Текст книги "Наследник"

Глава 10

В апреле (17-го по старому стилю) 1918 года чрезвычайный комиссар Яковлев перевез бывшего царя Николая Романова с женой и старшей дочерью из Тобольска через Тюмень в Екатеринбург. Там Яковлеву было объявлено, что его миссия на этом закончена. Сдав Романовых под расписку областному Совету, он в ту же ночь покинул Екатеринбург. Однако направился не в Москву, а в Тюмень…

Еще со времен подполья они привыкли называть друг друга партийными именами – товарищ Антон, товарищ Терентий, товарищ Андрей. Сейчас при власти Советов им не было нужды скрываться. Но привычка осталась. Входя в конспиративную квартиру Тюменского отдела ЧК, он протянул руку и сказал:

– Ну, здорово, Терентий.

– Здорово, Антон! Не ожидал тебя снова увидеть. Думал, пришлешь кого-нибудь.

– «Кому-нибудь» такое не поручают. Поручено нам. Нам и доводить до конца.

Терентий – для всех прочих зампред ревкома Медведев – оглядел его с ног до головы, принюхался и заявил:

– Ну, дорогой товарищ, ехал ты не первым классом и даже не теплушкой, а на тендере примостился, весь углем пропах.

– Верно. Только приехал я неделю назад.

– Что сразу не зашел?

– Осматривался.

– Может, тебя сначала в баньку сводить? Помыть да побрить? А то ведь не поверят, что ты чрезвычайный комиссар из самой Москвы.

– Мне не поверят, так тебе поверят. Да и мандат имеется. – Антон снял выгоревшую фуражку без кокарды и достал из-за подкладки сложенную бумажку с подписями Свердлова и Ленина. – Можешь показать ее Пржевальскому. Он уже здесь?

– На кухне сидит. Нервничает.

– На его месте и ты бы нервничал. Бывший офицер свиты. Не больно-то ему уютно у нас. Небось, гадает, выпустят его из «чека» или пустят в расход.

– А что? – Терентий насторожился. – Есть подозрения?

– Да нет, если бы были, стал бы я на него полагаться? Давай заводи гусара.

Терентий открыл дверь в кухню и громко позвал:

– Товарищ Пржевальский! Хватит вам дымить. Давайте сюда, разговор имеется.

Пржевальский, войдя, замер на пороге, вытянувшись во фрунт. В его взгляде мелькнуло брезгливое недоумение, едва он разглядел Антона, сидевшего за столом: небритого, чумазого, в драной телогрейке и в солдатской фуражке. Но гвардеец хорошо владел собой, и лицо его быстро приняло прежнее выражение.

– Командир революционного уланского полка Пржевальский! – доложил он, щелкнув каблуками.

– А я чрезвычайный комиссар Совета народных комиссаров, и фамилия моя Яковлев, – представился Антон. – Товарищ Медведев может подтвердить мои полномочия.

Быстро пробежав глазами по мандату, Пржевальский вернул бумагу Терентию.

– Вас, я полагаю, несколько удивляют обстоятельства нашей встречи, – начал Антон. – Объясняю. Мы действуем в условиях конспирации, потому что выполняем чрезвычайно важную задачу. Слишком многим хотелось бы, чтобы мы со своей задачей не справились. Я даже не говорю о врагах. Но и многие товарищи, не зная смысла наших действий, могут невольно погубить все дело. Отсюда этот маскарад, – он отряхнул телогрейку – и отсюда приглашение вас сюда, а не в ревком. Итак. Из Тобольска идет пароход. Завтра утром он прибудет в Тюмень. Ваша задача: к моменту его прибытия выделить из состава полка силы для охраны мучного склада. Знаете это здание на пристани?

– Так точно.

– Какие силы потребуются для оцепления?

Терентий добавил, припечатав ладонь к столу:

– Чтобы ни одна живая душа, чтобы мышь не проскочила!

Пржевальский, подумав, ответил:

– Здание небольшое, стоит над берегом. На какой срок выставлять оцепление?

– С утра до ночи.

– Полагаю, эскадрон справится. Но конное оцепление не охватит склад со стороны реки.

– С реки его прикроют другие товарищи. У вас найдутся надежные люди?

– У меня все люди надежные.

