Текст книги "Наследник"

Глава 17

У генерала Деева день не задался с самого утра. У него все дни были трудными, но на сей раз было что-то из ряда вон выходящее. Все как сговорились. С восьми – селекторное совещание с соседями-губернаторами. Не смогли договориться о самых простых вещах. Зато взаимные упреки сыпались градом. В итоге чуть не разругались.

Обед был испорчен звонком из Москвы. Вместо обещанных инвестиций олигарх Ольховский огорошил своей коронной фразой: «Деньги были, деньги будут, сейчас денег нет!»

В общем, к вечеру генерал был морально опустошен. Он чувствовал себя раздавленным.

А тут еще особист принес это письмо.

Оно прошло через многочисленные инстанции, прежде чем добралось до адресата.

К конверту был приклеен стикер с кратким изложением послания: «Письмо ветерана WW-2. Перечисляет свои заслуги. Просит помочь родственникам».

«Что еще за WW– 21 – подумал Деев. – Вот уроды! Это они так войну обозначают. Вторая мировая война по-английски. Какая на хрен мировая? Она Великая и Отечественная. Вот уроды! Разогнать отдел писем к чертям собачьим!»

Он так разозлился, что хотел сразу же позвонить кому надо. Но глянув на серьезное лицо особиста, понял, что лучше все-таки сначала прочитать письмо, в котором, видимо, содержалось нечто важное.

Генералу армии Дееву К.Г. от ст. л-та запаса Харитонова С.Е.

Заявление

Товарищ генерал армии, уважаемый Константин Георгиевич! Разрешите обратиться к Вам не по форме, в обход установленных регламентов.

Как и все ветераны Вооруженных сил, являюсь Вашим убежденным сторонником. Считаю, что только Вы способны вернуть нашей Родине ее всемирно-историческое значение. В связи с вышеизложенным считаю необходимым довести до Вашего сведения следующее.

Я, Харитонов Семен Евсеевич, 1926 г.р., уроженец г. Свердловска, из семьи рабочих, в январе 1944 г. был призван на воинскую службу и направлен в 144-й отдельный гвардейский стрелковый полк 3-го Белорусского фронта, отдел «Смерш», должность – водитель.

В апреле 1945 г. был вместе с машиной предоставлен в распоряжение оперативной группы уполномоченного НКВД СССР по Восточной Пруссии, место дислокации город Гумбинен, ныне г. Гусев, начальник группы к-н Емельянов П.П.

Утром 17 апреля вместе со старшим сержантом Фроловым В.П. стоял нарядом на временном КПП в окрестностях населенного пункта «хутор Штейнбау», оставленного гитлеровцами и находящегося в полосе ответственности соседнего 2-го Белорусского фронта. Во время боевого дежурства нами был замечен легковой автомобиль марки «Опель», который, не снижая скорости, приближался к нашему КПП. По приказу ст. сержанта Фролова В.П. я произвел «предупредительный выстрел» в виде короткой автоматной очереди из вверенного мне оружия. Но, несмотря на это, легковой автомобиль продолжил свое сближение со шлагбаумом КПП и приведя его в негодность в результате сознательного столкновения с ним, не снижая скорости, стал удаляться в сторону линии фронта. Видя это, ст. сержант Фролов В.П. произвел прицельный выстрел по удаляющемуся от нас автомобилю, после чего тот съехал с дороги и врезался в дерево.

По поручению ст. сержанта Фролова В.П. я направился к указанному выше автомобилю и обнаружил в нем тело немецкого офицера, к запястью которого браслетом был прикован портфель.

После того как нас со ст. сержантом Фроловым В.П. сменили на КПП, я, вернувшись в часть, сдал начальнику группы Емельянову П.П. обнаруженное в салоне автомобиля личное оружие немецкого офицера, пистолет марки «Вальтер», о чем была сделана запись в журнале, скрепленная нашими подписями. На мой вопрос, обращенный к начальнику группы Емельянову П.П., что делать с обнаруженным там же в салоне портфелем, Емельянов П.П. ответил: «Делай что хочешь, эта чепуха теперь никому не интересна».

Прошу вас, уважаемый Константин Георгиевич, великодушно простить мою стариковскую склонность к многословию. Но без этого введения Вы бы не смогли оценить всю важность того, о чем будет сообщено ниже.

