Текст книги "Грязь кладбищенская"

“Это сундук моей матушки, – говорит. – Она его мне оставила”. Оныст, так и сказала. И увезла все домой. Оныст, Доти.

Прямо королевский был сундук, в старинном ирландском стиле. Крепкий был, будто железный. Да и выглядел очень мило. И удобный, и красивый, Доти…

Что уж говорить о том, сколько там было денег! Серебряные ложки и ножи, весь серебряный туалетный прибор, какой у меня был, когда я жила в Ярком городе. Ценные книги в переплетах телячьей кожи, простыни, одеяла, салфетки, покрывала… Если бы у Катрины Падинь хватило ума как следует о них заботиться, на ней бы не было грязных обносков в день похорон…

Точно так, Доти. Это и есть тот самый сундук, о котором Катрина вечно рассказывает…

– Ножи и ложечки серебряные в Паршивом Поле, где уток доят! О Мать Пресвятая Богородица! Не верьте вы ей! Не верьте ей! Со-ан-со. Муред! Эй, Муред! Ты слыхала, что тут говорила Паршивая Норушка?.. И Шонинь Лиам… И Бридь Терри… И Кити… Я лопну! Лопну…

4

– …Кобылка с белым пятном. Вот уж была хороша…

– Это у тебя была кобылка. А вот у нас был жеребчик…

– Маленькая кобылка с белым пятном. Я ее купил на ярмарке Святого Варфоломея.

– А мы нашего жеребчика купили после Рождества…

– Кобылка с белым пятном. Полторы тонны спокойно могла свезти…

– Прекрасный большой жеребчик у нас был, спаси Господи. Мы ему строили новое стойло…

– …Золотое Яблоко выиграла, сто к одному.

– Голуэй выиграл. Они победили Керри…

– Да Золотое Яблоко выиграла, говорю тебе.

– Ты все перепутал. Как та бестолочь, что говорит мне, будто Керри выиграло. Голуэй выиграл, я тебе толкую.

– Да не было никакого Голуэя на больших скачках в три часа дня.

– Да не было никакого Золотого Яблока ни в одной из команд, которые играли в финале сорок первого года. Конканнан, ты хочешь сказать? Вот это может быть…

 
– “ … Там был То-о-омас Внутрях…”
 

– …В моей деревне семнадцать домов, и каждый из них отдал голоса за Эмона де Валеру.

– Семнадцать домов! А так ни единого выстрела по “черно-пегим”[97]97
  Black and Tans – резервное подразделение Королевских ирландских полицейских сил, образовано во время Войны за независимость Ирландии (1919–1921) по замыслу Уинстона Черчилля в целях противодействия Ирландской республиканской армии.


[Закрыть] и не сделали в твоей деревне. Ни черта, ни разочка не выстрелили. Ни выстрела не было, ни даже эха от выстрела.

– Да брось, что ты. Они ведь лежали в засаде. Поздней темной ночью. И ранили осла Проглота, когда тот забрался на поле Куррина у дороги.

– О, я это хорошо помню! Я вывихнул себе лодыжку…

– …Ты, должно быть, родственник Патрика Лауруса?.. Третий парнишка. Ты же ходил ко мне в школу. Славный, крепкий был паренек. Макушка светлая. Глаза карие. Щеки румяные. И превосходно играл в гандбол[98]98
  Гандбол – имеется в виду ирландский гандбол (ирл. liathróid láimhe) – вид спорта, где игроки бьют мячом о стену, ударяя по нему ладонью или кулаком так, чтобы противник не мог мяч отбить; игра ведется один на один или пара на пару.


[Закрыть] … Люди из Озерной Рощи уехали в Англию… А Учительница хороша, как никогда прежде, говоришь? Ага! Билли Почтальон совсем плох, захворал… Плох. Захворал…

– Точно так, Мастер. Ревматизм, говорят. На него донесли, что он отдает письма первому встречному, лишь бы побыстрее, и потому ему пришлось разносить их по домам снова…

– Так ему и надо, проходимцу!..

– Его застал страшный ливень по дороге на верхние выселки. Он ужасно продрог… Пришел домой, лег в постель…

– Так ему и надо, дьяволу! Ах он мошенник! Ах он вор! Ах он…

– Он все рассуждал, что собирается уехать в Англию, перед тем как его свалило.