– Я в этом не сомневался, – сказал Антон. – Но в составе оцепления не должны оказаться бойцы, которые поддерживают определенные настроения в отношении царя… Бывшего царя. Многие сейчас требуют над ним немедленной расправы.

– Вам известно, что за пассажиры едут на пароходе? – спросил Терентий.

– Никак нет.

– Дети Романовых. Три дочери и наследник. То есть сын. И с ними до трех десятков человек свиты. По прибытии дети будут отделены и препровождены на мучной склад.

– Под мою охрану?

Антон отметил, что голос Пржевальского чуть дрогнул.

– Нет, товарищ. Я понимаю ваши родственные чувства, но командиру полка не пристало стоять в оцеплении. Это может вызвать у людей подозрения. Поручите командование надежному человеку. Я подчеркиваю – предельно надежному. Проверенному. Я бы хотел видеть в составе этого эскадрона бывших кавалеристов, фронтовиков. Возможно, даже бывших офицеров. А не товарищей из числа шахтеров или заводских рабочих. Как видите, я с вами предельно откровенен. Есть у вас такие люди?

– Бывший ротмистр Бурков. Он лично отберет каждого.

– Вот и прекрасно, вам понятна сущность задачи? – спросил Антон. – Не допустить самосуда. Это первое и основное. И второе – не допустить попыток похищения. Я подчеркиваю – похищения, а не освобождения. Те, кто хотел бы захватить романовских детей, не помышляют об их свободе. Наоборот. Их могут захватить как заложников.

– В общем, так, – сказал Терентий, вставая, – Романовы должны остаться в наших руках ради их же блага. Вам все понятно?

– Так точно. – Пржевальский щелкнул каблуками.

– Удивляюсь я на тебя, – говорил Медведев, подкладывая в миску Антона горячую картошку из котелка, когда они остались одни. – Как ты с этим офицером говорил? Закрыть глаза – будто два полковника промеж себя рассуждают.

– Он подполковник, а не полковник.

– Да я не о нем, а о тебе! Где ты так насобачился? «Я полагаю», «подчеркиваю», ну чисто барский разговор.

– Где насобачился? – Антон усмехнулся. – Нужда всему научит. А насобачился в партийной школе. На Капри. Там были господа почище Пржевальского. Самая что ни на есть мировая аристократия.

– Что ж они там делали в партийной школе?

– Учили нас. А мы – их. Так совместными усилиями и придем к победе пролетариата.

– Учили-то учили, а вот есть по-человечески не научили. Если б ты при бате моем попробовал левой рукой за ложку взяться, сразу бы по лбу и получил.

– А я без отца рос, вот лоб и сохранил в целости.

– Ты и крестишься левой?

– Не помню.

– Левша, да еще нехристь, да еще рыжий!

Медведев с сожалением оглядел опустевший котелок и пальцем выскреб со дна последние кусочки разварившейся картошки.

– А правду говорят, что ты хлеб с Урала в Питер вез на бронепоезде?

– Брешут.

– Так я же сам сводки читал. На каждой станции – пострелянные.

– Ну, стреляли, конечно, было дело. Пулемет на паровозе на крыши вагонов выставил. Первая очередь в ноги, вторая – на поражение. А ты бы что делал, когда толпа прет на рельсы?

– Я бы? – Медведев поскреб в бороде. – Я бы для начала провел разъяснительную работу. Мол, хлеб идет в осажденный Петроград, вашему же брату пролетарию…

– Ну, я примерно так и объяснял на каждой станции: мол, в Петроград, вашему же брату, – кивнул Антон. – А потом очередь в ноги. Вторая – на поражение. Так хлеб и довез.

Медведев молчал, скручивая козью ножку. Наконец, выпустив целое облако сладкого махорочного дыма, он сказал:

– Вот-вот, товарищ. На поражение. А помнишь Пермский банк? Кто же думал тогда в девятьсот седьмом, что через десять лет мы будем стрелять не по жандармам, а по трудящемуся народу?

Последней корочкой хлеба Антон тщательно обтер остатки постного масла, желтевшие на краях миски, и отправил корку в рот, не забыв послать вдогонку крошки с ладони.

