Текст книги "Рунные витражи"

«Маленький де Лапьер – будущий посредник. Он должен слышать ложь, ощущать ароматы страха и обмана, – говорил Вирфир. – Так же, как он теперь чувствует тонкий букет пряностей, которые мы закупаем у людей».

Вирфир знал человеческий язык. Хотя говорил он странно и путано, часто лишь озвучивая свои мысли, ни к кому конкретно не обращаясь, но он смог обучить меня языку гномов. Я привязался к этому цвергу, мне даже начало казаться, что тоска о погибших родных немного затихает, когда Вирфир рядом. Мы вместе гуляли по подземному лабиринту, и я поражался размерам царства гномов. Туннели переплетались, как ходы в муравейнике, внезапно выводили в огромные залы, заставленные светящимися тусклым светом камнями, или в маленькие кузни, где жар от печей обжигал лицо, а от грохота кузнечных молотов можно было оглохнуть. Иногда мы спускались в выработанные шахты, и Вирфир учил меня ориентироваться в полной темноте, доверяя лишь своим чувствам.

Я шел во мраке и сражался во мраке, когда Вирфир заставлял меня драться на ритуальных топорах и стрелять из пистолей на звук опасности. Гном сам сражался против меня, и я, покрытый порезами, которые вечером смазывал лечебной мазью, смог задеть его лишь однажды. Мой топор оставил на груди Вирфира глубокий порез.

«Маленький де Лапьер станет хорошим посредником», – сказал тогда Вирфир, поднимая с камней отрубленный клочок своей бороды.

Цверги не любят сражаться сами. Зачем, если за тебя может драться Зверь? Я только раз видел, как дрались гномы, когда Вирфир сошелся в поединке со Скафинном. Это произошло спустя несколько лет после моего появления у гномов, тогда, когда я увидел Зверей. Я пробрался в туннель с их клетками сам, потому что Вирфир не показывал их мне и не говорил, что стало с людьми, которые провалились под землю во время казни.

Я шел мимо клеток и смотрел на их лица. В глазах людей не было узнавания. В них не было вообще ничего. Потом Вирфир мне сказал, что лучшие Звери получаются именно из людей.

«Мы пробовали волков, – пояснил он, – медведей и еще подземных многоногов, о которых посредник даже не слышал, но ни один из экспериментов не дал таких результатов, как с людьми».

Я шел и смотрел, как за стальными прутьями находились те, кто убил моих близких, и во мне не было сострадания. Не было также ни радости, ни возмущения. Я всего лишь посредник. Не мне решать, что правильно, а что нет.

А потом я угодил в ловушку, и меня утащил Скафинн. Он был лучшим мастером Зверей. Если Вирфир являлся скорее экспериментатором, предпочитавшим пробовать разные варианты, то Скафинн творил настоящие машины для убийства.

«Попался, маленький человек, – говорил он, вытаскивая меня из захлопнувшейся клетки. – Слабый Вирфир больше не защитит маленького глупого человека. Запретная область для чужаков. Таков закон».

«Я не чужак! Я посредник!»

Скафинн, хотя был ниже ростом, легко нес меня, связанного ремнями, в свое логово.

«Маленький человек больше не посредник. Теперь он станет Зверем, как и остальное отродье его проклятой породы, убившей мою жену».

Память, она подводит меня, заставляя помнить лишь обрывки того, что случилось. Я помню крик, но странный, будто это кричал не я, привязанный к столу вивисектора, а кто-то другой. Помню запах своего страха. Помню боль, когда Скафинн на протяжении нескольких суток вскрывал меня своими инструментами, вживляя холодный металл и чужие кости. В дверь стучали, я слышал, как Скафинн уходил, с кем-то разговаривал, но потом он всегда возвращался к своей работе.

Его прервал крик Вирфира. Я не помню, что кричал мой воспитатель, помню лишь ответ Скафинна: «Он больше не посредник. Он теперь Зверь. Его место в клетке».

«Тогда Скафинн завтра умрет», – плюнул в лицо моего мучителя Вирфир.