В ходе Великой Отечественной войны советский народ понес неисчислимые потери как в живой силе, так и в технике, особенно в средствах производства. В фашистскую Германию были угнаны миллионы советских граждан, огромное количество продуктов, зерна, нефти, угля. В связи с чем после разгрома фашизма все народное добро надо было вернуть на Родину. Я ни в коей мере не оправдываю единичные случаи мародерства, с которыми велась беспощадная борьба. Но командный состав имел возможность отправить домой некоторое количество материальных ценностей.

Будучи прикомандированным к аппарату уполномоченного НКВД, я с июня по август 1945 года осуществлял перевозку автотранспортом различных грузов, как государственного, так и личного назначения, на почтово-багажную погрузочную площадку станции Гродно Белорусской железной дороги. Крупногабаритные грузы, как то: мебельные гарнитуры, ванны чугунные, рояли концертные и т. п., отправлялись в деревянных контейнерах, к изготовлению которых были привлечены военнопленные. Грузы мелкого габарита паковались в фанерные ящики. После указания на них адреса получателя ящики забирались экспедиторами.

И вот в один из дней я передал экспедитору ящик, на котором был подписан мой собственный почтовый адрес в городе Свердловск. Там был портфель, который я отправил своим родителям и поручил хранить до моего возвращения.

Горько и стыдно в этом признаваться, но я посмел присвоить то, от чего отказалось государство. На это меня толкнула болезнь. Как пояснил капитан медицинской службы Спивак (инициалы не помню), в портфеле содержались медицинские карты больного гемофилией. А я являюсь больным несвертываемостью крови и состою на особом медицинском учете.

После прохождения срочной службы в отделе «Смерш» я остался на сверхсрочную при особом отделе 52-й гвардейской стрелковой дивизии, дислоцированной в Восточной Пруссии, ныне Калининградская область. По демобилизации был трудоустроен на оборонных предприятиях, добросовестно исполнял свой долг перед партией и народом. Но в 1987 году я был отправлен на пенсию и фактически лишен средств к существованию. Тем временем моя болезнь требовала постоянного внимания. Будучи предоставлен сам себе, я решил изучить трофейные документы, которые могли бы оказаться полезны отечественной медицинской науке. Но ни одно медицинское издательство не ответило на мои многократные предложения о публикации имеющихся материалов с выплатой мне хотя бы минимального гонорара.

Анализируя имеющиеся материалы, я обнаружил среди них тщательно спрятанные черновики писем, написанные от руки на русском языке. Заинтересовавшись их содержанием, я проделал определенную исследовательскую работу. В результате чего установил следующее.

1. Письма принадлежат одному из членов семейства бывшего русского царя Николая 2-го.

2. В письмах содержатся свидетельства исторических событий времен Гражданской войны 20-х и 30-х годов.

В связи с чем мною были предприняты попытки опубликовать эти письма в изданиях соответствующего профиля АН СССР. Однако не получив никакого ответа, был вынужден установить связь с зарубежными издательствами. Куда и были отправлены многие из писем, хранящихся у меня с весны 1945 года.

Уважаемый Константин Георгиевич! Скоро мне исполнится 73 года. Как убежденного атеиста, меня не страшат муки ада и не привлекают наслаждения рая. К смерти я отношусь равнодушно и очень доволен, что на протяжении долгих лет мог ее обманывать, поскольку с моим диагнозом редко кому удается дожить хотя бы до сорока лет. Но меня глубоко беспокоит судьба Родины. В Вашем лице я вижу достойного продолжателя великих дел, начатых Александром Невским, Иваном Грозным, Петром Первым и продолженных Лениным, Сталиным, Брежневым и Андроповым. Вы неоднократно заявляли о своем стремлении восстановить в России конституционную монархию. Не мне судить о том, принесет ли пользу стране подобная реформа. Но Вам следует знать о том, что законный наследник российского престола Алексей Николаевич Романов не был расстрелян в 1918 году, а долгое время жил и лечился в Восточной Пруссии. Вам также следует знать, что у Алексея Романова, несмотря на тяжелейшую гемофилию, были дети. Следовательно, где-то в Европе могла сохраниться и дожить до наших дней семья прямых потомков русского царя, то есть семья, имеющая законное право взойти на трон, если в России будет восстановлена монархия.

Учитывая вышеизложенное, считал бы целесообразным установление Вами прямых связей с монархическими семьями Англии, Испании и Нидерландов, которые являются родственниками Романовых и обязаны иметь информацию о них.

