядела крылатые силуэты. Какое изобилие! Какая роскошь! Предложить ей испытывать новые аэропланы – всё равно что предложить алкоголику дегустировать вино.

Однако было что-то в этом предложении, что Лиду беспокоило.

– Вы сказали – военные аэропланы, – нахмурилась девушка. – Что значит – военные?

– Военные – значит построенные для военных целей, – невозмутимо ответил Классен.

– Для военных целей, – тихо повторила Лида и удивлённо посмотрела на своего собеседника. – Но ведь авиация – это спорт. А аэроплан – это спортивный аппарат, не оружие.

– А мы и не ведём речь об оружии. Однако, уверен, вы понимаете, что аэропланы будут просто бесценны для военной разведки.

На противоположном конце аэродрома что-то громыхнуло и полыхнуло – это выдала залп одна из экспериментальных боевых паровых машин, и Лиду вдруг пробил озноб.

Слухи о возможной войне ходили уже давно, но увлечённая полётами девушка не особенно обращала на них внимание. Однако сейчас, оказавшись в самой сердцевине огромного механизма, ежедневно штампующего десятки и десятки приспособлений для убийства людей, она вдруг впервые осознала реальность этой возможной войны.

И ей стало страшно.

– Мне надо подумать, – тихо ответила Лида.

* * *

Посещение немецкого военного комплекса всё перевернуло в душе Лиды, заставило её впервые за очень долгое время посмотреть за пределы своей беззаботной жизни, наполненной гастролями и полётами, которую она вела последние годы.

Девушка вдруг вспомнила, что вот уже пять месяцев не видела Сергея. Что забыла, когда в последний раз писала ему письмо.

На дне саквояжа у Лиды лежала фотография, сделанная в день свадьбы. Она достала её и долго рассматривала снимок, на котором она стояла на фоне аэроплана рядом с Серёжей – счастливая невеста в кожаной куртке, лётном шлеме и очках, поднятых на лоб.

И ей вдруг отчаянно захотелось в Петербург.

Сергей встретил её приветливо. Но Лида с болью поняла, что это было скорее радушие доброго знакомого – искреннее и чуть отстранённое, а вовсе не радость от встречи родного, близкого человека.

Разлив чай и поставив на стол печенье, так, словно Лида была всего лишь гостьей в их некогда общем доме, Сергей сел напротив и принялся слушать рассказы о гастролях, о новых фигурах пилотажа, которые Лида освоила – спираль, горка, переворот, о соревновании с Гутьересом и, наконец, о предложении герра Классена.

– Если хочешь знать моё мнение – не стоит тебе за это браться, – сухо заметил он. – Война может начаться в любой момент. И я не уверен, что Россия и Германия окажутся в ней на одной стороне.

Лида задумчиво кивнула.

– Когда уезжаешь? – поинтересовался Сергей.

От безразличного тона мужа Лида вздрогнула. Что она делает? Она месяцами пропадает на гастролях, она колесит по всей Европе, не думая ни о чём, кроме собственного удовольствия. А ведь у неё есть муж, есть дом…

А есть ли?

– А если я скажу, что больше не уезжаю? – тихо спросила она. – Если скажу, что остаюсь? Ты бы хотел этого?

Сергей отвернулся, но Лида заметила, как желваки заиграли на скулах.

– Да, – резко, почти сердито ответил он. Так, словно злился на себя.

– Тогда я остаюсь.

* * *

Меньше чем через месяц Таврило Принцип убил Франца Фердинанда, а через три дня после этого Германия объявила войну Российской Империи.

Лида радовалась, что война не застала её посередине Европы, стремительно погружавшейся в хаос. Дома, в Петербурге, тоже было тревожно, в русском обществе что-то бурлило и назревало, на улицах расклеивали листовки, на углах стояли жандармы, в воздухе витали призывы, напряжение и недовольство. Но, по крайней мере, не было войны. Боевые действия происходили где-то далеко, не затрагивали Лиду и потому не казались реальными.

