Текст книги "Грязь кладбищенская"

5

– …Ведь это я обряжала вас всех, милые мои соседи…

– И хорошо справилась, Кать Меньшая, надо отдать тебе должное…

– И никогда не взяла ни с кого ни фунта, ни шиллинга, ни пенни. Когда мать графа скончалась, граф сразу за мной послал. Когда я ее обиходила, он спросил: “Сколько же ты хочешь?” “Сколько сами скажете…”

– Тебя отправили бы в тюрьму до конца твоих дней, Кать Меньшая, кабы ты ее хоть пальцем коснулась или даже прошла мимо комнаты, где она лежала…

– Было так, что я обряжала Пядара Трактирщика…

– Не было так, Кать Меньшая, там были две сестры из Яркого города, в униформах и белых чепцах. Люди говорили, что они монахини…

– А еще я обряжала Француза…

– Если б ты его хоть пальцем тронула, Кать Меньшая, тебя бы отправили в тюрьму за нарушение Ирландией нейтралитета в военное время…

– Было так, что я обряжала Джуан Лавочницу…

– Это бессовестная ложь. Мои дочери не дали бы тебе даже одной ноздрей воздуха вдохнуть в той комнате, где лежало мое тело. Чего ради? Чтоб ты меня лапала!..

– Даже смотреть на покойницу Джуан можно было только с разрешения, Кать…

– Старый Учитель…

– Уж конечно, не ты, Кать Меньшая. Я работал в нашем Придорожном Поле рядом с его домом. Билли Почтальон позвал меня:

“Он отправился в службу невостребованных писем”, – сказал Билли. Мы с тобой, Кать Меньшая, мигом вбежали в дом. Поднялись по лестнице и прочли последние молитвы вместе с Учительницей и Билли Почтальоном.

“Бедняга Учитель отдал Богу душу, – сказала Учительница с комом в горле. – Разумеется. Он был слишком хорош для этой жизни…”

– О, потаскуха!..

– Потом ты вошла туда, Кать Меньшая, и протянула руки, чтобы большими пальцами закрыть глаза. Но Учительница тебе не позволила. “Я сама сделаю все, что нужно, с бедным Старым Учителем”, – сказала она…

– О, нахальная сучка!..

– Вы лучше вспомните, Учитель, что Мартин Ряба видел вас в школе…

– Ей-ей, краше правды нету слова, Мастер…

– “Спускайся вниз, на кухню, и отдохни, Кать Меньшая”, – сказала она. Велела мне и Билли приготовить обед, выпивку и табак. “Не жалей ничего, – сказала она Билли. – Это все для бедного Старого Учителя…”

– На мои же собственные деньги! О!

– Когда мы вернулись, ты все еще была в кухне, Кать Меньшая. Билли отправился к Учительнице, та всхлипывала наверху…

– О, проходимец! Шаромыжник сиволапый!..

– Когда он спустился, ты заговорила с ним, Кать Меньшая. “Бедняга там, наверху, заслужил, чтобы с ним обошлись по-божески. Я пойду помогу его обмыть”. “Отдохни здесь, Кать Меньшая, – сказал Билли Почтальон. – Учительница в таком горе из-за Старого Учителя, что лучше ненадолго оставить ее одну”, – сказал он. Билли вытащил бритву из шкафа, и я подал ему ремень, чтоб ее направить…

– Мои собственные бритва и ремень! Они были в шкафу сверху. Как ловко он их нашел, ворюга…

– Ты крутилась в кухне, Кать Меньшая, словно блохастая собака.

– Так же, как крутится Нора Шонинь, когда заявляется в дом Катрины…

– Попридержи язык, отродье…

– “Надо подняться и помочь привести его в порядок, пока ты бреешь щеки”, – сказала ты. “Все это сделает Учительница, – сказал Билли. – А ты отдохни, Кать Меньшая”…

– Ох, вот же гнусная парочка!..

