Текст книги "Рунные витражи"

Периодически Джон наведывался домой – повидать мать с сестрой, но никогда не оставался надолго в Гринфилде, ставшем теперь в его глазах ещё более пыльным и захолустным, чем прежде. Это отец, возвращаясь домой, задерживался там надолго – ведь у него были своё ранчо и жена с детьми. У Джона не было ни того, ни другого – да и не спешил он ими обзаводиться.

Именно во время одного из таких визитов судьба настигла Джона во второй раз. На станцию, рядом с которой теперь начищал грязные сапоги пассажиров другой мальчишка, прибыл странный состав. Ярко раскрашенный паровоз залихватски свистел, к трубам были привязаны разноцветные ленты и флаги, развевающиеся на ветру. В одних вагонах были люди, в других – самые разные цератопсы и даже один хищный теропод.

Высадившись в Гринфилде, новоприбывшие быстро очертили на окраине города арену, установили вокруг ограду, живо украсили её разноцветными стягами и полотнищами, и вот уже две симпатичные девушки в ярких динбойских шляпах, коротких штанишках и высоких сапогах со шпорами расхаживали по городу, выкрикивая:

– Впервые в Гринфилде! Проездом! Наездники Бэнкса! Лучшие динбои северо-западных штатов! Спешите видеть шоу-родео! Всего одно представление!

Местные жители, из развлечений знавшие только пьяные драки у салунов да шерифские суды над бандитами, дружно повалили на представление. Отправился и Джон – его потащила туда подросшая и очень похорошевшая за время его отъездов сестра Элла, да и его босс, Билл Митчелл, тоже собирался поглазеть и звал Джона с собой.

Что ж, представление оправдало все ожидания. Там было всё, чего обычно бывает на настоящем родео! Динбои соревновались между собой в том, кто быстрее заарканит с помощью лассо выпущенного из загона молодого агуха, кто ловчее прогонит по кругу неповоротливого трицера, кто скорее пробежит на струте, не сбив при этом ни одного из выставленных на поле препятствий – и многое другое.

Главным же представлением на родео стал объезд диких цератопсов. Несмотря на то, что взрослые особи были тяжелы и неповоротливы, разозлённые, они бешено брыкались задними лапами. Удержаться на спине такого цератопса как можно дольше и требовалось от динбоев родео. Один за другим они выскакивали на арену и проявляли настоящие чудеса наезднического искусства.

Под конец на площадку под испуганные возгласы толпы вывели чешуйчатого серого горгозавра. Динбою – победителю в соревнованиях наездников предлагали попытаться взобраться, а после удержаться на спине торга.

У выведенного на арену торга были подпилены клыки, и Джон скривился – завр был частично выдрессирован, и наверняка кем-то вроде их давнего соседа по ранчо, Циркача.

Зрители с замиранием сердца наблюдали за тем, как динбой сначала попытался подобраться к торгу сбоку, уворачиваясь от клацающих совсем рядом пусть и подпиленных, но по-прежнему внушительных зубов, после – сзади, избегая раздражённо бьющего по земле хвоста… В какой-то миг динбою удалось ухватиться за шею торга, но тут теропод недовольно зашипел, вскинул голову – и резко сбросил неудачливого наездника на землю.

Толпа, хоть и не ожидала всерьёз, что динбою удастся оседлать настоящего хищного теропода, всё же засвистела и презрительно заулюлюкала.

Тут вперёд выступил ярко разодетый динбой с пузом, тяжело нависавшим над туго затянутым ремнём, сдвинул широкополую, щегольски-белую шляпу на затылок и обратился к зрителям:

– Что ж, нашему динбою теропод не покорился. Найдётся ли среди вас смельчак, который попытается оседлать этого торга? Десять долларов, если он продержится у него на спине десять секунд. Пять долларов, если он хотя бы взберётся ему на спину!

Толпа немного подалась назад – кто же в своём уме добровольно полезет к хищнику?