«По трудящему народу…» В апреле, когда Антон, выполняя приказ Свердлова, пытался вывезти царя в Москву, он был готов повернуть пулеметы не против толпы мародеров, а против своих же, против красногвардейцев.

Его конвой двигался в окружении уральских отрядов. Уральцы сначала уговаривали его отдать им царя. Получив отказ, пытались устроить засады. Антону пришлось взять в заложники одного из их командиров, самого шумного, только тогда они малость поостыли. А допросив пленника, он узнал, что уральцам приказано не выпустить царя живым. И это тоже был приказ Свердлова.

То, что товарищ Андрей отдал два взаимоисключающих приказа, не удивило Антона. Такое случалось и прежде в годы подпольной борьбы, когда партия сурово осуждала тактику террора – и тут же указывала своим боевикам, в частности их революционной тройке – ему, Кобе (Сталину) и Камо, новые цели.

Но сейчас все переменилось. Партия давно перестала быть той единой боевой организацией, какой была в годы юности Антона. Вот тогда она могла отдавать приказы, а сейчас… Сейчас в ее составе были такие субъекты, с кем Антон и здороваться бы не стал. Партия сначала должна очиститься от посторонних. Вот тогда и можно будет отдавать приказы и требовать их выполнения.

А пока Антон счел за благо выполнять не «приказы партии», а особое решение Коллегии ВЧК. Тем более что он сам в этой Коллегии состоял и сам голосовал за особое решение. Десять – за. Три голоса – против. Дзержинский, Трифонов, Петерс. Феликс оказался в меньшинстве. Он горячился, спорил. Петерс мрачно заявил, что выдача царя немцам – это ошибка, которую очень трудно будет исправить. Что он имел в виду? Что народная карающая десница настигнет кровопийцу-монарха, где бы он ни был? А Трифонов потом признавался Антону, что поддержал Феликса просто из дружеских чувств. «А так-то дело ясное. Отдать Романовых немцам, получить взамен проход по Балтике и гарантии мира на турецкой границе, и много чего еще можно было бы выторговать. Так что действуй спокойно, – сказал ему Трифонов на прощание. – Тюмень, Уфа, Самара тебя поддержат, а в Челябе ты и сам свой, не пропадешь. Только бы Екатеринбург проскочить…»

Если бы для того, чтобы вывезти царя, потребовалось стрелять в своих, он бы открыл огонь не задумываясь. По счастью, у него имелся и более мирный план действий. И царь мог бы покинуть Урал. Но Николай Романов сам отказался бежать. И теперь, чтобы выполнить поставленную задачу, Антону нужно было любой ценой спасти от расправы хотя бы царских детей. Хотя бы одного из них – Алексея. Наследника.

– Что скажешь, товарищ Антон? – Терентий, прищурившись, смотрел на него сквозь сизые волокна дыма.

– Ты меня знаешь. Я без нужды не стреляю. Но ты ведь не об этом хотел спросить? Не о том, как я хлеб вез?

– Да не спрашиваю я ничего. И так все ясно. Исполним все как раньше? От себя?

– Почему же от себя? От ВЧК.

– А нас потом назовут изменниками партии?

Антон запустил пальцы в его кисет и сноровисто свернул самокрутку. Ему не нравилось, что Терентий проявляет колебания. Но в Тюмени он больше ни на кого не мог опереться.

– Моя партия – это ты, – сказал Антон, закурив. – Это Коба, это Камо, Вадим. Маруся. Яшка Квадрат. Это братья Куликовы, которых повесили в девятьсот девятом. Вот моя партия. И я ей никогда не изменю. Теперь скажи мне, товарищ Терентий, какая есть главная задача Чрезвычайной комиссии? Главная задача ЧК есть борьба с саботажем. И если саботаж идет по партийной линии, то он будет пресечен в первую очередь. А как нас с тобой потом назовут – неужто тебе это важно?

– Мне важно дело сделать, – сказал Терентий. – А там хоть трава не расти. А все-таки это все странно. Вот все кричат «казним царя, казним царя». Смелые стали. Но то – они. А то – мы. Мы-то с тобой из другого теста. Неужто тебе самому не хочется исполнить такую акцию? Царя казнить – это не грабануть почтовый вагон со Сталиным и Камо!