– Не обращайте на него внимания, Учитель. Я обряжала вас, и труп ваш смотрелся прекрасно, храни вас Бог. Я так и сказала Учительнице, когда мы вас уложили. “К чести вашей сказать, Учительница, – сказала я. – Он так хорошо выглядит, да смилуется над ним Господь, но этого и следовало ожидать: Старый Учитель был хорошим человеком…”

– Видит Бог, Кать, все равно, как нас обряжают, но мне кажется, что ты очень умело обошлась со Старым Учителем…

– Пять дней я тебя стерегла, Житель Восточной Окраины; бегала к твоему дому и обратно, то к Холмику, то от Холмика; глядела на твой дом и высматривала, не мелькнет ли кто похожий на тебя. А ты все метался и бредил, все цеплялся за этот узенький надел земли, на котором лучше всего откармливать скотину. Дай тебе волю, ты бы вообще не умирал, раз с собой тебе ту полоску земли не забрать…

– И все болтал о потере английских рынков…

– …Это я обряжала тебя, Куррин, но ты все равно не хотел уходить. Наверняка смертные муки претерпел. Каждый раз, как я пыталась закрыть тебе глаза, ты просыпался снова. Твоя жена пощупала твой пульс. “Отошел, да смилуется над ним Господь!” – сказала она.

“Ну, да покоится с миром его душа, – сказал Бриан Старший, он как раз зашел в дом. – Теперь-то он получил свой билет в один конец. Но – Бог свидетель – я и подумать не мог, что он отчалит без дочери Тима Придорожника”.

“Да будет мягка сегодня его постель на Небесах!” – сказала я и велела принести кадку воды, чтобы все приготовить. А ты в эту минуту возьми и очнись! “Глядите только, чтобы Том не получил всю мою большую собственность, – сказал ты. – Пусть уж лучше ее унесет ветром, чем она достанется старшему сыну. Разве только он женится на какой-нибудь другой женщине, кроме дочери Тима Придорожника…” Потом ты снова очнулся: “Если старший сын получит от тебя землю, – сказал ты своей жене, – пусть дьявол заберет мое тело, но мой дух тогда станет являться с того света – и днем и ночью хватать тебя за подол! Какая жалость, что я не позвал законника и не составил неоспоримое завещание!.. ”

Потом ты очнулся в третий раз: “А ту лопату, что дочь Томашина одолжила, чтобы копать первую картошку, кто-нибудь из вас пусть лучше пойдет и заберет, раз уж у них совести не хватает самим ее вернуть. Дьявол их разрази! Позаботьтесь о том, чтоб предъявить саммонсы[163]163
  Саммонсы – судебные иски (искаж. англ.).


[Закрыть] Проглоту за то, что его ослы уничтожают наш овес. А если не получите удовлетворения в суде, в следующий раз, как поймаете их за нашей оградой, вколотите им лошадиных гвоздей в копыта. Разрази их всех дьявол! И не ленитесь вставать до зари и присматривать за вашим торфом, а если поймаете Придорожника…

– А я думал, что это старуха его воровала…

– Да все они там были один другого хуже, и сам он, и его супружница, и их четверо деток…

– …Ты уже собрался отдать Богу душу, когда я вошла. Я преклонила колени, пока литанию читали. А ты в это время еще что-то бормотал. Все повторял: “Джек. Джек. Джек”. “Как крепко бедняжка помнит Джека Мужика, – сказала я Нель Падинь, которая стояла на коленях позади меня. – Хотя они ведь всегда были хорошие товарищи”. “Вразуми тебя Бог, Кать Меньшая! – сказала Нель. – Он же говорит: “Блек. Блек. Блек”. Это из-за сына…”

– А я слыхала, Кать, что последняя воля Катрины Падинь, о чем она предупредила сына, была…

– Похоронить ее на Участке За Фунт…

– Поставить над ней крест из Островного мрамора…

– Божечки!..

– Поехать к Манусу Законнику, чтоб написать влиятельное письмо насчет наследства Баб…

– Бросить хижину Томаса Внутряха, чтоб развалилась…

– Дать отраву Нель…

– Божечки! Не верь этому, Джек…

– Если дочь Норы Шонинь не умрет после следующих родов, получить с нее развод…

– Ты оскорбляешь веру, мерзавец. Ибо грядет Антихрист…

– …О, а потом начался ералаш во всей деревне:

“Он упал со стога овса”.