– Есть! – вдруг раздался чей-то голос.

Джон даже не сразу понял, что это выкрикнул он сам. Перехватил ошарашенный взгляд Билла Митчелла и шагнул вперёд.

– У нас нашёлся смельчак! – обрадовался толстяк-динбой, подскочил к Джону и повлёк его за собой. – Только смотри не попади к нему в зубы и не залей мне тут всё кровью, а то всё шоу испортишь, – тихой скороговоркой выпалил он ему на ухо, прежде чем ретироваться.

И мгновение спустя Джон остался один на один с чешуйчатым серо-жёлтым торгом. Тот яростно постукивал хвостом по земле и оглядывал немигающим взглядом притихшую толпу. А Джон оценивающе оглядывал его.

В стаде Циркача как-то был один горгозавр, старый, медлительный, со спиленными до корней зубами и такой забитый, что он почти не обращал внимания на маленького Джона, который бесстрашно лазил по нему. Однако Джон помнил, что из-за широко расставленных глаз торг ничего не видел прямо впереди себя – только по бокам. И потому сейчас Джон направился к торгу, стараясь постоянно находиться у него прямо перед мордой. А когда подошёл совсем близко, то одним быстрым движением вскочил ему на спину и тут же сполз ниже, прямо к хвосту. У торга из стада Циркача кожа в самом низу спины была толстой и нечувствительной; Джон надеялся, что это относится ко всем торгам.

Завр почувствовал наездника, рыкнул и закрутил головой. Но, не ощущая особого дискомфорта и не видя нежеланного наездника, взбрыкивать не стал, только пустился неторопливой рысью вокруг арены.

Гонг, отсчитывающий секунды, звенел в полной тишине, но на шестом ударе толпа подхватила – и вот уже все зрители хором считали:

– Семь! Восемь! Девять! Десять!

Джон соскользнул со спины вдоль хвоста торга, быстро отбежал в сторону и поправил перекосившийся на шее синий с охрой платок – подарок отца, который он, желая сохранить как можно дольше, надевал теперь только по праздникам.

Толпа разразилась приветственными криками, а когда ярко разодетый толстяк-динбой вручил Джону обещанные десять долларов награды, зрители принялись драть глотки ещё радостнее, так, словно деньги достались им самим.

– Ты умеешь объезжать тероподов – или это тебе просто повезло? – отвёл его в сторонку толстяк.

– Никогда их не объезжал, сэр, – искренне признался Джон. – Но у меня есть к ним подход.

Нарядный динбой приподнял белую шляпу и почесал обнаружившуюся под ней вспотевшую лысину.

– Вот что, парень, не хочешь ко мне присоединиться? Пока мы ездим с шоу, можешь выбирать любое состязание, но под конец будешь обязательно объезжать торга. А когда доберёмся до Калифорнии, то я хочу, чтобы мои динбои участвовали в чемпионате родео Западных штатов. Победитель в состязании объездчиков тероподов получает тысячу долларов… Хочешь заработать тысячу, парень? Минус мои десять процентов комиссионных, конечно, и десять процентов на содержание нашей компании.

Тысячу долларов? У Джона голова пошла кругом – он никогда не видел таких денег. За самый удачный перегон стада он получал на руки в лучшем случае сто долларов.

Джон не задумывался, зачем ему такие деньги. Другие копили на свой дом, на ранчо, на собственное стало, на одежду для семьи… Джон не копил ни на что. И, тем не менее, тысяча звучала очень привлекательно.

– Мне надо подумать, сэр, – сказал Джон.

* * *

Следующие три года Джон колесил по Винландии вместе с компанией Роджера Бэнкса – именно так звали толстяка-динбоя. Он оказался прижимистым, хитрым малым, но в целом неплохим хозяином. Подобравшаяся у него компания была разношерстной. Тут были и динбои со всех краёв света, и бывшие охотники на тероподов, и девушки-наездницы, и даже лекарь специально для завров. Им, к огромному удивлению Джона, оказалась маленькая, шустрая рыжеволосая мисс с мужским именем Джордан, которая была, как он выяснил позже, осиротевшей племянницей Роджера. К ещё большему удивлению, он быстро нашёл с ней общий язык – и он, и она хорошо знали завров и могли говорить о них часами.