– А он, во-первых, уже не царь, – ответил Антон. – Невелика честь пленного в распыл пустить. А во-вторых, мне никого не хочется убивать. И меньше всех прочих – Николая Романова. Говорил я с ним. Ехали долго, было время на разговоры. Он простой. Проще нас с тобой. Ничего царского. Заговорили о деле. Объясняю ему, мол, так и так. Он отказывается. «Не могу, мол, бежать», и все тут. Я ему: «Вас ведь убьют, Николай Саныч». А он глянул на меня, вроде смутился и говорит так виновато: «Ну и что? У христианина нет причин бояться смерти». Я ему: «А дети как же без вас?» «На все Божья воля, – говорит. – Будет воля Божья, не пропадут дети».

Воцарилось молчание, которое изредка нарушалось доносящимся с улицы цоканьем копыт.

– Да, брат, если подумать, то заварили мы кашу, – непонятно почему покачав головой, задумчиво сказал Терентий…

Вечером того же дня у Антона была еще одна важная встреча, куда он отправился побрившись и переодевшись.

В притоне на Серебряковской он держал несколько комнат на последнем третьем этаже, куда по его приказу уже второй месяц никого не пускали. Хозяйка притона, однако, не жаловалась на убытки, потому что Антон с ней щедро расплатился. Он и сегодня принес с собой плату за своих постояльцев – три золотых червонца.

Но в этот раз Антону пришлось иметь разговор не только с мадам Бжезинской. В кабинете его дожидался гладко выбритый субъект в новеньком офицерском френче без погон, в башмаках с белым верхом и с тремя перстнями на пухлых пальцах. То был известный в Тюмени бандит Оська Жеребчик, полновластный владетель трех городских районов – Тычковки, Сараев и Потаскуя.

– Осип Маркович, мое почтение! – Антон коснулся козырька двумя пальцами.

– Нужно мне ваше почтение! – капризно надул губы Жеребчик. – Слушайте сюда, Корженевский, сколько еще я буду терпеть ваших наглостей? Вы держите в моем заведении своих людей, и как будто так и надо! И почему вы, поляки, вечно думаете, что можете водить за нос нас, простых русских людей?

– Помилуйте, какой «нос», какие «наглости»? – заулыбался Антон Корженевский, раскрывая портсигар с турецкими папиросами. – Это у вас просто мигрень. Лучше попробуйте хороший табак и снова станете добрым и милым, каким вас все знают.

– Я добрый и милый, пока меня не держат за лапотника. Что вы себе думаете, ваши красотки будут сидеть тут всю жизнь, и никто во всей Тюмени ничего не узнает? Спросите последнего босяка, который ночует на лавках Загородного сада, и он вам скажет, что мадам Бжезинская кого-то прячет!

– Покажите мне этого босяка, и я ему все объясню, – сказал Антон, продолжая безмятежно улыбаться.

– Ему уже объяснили. Финкой по печени, – сменив тон, произнес Жеребчик. – Но не в этом дело. Не знаю, кто такие ваши фифочки, но так дела не делаются. Нельзя сидеть долго на одном месте. Хотите, чтобы завтра сюда приперлась Чека? Они так любят ходить в гости, что я вас умоляю.

Антон закурил, оставив открытый портсигар на столе.

– Есть предложения?

– А то. У меня всегда есть пара-другая хорошего предложения. Съезжаете сегодня, и дело с концом. Плата за переезд отдельно, но я вас не разорю, вы меня знаете. Пара червончиков за все удовольствие. На новом месте апартаменты люкс, три номера, отдельный вход, причем не с улицы, а из Загородного сада.

– Адрес?

– Здесь недалеко на Ильинской.

– Не годится. Нам надобно местечко поближе к вокзалу.

– Что такое? – Жеребчик взял таки одну папиросу, расплющил мундштук и закурил. – К вокзалу? Пакуем чемоданы, Корженевский? В добрый путь, но позвольте заметить: поближе к вокзалу вы не найдете апартаментов люкс.

– Что я слышу? Неужели Осипу Марковичу могут отказать? Я полагал, вам достаточно шевельнуть мизинцем, чтобы у вокзала освободилось сразу несколько квартир. Но нам хватит и одной. Неужели никто не пустит на пару ночей приличную семью?