Приятным сюрпризом для девушки оказалась новость, что Сергей вот уже почти полгода как оставил дирижаблестроение и сейчас по заданию военного ведомства работает над новыми моделями аэропланов под названием «Русский витязь», первые экземпляры которых уже собрали на Русско-Балтийском вагонном заводе. Более того, Лиде предложили испытывать построенные машины в деле, и девушка с восторгом согласилась.

Лида была счастлива тем особым, почти позабытым счастьем, которым она жила в те времена, когда они с Сергеем только что поженились и летали, летали, летали. И пусть муж по-прежнему не мог сесть за штурвал – но теперь он опять работал с аэропланами, и это снова их сблизило, как сблизило их когда-то общее небо.

Однажды после очередного испытательного полёта Лида обнаружила, что на краю взлётного поля её поджидает отец – в нарядной генеральской форме, с изрядной сединой в волосах и резкими линиями на лбу, которых девушка за ним не помнила.

Михаил Николаевич молча смотрел на дочь, а потом крепко обнял и прошептал на ухо:

– Я тобой горжусь.

И Лида впервые за долгое время расплакалась. От счастья.

* * *

В «Русских новостях», в «Гражданине», «Новом времени» и других газетах стали появляться статьи о первых боевых пилотах, которых называли асами.

Читая описания воздушных боёв, Лида невольно сравнивала их с поединками средневековых рыцарей, только на современный манер. Как закованные в броню рыцари с копьями наперевес неслись на конях прямо друг на друга, так и пилоты, вооружённые всего лишь ручным оружием, один на один слетались на аэропланах и вступали в перестрелку.

Одним из самых известных асов, разумеется, был Евгений Энберт, успевший прославиться тем, что однажды за один боевой вылет застрелил из револьвера сразу двух вражеских пилотов, и тем, что одним из первых успешно испробовал сложный маневр создания воздушных вихрей вокруг вражеского аэроплана, в результате которых машина противника потерпела крушение.

Когда Энберт впервые провёл таран вражеского аэроплана и сбил его на землю, фотографию знаменитого аса газеты напечатали на первых полосах. Статья рассказывала о том, как у отважного пилота закончились патроны в револьвере, и тогда Энберт зашёл на вражеский аэроплан сверху и нанёс удар колёсами шасси по крылу. На снимке Лидин рыцарь и кумир стоял в лётном шлеме и поднятых на лоб очках, выражение его лица было сосредоточенным и одухотворённым, а из-под воротника кожаной куртки развевался длинный белый шарф.

Этот белый шарф немедленно поразил воображение и почитателей прославленного аса, и других пилотов. Прошло совсем немного времени, и, казалось, не осталось больше авиатора, который не обматывал бы шею длинным развевающимся шарфом перед каждым вылетом… Пусть даже никто толком не знал, зачем Энберт это делает.

Никто – кроме, пожалуй, Лиды.

* * *

Истории о подвигах военных пилотов регулярно попадали на первые полосы газет; асы стали настоящими знаменитостями, героями романтических грёз юных девушек и примерами для подражания впечатлительных юношей.

Однако военное командование по-прежнему считало, что аэропланы хороши лишь для целей разведки. Пятнадцать огромных немецких цеппелинов, несущих на себе тонны оружия, серией ударных налётов на Бельгию разбомбили несколько городов и играючи смели два дирижабля Антанты. И что могли им противопоставить лёгкие аэропланы, на которых и оружия-то не было? В лучшем случае пилот брал с собой пистолет, из которого при изрядной доле везения мог застрелить вражеского авиатора.

Всё изменилось, когда Евгений Энберт, чьё имя уже гремело по всей Европе, приделал к фюзеляжу своего аэроплана кусок остро заточенного металла, которым успешно разрезал оболочку неприятельского дирижабля. Вдохновившись его примером, один из английских асов прикрепил к хвосту своего самолёта длинный трос с грузом, которым он успешно опутал винт вражеского цеппелина, пролетев у него перед носом. Затем три французских пилота совершили налёт на железнодорожную станцию Кёльна и взорвали её, сбросив вниз взятые с собой бомбы. Наконец, во время очередного боевого налёта немецких дирижаблей, на сей раз – на приграничные территории Франции, два французских аса впервые сумели сбить цеппелин, поднявшись над ним и сбросив на наполненный водородом баллон взрывчатку.