«Наездники Бэнкса» путешествовали из штата в штат, демонстрируя своё мастерство, давая шоу и соревнуясь на настоящих родео. На четвёртый год, впервые выиграв отборочные турниры, «Наездники Бэнкса» получили право участвовать в национальном финале родео, проходившем в Калифорнии. С него они увезли три чемпионских титула, два из которых завоевал Джон. И если титул за объезд цератопсов супертяжёлого веса был почётным, то титул за объезд теропода оказался уникальным – ещё никому за всю историю чемпионата не удавалось объездить хищного завра, Джон стал первым.

– У тебя просто талант! – восторженно говорила ему после Джордан. Сам же Джон про себя считал, что ему просто повезло. На родео против него выпустили дикого дрипта с лишь самую малость подпиленными зубами, и ему пришлось бы несладко, если бы не то время, что он провёл когда-то с Малышом. Джон хорошо изучил повадки дриптов, потому знал, с какой стороны к этому завру лучше подобраться, чтобы оседлать, и за какие участки на шее лучше не хвататься, пытаясь удержаться на спине.

– Ты выводишь нас на совсем иной уровень! – восклицал после довольный Роджер, отсчитывая Джону премию. – Больше никаких захолустных городков и дешёвых шоу! Нет, теперь мы – уважаемая компания, теперь мы выступаем только на профессиональных родео!

На второй год в финале национального чемпионата родео два титула снова выиграл Джон. На этот раз за победу в объезде тероподов ему пришлось потрудиться – на арену выпустили крупного, юркого пернатого дрома. Если другие тероподы брыкались и крутились, пытаясь сбросить наездника, то дромеозавры разгонялись до огромной скорости, а потом останавливались, тормозя с помощью небольших крыльев по бокам, и останавливались настолько резко, что удержаться на их хребтах было очень тяжело.

После окончания родео к Джону подошли двое хорошо одетых господ совсем не динбойского вида, с совсем не динбойскими именами Альфред и Бруно, и поинтересовались, не желает ли он продолжить карьеру уже сольно.

– Как это? – не понял Джон.

Господа переглянулись, и тот из них, что был пониже и лысый – Бруно, пояснил:

– Мы хотим пригласить вас выступать на родео самостоятельно, без вашей компании.

Джон нахмурился. «Наездники Бэнкса», может, и не были самой богатой или самой уважаемой компанией, но он к ним привык.

Увидев сомнение на лице Джона, господин повыше и с усиками – Альфред, пояснил:

– Кроме финала национального чемпионата родео есть одно совершенно уникальное мероприятие… совершенно уникальные Игры, на которые съезжаются динбои и зрители со всего света. Там участвуют только самые дикие, самые опасные тероподы…

– И где оно проводится? – перебил Джон. За четыре года, что он пробыл с «Наездниками Бэнкса», он бы наверняка услышал о таком. Точнее, Роджер наверняка подбил бы его на участие в таком родео. Если же даже пронырливый Роджер о нём не слышал, то Джон не знал, что и думать.

– В Теотиукане.

«В Теотиукане», – повторил про себя Джон и на миг словно снова перенёсся в детство: запах крема для сапог, гудки поезда и чужой, непривычный говор пассажиров, рассказывающих о далёких землях… Величайшая страна мира – Майя. Улицы белых камней, золотые пирамиды Теотиукана… И мечта маленького мальчишки из захолустного Гринфилда – увидеть когда-нибудь величайший город земли своими глазами.