“Он упал со стога овса”.

“Этот-то упал со стога овса”.

Я тут же встала и пошла к твоему дому. Как пить дать, думала, найду нового, свежего покойника. А в постели оказался ты, бездельник, и всем вокруг рассказывал, как у тебя левая нога поскользнулась…

– Но это же правда, Кать, у меня бедро сломалось напополам.

– А мне-то с этого что? Я думала найти нового, свежего покойника…

– Но я же умер, Кать…

– …Никогда я не видала в постели лодыря бесполезнее тебя. Одна нога у тебя лежала на земле…

– Я знал, Кать, что я умираю. И решил встать, пойти к убийце и убить его. “Выпей две ложечки из этой бутылки…”

– Потыраны Господни, вот так история…

– …Я осмотрела твою глотку. “Где та кость, которой она подавилась?” – спросила я. “Доктор ее вытащил”, – ответила твоя сестра. “Да не уменьшится милосердие Господне! – сказала я. – Никто не вправе так набивать себе брюхо. Если бы эта женщина не была такой жадной к еде, мы бы ее сейчас не обряжали…”

“Но ведь она не пробовала ни кусочка мяса с праздника святого Мартина”[164]164
  Праздник святого Мартина в Ирландии – 11 ноября. Существовал обычай проливать в этот день кровь животных и птиц в честь святого, наносить знак креста на каждую дверь и готовить мясо, которое также раздавать и бедным. Поэтому 11 ноября даже самый бедный ирландец мог попробовать мясо хотя бы раз в году.


[Закрыть], – сказала твоя сестра…

– Потыраны Господни, ведь говорил же Бриан Старший, что она и сейчас была бы жива-здорова, если бы не отогнала собаку Катрины Падинь от своего дома перед обедом. “Пес так одурел от голода, что запросто мог бы вцепиться ей в глотку и вырвать кость…”

– Ох, Бриан, негодяй!..

– …Это было летом, и пот повсюду выступил у тебя на коже. “Он, должно быть, пропах по́том, – сказала твоя мать. – Мой сынок всегда был немного полоумный, бедная моя кровиночка, и вот до чего это его довело. Подвергнуть себя такому испытанию – поехать в Дублин на старом велосипеде и проспать под открытым небом целую ночь. Надеюсь, что Бог на него за это не прогневается…”

– О, если б я пережил тот день, я бы увидал, как Конканнан обыграл Керри…

– В сорок первом, да? Это вряд ли…

– …Ты добавил мне и Муред Френшис седых волос. Мы терли, терли и терли тебя, и все без толку. “Эти пятна – не грязь”, – сказала я наконец Муред. “У него их пять или шесть штук”, – сказала Муред. “Это знаки, которые как-то связаны с Гитлером”, – сказала твоя дочь. Какая же я забывчивая, все не могу припомнить, как их называют…

– Татуировка.

– Свастика…

– Клянусь Писанием, то самое слово. Мы израсходовали на тебя три чайника кипятку, четыре фунта мыла, две пачки “Ринсо”, кусок “Манки Бранда”[165]165
  «Rinso» – марка средства для стирки и мытья, на рынке Британии появилась в 1908 году. «Monkey Brand» – марка мыла, известная в Британии и Америке с 80-х годов XIX века.


[Закрыть], два ведра песку, а они всё не сходили. Это, конечно, не важно, но ты бы хоть поблагодарил нас за наш тяжкий труд и извинился за хлопоты, что ты нам доставил…

– Вы бы у меня еще не так схлопотали за “Графа Шпее”, я ведь каждую мелкую его деталь запечатлел на своем теле. Гитлер этого достоин…

– “Ух, как ему не повезло! Брось ты их”, – сказала Муред. “Его нельзя оставлять как есть, – сказала я. – Он же весь в штампах, будто письмо без адреса! Поставь на огонь еще один чайник, бога ради”. В эту минуту случилось зайти Бриану. “Сдается мне, – сказал он, – вы собираетесь ошпарить беднягу, что твою дохлую свинью…”

– О, он и сам шпарил языком-то будь здоров – и к тому же злобно!..