– Вы всегда говорите «на пару ночей», а потом живете месяцами, и вас не выгонишь, – сварливо заметил Жеребчик. – Всегда говорите «приличную семью» и сажаете у них на пороге пару уфимских мальчиков с пушками.

– Ой, я вас умоляю, – засмеялся Антон. – Кому мешают два-три тихих мальчика с пистолетами? Или они шумели, мадам Бжезинская? Нет? Так я не вижу причин для недовольства!

– С вами приятно поговорить, Корженевский, но трудно иметь дело. Мое слово – два червонца за переезд, пять червонцев за проживание. Живите сколько угодно, но не больше недели. Потом даже я не смогу вас больше прятать.

– Какие гарантии?

– Слово русского человека, – обиделся Жеребчик.

– Договорились. Только не надо думать, что у меня под кроватью монетный двор. Переезд – на мне, – сказал Антон. – За проживание вы просите немилосердно. Но из уважения к вам…. Ладно. Называйте адрес.

– Малое Городище, конец Садовой. Дом мясника Бакатина. Под утро вас там будут ждать. Не опоздайте. Вы, поляки, вечно опаздываете.

Мадам Бжезинская подала кофе. Настоящий кофе, сладкий и черный. Правда, в таких маленьких чашках, что Жеребчику пришлось комично вытягивать губы трубочкой. Антон от кофе отказался, поболтал еще о пустяках с милой хозяйкой, а потом отправился наверх в те самые номера, которые он снял месяц назад для семьи Филатовых.

В апреле эта семья была доставлена в Тюмень, а спустя всего неделю Антон уже был в Тобольске, где увидел настоящего царя. Его до глубины души поразило, что при абсолютном внешнем сходстве эти люди оказались диаметрально противоположны внутренне. Двойник был важен и немногословен, с женой и детьми переговаривался по-английски и по-французски, держался величественно, храня на лице печать глубокой скорби. Так и хотелось назвать его, несмотря на отречение, «Ваше Императорское Величество». А царь, бывший царь, наоборот, вел себя как сельский учитель. Улыбчивый, с добрым взглядом и тихим, ровным голосом, он беседовал с солдатами конвоя об их прошлой жизни; негромко, причем по-русски, укорял сына за излишнюю резвость во время прогулок по саду; узнав, что прибывший из Москвы комиссар Яковлев когда-то жил за границей, вспоминал вместе с ним датские пивоварни и итальянские траттории. Такая же разница ощущалась и в сравнении детей. Двойники были больше похожи на властителей России, чем царские дети. Возможно, все дело было в том, что семья двойников принадлежала к одному из древнейших княжеских родов. Княжеских, но не царских. Их предки несколько столетий рвались к престолу где-то у себя в Европе – не то в Тюрингии, не то в Голштинии. Затем перебрались в Россию и стали русскими, но кровь в их жилах все равно текла еще та, голубая. И вот, наконец, на рубеже веков они получили из рук Охранного отделения то, чего их предкам не дал Бог – царские почести, пусть и ненастоящие.

«А в восемнадцатом году из рук ЧК вы получите и царскую судьбу», – подумал Антон, слушая «Николая».

Тот многословно и нудно жаловался на трудности их быта, перечисляя каждую досадную мелочь – от тараканов в коридоре до сквозняка в кухне.

– Мне жаль, что вам пришлось все это вытерпеть, – остановил его Антон. – Не знаю, обрадует ли вас то, что я скажу. Но сегодня ночью вы покидаете этот дом.

– Сегодня? Ночью?

«Николай» побледнел и опустил голову, но тут же гордо поднял ее и откинулся на спинку стула. Присутствовавшая при разговоре «царица» встала за ним, положив руку мужу на плечо.

– Я готов. Мы готовы.

– Не спешите, – сказал Антон. – Как мы и договаривались, вам придется разделиться. Но не совсем так, как было намечено. Вы остаетесь на месте. «Мария» тоже. А «Ольга», «Анастасия», «Татьяна» и «Алексей» уедут в Екатеринбург. Затем их вместе со всем семейством повезут в Москву. Там будет открытый суд. Таково требование мировой общественности. Какой приговор ждет Николая Романова, предсказывать не берусь. Но совершенно очевидно, что его детям ничто не угрожает. Максимальные репрессии, которые их ждут, – это высылка из страны. Английский королевский дом уже подтвердил, что примет ваших детей. Однако все осложняется состоянием здоровья наследника. Очень плох Алексей Николаевич. Очень плох. Положение настолько серьезное, что если не будут приняты безотлагательные меры, то….