Высокий господин продолжал что-то говорить, что-то об условиях представительства, об агентских договорах, о страховке, о повышенном риске для жизни участников, о главном призе в размере десяти тысяч долларов, но Джон его уже почти не слушал…

– Мне надо по… Я согласен, сэр.

* * *

Самым тяжёлым оказались не возмущённые крики Роджера, а тихий вопрос Джордан, глядящей почему-то не на него, а в пол:

– Значит, уезжаешь?

– Уезжаю, – ответил Джон, смущённо теребя кожаный галстук-боло на шее. – Очень большие деньги, – неловко добавил он.

– Тебе нужно больше денег? Ты на что-то копишь? – по-прежнему не поднимая глаз, спросила она.

И поставила Джона этим вопросом в тупик. Он ни на что не копил. Все заработанные до сей поры деньги он отправил матери – ей хватит на то, чтобы больше не убиваться в инкубаторе. Но Джон уезжал вовсе не из-за денег. Как же ей объяснить? Он грезил о Теотиукане долгие месяцы и годы, начищая сапоги пассажиров поездов. Теотиукан был для него не просто городом – Теотиукан был для него другой жизнью, о которой он мечтал.

– Это же в Теотиукане… – сбивчиво пробормотал он.

– Понимаю, – обронила Джордан, теребя кончики накинутой на плечи косынки.

– Понимаешь? – удивился Джон. Положа руку на сердце, он и сам не очень понимал.

Зато, глядя на Джордан, вдруг понял кое-что другое.

Скинул на землю сумку, порылся и вынул из неё шейный платок, тот самый, синий с охрой. И протянул ей.

Джордан наконец подняла глаза.

– Не надо.

– Держи, – настоял Джон, вкладывая ей в руки кусок потёртой ткани. – Отдашь мне его обратно, когда я вернусь богачом, – пошутил он. «Когда я вернусь за тобой», – прибавил он про себя, а вслух сказал: – И позаботься без меня о Танцоре, пожалуйста.

Джон надеялся, что Джордан поймёт то, что он так и не смог ей сказать – ведь он отдавал ей две последние вещи, оставшиеся у него от отца.

* * *

Столица всего просвещённого мира, город его мечты, многомиллионный Теотиукан впечатлял, ошеломлял, восхищал и подавлял.

Широченные улицы, выложенные белым кирпичом. Каменные здания, раскрашенные во все цвета. Скульптуры и фонтаны, колонны и тотемы, роскошные повозки и дорогие наряды, разноцветные лица и незнакомые языки, запахи сточных канав и благоухающих цветов, гул миллиона голосов… И, конечно же, знаменитые золотые пирамиды…

Никогда ещё Джон не чувствовал себя таким потерянным, как посреди всего этого многолюдного великолепия.

Альфред и Бруно, называвшиеся теперь его агентами, только искоса на него поглядывали и прятали снисходительные улыбки, не желая насмехаться над человеком, который может заработать им много денег.

Единственное место в городе его детской мечты, где Джон чувствовал себя спокойно и привычно – это на арене. И хотя арена эта во много раз превосходила все те, где ему когда-либо доводилось выступать, и хотя зрителей было в тысячи раз больше, когда перед ним появлялся теропод, всё остальное уходило на задний план, оставались только он и завр перед ним.

Тероподы на Играх Теотиукана и впрямь были хищными – никаких вырванных когтей, никаких спиленных зубов. Схватка на арене между завром и наездником была поединком не на жизнь, а на смерть. Неудачливых наездников регулярно уносили с арены на носилках в сооружённый поблизости лазарет, а порой и сразу на кладбище. Толпа неистовствовала как от побед наездников, так и от побед ящеров.

В воздухе пахло кровью, горячим песком, крупными ставками, возбуждением и азартом.

На протяжении целой недели Игр Джон сходился с торгами и дриптами, торвами и дасплетами… И не раз поминал добрым словом злого и жестокого Циркача, которого так ненавидел в детстве – это благодаря ему и его забитым цирковым заврам он знал, с какой стороны к какому хищнику лучше подойти, какие участки тела у него особенно чувствительны, за какие места можно смело держаться и как лучше на нём усидеть.