В последних строках своего заявления сообщаю, что материалы, вывезенные с хутора Штейнбау, находятся у моего внучатого племянника Харитонова Егора, проживающего по адресу: Великославск, улица Кубышкиной, дом 32, общежитие первой автоколонны. Уверен, что Вы уделите немного внимания Егору, который вырос истинным патриотом своей великой Родины и может принести Вам немало пользы.

Желаю Вам, уважаемый Константин Георгиевич, крепкого здоровья и успешного служения на благо нашей великой Родины!

Ст. л-т запаса Харитонов С.Е.

Город Великославск, 7 января 1999 года.

Генерал Деев с трудом дочитал письмо до конца. Затем аккуратно сложил его и запихнул обратно в конверт.

– Когда оно было получено? – спросил он.

– Где-то в конце января, – ответил особист.

– А сейчас у нас что?

– Я неоднократно докладывал, что отдел по связям с общественностью нуждается в расширении. Там работают всего два человека, и они физически не успевают…

– Молчать, сука! – стукнув кулаком по столу, заорал генерал. – Узнать и доложить, кто конкретно читал это письмо!

– Читала, – поправил особист. – В отделе работают две женщины. Приняты по рекомендации вашей сестры, Елены Георгиевны. Они учились в одном институте.

Деев хотел было что-то сказать, но осекся, махнул рукой и, встав из-за стола, стал нервно мерить комнату шагами. Особист по стойке «смирно» провожал его поворотом головы, держа равнение то направо, то налево. Через какое-то время, немного успокоившись, генерал подошел к столу и, сложив письмо, положил его в карман.

– Ладно, – не глядя на особиста, буркнул он, – не трогай этих дур. Я сам во всем виноват. Все, свободен.

Дверь за особистом бесшумно закрылась. «Свободен, – мысленно повторил генерал. – Он-то, крысеныш, свободен. А я же никогда не освобожусь от пут, в которых запутался. И чем больше шебуршу, тем более запутываюсь. Вот и сейчас, повесил на себя этого беднягу Харитонова. Да! Дожил, товарищ генерал! Уже и ветеранов по твоей милости убивают! Удавить тебя, суку, за это мало! Романовы… Их музыка кончилась в 18-м! Не имеют они больше права претендовать на российский престол, после того как сами с него слезли. А ну-ка, пусть кто попробовал бы сковырнуть с трона его, Деева. Ух-х! Кровью бы харкали эти революционеры, кровью! Полстраны бы перевешал и расстрелял, но вторую половину бы спас. А где гарантия, что и этот не сдрейфит? Нет! Как говорится, не корысти ради, а думая лишь о благе Отчизны, власть должна быть в его ежовых руках. Других, кому можно доверить страну, нет. Короче, Россия – его крест, и живым он его никому не отдаст.

Из открытого настежь окна вдруг повеяло вечерней прохладой. Генерал взглянул на часы. Было что-то около семи. Бросив в селектор коротко «Едем!», он встал из-за стола и, подумав, подошел к холодильнику. Достав оттуда бутылку плеснул водки в стоящий там же граненый стакан и залпом выпил харитоновские фронтовые двести. Утерев рот тыльной стороной ладони и взглянув на надпись на бутылке «NO PROBLEM!», он, горько усмехнувшись, сказал:

– А у меня вот, брат, – проблемы, серьезные проблемы.

Затем, вернув все на свои места, закрыл холодильник и подошел к окну. Яркий солнечный диск зарывался в перину облаков, лежавших на самом краешке моря. Стоящие на рейде корабли были похожи на нахохлившихся птиц, ненароком заснувших на тронутой легкой зыбью водной глади. Чуть поодаль, за песчаной косою, резвилась в последних лучах заходящего солнца веселая стайка дельфинов.

Прикрыв окно, Деев взял со стола папку и, выключив свет, вышел из кабинета. Уже через минуту он оказался в своем автомобиле и только там понял, что проголодался, потому как с утра толком ничего не поел. Повелев: «В ресторан», он открыл папку с бумагами и погрузился в их изучение. Когда через четверть часа лимузин плавно подъехал к ресторану, он успел просмотреть их добрую половину. Выйдя из машины и кивнув бросившемуся открывать ему двери швейцару, он прошел в зал и сел за столик с табличкой «занято». Он всегда занимал это место. Отсюда все просматривалось как на ладони, и он любил, пока принесут поесть, наблюдать за другими, строя догадки, кто они и что их сюда привело.