– …Не меньше, чем того, предыдущего, я утомилась мыть тебя. У тебя на теле не осталось ни местечка, где бы не было чернил. “Этот малый похож на человека, которого вымачивали в бадье с чернилами”, – сказала я. “Да так оно и было, – сказала твоя сестра. – Он пропитался чернилами. Втягивал их в легкие с рассвета до заката и с ночи до утра…”

– Судороги сочинительства у него были, как он сам это называл…

– Да неважно, что у него там было. Он прожженный еретик. Вовсе неправильно было хоронить его в освященной земле. Удивительно, что Бог не показал это на его примере…

– …Я почувствовала его сразу же, как вошла к тебе в комнату. “Здесь что же, портер разлили или еще что?” – сказала я жене Куррина. “Насколько я знаю, нет”, – сказала она.

– И немудрено: человек, который выпил дважды по двадцать пинт да еще две…

– У меня в желудке не было ни капли в тот день, когда я помер. Ну ни единой капли!..

– А ты правду говоришь. Не было. Это же обычное дело для Кать Меньшой, язвы: она просто намекала, чтоб ей дали выпить, когда говорила с женой Куррина…

– …Со мной вот что приключилось, Кать Меньшая: кофей Джуан Лавочницы. Он сгноил мои кишки…

– …Ноги у тебя были ломкие, будто прогнившее дерево, в темных буграх, и трещали, как у коровы с сухоткой…

– Клоги Джуан Лавочницы, без сомнения…

– Не думаю, чтобы тебе когда-либо доводилось забираться в такую даль, как Паршивое Поле. Если б ты видела ноги Норы Шонинь, которые вовсе никогда не знали клогов! Это если правда то, что говорит Катрина…

– Попридержи язык, отродье…

– …И как только подошла к двери, я почуяла запах печеной картошки, Кити. “Уберите вы эту картошку, – говорю, – покуда покойницу не обрядят”. “А в золе-то вовсе нет картошки, – сказал Микиль. – Если и была с утра, то больше не осталось. Слишком много печеной картошки она съела. Это очень тяжелая пища. Слиплась комом у ней в желудке”…

– Потыраны, вот так история. Кити просто легла – и дух вон…

– …С тобой ничего не спешили делать, пока ты не застыла. Потом ты совсем окоченела, и мы вчетвером старались тебя разогнуть, но без толку. “Пусть кто-нибудь сходит принесет кияночку того мужика, – сказал Бриан Старший, – тогда увидите, как я разогну ей колени…” “Вот же потыраны, – сказал сын Черноножки. – Разве ее не украл Придорожник!”…

– Он украл, точно. Такая славная кияночка…

– …Корзинка картошки, что ты принес с Общего поля, дала о себе знать твоей спине…

– Когда я ее выкладывал дома, веревочная ручка выскользнула у меня из рук, и корзинка опрокинулась вверх дном. У меня немного закололо в боку. Буфет заплясал, часы переехали со стены на дымоход, дымоход вышел в дверь; жеребчик, что был прямо передо мной, на Домашнем Поле, поднялся в воздух и полетел дальше по тропинке и через дорогу. “Жеребчик!” – позвал я и хотел выйти за ним. Сердце…

– Я тут же почуяла запах твоей постели, Мартин Ряба…

– Клянусь душой, это пролежни меня доконали…

– …Мне вовсе не приятно это обнародовать, Поэт, но ты был покрыт грязью от макушки до пальцев ног…

– …Вот он, его “Святой Прах”. Разрази его дьявол, мерзавца! Он же отродясь не мылся…

– Мы с твоей теткой соскребали ее с тебя, покуда не осталось одно-единственное пятно на ляжке. Его мы не смогли свести. “Куски грязи тут схватились намертво, – сказала я твоей тетке. – Много горячей воды и песка”. Твоя мать выходила поискать саван. Она как раз вернулась в эту минуту. “Это родимое пятно, – сказала она. – Каждый раз, когда мой милый сыночек понуждал себя писать стихи, он чесал себя как раз в этом месте. И слова лились из него сами собой…”