– Потеряв наследника, династия Романовых будет обречена на вымирание, – важно произнес «Николай».

– Итак, готовьте детей.

– Они готовы! – воскликнула «царица». – А Вольдемар, он… Вы не представляете, как он готовился к этому часу. Он научился хромать и валиться с ног во внезапном приступе! Сама Александра Федоровна не сможет отличить Вольдемара от своего Алексиса!

– Как мы и договаривались, ваши дочери получат вознаграждение. Бриллианты у них будут с собой, а банковские счета ожидают их в Лондоне, – сказал Антон.

– Это неважно, – махнул рукой «Николай». – Лучше объясните нам с мамочкой, какие наши действия. Вы повезете нас в Екатеринбург, сопровождая Николая Александровича? Или отправите обратно в Самару? И как мы потом соединимся с детьми?

– Я не уполномочен отвечать на такие вопросы. Эх… – Антон взъерошил пятерней волосы и добавил: – Да и просто не знаю. Понимаю, как вам сейчас тяжело. Но право слово, ничего больше сказать не могу. Знаю только, что через час за вами придет бричка. Готовьтесь.

Они с Медведевым всю ночь носились по Тюмени, старательно огибая по дворам перекрестки, где у костров грелись ночные патрули. Когда все было подготовлено, в стылом, сером небе уже протянулись багровые полосы рассвета, а лужи под сапогами хрустели корочкой утреннего льда.

Они растолкали комиссара станции, выгнали его из нагретой комнаты и завалились там спать – Терентий на полу у «буржуйки», Антон по праву гостя на кожаном диване. Комиссар разбудил их через пару часов, угостил кипятком с сахарином и, когда было предложено закурить, смущенно улыбаясь, выгреб из яковлевского портсигара все папироски. Из окна Комиссаровой комнаты было хорошо видно пристань, изгиб Туры и дым приближающегося по реке парохода.

– С ночи конница в городе, – сообщил комиссар. – Оцепили всю пристань. Опасаются офицерского заговора. Говорят, из Екатеринбурга тайно прибыли слушатели академии. Их еще при старом режиме зачислили. Все в чинах не ниже капитана. Настроения у них, сами понимаете какие. Монархические настроения.

– Где ж они были со своими настроениями год назад, когда царя отречься заставили? – презрительно сказал Терентий. – Сами скинули, а теперь слезы лить? Слизняки. Ты не за офицерами смотри. Ты за своими смотри. Чтобы самосуд не учинили.

Комиссар покраснел, забормотал что-то, как пойманный за руку воришка, «да мы не таковские, да и в мыслях такого не держим-с». И Антон вспомнил, как, пытаясь прорваться с царем через Омск, чуть не в рукопашную сошелся с таким же вот вокзальным комиссаром. Правда, за тем горлопаном стояла изрядная толпа, а когда Антон пригрозил пулеметами, то комиссар указал ему на свои пушки и повторил: «Отдай Романова народу! Пущай народ с ним разберется!» По счастью, вовремя появился Косарев, председатель омского Совета, старый друг Антона, и дело было улажено миром. Но поезд пришлось развернуть на Екатеринбург…

«На этот раз осечки не будет», – сказал себе Антон. Все было подготовлено в полной тайне. Каждый участник дела знал только то, что сам должен выполнить. И никто не представлял себе всю операцию в целом. Даже Терентий.

– Ну, пошли встречать гостей дорогих. – Медведев встал, расправляя гимнастерку под тугим ремнем. – Вагоны подашь, как договаривались, не забыл?

– Подам, подам, – закивал комиссар. – Все как договорено. Сначала теплушки, потом общие, к вечеру подгонят классные.

– Там с конвоем Павел Хохряков, – сказал Антон. – Он матрос горячий, из кочегаров. Будет маузером размахивать, к стенке тебя ставить начнет. Ты не пугайся. Прикинешься дурачком, да и гни свою линию. Чтобы классные вагоны были поданы, только как начнет темнеть.