Вот за дальним столиком у окна ужинает пара. Он достаточно взрослый, можно даже сказать, пожилой, а она девушка, почти еще ребенок. Со стороны может показаться, что это дочь и отец, но его наметанный глаз и жизненный опыт подсказывают, что это еще один Киса Воробьянинов, который, пытаясь поймать за хвост ускользающие годы, желает ослепить размахом очередную Лизу. Поодаль от них почтенная семейка – мать, отец и двое детей-одногодков, приступив к десерту, заедают ягоды мороженым. На открытой террасе какой-то банкет. «Зюганов, рискуя заработать грыжу, кричит, что людям жить стало хуже, – подумалось генералу. – А люди вон какие банкеты закатывают. Нет, сукины коты, жить вам все-таки стало лучше, жить вам стало веселей! По крайней мере, у меня в регионе». Не успел он это подумать, как заметил немолодую уже пару, сидевшую за столиком у самых дверей. Обычно к дверям на кухню сажают самых пропащих клиентов, которых метрдотели, лишь по одним им известным признакам, определяют безошибочно. Как им удается отличить скромного служащего, в кои-то веки зашедшего к ним отметить какое-то свое торжество, от не менее скромно одетого миллионера, случайно оказавшегося в их городе, – уму непостижимо. Впрочем, сейчас генерала меньше всего занимали способности метрдотелей. Что-то в женщине, сидевшей за этим столом, показалось ему знакомым. Щурясь и фокусируя зрение, он пытался ее получше разглядеть, но тщетно. Одно дело стрелять в тире, а другое – за сотню метров узнать человека, которого ты, может, не знаешь совсем. Так и не сумев ее разглядеть, он встал и спустился в большой зал, с тем чтобы, направившись будто бы к бару, пройти мимо того стола. Увидев, что он куда-то уходит, его охранники, на ходу дожевывая, бросились за ним. «Эти спугнут мне весь ресторан», – подумал он и… встал как вкопанный, потому что за тем столиком сидела Лена Орлова – его первая школьная и последняя в жизни любовь!

– Лена, – тихо позвал он.

Женщина, подняв глаза, недоуменно на него взглянула и улыбнулась, да так знакомо, словно и не было этих десятков лет, что отделяли их от школы.

– Костик! – охнула она, прижав ладони к губам.

– А я смотрю, кто это такая знакомая сидит здесь в ресторане, и, слава Богу, не поленился, спустился и вижу – это ты! Как ты здесь оказалась? Ты здесь живешь? – засыпал ее вопросами Деев.

– Да нет же, мы с Сенечкой приехали сюда навестить знакомых. А сегодня у него день рождения, вот я и пригласила его сюда. А что, раз в жизни можно. Как говорится, гулять так гулять! – тряхнув головой, сказала Лена и, спохватившись, вскочила: – Да что же ты стоишь, садись рядом с нами, это же чудо, чудо, что ты тут оказался!

И, обратившись к стоявшему за спиной у Деева метрдотелю, попросила:

– Товарищ, ведь можно, чтобы наш знакомый сел рядом с нами?

Несчастный мэтр, будучи не в состоянии объединить в единую конструкцию понятия «Деев» и «можно», вытаращив глаза, кинулся подносить генералу стул. Увидев, что шеф собирается подсесть за чей-то столик, его охрана заняла стол по соседству.

– Здравствуй, Сеня, – протянув через стол руку сидящему за ним мужчине, сказал генерал и добавил: – И поздравляю.

– А ты как здесь оказался? – спросила его Лена.

– А я здесь работаю, – не отрывая от нее глаз, ответил Деев.

– В ресторане? – поинтересовалась Лена.

– В области, – покачал головой Деев. – Не слышала?

– Нет, – совсем как тогда, в школьные годы, повела плечом Лена.