Именно благодаря этим знаниям Джон не только выжил во всех этапах Игр, но и выиграл в финале, успешно оседлав выпущенного на арену – к полному восторгу толпы – озлобленного пятнистого тираннозавра.

Победителя чествовали словно короля, и у Джона голова шла кругом. Альфред с Бруно кричали ему в оба уха, что они теперь богаты, ведь Джону, а значит, и им – в размере оговорённого процента, разумеется – полагалась не только награда, но и колоссальный выигрыш с сыгравших ставок у букмекеров.

В один миг никому неизвестный динбой Джон Грэм из штата Апачи, Винландия, превратился в самого знаменитого человека столицы. Его приглашали на званые вечера и приёмы, в честь него устраивали концерты и представления. Джон надевал свой самый праздничный наряд – белую динбойскую шляпу, начищенные до блеска – уж это он умел! – сапоги со звенящими шпорами и красный шейный платок, он находился в центре внимания любого собрания – и чувствовал себя безнадёжно чужим. Люди вокруг отличались от людей, к которым он привык, разговоры велись на темы, о которых он ничего не знал, и даже еда была другой! Вместо мяса обычных цератопсов тут ели дорогое – и очень странное на вкус – мясо завезённых из-за океана зверей под названиями «свинья», «корова» и «курица».

Джентльмены майя не носили чапсы и шляпы, а их ремни и неприлично короткие сапоги были сделаны из невероятно дорогой кожи всё того же ценного заокеанского зверя – коровы. Они не жевали табак, а курили его – так было принято на родине их предков, в Иберии. А их разговоры! Джон мог часами говорить о скоте и о том, как лучше всего перегонять стада, но он просто не знал, что сказать о политике нового советника короля Галлии или о новых веяниях в живописи финикийцев.

Но джентльмены майя, поняв, что ему нечего сказать, хотя бы не задавали ему всё новые и новые вопросы и не ждали ответов; они пожимали Джону руку и, выразив восхищение его мастерством, оставляли в покое.

А вот с дамами дело обстояло хуже. Дамы майя, так изысканно одетые, что казались раздетыми, поглядывали на Джона из-за раскрашенных вееров, жеманно хихикали и задавали совершенно нелепые для представителей столь просвещённого народа вопросы: «Это правда, что в Винландии тероподы гуляют на улицах?», «Это правда, что у вас принято есть руками?», «Это правда, что в Винландии до сих пор живут дикие племена?» Или, ещё хуже, бесцеремонно интересовались, что он думает по поводу женщин майя, и хлопали ресницами. А когда он мучительно краснел и косноязычно мычал что-то в ответ, заливались визгливым смехом. Им подтявкивали крошечные, с ладонь размером, заврики, которых дамы зачем-то держали в своих сумочках. Когда Джон поинтересовался, для чего они носят с собой только что вылупившихся ящеров – неужели выкармливают? – ему рассказали, что это такая мода и что на самом деле завры эти взрослые, просто пигмейные. Что далеко на юге есть земля под названием Магеллания, в джунглях которой живут пигмейные люди ростом с ребёнка, и завры у них тоже пигмейные. Что один из путешественников привёз такого своей жене в подарок, и каждая дама столицы тут же возжелала себе такого же, и потому в Магелланию отправили целую экспедицию, которая привезла обратно пигмейных завров в сумочки для красоты – и пигмейных людей в дома для обслуги… Дамы вообще очень, очень много говорили, и Джон частенько с тоской вспоминал сестру; когда-то он считал Эллу болтушкой… Как же он ошибался! Он ошибался, считая Эллу болтушкой, он ошибался, считая, что Теотиукан – это лучший город мира, он ошибался, считая Апачи самым скучным и унылым местом на земле…

Наконец месяц спустя празднования закончились, и Джон решил, что теперь ему пора возвращаться обратно. Он заработал десять тысяч награды и ещё тридцать – на ставках. Это такая уйма денег, что ему больше не нужно будет ездить по Винландии с «Наездниками Бэнкса». Он сможет купить свой дом. И ранчо… Может, он даже уговорит Джордан уехать с ним…

– Ты с ума сошёл? – попытались отговорить его агенты, Альфред и Бруно. – А гастроли по другим городам Майя? Ты – победитель Игр! Ты хоть знаешь, какие тебя ждут развлечения!