– В Англию! Уехать в Англию!.. Говори. Не робей.

– Кое-кто говорит, Мастер, что здоровья ему стало не хватать, с тех пор как он женился.

– Гнусный грабитель! Жадный жлоб!

– А она не хотела его отпускать. Когда я сам уже был готов ехать, она толковала с моим отцом – сказала, что если уедет Билли, то для нее уж не остается ничего, кроме смерти…

– Блудница…

– Наняла троих докторов в Дублине, чтобы его осмотреть, Мастер…

– И это за мои деньги! Мне-то она ни одного доктора не выписала, блудница… Жопа в папоротниках…

– Де гряс, Учитель…

 
– “ … Там был Томас Внутрях, он задумал жени-и-иться…”
 

– А я никогда не думал жениться. Я бы уехал в Англию, если б меня хворь не свалила. Вот из Баледонахи люди уехали, и с Паршивого Поля…

– И из Пастушьей Долины и из Озерной Рощи. Я не хуже тебя знаю, кто уехал. А вот никто из стариков не надумал жениться?

– Много разговоров про то, что Томас Внутрях собрался.

– Про него-то все время много разговоров, про бездельника. А кто еще?

– Рыжий Полицейский на нёрсе[99]99
  Нёрс – медсестра (искаж. англ.).


[Закрыть] из Яркого города. Молодой Учитель тоже…

– Молодой Учитель, да? Что за дьявольская лихорадка жениться напала на школьных учителей. Небось ждут нового повышения жалованья.

– Уж лучше бы им не ждать. Вы же слышали Старого Учителя. А кто же невеста?

– Молодая женщина из Яркого города. Удивительная красавица. В тот день, когда я делал себе фотокарточку, чтобы ехать в Англию, видел их вдвоем. Они как раз шли в гостиницу “Вестерн”.

– А как выглядела эта женщина?

– Стройная, высокая. Волосы светлые, заплетены в косы…

– В ухе колечко?

– Да…

– Глаза темные?

– Да с какого дьявола мне знать, что у нее за глаза? Не она меня тогда заботила…

– Улыбка ясная?

– Она же Учителю улыбалась, понятное дело. А мне вот не улыбалась.

– А ты не слыхал, где она живет?

– Не слыхал. Но работает, кажется, в какой-то букмекерской конторе у Барри, если только есть такое место. Учитель из Озерной Рощи и Сестра Священника женятся в следующем месяце. Говорят, ему дадут новую школу.

– Женщина в брюках, да?

– Она.

– А не странно, что она за него замуж выходит?

– Да что странного? Мужчина он ладный, видный. И капли в рот не берет.

– А пусть даже и так. Мне вот кажется, что женщина в брюках за какого попало мужчину замуж не пойдет. Такие привередливее прочих женщин…

– Да есть у тебя хоть капля ума! Вот мой сын женат в Англии на француженке, и ни слова не разберешь, что она там говорит. Не больше, чем этот балабол вон там. Уж эта-то, пожалуй, попривередливее брючной будет…

– Ступай ты к Богу в рай со своей француженкой! Вот мой сын женат в Англии на тальянке. А, каково?

– Да иди ты со своей тальянкой! Мой сын в Англии взял в жены блеку[100]100
  Блека – черная (искаж. англ.).


[Закрыть]! Ну, как тебе?

– Блеку! У меня сын женат в Англии на иудейке. Ты можешь себе представить, каково это? На иудейке. А иудейка еще и сама не за всякого захочет выйти…

– Да и ее не всякий выберет. У мужчины к такой отвращение…

– А еще больше отвращение у мужчины к такой, на ком твой сын женился. Блека. Тьфу!..

– Большой Босс женится на женщине из Пастушьей Долины. Молодой парень, который сын Шониня Лиама, достроил стойло и тоже водит носом, кому сделать предложение. Когда он сватался к дочери Придорожника, ему отказали.

– Придорожник каждый божий день воровал мой торф…

– И мой…

– И мою кияночку украл…

– Разрази ее дьявол! Решила лапу наложить на мою большую собственность…

– Это она хотела привлечь меня к суду за мои водоросли. Говоришь, не будет сын Шониня Лиама на ней жениться?..