Ее ответ задел генерала за живое. Со школьной скамьи, с того самого дня, как он увидел Лену, эта девочка отняла у него и покой, и сон. И какие только глупости он не творил, чтобы заслужить ее благосклонность. И сколько мальчишечьих носов пострадало от его не по годам увесистого кулака, и сколько учителей он довел до белого каления и истерик, и сколько раз его задница была исполосована отцовским ремнем. Но без толку. Леночка Орлова благоволила к чумарику Сене Василькову, а с чего, никто не мог понять. Подтянуться на турнике Сеня мог от силы раз, и то из последних сил, и если очень старался, в школьных драках всегда был бит, более того, ему порой доставалось даже от девочек в классе. Голубей не гонял, с уроков не сбегал и даже футболом не увлекался. В мужском туалете не курил, за женским не подглядывал. Вот Миша Баух учился в их классе, тоже «ботаник». Но тот хоть на скрипке играл, да так, что мурашки носились по коже. А этот ни то ни се, и надо же – покорил сердце Леночки Орловой, школьной красавицы. Вот и пойми этих женщин! Чего этот Сеня достиг? Да ничего! Это же видно! Официант бы не усадил его у дверей, официант – он психолог такой, что любых ученых заткнет за пояс! У него на этой практической психологии построен бизнес. И если он посадил Сеню сюда, значит, Сеня остался тем же чмо, каким был. Он, Деев, мог не заметить Сенин успех, но «полового» не обманешь!

Может, рыкнуть на челядь и пересесть? Но это неправильно, потому что место Сени вот здесь, у дверей, даже если вдруг за его стол вдруг сядет Деев. Задумавшись о своем, он и не заметил, как опрокинул пару рюмок «беленькой», что была на столе. Почувствовав, какую гадость пил, он недовольно поморщился: «Водка – дрянь!»

– Человек! – рыкнул он в пространство. И тут же несколько официантов сломя голову кинулись на его зов.

– Принесите-ка мне моего коньяка, а то вишь, я тут малость подпил людей, – потребовал он.

Официанты помчались исполнять заказ, а Деев, остановив тяжелеющий взгляд на Семене, спросил с плохо скрытой издевкой:

– Ну-с, в каком полку изволили служить?

– Да ни в каком, я, собственно, все больше по научной части, – беззлобно улыбнувшись, ответил Сеня.

«Везет же мне на этих ученых!» – криво усмехнувшись, подумал генерал.

– По научной? Что ж, если с умом, то и это дело! И каких вы званий и чинов сумели достичь на этом поприще?

– Не в званиях счастье, – ответила за Сеню Лена.

– Не в званиях… – эхом отозвался Деев. – Возможно, ну а в чем? В чем оно, Лена? – с надрывом спросил генерал и, отобрав у официанта бутылку, продолжил: – Вот объясни мне, взрослому человеку, оттрубившему в армии от сержанта до генерала – заметь, не на паркете, а честно, по-настоящему; если я покидал дальний гарнизон, то лишь с назначением в «очень дальний» – вот объясни мне, в чем оно, счастье?

– Счастье – это когда есть, кого обнять, – ответила Лена.

– Ну да, действительно, – наполняя коньяком большой фужер, подумав, сказал генерал, – как это я сам не догадался?

Затем, опорожнив его и уставившись наливающимися кровью глазами в одну точку, продолжил, чеканя каждое слово:

– А знаешь, Лена, сколько ребят вроде меня для того, чтобы вам с Сеней «было бы кого обнять», всю свою жизнь обнимают матушку-землю, прячась от пуль и осколков, готовых их убить. Так что же, по-твоему, им счастья, что ли, не видать?

– Успокойся, Костик, и не воспринимай все дословно, – прикрыв ладонью его руку, сказала Лена и шепнула мужу: – Попроси счет.

Но генерал, услышав это, сказал:

– Отставить счет! Здесь я хозяин! И еще, внизу – моя машина. Она доставит вас куда нужно. Это не просьба, – сказал он, заметив протестующий жест Севы, – это приказ, тем более что по вечерам прохладно, и Лена может простудиться.

Посадив супругов в свою машину, он приказал шоферу ехать, куда скажут, и захлопнул дверцу. Машина плавно тронулась с места и, набирая ход, поехала в сторону центра. Деев смотрел ей вслед, пока та не скрылась в ночи. Затем он развернулся и быстрым шагом пошел в другую сторону. Охранники почти бесшумно шагали сзади.

Было душно. Чтобы легче дышать, он ослабил узел галстука, да так резко, что треснула материя и отлетела пара пуговиц.

– Увел девушку, сукин кот, прямо из стойла, ладно, если бы там какой-то цыган-конокрад, а то ведь никто. Стопроцентный никто во всем. И в драке, и в деньгах, и даже в своей же науке!