Они дрались на площади, я не видел их поединка, лишь слышал звуки боя и кидался на прутья клетки, грыз их зубами, рвал когтями, в бессильной ярости пытаясь вырваться на свободу. Топоры сталкивались со щитами, доносился звон железа и хруст дерева, а потом раздался звук, с которым топор входит в тело. Нет, Вирфир не убил Скафинна – гномы не убивают своих, он лишь искалечил старого вивисектора, разрубил ему плечо.

«Посредник пойдет с нами», – сказал Вирфир, бесстрашно входя в мою клетку.

«Молодой де Лапьер теперь Зверь», – тихо произнес я.

«Ерунда, – улыбнулся Вирфир, – трансформация не завершена. Тот, в которого мы вложили столько усилий, будет хорошим посредником. Долг де Лапьера теперь увеличен».

Гном повернулся ко мне спиной, и я едва смог унять боль в своих пальцах – Зверь рвался на свободу, и у меня было единственное желание – вцепиться когтями в спину Вирфира, который был для меня всем, а я для него – лишь удачным вложением усилий.

* * *

– Неподалеку в лесу мы видели последнюю жертву Зверя, – сказал Вирфир. – Об убитом еще никто не знает. Мы должны взять след. Но это трудно без части Зверя.

– Подойдет? – спросил я, показывая на ладони клык.

В костяной ткани были заметны вкрапления металла – такой зуб легче вырвать, чем сломать.

– Где посредник его взял?

– Стащил у бывшего вора, – улыбнулся я. – Поспешим, пока он не хватился пропажи.

Мы покинули трактир, спустившись по наружной лестнице.

– Почему искать Зверя пошел Вирфир, разве это не работа мастера Зверей? – спросил я, втайне надеясь, что Вирфир пришел, потому что хотел увидеться со мной.

Со времен последней сделки, которую я заключил полгода назад с королевским двором на поставку восточных пряностей в обмен на оружие, с Вирфиром мы больше не виделись.

– Это Зверь Вирфира, – сказал цверг.

Я замолчал. Не знаю, был ли я удивлен. Скорее, нет. Я догадывался, что Вирфир иногда творил своих Зверей, но предпочитал не засорять свой разум лишней информацией, которая может вывести из состояния равновесия. Знаю также, что приговоренные к смерти преступники иногда служили товаром между людьми и цвергами. Но я лишь посредник. Мне не дано судить.

– Вирфир добавил хитрость осьминога и ярость акулы. Вирфир сотворил хорошего Зверя, – сказал гном. – Мы пришли.

– Вирфир всегда любил море, – проговорил я, глядя на тело бедняги, у которого было разорвано горло. – Разве Вирфир не помнит, как выглядит Зверь?

– Лицо не важно. Зверь легко их меняет.

Я представил себе Зверя без облика и ужаснулся. Любой встреченный нами на пути может оказаться безжалостным убийцей.

Цверг нарисовал вокруг мертвеца алхимический круг, изобразив в северной его части знак Нордри, в южной – Судри, в восточной – Аустри, а в западной – Вестри – согласно легенде, эти цверги поддерживают небо по четырем углам земли. В центре, на тело несчастного, Вирфир положил клык Зверя. Затем гном забормотал заклинания на древнем языке. Слова были певучие и странные, я, хотя хорошо владел языком гномов, понимал лишь меньшую часть из них. Остальные звучали порождениями далеких времен, они пробуждали странные чувства, от которых я вновь испытывал боль в пальцах.

Как тогда, когда я, будучи подростком, обнаружил себя лежащим в своей постели с выпачканными чужой кровью руками.

«Посредник выходил во сне на поверхность?» – спросил я у Вирфира в тот день, с ужасом разглядывая пальцы, на которых затягивались ранки от вырвавшихся наружу, но теперь уже спрятавшихся когтей.

Прошлые приступы заканчивались исцарапанной дверью, но сейчас ее забыли запереть снаружи.

«Да, но пусть посредник не переживает – приступы скоро пройдут, исчезнут, как страшный сон. Маленький де Лапьер убил всего лишь курицу. Он видит разбросанные по полу перья?»

Мне было уже шестнадцать, но Вирфир назвал меня маленьким, чтобы отвлечь – ведь посреднику, в которого вложено столько сил, нельзя волноваться. И еще Вирфир пошел на обман. Это у него почти получилось – я даже не услышал запаха его лжи. Но зато я почувствовал, что перья пахли самим Вирфиром – он, а не я принес их сюда. Кровь на моих руках пахла человеком.