– Да так ему и надо. Какого дьявола с него было взять-то, с Шониня Лиама? Ракушки. А сейчас что у него есть? Ракушки…

– По мне, в ракушках сроду не было ничего плохого, вот точно – не было. И я, и мой малый заработали на них большую часть стоимости жеребчика. Так что и у нас, как говорится, кой-чего имеется: жеребчик, большой, прекрасный жеребчик. И стойло, которому не хватает только крыши. И я ему сказал, что, когда он достроит стойло, надо бы поискать себе славную девчонку…

– Да этому малому и в доме на Холме отказали. И у дочери Верещаников в Баледонахи. И у дочери Плотничка в Паршивом Поле…

– Ничего путного из этого малого не выйдет. Разве он сказал, что мы получили большую часть денег на жеребчика с ракушек; что у нас уже готово новое чистое стойло; что мы купили прекрасного большого жеребчика после Рождества? Боюсь, он никогда не устроится. И зачем я помер так внезапно…

– Слушай, Шонинь Лиам. Верещаник из Баледонахи – мой двоюродный брат. И он был чертовски прав, отказав твоему сыну. Я и сам отказался отдать тебе мою дочь. А помнишь тот раз, когда ты пришел просить ее руки?

– Не было у меня в тот раз ни жеребчика, ни стойла.

– Ты так важно говоришь о Верещанике из Баледонахи, между прочим. Тебя послушать, так он прямо граф. А разве не мой отец ему отказал, когда тот прошел просить себе жену! “Ты что же полагаешь, Верещаник, – сказал мой отец, – я отошлю свою дочь в Баледонахи, жить на одной крапиве и песнях сверчков?”

– Отец твой отказал Верещанику? Да моя мать сама отказала твоему отцу, когда он сватался! “За моей дочерью приданого дважды по двадцать фунтов и корова, – сказала она. – И, клянусь своей душой, уж конечно, не за вшивых оборванцев из твоей деревни я ее собираюсь выдать на эти сорок фунтов”.

– Твоя мать ему отказала? Твоя мать! Мой отец пытался меня с ней окрутить. А я на ней не женился. Она же была полуслепая. И под ухом у нее росла бородавка, и давали за ней в приданое всего пятнадцать фунтов. Не женился я на ней.

– А я не вышла замуж за Бриана Старшего. Он ко мне сватался…

– Ой, и я за Бриана Старшего тоже не вышла. Он ко мне дважды сватался.

– И я тоже. А он меня сватал три раза. Клянусь дубом этого гроба. Он чуть было совсем без жены не остался. Вот Катрина Падинь за него бы вышла с дорогой душой, когда Джек Мужик ее оставил, да только Бриан не пришел к ней свататься…

– Божечки! Кити, врушка! Печеная Картошка…

– …Оныст, Доти. Место было не самое лучшее. В жизни бы не отпустила туда свою дочку и не дала шесть по двадцать фунтов приданого, будь в моих силах ее от этого удержать. Но во мне всегда трепетала романтическая жилка, и сердце мое не допустило бы, чтобы мелочные мирские соображения стали непреодолимой преградой для ее несчастной любви. Оныст. Если бы не это, Доти, неужели ты думаешь, я бы отдала свою дочь или свои шесть по двадцать фунтов за несколько жалких клочков земли Катрины Падинь?

– Ах ты, ведьма вшивая! Ах ты, со-ан-со! Не верьте ей! Не верьте! Муред! Эй, Муред!.. Ты слышала, что говорит Нора Грязные Ноги? А Кити Врушка?.. Я лопну!

5

– …Так ты думаешь, это не Война двух иноземцев?..

– …Отравленную бутылку мне подсунул, убийца…

– …У меня в брюхе было дважды по двадцать пинт да еще две и ни каплей меньше, когда я вязал Томашина…

– …Я это хорошо помню, я вывихнул себе лодыжку…

– …“Сё-бя-ка пьет”. Qu-est-ce que c’est qu’ “сё-бя-ка”… Qu-est-ce que c’est qu’ “со-ба-ка”… Сё-бя-ка. Сё-бя-ка.

– Гав-гав! Гав-гав!

– Un chien, n’est ce pas? Сё-бя-ка. Гав-гав! Сё-бя-ка.

– Собака. Собака. Собака, олух.