Свою жизнь Деев сознательно выстроил так, чтобы доказать Лене Орловой, а может, и себе, что она сильно ошиблась в том, что не смогла его оценить. Он думал об этом и за полярным кругом, где холод стальным обручем стискивал голову, и в пустынях Средней Азии, где на зубах скрипел мерзкий песок. Он поставил перед собой задачу стать круче всех, и даже президента, на случай того, если вдруг ее избранником станет сам президент. И теперь, когда, казалось, он осуществил дело всей своей жизни, выяснилось, что он превзошел всего лишь Сеню! Сеню!!! Этого вынести он не мог. Значит, вся его жизнь прошла насмарку, все его старания, лишения и жертвы были ни к чему, потому Сеню мог переплюнуть любой.

В горле пересохло, хотелось пить. Вспомнилась початая бутылка коньяка в ресторане. А еще хотелось выговориться. Очень хотелось. С кем-нибудь, кто не знает его и с кем он больше никогда не встретится. Хотелось так сильно, что прямо сейчас садись в поезд…

Он оглянулся на охранников:

– Свободны!

Они застыли, тупо глядя себе под ноги.

– Прошу вас, парни, – сиплым голосом произнес Деев, стягивая надоевший галстук, – дайте расслабиться. Это мой город. Я хочу хотя бы десять минут пожить в нем без конвоя. Короче, пошли вон! Кругом!

Они четко развернулись через левое плечо.

– Бегом… Марш!

Оба стартовали достаточно резво, но, отбежав на десяток шагов, притормозили и оглянулись.

– Уволю на хрен! – рыкнул на них Деев, и охранники, припустившись, скрылись за углом.

«Вызовут скрытую наружку», – с тоской подумал генерал. За углом замаячили окна стекляшки-кафе. Он, не раздумывая, повернул в его сторону. Кафе уже закрывалось, в зале не было никого, кроме одного мужчины, который допивал свой кофе и тоже собирался уйти.

Войдя вовнутрь, Деев крикнул:

– Выпить и поговорить!

Завидев его, к нему навстречу кинулся хозяин заведения, с лицом, будто сошедшим с плакатов «Внимание! Розыск!».

– Пшел вон! – поморщился Деев и, выхватив у ресторатора бутылку, направился к единственному посетителю кафе. Тот, мельком на него взглянув, продолжил пить свой кофе.

«Не узнал, значит, не местный, – удовлетворенно подумал Деев и, протянув руку, представился:

– Вася.

– Федор, – пожав ее, равнодушно ответил мужик.

– А что Федя, не составишь мне компанию? Хочется выпить, а один – не могу, – сказал Деев и, увидев в глазах у Феди сомнение, добавил: – Ты не думай, я угощаю.

– А я и не думаю, – ответил Федя. – Я просто не очень люблю пить, особенно поздно и особенно с незнакомыми людьми.

– Да я сам такой, – махнул рукой Деев. – Понимаешь, человек один умер, ветеран. Не по-русски это. Надо помянуть.

– Ну, если только помянуть, – неуверенно протянул Федя. Затем, решив поддержать разговор, добавил: – С друзьями. У тебя они есть?

– Есть, наверное, пес их знает. Но даже если и так, то здесь их нет. Поэтому, будь другом, выпей со мною, – ответил Деев.

– Ну, можно, – неуверенно протянул Федя и тут же добавил: – Если, конечно, недолго. Час, ведь уже какой.

– Конечно, недолго, – заверил его генерал и стал разливать.

Пили легко, но разговор не клеился. Деев рассеянно слушал Федю и так же рассеянно, невпопад, ему отвечал. Он не понимал, что с ним происходит. Он чувствовал, что хочет выговориться. Очень хочет. Но не мог. Ибо внутри была пустота. Это было похоже на то, как хочется проблеваться, но рвотные позывы тщетны; в желудке ничего нет. Одна только желчь. Вот и сейчас – на душе только желчь…

– Ну вот, посидели! – сказал вдруг Федя, хлопнув ладонью себя по лбу – Полпервого ночи! Жена мне устроит…

– Ты что, боишься? – спросил его Деев.

– Не, жалею. Она у меня сердечница и, чуть что, хватается за сердце, и тогда нужно звать «скорую», чтобы делать укол. Доктор сказал, что когда-нибудь они опоздают и что тогда ее нужно будет везти уже в морг, – с грустью в голосе ответил Федя.