– Да Хохрякова мои успокоят, зубы заговорят, – пообещал Терентий. – С латышами будет сложнее. Что за командир у них какой-то Родионов? Откуда взялся на нашу голову?

– Оттуда же, откуда и я. Из Москвы.

Они прошли на пристань, поднялись по лесенке к конторе пакгауза. Когда-то этот балкончик был застеклен, сейчас между рамами свистел ветер. Конторские столы и прочая мебель были пущены на дрова нынешней зимой. Но медведевские ребята где-то раздобыли два венских стула, и Терентий с Антоном уселись, как в театральной ложе.

– Оцепление конное выставили в шесть ноль-ноль, в восемь прошла первая смена, все чин чином, – доложил помощник Медведева. – Склад проверен, заперт, ключи у командира эскадрона товарища Буркова.

– Все по местам, – приказал Терентий. – Одного с нами оставь, а сам давай тоже на пристань.

«Осечки не будет», – как заклинание, повторял Антон, глядя, как пассажиры выгружаются с парохода. Вот латыши в кавалерийских шинелях выстроились вдоль сходней, значит, сейчас пустят детей. За рослыми солдатами ничего не видно, но вот мелькнули дамские шляпки – сестры идут. Строй латышей дрогнул, раздался в стороны и снова сомкнулся, но Антон успел разглядеть матроса Нагорного, который нес на руках Алексея. Все. Колонна латышей двигается к станции. Дети – внутри строя. Свита с узлами и чемоданами отстала, плетется позади.

Строй остановился. Шагавший впереди командир о чем-то спорит с комэском Турковым. Вот подходит председатель ревкома, и командир латышей разворачивается к своим. Короткая команда, строй слаженно разворачивается и такой же плотной колонной направляется к кирпичному длинному строению мучного склада. Все исчезают за углом. А свита остается стоять у рельсов и смотрит то вслед ушедшим, то на грузчиков, которые все выносят и выносят с парохода на пристань ящики и чемоданы.

– Уф, камень с плеч! – выдохнул Терентий. – Больше всего я боялся, что этот Родионов упрется!

– Он латыш, дисциплину знает. Никакой самодеятельности, все по приказу, – сказал Антон, а сам подумал: «Знать бы еще, чьи приказы он выполняет».

Решение об отправке Яна Свикке-Родионова в Тобольск принималось не Коллегией ВЧК, а ЦИКом, то есть лично Свердловым. И отправлен он был вдогонку комиссару Яковлеву вроде бы для помощи. Но пути их разошлись еще в Уфе, где Антон формировал свой отряд из друзей по боевому подполью и ждал, когда подвезут семью двойников. Родионов же отправился в штаб армии и зачем-то стал набирать команду из латышей. Сейчас эта команда могла стать помехой в исполнении плана.

Но на этот случай у Антона и был припасен свой козырь – эскадрон Буркова. Без сомнения, и сам комполка Пржевальский тоже был где-то здесь, тайком наблюдая за прибывшими из Тобольска пассажирами. В ЧК знали, что он был сводным кузеном Николаю II и был беззаветно предан царский семье, боготворил Александру Федоровну и был готов на все, чтобы спасти наследника. Знали и то, что в своем полку – почти полностью состоявшем из бывших драгунов и казаков – он пользуется непререкаемым авторитетом. В случае осложнений – Антон старался даже мысленно их не конкретизировать – Пржевальского даже не нужно будет подталкивать к решительному шагу ради спасения августейших особ. И его эскадрон сметет, порубает в капусту не только латышей. Всю Тюмень по бревнышку раскатают, если потребуется.

Но не потребовалось. Долгие часы ожидания истекли. К пристани, наконец, были поданы вагоны, те самые, каких требовал комиссар Хохряков, размахивая маузером. В вагон четвертого класса, который мало чем отличался от теплушки, стали грузиться сопровождающие. А к вагону второго класса латыши подвели из мучного склада царских детей.

Антон напряженно, до рези в глазах, вглядывался сквозь сумерки в тех, кто поднимался в вагон. «Татьяна» и «Ольга» вели себя прекрасно. Толстушка «Анастасия» все одергивала платье – ей явно был тесен корсет, надетый во время переодевания в мучном складе. «Алексей»… Он был безупречен. Хромал на обе ноги. Без сил остановился перед вагоном. Его туда втащили двое солдат и сам комиссар Хохряков.