– “Сёбяка пьет”. Le chien boit, n’est-ce pas? “Сёбяка пьет”. Mais non! “Сё-бя-ка поёт”!

– Ну очень часто собака поет, тупица! Она скорее плачет, воет или лает – или вот пьет. “Поет!” Ни разу не видал, чтоб собака пела.

– Сё-бя-ка поет.

– Собака пьет. Собака пьет.

– “Сё-бя-ка поет”. Поет: п-о-ё-т! “Поет”. Ce sont les mots qui se trouvent dans mon livre. “Сё-бя-ка поет”. Pas “пьет”.

– Ну, раз поет, так и пускай. Черт бы унял ее и того, кто эту книгу тебе дал, тоже. Наверно, стала собака пить, ну а потом начала петь. С похмелья и раз карманы пустые…

– Je ne comprends pas. Aprés quelques lecons peut-être … “Белый кёть на стуле”. Кёть – qu’est ce qu’il veut dire? “Кёть”? “Кёть”?

– Мяу-мяу!

– Miaou! Miaou! Chat! N’est-ce pas? Chat.

– Ша! Чего тебе еще?

– Пал-ка длин-на. Шля-па вы-сё-ка. Вы-сё-ка шля-па у По-ля…

– Все ты врешь, сроду я не носил высоких шляп. У меня и низкой-то, считай, не было! Думаешь, я тебе епископ или еще кто?

– Je ne comprends pas. “Поль не-мо-лод”.

– Врешь. Я был достаточно молод. Мне всего двадцать восемь исполнилось бы на следующий праздник Петра и Павла.

– Je ne comprends pas. “Поль не пьет”.

– Ну теперь-то не пьет, потому как нет такой возможности. А вот все, что до этого у него было, он уже выпил, да и было-то маловато.

– Je ne comprends pas.

– Оревуарь! Оревуарь! Де гряс! Де гряс!..

– Так он ни черта ирландский и не выучит, ни словечка.

– Ничего, скоро нахватается, никуда не денется. Вот был у нас один Ирландовед[101]101
  Здесь имеется в виду ирландскоговорящий турист либо деятель ирландского возрождения, как правило, англоязычный ирландец из Дублина, приехавший в деревню собирать фольклор, учить язык или проводить различные мероприятия, связанные с ирландской культурой или языком.


[Закрыть] как раз в тот год, когда я умер. И ни бельмеса не выучил, кроме слов из этих маленьких учебных книжечек, таких же, как у этого вот мужика. Каждое утро он садился в кухне за час до того, как я проснусь, и распевал на весь дом, как молитву: “Вот кот. Вот мешок. Кот в мешке. Вот собака. Вот стул. Собака на стуле”. И повторял эту галиматью весь день напролет. Уж так мою мать измучил, она мне даже сказала: “Дьявол побери твою душу, Пол, уведи его куда-нибудь в поле”. Я в то время как раз косил траву на лугу, ближе к пляжу, ну и взял его с собой. Только мы туда дошли, как пора было уже возвращаться обратно, на обед, потому что он за это время прочел свой лессон[102]102
  Лессон – урок (искаж. англ.).


[Закрыть] всем и каждому, кого по дороге встретил.

После обеда мы опять пошли в поле, и начал я его учить простым легким словам: “коса”, “трава”, “забор”, “кочет”, ну и всяким другим мелким словечкам вроде этих. День был очень жаркий, и языком он ворочал с трудом, так что слова ему туго давались. Высморкал он пару тягучих соплей и спрашивает меня, как сказать по-ирландски “пинта”.

“Пинта”, – говорю.

“Пинта”, – отвечает он и эдак мне кивает… Пошли мы вдвоем вдоль берега к дому Пядара Трактирщика. Заказал он две пинты. Идем назад в поле. Научил я его еще одному слову.

“Пинта”, – говорит.

“Пинта”, – отвечаю.

Пошли обратно. Еще две пинты. Потом назад в поле. Еще одному слову научил его. Вернулись. А потом обратно. Так весь день и ходили. Я его учил слову за пинту, а он мне ставил пинту за слово…

– …А я вот упал со стога овса…

– …Ты что ж это думаешь, меня в капусте нашли, я никогда фильмов, что ли, не видел?..

– Такой старик, как ты?