«М-да, тонкие у меня доктора, ничего не скажешь, им коней перековывать, а не людей врачевать», – подумал Деев и спросил: – И как теперь быть?

– Давай пойдем ко мне вместе, я тебя выручил, а ты помоги мне.

– Не думаю, что это хорошая идея, – начал было Деев, но, увидев, что Федя расстроен, рубанул ладонью воздух: – Ладно, будь по-твоему, только если недолго.

– Да это тут, совсем рядом! – засуетился Федя и, смахнув с себя крошки, встал из-за стола. Деев бросил на стол пару банкнот, и, выйдя из кафе, они нетвердой походкой направились к соседнему дому. За ними, на большом расстоянии, шли охранники и тихо шуршала шинами его машина.

Феде не открывали долго. Наконец за дверьми послышались чьи-то шаркающие шаги.

– Кто там? – спросил за дверью старческий голос.

– Свои, – прочистив горло, почему-то пробасил Деев.

– Какие такие свои? – сварливо поинтересовался голос и тут же добавил: – Свои в это время дома сидят, телевизор смотрют, и только чужие шастают и честным людям в двери звонят.

– Мой дед-фронтовик, – ткнул его локтем Федя и громко сказал: – Отворяй, дедуль, хватит бдительность проявлять, ты б ее проявил, когда развалили Союз.

В двери пару раз провернули ключ, и в образовавшуюся на ширину цепочки щель глянула чья-то седая голова.

– Видишь, я не один, с солидным человеком, а ты погранца из себя строишь! – сказал укоризненно Федя.

Старик внимательно изучил Деева, крякнул, отпер дверь и, часто шаркая, растворился в темной прихожей. Зайдя, Федя щелкнул выключателем, и тусклый желтый свет осветил небольшой коридор, ведущий в комнату, где, судя по звукам, работал телевизор.

– Ну, давай, заходи первый, – подталкивая к комнате Деева, шепнул Федя. Взглянув в небольшое зеркало, что висело в прихожей, и поправив воротник, генерал направился в комнату. То была типичная комната, каких полно в каждом городе. Под одной стеной стояла старая чешская стенка, купленная, наверное, еще дедом-фронтовиком, на полках которой горделиво восседал очень популярный в одно время чайный сервиз под названием «Мадонна», коллектив фарфоровых слоников мал мала меньше, паратройка хрустальных конфетниц советских времен и прочая дребедень. Под другой стеной стоял обеденный стол с задвинутыми под него стульями, «а-ля Вена». Под третьей стеной на большом подсервантнике стоял телевизор, перед которым сидела вся Федина семья. Впрочем, не вся. Деда не было. Заметив гостя, сидевшая в кресле женщина встала и, вытерев руку о передник, сказала:

– Ой, здравствуйте, меня зовут Зина, а я и не знала, что Федор пришел не один. Уже собиралась отчитать его за опоздание, думая, что это он вошел в комнату, и, вдруг вижу, что это не он, а вы.

Почувствовав, что гроза миновала, в комнату, потирая руки, вошел Федор и этаким разухабистым голосом сказал:

– Ну что, Зина, познакомься, это мой товарищ, Вася, помнишь, я о нем много рассказывал, мы сейчас будем пить чай!

Но не успел он это сказать, как в комнату, старательно чеканя шаг, в увешанной орденами и медалями гимнастерке, прикрыв левой ладонью голову, а правой – взяв под козырек, вошел дед Федора и, подойдя к Дееву, отрапортовал:

– Товарищ генерал! Разрешите доложить, на вверенном мне участке Родины происшествий нет. Ответственный за участок – первый номер пулеметного расчета 41-го гвардейского стрелкового полка гвардии сержант Харитонов!

У Деева перекосилось лицо, и он рухнул на колени перед стариком как подкошенный.

– Дед, ну что же ты, дед! Это я, я должен делать тебе доклад, а не ты! Ты сделал все что мог и не мог! А что я, подлец, могу тебе доложить? Что смотрел, как развалили страну, которую ты уберег? Что позволил убить тезку твоего, Харитонова?! И ты после этого мне докладываешь?! Убей лучше, дед, но не трави душу!!!

Ничего не ответил ему старик, а только обнял трясущими руками голову генерала и уставился невидящими глазами в одну точку, а по щеке его прокатилась скупая старческая слеза…