Я сделал вид, что купился на обман, а Вирфир – что не догадался о моем понимании. Больше Зверь внутри меня не вырывался на свободу.

– Вирфир, – отвлек я гнома.

Тот прервал свое заклинание.

– Что?

– Вирфир точно уверен, что это сделал не посредник?

– Да. Посредник хорошо выполняет свою работу. А теперь мы не хотим, чтобы нам мешали.

Он снова забормотал слова заклинания, от которых, казалось, зашевелились прелые листья на земле. Или это ветер превратился в вихрь вокруг нас? Закружились не только листья – в воздухе пролетали капли влаги и насекомые.

– Пора, – сказал гном и высыпал в центр круга пригоршню металлической пыли, которую достал из мешочка.

Пыль не упала на землю, не закружилась вместе с вихрем – она зависла в воздухе указывающей линией, словно стрелка объемного компаса.

– Зверь пошел туда, – махнул рукой Вирфир в сторону, откуда мы пришли. – Он в городе. Через некоторое время надо повторить поиск.

Пыль осыпалась вниз, припорошив тело бедняги.

– Нет, – медленно сказал я. – Я знаю, где Зверь. Ты говорил, что использовал для его создания части акулы и осьминога? В трактире я слышал запах моря. Мы находились возле Зверя.

Не дожидаясь команды цверга, я бросился бежать обратно. Но я всё равно опоздал.

* * *

В трактире пахло кровью. Ею были забрызганы стены и мебель, на полу она собиралась в целые лужи, свежая, еще не успевшая засохнуть. Посетители, которым не повезло оказаться в одном помещении со Зверем, были мертвы.

Я прошел через тела к лежащему возле опрокинутого стола Альберу Этье. Посредник всегда должен оставаться спокойным, но запах крови будоражил меня, заставляя вновь чувствовать боль в пальцах. На мгновение показалось, что это я их всех убил.

«Приступы скоро пройдут, исчезнут, как страшный сон».

Удар рукой с острыми изогнутыми когтями, вспарывающий живот добычи от паха до ребер… Нет, этого не было.

«Маленький де Лапьер убил всего лишь курицу».

Я перевернул Этье на спину. Зверь ударил его неожиданно, и агент «Сюрте» даже не успел вытащить свое оружие.

– Он еще жив! – вскрикнул я. Запыхавшийся Вирфир в это время показался в дверях трактира. – Спаси его!

Цверг подбежал, нагнулся.

– Пусть посредник поможет отнести его наверх.

Вместе с гномом мы затащили Этье в мой номер, положили на стол. Вирфир раскрыл свой саквояж и, как по волшебству, начал доставать оттуда всевозможные склянки и снадобья, инструменты и приспособления. Последним он раскрутил кожаный чехол-сверток, в пазах которого находились разного размера скальпели, крючки и зажимы.

– Пусть посредник подаст третий номер.

Я протянул большой скальпель, по форме напоминающий мясницкий тесак. В это время Вирфир ощупывал раны Этье. У агента была располосована грудь так, что виднелись ребра, и из страшной раны под ключицей толчками выплескивалась кровь.

– Среди мертвецов нет ее, – сказал я. – Певички Жанетт. Зверь скрывался под ее обличьем.

– Теперь второй зажим, – бросил на меня недовольный взгляд Вирфир. – И вытяжку из крови каракатицы.

Я смотрел за действиями цверга, тем, как он ловко сшивал края ран, забирался внутрь и что-то менял в организме человека. Этье застонал. Затем закричал в полный голос. Я видел не его – себя, видел, как я метался, привязанный к столу вивисектора. Боль в пальцах стала нестерпимой. Запах крови щекотал нос.

– Пусть посредник подаст эфир из эхинацеи и мандрагоры.

Я подал пузырек, в котором клубился белый туман. Вирфир поднес его к носу пациента. Этье вдохнул и затих, на его лице вдруг появилась улыбка.

– А теперь зажим номер пять и десятый скальпель. Вирфир воткнул инструмент прямо в рану под ключицей, и Этье снова закричал.

– Пусть теперь посредник держит человека.

Я держал. Операция закончилась, когда первые лучи утреннего солнца заглянули сквозь щель в задернутых шторах.