– Такой старик, как я? И что? Я же не всегда был старым.

– А красотища там какая! Я удивительные вещи видел. Дома большие, как у графа…

– Я видала замечательный крест. Наверно, сделан из Островного мрамора…

– А я видал много женщин в брюках…

– И блек-женщин…

– И культурных людей, и ночные клубы, и прогулки по причалам, и корабли с высокими мачтами, и моряков с кожей всех цветов. Оныст…

– И одного зловредного зудилу…

– И женщин с лукавыми улыбочками, как у Джуан Лавочницы, когда она отказывается продать тебе феги…

– И женщин с коварными намерениями, как дочь Пядара Трактирщика, которая поджидает бедного ни в чем не повинного клиента, чтоб сыграть с ним шутку в зале…

– Наверняка там можно увидеть прекрасного, большого жеребчика, честное слово…

– И футбольные матчи. Богом клянусь! Конканнан надрал бы задницу любому футболисту…

– А вот никаких бродячих водорослей в фильмах не увидишь…

– И двух кровельщиков на крыше по обе стороны…

– И крапивы, какая бывает в Баледонахи.

– И завшивленных пригорков, какие бывают в вашей деревне…

– А мне из всех из них больше всего понравилась Мэй Уэст. Если бы мне одолжили еще одну жизнь, я бы все отдал, чтоб только еще раз ее увидеть. Прекрасная была женщина. И жеребчиков содержала, я думаю. Мы с моим малым как-то вечером были в Ярком городе в вечер перед ярмаркой. Пропустили пару пинт.

“Ну, пока что, пожалуй, довольно, – говорю. – Если мы и дальше так будем, то, может статься, на жеребчика нам не хватит”.

“Но спать-то еще слишком рано, – говорит он. – Пойдем на фильму”.

“Я еще никогда на ней не был”, – говорю.

“И что с того? – говорит он. – Сегодня Мэй Уэст”.

“Ну ладно. Раз такое дело, я пойду”.

И пошли.

Выходит женщина. Красивая такая, большая. И давай мне улыбаться.

Ну, я ей тоже начал улыбаться.

“Это она?” – спрашиваю.

“Да ну что ты”, – говорит парень.

Сразу за ней вышла еще одна пышечка. Положила руку на бедро, вбок эдак склонилась и стала всем улыбаться. И все, кто там был, стали улыбаться ей.

“Вот это – она”, – говорит мой малый.

“Ты глянь! – говорю. – У такой бы очень хорошо вышло жеребчиков разводить. Как только стойло достроим, такому молодому парню, как ты, самое время найти себе славную девушку. Но, клянусь Воскресением Господним, с такими, как она, я бы тебе связываться не советовал. Насчет жеребчиков у нее хорошо пойдет, это правда, только…

“Только – что?.. ”

Потом вышел маленький мужичок, вроде того пузатенького хлыща, который приходил охотиться на птиц к Джеку Мужику, и стал говорить с обеими женщинами. Начал широко размахивать руками, а после явился еще один толстяк, вылитый джентльмен, что приезжал на рыбалку к Нель Падинь – лорд Коктон. Мэй Уэст что-то ему сказала – конечно, мой малый мне говорил, что именно, но я теперь уже ни в жизнь не припомню.

Маленький мужичок надул щеки, словно у него во рту воздушный шар, и уперся ладонями себе под ребра. Очень он был тучный, и все время задыхался. Должно быть, у него было слабое сердце, храни нас, Господи!..

– …Всего один раз, Кити. Вот когда я была на фильме. Я бы жизни не пожалела, чтоб еще раз такое посмотреть. Это было в то время, когда рожала моя дочь, – которая замужем в Ярком городе. А я неделю там провела, за ней присматривая. Она как раз приходила в себя после родов. Муж ее вернулся с работы, проглотил ужин и стал собираться.

“Что, Бридь Терри, – говорит он, – видала ты когда-нибудь картины?”

“Что за картины такие?” – спрашиваю.

“Ну, всевозможные картины, какие показывают в этом самом…”

“В храме?” – говорю.

“Ой, да нет же, – отвечает. – Картины”.

“Картины с Иисусом Христом и с Девой Марией, со святым Патриком и святым Иосифом?” – спрашиваю.