– Знаю, – отрезал Джон. Он знал, какие его ждут развлечения, и знал, что они будут ему не по душе.

Альфред и Бруно, рассчитывавшие заработать на популярности Джона побольше, сникли.

– Давайте мне мои сорок тысяч, и я еду обратно, – заявил Джон.

– Мы не можем прямо сейчас отдать тебе эти деньги, – ошарашили его агенты. – Видишь ли, мы заботимся о твоей выгоде, и твои деньги мы вложили.

– Куда вложили? – подозрительно нахмурился Джон. Единственное вложение денег, которому он доверял – это хорошая жестянка, зарытая во дворе дома.

– В акции золотодобывающей компании. Понимаешь, на севере обнаружили золотые месторождения, и если вложить в прииски доллар, то вскоре можно получить десять. То есть твои сорок тысяч могут превратиться почти в полмиллиона.

– Что мне делать с полумиллионом? – удивился Джон. Ему бы не хватило всей жизни, чтобы потратить даже часть этих денег. – Мне не нужно полмиллиона, мне хватит и сорока тысяч. Давайте мне их обратно.

– Мы не можем! Честно! – молитвенно приложил руки к груди Бруно. – По условиям вклада, мы не можем снять деньги раньше, чем через три месяца.

– Хорошо, – стиснул зубы Джон. – Я согласен на гастроли на три месяца. Потом вы снимаете мои деньги, и я еду домой.

– Но чтобы твои сорок тысяч превратились в четыреста, нужно больше, чем три месяца, – заметил Альфред.

– Мне всё равно, – отмахнулся Джон и вздохнул – перспектива провести ещё три месяца, гастролируя по Майя, его совсем не радовала.

А потом усмехнулся. Сказал бы ему кто десять лет назад, когда он сидел у вокзала и начищал сапоги, что однажды он будет ходить по белым улицам Теотиукана, вдоль знаменитых золотых пирамид, и всё, чего будет хотеть – это вернуться в Гринфилд, – ни за что не поверил бы.

* * *

Джон сошёл с поезда в пыльных сапогах из потёртой кожи дроозавра, с одной сумкой за спиной и десятью долларами в кармане – ровно столько он выиграл когда-то на родео «Наездников Бэнкса», которые приехали с гастролями в Гринфилд.

Неподалёку от железной дороги стояло стадо цератопсов, дожидаясь товарняка, двое динбоев подгоняли отбившихся завров. В воздухе разносился запах навоза, паровозного дыма, рёв и клёкот цератопсов – и знакомые звуки гармоники.

– Не желаете начистить сапоги, сэр? – обратился к Джону мальчишка, сидевший поодаль от дверей станции, рядом с ним лежал ящичек с кремами и щётками.

– Нет, парень, спасибо, – ответил он.

Работный дом позади салуна показался Джону ещё более тесным, чем прежде.

– Бетти Грэм? – переспросила хозяйка, подслеповато щуря глаза. – Да она уж год как умерла, да. Всё сына ждала, говорила, он у неё чемпион родео, ездит по всему миру. Говорят, сейчас он в Майя. Знаете, сколько он ей перед отъездом денег оставил? Но – вот, не дождалась она его. Элла? Элла замуж вышла, живёт через три дома от почтовой станции. У неё уже и сынок есть. А вы им родственник какой будете?