– Пить, – сказал Этье, не открывая глаз. – Дайте вина.

Я вопросительно посмотрел на Вирфира, тот махнул рукой. Тогда я протянул Этье бутылку – меня передернуло от красного цвета шато – и смотрел, как тот пьет большими глотками. Было слышно, как на первом этаже жужжат мухи, вылетевшие на утреннее пиршество.

– Надо уходить, – сказал Вирфир.

Он закутался в черный плащ, накинул на голову капюшон, полностью скрыв лицо в тени. Вопреки молве, цверги не превращаются в камень с рассветом, но солнечные лучи оставляют на их коже глубокие ожоги.

– Ты теперь выследишь Зверя? – спросил у меня цверг.

– Я знаю, куда он пошел. Мне даже не понадобится его запах.

– Убейте его, – сказал Этье, поднимаясь на ноги.

Он застонал, пошатнулся и схватился за стол, чтобы не упасть.

До моря было около ста миль, и мы преследовали Зверя несколько дней, все еще надеясь перехватить его по пути. Но находили лишь трупы. Зверь убивал просто так, только потому, что был взращен для этого, как я для работы посредника. Без друзей, привязанности и чувств, лишь возвращая свой долг создателям, так, как он сам его понимал.

Утро пятого дня погони мы встретили в прибрежной гостинице, где горничная оплакивала мертвого конюха.

Вирфир с самого утра проверил свой однозарядный кремневый пистоль с широким дулом, куда он набил картечи. Оружие было старым, гном показывал его мне, когда я был еще ребенком. Ритуальный топор висел под плащом на спине цверга.

– Посредник вернул свой долг, – сказал Вирфир, глядя из окна на море.

Сегодня штормило. Большие волны с грохотом разбивались о скалистый берег. Кругом пахло морем, и я не чувствовал, куда направился Зверь.

– Посредник может больше не беспокоиться, даже если Вирфира не станет.

– Откуда такой настрой? – спросил я. – Мы убьем Зверя и вернемся назад вместе. Я всегда хотел спросить у Вирфира – почему он выбрал именно меня для работы посредника? Пожалел? Или были еще какие-то чувства? Тогда под землю попало много людей.

– Молодой Лапьер хорошо подходил для работы. Хороший, гибкий материал. Пойдем.

Гном, не оглядываясь, пошел к выходу. Он вышел из гостиницы и направился к самому берегу, где остановился, глядя на волны.

– Зверь где-то здесь, прячется среди скал. Как должно чувствовать себя создание, стоящее на пороге дома, но не имеющее возможности вернуться? Посредник пойдет направо, Вирфир – налево.

– Нет!

– Пусть посредник зовет, если увидит врага.

Вирфир пошел по берегу, сжимая пистоль, и брызги пены долетали до его ботфорт. Я пожал плечами и зашагал в другую сторону. Спустя несколько минут я услышал выстрел.

Когда я оглянулся, то увидел две фигуры – человека и гнома. Человек пошатнулся, но устоял на ногах и взмахнул рукой с длинными когтями. Пистоль выпал из руки цверга, и сам гном повалился следом за оружием на землю. Я побежал к ним. Кончики пальцев взорвались болью, когти вырвались на свободу. Зубы удлинялись, превращаясь в клыки. Я бежал, и утро вокруг меня становилось темнотой подземелья. Я слышал забытые слова, долетавшие до моего слуха из прошлого.

«Преступник стоил дорого. Зачем Вирфир заплатил такую сумму?»

«Посредник созревает. Зверь должен вырваться на свободу, испить крови, иначе он не позволит жить мальчишке».

Удар снизу вверх, располосовывающий живот человека от паха до ребер. Ужас в глазах моей жертвы.

– Остановись, Зверь! – сказала Жанетт.

Она улыбалась оскаленной пастью. С когтей на ее руках стекала кровь и капала на тело Вирфира.

– Зачем ты хочешь меня убить?

Ее зубы втягивались, превращая звериный оскал в обычную человеческую улыбку.

– Ты убиваешь людей. Ты убил Вирфира, – сказал я.

– Все мы делаем лишь то, для чего обучены. Мы с тобой Звери, и мы не можем изменить свою судьбу. Кто для тебя Вирфир? Лишь хозяин, а мы – его инструменты.