Едва паровоз, испуская клубы пара, стронул вагоны с места, Терентий толкнул Антона в бок:

– Пошли?

– Рано еще.

Состав скрылся за теплушками, стоявшими на путях, и только по столбу дыма можно было понять, в какую сторону он движется.

– В Екатеринбург повезли, – сказал Антон. – Я до последнего боялся, что на Омск свернут. Ну что ж, пойдем, навестим крестников.

Они спустились к воде и по бревнам, которыми был завален берег, подобрались к лодке, стоявшей под мучным складом. Здесь когда-то был отдельный причал для барж. Сейчас от него остались только сваи. Деревянный лоток, по которому из склада выкидывали мешки с мукой, тоже исчез. Но люк в самом низу стены у пола – этот люк остался. Возле него сидел на корточках один из парней Медведева. Услышав шаги, он вжался в крутой обрыв и сунул руку в карман. Терентий коротко просвистел условный сигнал. Парень ответил, и только тогда они снова тронулись с места.

– Замерз, товарищ? – прошептал Терентий, подбираясь к люку. – Стучи, чтоб открыли.

Парень постучал рукояткой нагана. Тяжелая створка люка, едва слышно скрипнув, отодвинулась вверх.

– Надо было смазать, – заметил Терентий.

– Так сколько ж еще мазать?

– Ладно, беги в контору, отогревайся.

Антон сунулся к проему, но Медведев его удержал.

– Куда?! По башке захотел? Тебя мои не знают.

Терентий первым забрался внутрь, Антон немного выждал и тоже полез, хватаясь за остатки желоба.

Внутри склада было сыро и темно. Через полукруглые проемы под крышей внутрь сочился свет одинокого станционного фонаря. Антон разглядел рядом с Терентием силуэт помощника и спросил:

– Где?

– Там, – он махнул рукой. – В последней клети.

– Спасибо, Егор, – Терентий похлопал его по плечу. – Иди, готовь лодку.

Антон уже знал, куда идти. Вдоль стены, ощетинившейся переборками сломанных клетей, он дошел до угла склада. Он шел на голоса. На тихие-тихие девичьи голоса, которые вдруг были оборваны негромким окриком, почти неслышным, но резким и властным. И то был не девичий голос, а ломающийся тенорок юноши.

– Алексей Николаевич, – окликнул Антон. – Ваше высочество… Это я, комиссар Яковлев.

– Василий Васильевич, а мы здесь как мышки! – отозвалась Анастасия.

– Идемте. Нам пора в дорогу.

Первым из-за переборки показался Алексей.

– В дорогу? Извольте объясниться. Нас вывезли из Тобольска, обещая, что мы увидим родителей.

– Всему свое время, – сказал комиссар Яковлев. – Сейчас от вас зависит их судьба. И не только их.

– Что я должен делать?

– Вам придется вынести тяжелую дорогу. Опасности военного времени. Голод и лишения.

– А мама? А папа? Что с ними?

– Они молят Бога о вашем спасении. А Николай Александрович… – Антон перевел дух. – Я обещал ему, что вывезу вас и великих княжон в безопасное место. Решайтесь, ваше высочество.

– Что ж, идем, раз нельзя по-другому, – по-детски вздохнув, произнес Алексей.

Только сейчас комиссар Яковлев разглядел, что наследник стоит, опираясь на две доски, как на костыли.

Терентий шагнул к нему и легко подхватил на руки:

– Так-то быстрей будет, братишка. Эй, сестрички, живее!

Они появились из темноты в крестьянском платье и платках, Ольга – в меховой жилетке, Анастасия – в ватной телогрейке, а на Татьяне был какой-то старушечий салоп до земли. «Не замерзнут», – подумал Антон, укорив самого себя за то, что не догадался уложить в лодку хотя бы пару шинелишек. Как бы они сейчас пригодились. Ночью на реке будет холодно. И ночью на реке всякое может случиться. Антон переложил браунинг в карман телогрейки, передернув затвор. Не потому что чувствовал какую-то угрозу, а просто на всякий случай.