“Да нет же, – говорит он. – Дальние страны, дикие звери, всякие чудны́е люди”.

“Дальние страны, дикие звери, чудные люди, – говорю. – Я бы к ним и близко не подошла. Кто знает, что там, храни нас, Господи, от всяческой скверны!.. ”

“Разум у тебя деревенский, – говорит он и смеется надо мной. – Они же просто картины и никакого вреда тебе причинить не смогут”.

“Дикие звери и чудные люди, – говорю я. – Как знать, что может случиться”.

“А сегодня там будет картина про Америку”.

“Америка, – говорю. – Вот бы хорошо мне там увидеть Бридь и Норинь, дай им Бог здоровья! И Анну, Лиамову дочку.

“Ты там таких, как они, увидишь, – говорит. – Увидишь Америку”.

И правда – увидала. Такие чудеса! Как жалко, что никак не могу их описать! Проклятый огонь выжег мне весь разум! Но уверяю тебя, Кити, все было так ясно, будто я сидела прямо рядом с ними. Там была старушка, а у ней тряпка, которой она чистила дверь, а рожа такая, как бывает у Катрины Падинь, когда она увидит, что Нель и Джек Мужик идут домой с ярмарки мимо ее дома…

– Божечки!..

– И была комната, красивая, просторная, с раундтайблом – вроде того, на который ты, Кити, дала Катрине фунт, а она тебе так и не вернула…

– Подлая врунья!..

– И стоит на нем серебряный чайник – вроде того, что у Нель. А мужчина, весь в черных одеждах, только пуговицы золотые, отворяет дверь. Я сначала подумала, будто это Рыжий Полицейский, покуда не вспомнила, что они-то все в Америке. Тут заходит другой мужчина, и шапка на нем вроде тех, что бывают на почтальоне. И вот сам он и хозяин дома принялись друг с другом спорить. Тогда мужчина с золотыми пуговицами и этот бросились на хозяина дома и спустили его с лестницы. Я-то думала, что он себе все кости переломает, потому что там три или четыре пролета было. А потом его вышвырнули из дверей головой вперед, и он едва не опрокинул старушку. Кити, мне ее так жалко стало. У нее аж прямо голова кругом пошла.

Потом хозяин повернулся и погрозил кулаком тому, кто его вышвырнул. Я-то подумала, что это Старый Учитель – такой же нос курносый и глаза так же бегают. А выставил его Билли Почтальон. Пока я не вспомнила, что они-то все в Америке. Уж я не знаю, мог ли Старый Учитель быть в Америке, а вот Билли Почтальона там точно быть не могло, потому как ему каждый день надо за почтой следить…

– Разбойник! Развратник! Сво…

– И вот этот человек, которого я приняла за Билли, поднялся обратно в дом по лестнице, а там была женщина в черном платье в цветах.

“Это же Учительница – если она жива, конечно”, – говорю я про себя. А потом вспомнила, что они-то все в Америке. А Учительница за несколько дней до того еще в школе учила…

– Блудница…

– Де гряс, Учитель… И что же, Доти?

– Человек с золотыми пуговицами опять открыл дверь, и вошла еще одна женщина, с маленьким курносым носиком и в меховом пальто – точно как то, какое носила Баб Падинь, когда приехала с Америки, пока ей не пришлось его выбросить из-за всей этой сажи и копоти в доме Катрины…

– Это бессовестная ложь, стерва…

– …О, это просто смашин какая картина, Доти! Оныст! Восторг и ужас. Ты видела тот кусочек, где Эустазия говорит миссис Крукшенк:

“Дорогая, – говорит она, – не стоит об этом спорить. Мы с Гарри женаты. Нас расписали в регистрационной конторе на Шестой авеню сегодня утром. Конечно, дорогая, Боб все еще там”…

И она торжествующе пожала плечами. О, какая жалость, если ты не видела лица миссис Крукшенк, когда она стояла, не говоря ни слова! Я никак не могла забыть, прости, Господи, то, что Нель Падинь сказала Катрине:

“Конечно, Бриана Старшего мы оставим тебе, Кэйт”.

– Ах ты грязная сука! Со-ан-со! Муред! Муред, ты меня слышишь? Ты слышишь нашу сплетницу Грязные Ноги и Бридь Терри? Я сейчас лопну! Я лопну!