– Он мой друг!

– Гномы не способны дружить. У них нет чувств, – улыбнулся Зверь. – Мне тоскливо одному в незнакомом краю. И нельзя мне вернуться домой, – он обернулся и посмотрел на море. – Ты помнишь себя, когда еще был человеком?

– Яи сейчас человек!

– Я помню совсем немного, – продолжил Зверь, словно не слыша моих слов. – Дом. Огонь в очаге.

Издали раздался выстрел, и плечо Зверя взорвалось кровавыми осколками. Зверь пошатнулся, схватился за рану, повернулся ко мне, и я ударил его снизу вверх, вспарывая живот и разрывая внутренности, убивая наверняка, чтобы тварь уже не поднялась никогда. Зверь упал в море, окрасив прибрежную пену своей кровью.

Я стоял над мертвым Вирфиром. Гном знал, где скрывался Зверь. Знал, но отослал меня и пошел на бой сам. Зачем? Пожалел своего посредника? Я просто стоял и смотрел, ведь посредники не показывают своих чувств. Во всяком случае, на виду у других.

Спустя минуту подошел Этье. Поднял свой пистоль и еще дважды выстрелил в плавающее у берега тело Зверя.

– Он уже мертв, – сказал я.

Мои клыки медленно втягивались обратно, когти исчезали в пальцах, оставляя после себя кровоточащие ранки.

– На всякий случай, – улыбнулся Этье, но его глаза оставались серьезными. – Как говорится, не повредит.

– Ты ведь нарочно подбросил мне клык, чтобы мы вывели тебя на Зверя?

Этье не ответил.

– Хороший выстрел, – сказал я. – Спасибо, что не обознался.

– Не за что, – поморщился Этье, схватившись за старую рану. – Твой гном хорошо меня обкорнал. Он спас и тебя, посредник. Зверь поджидал в засаде и убил первого, кто подошел.

– Я знаю. Вирфир был моим другом.

Я поднял тело цверга, и мы вместе с Альбером Этье пошли в гостиницу.

♀ Гхмук!

– Ну, ко-отик, ну, посмотри, какой он симпати-ичный. Ну, давай ку-упим!

Нарядная молодая женщина капризно надувала губки и теребила за ушком низкорослого мужчину с важной осанкой и солидным брюшком. «Котик» косил глазами в декольте юной супруги и обречённо вздыхал:

– Ну, Дульсинея, ну, лапочка моя, ну зачем он тебе? У нас ведь в доме и так полно слуг и големов, куда нам ещё один?

– Да, но этот же совсем другой! Самая новая модель, такого ещё ни у кого нет!

– Кхм, это как бы не совсем так, – смущённо, но решительно вмешался стоявший в двух шагах мастер Тельман. – У меня пока всего два экземпляра, но первый уже купили.

– Кто? – требовательно осведомилась супруга; капризные и игривые нотки в голосе исчезли без следа.

– Обер-градомейстер. Кстати, тоже по просьбе жены.

– Ко-отик! – возмущённо обернулась к супругу женщина. – Раз у этой стервы ободранной такой есть, то я тем более его хочу!

«Котик» метнул укоризненный взгляд на мастера Тельмана и обошёл последний оставшийся экземпляр вокруг. Сзади и не отличишь от человека. А вот спереди разница уже заметнее – безволосая голова, на лице ни бровей, ни намёка на щетину, зато тёмно-жёлтые глаза обрамлены густыми ресницами.

– И что же, это тоже голем? – с сомнением спросил «котик».

– Да. То есть – нет. Ну, не совсем, – мастер смешался, прокашлялся и взял себя в руки. – Понимаете, Елисей Матвеич, обычные големы – глиняные, а это – биоголем, он совершенно органистический.

– Органистический? Это как? Как то твоё чудовище, что ты в прошлом году на выставке показал? Ну, то, которое ты из разных органов сшил?

– Пеблин – не чудовище, – с достоинством ответил големщик. – Пеблин – он просто первый эксперимент оживления органистических существ. А этих я не из органов собирал, этих я сразу, так сказать, целиком выращивал. В специально придуманной мной органистической купели. И вы только посмотрите, какие красавцы получились! – с законной гордостью закончил мастер.