Джон не смог проглотить ком, образовавшийся в горле, только отвернулся и пошёл прочь, не разбирая дороги.

…Золотодобывающая компания, чьи акции купили Альфред с Бруно, оказалась мошеннической, и сорок тысяч Джона пропали без следа. Агенты уговаривали его остаться ещё на год, поучаствовать в следующих Играх и заработать денег, но золотой Теотиукан душил его, давил, не давал воздуха.

– Нет, я возвращаюсь домой, – упрямо повторял Джон, не слушая уговоров Альфреда и Бруно. Он не останется тут ни на день, ни за какие деньги! Ему никогда не надо было ни сорока тысяч, ни четырёхсот, он был куда счастливее, когда зарабатывал сто долларов, перегоняя стада цератопсов через Великие прерии, как это делал когда-то его отец. И почему ему потребовалось уехать аж в Майя, чтобы понять это?

Джон ехал в Гринфилд, полный нетерпения начать новую жизнь.

И вот каким известием встретил его город детства.

Джон не заметил, что улицы Гринфилда давно остались позади; ноги сами несли его прочь, за город, в поля, поросшие знакомыми травами прерий, а в голове крутилась только одна мысль: «Поздно».

…Обломок красной скалы вырос перед Джоном неожиданно. Тот пришёл в себя и огляделся. Всё то же поле, всё тот же лес неподалёку. Будто и не было прошедших лет, будто только недавно он гнал Малыша прочь и, оседлав Танцора, ехал в город, размазывая по лицу слёзы и неся в себе горе, о котором он никому не мог рассказать, даже матери.

А сейчас нет ни матери, ни Танцора, ни Малыша, ни даже дома…

Джон опустился на землю, прислонился спиной к красному камню, откинул голову, подставляя лицо солнцу, и закрыл глаза. Возвращаться обратно не хотелось. Думать не хотелось… Вообще ничего не хотелось.

В себя его привёл рёв дикого теропода. Джон быстро вскочил на ноги и огляделся. Одно дело – оседлать завра на арене и продержаться у него на спине несколько секунд, и совсем другое – встретиться с ним один на один, да ещё и безоружным и без быстроногого струта под рукой.

Из леса донёсся треск, и среди деревьев показалось тело крупного теропода.

Джон замер, прижимаясь к обломку скалы. Быть может, завр его не заметит.

Теропод выбрался из леса, и Джон немедленно определил – дрипт. Взрослый дрипт, в самом расцвете сил, лет тринадцать-четырнадцать, не меньше. Типичный зеленовато-коричный окрас и необычно яркий оранжевый гребешок на шее… Такой же, какой был когда-то у его Малыша…

Сердце пропустило удар. А вдруг это и есть Малыш?

Но даже если и так, то, разумеется, Джона он не узнает; дрипт давно превратился в матёрого дикого хищника.

Вряд ли Джон отдавал себе отчёт в том, что он делает. Потому что если бы отдавал, то ни за что не оторвался бы от красного камня, не сделал несколько шагов вперёд, не протянул бы руку и не позвал:

– Малыш!

Дрипт вскинул голову, глянул на Джона – и стремительно понёсся к нему; две тысячи фунтов дикого хищника – на человека.

Не добежав до Джона всего нескольких футов, дрипт резко затормозил. Издал громкий, леденящий душу рёв – а потом внезапно присел на задние лапы и наклонил шею.

– Малыш! – неверяще выдохнул Джон, а потом привычно, словно и не было прошедших лет, забрался дрипту на спину, обхватил его за шею и погладил оранжевый гребешок.

Дрипт поднялся – и побежал.

Солнце слепило так, что на глаза невольно наворачивались слёзы.

Джон их не вытирал. Он обнимал дрипта за шею, подставлял лицо ветру и думал о том, что завтра он непременно отправится на поиски Джордан, которая наверняка до сих пор заботится о его Танцоре и хранит вытертый, синий с охрой шейный платок.