С этого момента война в воздухе перешла на новый уровень. Дирижабли стали вылетать большей частью ночью или маскируясь над облаками и брали с собой аэропланы прикрытия. На земле начали устанавливать системы противовоздушной обороны, а конструкторы принялись ломать головы над тем, как лучше вооружить аэропланы, потому что одного только ручного оружия пилота и нескольких бомб на борту было слишком мало.

В армии Антанты спешно сформировали авиационные отряды, и вскоре, собравшись в ударные группы, лёгкие аэропланы стали совершать налёты на вражеские дирижабли, медленно, но верно выводя из строя один цеппелин за другим. А сбитые дирижабли заменить было нечем – на постройку нового уходили месяцы, которых у противника попросту не было.

И Германия в конце концов ответила тем, что вместо цеппелинов в этой воздушной борьбе решила сделать ставку на свои аэропланы. Над Европой появились десятки новых «Фоккеров», «Пфальцев», «Таубе» и «Альбатросов». В смертельных схватках в небе один на один всё чаще сходились рыцари воздуха в кожаных куртках и лётных шлемах, с очками на лице и развевающимися шарфами на шее.

Аида с увлечением читала описания подвигов асов в газетах, но о том, чтобы присоединиться к ним, даже не думала. Во-первых, женщин не брали военными пилотами. Во-вторых, Сергей расстроится. Наконец, было что-то неправильное в том, чтобы использовать аэропланы как оружие. Авиация, по глубокому убеждению Аиды, была предназначена для спорта, а не для войны.

Но однажды «Гражданин» опубликовал обращение Евгения Энберта. «К товарищам, разделяющим мою страсть к авиации» – с таких слов начиналась статья. «В этот час суровых испытаний для нашей родины, в этот час суровых испытаний для всего человечества – ибо не было ещё прежде такой войны, чтобы все воевали со всеми – я призываю своих товарищей-авиаторов не оставаться в стороне. Сейчас ваши умения нужны как никогда – своей стране и всему миру. Долг любого пилота сегодня – внести свой вклад в эту борьбу. Мои братья по воздуху, я призываю вас записываться в авиационные отряды».

Когда Сергей вернулся домой, ему хватило одного взгляда на сидящую за столом Лиду с лежащим перед нею «Гражданином», чтобы он всё понял.

Сергей тяжело опустился на стул напротив жены. Та подняла на него глаза – виноватые и в то же время исполненные решимости.

– Это не шоу, Лида. Не лётный цирк, не гастроли, не спорт. Это война, – сказал он, пытаясь предостеречь, но уже понимая, что тщетно.

– Я знаю, – тихо ответила Лида.

– Я устал всегда быть у тебя вторым, – мрачно заявил Сергей и решительно поднялся. – Устал раз за разом проигрывать аэропланам. Я не могу постоянно тебя ждать. Не могу – и не хочу.

Лида молча смотрела в спину выходящему из комнаты мужу. У неё не было таких слов, которые могли бы заставить его понять.

* * *

Поскольку Российская Империя ещё не знала ни одной военной пилотессы, Лида подала прошение лично Императору – с просьбой зачислить её в авиационный полк.

Разрешение пришло на диво быстро, и уже неделю спустя Лида в чине прапорщика отправилась на Западный фронт, налётную базу Антанты под Страсбургом.

Новое расположение встретило её продувным ветром на аэродроме и рядом новеньких аэропланов, ровно стоящих по краю поля.

– Вот ваш красавец, – любовно похлопал по крылу блестящего «Морана» командир отряда, капитан Лотье, показывая Лиде её машину.

Забыв о том, что надо отнести вещи в казарму, Лида тут же принялась обходить «Моран» кругом, рассматривая его со всех сторон.