Елисей Матвеич внимательно осмотрел неподвижно стоявшего лысого желтоглазого мужчину и вынужден был согласиться, что по сравнению со сшитым из разных органов Пеблином биоголем просто красавец. Впрочем, на фоне Пеблина красавцем был даже он сам. А эта новая модель неплоха и безо всякого сравнения.

– И как же этот твой биоголем называется?

– Гомункулус, – торжественно представил творение мастер Тельман.

– Ой, ко-отик, послушай, как звучит красиво! По-иностранному и так учёно! – восторженно захлопала в ладоши юная супруга.

– Учёно? – удивился «котик».

– Ну, конечно, учёно. Вспомни, сколько есть самых разных умных слов, которые тоже заканчиваются на «лус». Гладио-лус. Наути-лус. Э-э… хмм… Фал-лус, – юная супруга зарумянилась, метнула взгляд на очень определённую часть тела биоголема и закончила: – Гомунку-лус.

– И что он умеет? – вздохнул Елисей Матвеич.

– Он будет уметь всё, чему вы его научите.

– То есть?

– Он будет учиться всему, что ему покажут и расскажут. Если обычные големы после обжига уже ничему новому не научатся, кроме того, что чтецы начитали им, пока они ещё были сырой глиной, то гомункулус будет постоянно развиваться, – объяснил мастер.

– И как ты его будешь использовать? – обратился Елисей Матвеич к юной супруге.

– О, я уверена, что найду ему применение, – ответила она, голодным взглядом рассматривая гомункулуса. Потом спохватилась, надула губки и ласково почесала супруга за ухом: – Ну, ко-отик, ну, купи-и!

«Котик» вздохнул и отцепил от пояса кошель с монетами, признавая своё поражение.

* * *

Пятая общегородская выставка-продажа големов обернулась для мастера Тельмана полным триумфом.

– Ты их видел, Пеблин? – довольно спрашивал он существо, разбиравшее выставочный киоск. – Ты видел, как они все перекосились, когда увидели моих красавцев? «Мастер Тельман уже не тот, его големы никому не интересны, он отстал от прогресса»… А вот вам всем!

– Гхмук, – согласно ухало в ответ помогавшее ему существо. Существо было страшноватым – подволакивало одну ногу, сильно сутулилось и передвигалось приставным шагом. Редкие волосы почти не прикрывали шрамы на шишковатом черепе, лицо пересекали неровные рубцы, левый глаз время от времени нервически подёргивался.

– Обоих сразу же купили – и кто! Обер-градомейстер и первый статс-деньгарий! – радовался мастер. – К ним в гости будут приходить самые важные чины города, видеть моих гомункулусов и спрашивать: «А где это вы их приобрели?» А потом пойдут ко мне!

– Гхмук! – радостно ухал Пеблин в ответ, расплываясь в счастливой улыбке, которая жутенько смотрелась на его раскроенном лице.

Мастер Тельман довольно потирал руки. Когда-то давно он был не просто самым талантливым – он был первым големщиком. Это он обжёг и оживил самого первого глиняного человека, который умел носить тяжести и рубить дрова. Это он первым стал использовать чтецов для того, чтобы закладывать в големов навыки и знания. И даже покрывать големов розовой глазурью и цветочной росписью, чтобы их охотнее покупали домохозяйки, тоже придумал он.

Долгое время мастер Тельман оставался единственным големщиком города. Как только стало понятно, что голем может делать любую физическую работу, и делать её лучше человека, потому что он не жалуется, не болеет и никогда не устаёт, заказы потекли в мастерскую рекой.

Мастер Тельман нанял себе две дюжины помощников и подмастерьев и какое-то время процветал. Однако, к сожалению, он ничего не знал ни про хватенты, ни про ремесленную тайну. Он не догадался обратиться за хватентом на методику производства големов, чтобы сохранить право на их создание только за собой. А когда один из его подмастерьев, вызнав всё о том, как изготовляются глиняные люди, продал эти сведения каким-то ушлым дельцам, мастер не догадался немедленно пожаловаться страже на нарушение ремесленной тайны.

Так и вышло, что уже через какие-то полгода в городе открылось ещё с дюжину големных мастерских. Сначала они делали самых обычных големов и не представляли для мастера Тельмана серьёзной угрозы. На стороне големщика было известное имя, и покупатели по-прежнему предпочитали его продукцию.

Но конкуренты не стояли на месте. Уже на второй общегородской выставке-продаже големов мастера из «Ефим и Ша(йка)» представили первых специализированных големов. У мастера Тельмана големы были широкого профиля, потому как сидевшие над жидкой глиной чтецы читали одну и ту же общую инструкцию. А у «Ефим и Ша» чтецы читали разные талмуды: над одной жидкой глиной – про строительство мостов, над другой – про укладку дорог, над третьей – про горные работы. Расчёт оправдался – если имелся голем, специализированный на нужной клиентам работе, то они предпочитали брать такого.

На третьей выставке новая мастерская «Я голем» показала первых людеподобных големов, вылепленных по пропорциям настоящего человека. Домохозяйки тут же забыли про тельмановские товары в розовой глазури и бросились покупать себе людеподобную модель.

Наконец, на прошлой, четвёртой выставке произошёл окончательный крах мастера Тельмана. Поняв, что проигрывает конкурентам, он попытался создать принципиально новую модель голема – органистическую. Из разных органов сшил человека и сумел его оживить. Окрылённый успехом, он представил своё создание на выставке, но покупатели не разглядели за неприглядной внешностью жутковатого создания ни его потенциала, ни доброты. Мастер Тельман вздохнул, признавая, что первый блин вышел комом, и оставил его себе, так и окрестив – Пе-блин. А потом мрачно наблюдал за успехом новоявленной големщицы Соньки, которая презентовала на выставке голема-собаку. Никому ещё не приходило в голову создавать глиняных домашних животных, и мастер Тельман даже снисходительно фыркнул – пользы от такого голема никакой. Но спрос на Сонькину собаку оказался сумасшедшим – многие родители тут же захотели купить живую глиняную зверушку своим детям.

Из года в год дела мастера Тельмана шли всё хуже и хуже. В его лавке больше не толпились покупатели, его мастерская частенько простаивала без дела. Его големы считались скучными и устаревшими и теперь, когда на рынке появлялось столько новых моделей, не вызывали никакого интереса.

Но сегодня – сегодня мастер Тельман доказал всем, что его рано ещё списывать со счетов. Его гомункулусы произвели полный фурор, и у него уже дюжина заказов. И то ли ещё будет!

Только надо завтра же оформить на гомункулусов хватент.

* * *

– Гришка! Плишка! – радостно воскликнул мастер Тельман при виде двух пятилетних сорванцов, ворвавшихся в его мастерскую.

– Деда Тельман! – закричали хулиганы, повиснув на дедушке. – А где Гхмук?

– Сколько вам говорить – Пеблин его зовут, Пеблин, – с улыбкой поправил их мастер.

Как всегда, при звуке своего имени появился Пеблин. Увидев близнецов, расплылся в своей жутковатой счастливой улыбке, а мальчишки завизжали от восторга и запрыгнули на скособоченное существо. Пеблин неловко обхватил их разномастными руками и проухал:

– Гхмук! Гхмук!

Мастер тем временем повернулся к зашедшему в мастерскую сыну.

– Слышал, дела у тебя опять в гору идут? – с улыбкой спросил Корней. Решивший не идти по стопам отца, сын заделался врачом и преуспел настолько, что несколько лет назад даже купил для своей семьи отдельный дом. Но в гости наведывался регулярно и нередко оставлял своих близнецов ночевать у дедушки – мальчишки обожали проводить время в големной мастерской.

– В гору, – довольно подтвердил мастер. – Заказов не счесть, вот даже думаю пятую органистическую купель ставить.

– Пап, а покажи мне их! Ходят слухи, что они прямо как люди.

– Ну, пойдём, сам посмотришь, – предложил мастер и повёл сына на кухню. Там, дожидаясь своих покупателей, за столом сидело четверо желтоглазых гомункулусов. При виде Тельмана с сыном они как один хором сказали:

– Здравствуйте, уважаемые.

– Ого, – Корней остановился, поражённый. – Они и говорить умеют!

– Они учатся всему, что видят и слышат, – гордо сказал големщик. – Вот, пока дожидаются своих покупателей, я их немного подучил вежливости.

Сын нахмурился.

– Учатся всему, что видят и слышат? Это ведь опасно!

– А что в этом опасного?

– Ну, вот представь, что они слышат только ругательства. Или смотрят, как кто-то кого-то бьёт. Чему они научатся?

– Да кто же их станет такому учить? – ответил мастер Тельман, но в его голосе не слышалось убеждённости.

– Да хозяева и станут. Вот эти четверо – они для кого?

– Один для штатс-советника Крюева, другой для ростовщика Воронина, а двое – Большому Панкрату.

– Один знатный шпион, один жадный хапуга и один важный преступник, такой важный, что его в тюрьму посадить боятся, – сын покачал головой. – И чему, как ты думаешь, они научат своих гомункулусов? Один – подслушивать и вынюхивать, второй – обирать людей и выбивать долги, а третий – убивать.

Мастер Тельман растерянно молчал.

– Вот попомни моё слово, – продолжил Корней, – сначала хозяева их плохому научат, потом гомункулусы натворят делов, а виноват в итоге окажешься ты.

* * *

«Котик» вернулся в мастерскую Тельмана уже буквально через неделю, таща за собой гомункулуса.

– Это что за безобразие такое ты мне продал? – раскричался статс-деньгарий.

– А что случилось, ваше превосходительство?

– Высокопревосходительство, – строго поправил Елисей Матвеич и подтолкнул гомункулуса к големщику. – Ну-ка, Моня, поздоровайся с создателем!

Гомункулус скривил губы в двусмысленной улыбке и сказал:

– Вот мы и опять встретились, мой тигрище!

– Ну, и как ты это объяснишь? – обвиняюще наставил на мастера свой толстый палец Елисей Матвеич. – Я его после покупки, считай, и не видел, а тут столкнулся с ним на днях в доме, а он только так и разговаривает. Что это такое, я тебя спрашиваю?

Мастер Тельман немедленно взмок.

– Понимаете, ваше высокопревосходительство, гомункулусы учатся тому, что наблюдают в своём окружении. Значит, он регулярно слышит что-то… такое…

– Хочешь сказать, он подслушивает, как служанки со слугами путаются?

Гомункулус Моня тем временем оценивающе провёл рукой по низкому, широкому прилавку и выдал:

– Тут мы ещё не пробовали!

Мастер Тельман замялся – говорить правду было страшновато.

А гомункулуса несло:

– Твой ко-отик может поцарапать коготками и поурчать в ушко!

Елисей Матвеич налился свекольным цветом и, задыхаясь, прошептал:

– Так это же Дульсинея моя всегда мне так говорит, когда мы с ней…

Мастер Тельман в ужасе прикрыл глаза, ожидая взрыва.

– Ах ты, гомункулина похотливая, ты что же творишь! – закричал Елисей Матвеич, замахиваясь на Моню. – Да я ж тебя!

– Ваше высокопревосходительство, – не выдержал мастер Тельман, – обвинять гомункулуса нет смысла, он же не сам, он же только повторяет то, чему его научили.

– Выходит, это Дуська его научила… – статс-деньгарий как-то сразу сник и надолго замолчал.

Мастер Тельман ожидал, что Елисей Матвеич прикажет избавиться от гомункулуса или лишить его определённого органа, думал, что потребует забрать обратно и деньги вернуть. Он никак не ожидал, что Елисей Матвеич окинет Моню пристальным, оценивающим взглядом и спросит големщика:

– А бабу такую для меня смастерить сможешь?

* * *

Генерал-аншеф Собольков приобрёл у мастера Тельмана двоих гомункулусов ещё в первые дни после выставки-продажи, а месяц спустя пожаловал с личным визитом.

– Хорошие штуки эти твои биоголемы, мастер! – довольно пророкотал он вместо приветствия. – Ни один вымуштрованный солдат не сравнится! Все команды – чётко, без раздумий. Все приказы – немедленно и без сомнений. И, главное, ничего не боятся! Скажешь им – в штыковую, они – в штыковую. Скажешь им своей грудью от картечи прикрыть – они прикроют. Загляденье, а не вояки! Нам бы таких ещё тройку дюжин, их бы с самого начала обучили как надо – и у обер-градомейстера такая гвардия была бы!