– Он был жирный, вспухший, мягкий, податливый. А нам надо было, так или иначе, доводить дело до конца…

– Я никогда не видела покойника, которому труднее закрыть глаза, чем Придорожнику. Я надавливала большим пальцем на один глаз, а его старушка жена на другой. Но как только я закрывала свой глаз, второй тут же открывался…

– Чтоб посмотреть, нет ли поблизости кияночки, чтобы приделать ей ноги…

– Или каких водорослей…

– Я никогда не чуяла такого душистого аромата, как у Почтмейстерши…

– Это был запах веществ, которые она использовала, чтобы вскрывать и снова запечатывать письма. Само собой, ее задняя комната напоминала аптечную лавку…

– Not at all![166]166
  Not at all – вовсе нет! (англ.).


[Закрыть] Для этого и чайник был окей. Аромат – от ванны. Я приняла ванну прямо перед тем, как умерла…

– Это правда, Почтмейстерша. Обмывать твое тело было совсем не нужно…

– Ты и сама не знаешь, Кать Меньшая, что нужно, а что не нужно. Gosh[167]167
  Gosh – Господи! (англ.).


[Закрыть]! Если ты лишний раз притронулась к моему телу, Министр Почт и Телеграфов привлечет тебя к суду…

– …Без разницы, кто тебя обряжал, но я бы сказал, что от тебя пахло крапивой Баледонахи…

– И даже это лучше того, чем пахло от тебя…

– Я никогда не видела покойника чище Джека Мужика. Печать смерти даже не коснулась его. Он был свеж, как букет цветов. Его кожа была шелковая, так могло показаться. Можно было подумать, что он просто прилег отдохнуть… Да к тому же вся одежда у него была белоснежной, до последней нитки, – как флер[168]168
  Флер – здесь: конфетти.


[Закрыть], что разбрасывали у дверей церкви перед графом в утро его свадьбы. Конечно, граф с супругой никогда не появились бы в доме Нель Падинь, если б у нее все было иначе…

– Зараза! Нахалка суетливая!..

– А вот говорят, Кать, что тело Катрины было не такое…

– Тело Катрины! Ах, это… Меня туда звали, но я и близко не подошла бы к ее телу…

– Божечки!..

– Меня от нее наизнанку выворачивало…

– Божечки! Кать Меньшая, язва! Кать Меньшая, язва! Я лопну! Я лопну!..

6

… Или нет Бога на небесах, или он накажет эту парочку! Это было понятно сразу! А у меня-то и болей страшных не случалось. Доктор сказал, что мои почки сведут меня когда-нибудь в могилу. Но эта зараза Нель выпросила “Книгу святого Иоанна” у священника для дочери Норы Шонинь, и они купили мне билет в один конец до этого приюта – точно так же, как Джеку Мужику, бедняге. Ведь и пеньку понятно, что если бы не какая-нибудь уловка, дочь Норы Шонинь оказалась бы здесь после следующих же родов. А вместо этого ее оставили и боли, и хвори… И конечно, у этой стервы и комар носа не подточит! Она знала, что я до последнего вздоха буду спорить с ней и про завещание Баб, и про полоску земли Томаса Внутряха. Зато Патрику она может голову морочить сколько влезет… Две тысячи фунтов. Дом с шиферной крышей. Мотор. Шляпа. Сын Черноножки сказал, что Патрик тоже получит на полпальца денежек. Но что проку, если все наследство не отойдет ему! Как же это Бог допустил, что она не раздала все до последнего гроша священникам!..

Двадцать три фунта алтарных денег на Джека Мужика. И притом от собственного дома она никогда не принесла ни шиллинга ни на одни похороны! Торжественная месса. Священники. Граф. Лорд Коктон. Четыре бочонка портеру. Виски. Холодное мясо. И как ловко эта шельма придумала зажечь над ним двенадцать свечей в церкви! Чтобы меня уесть, не иначе. Я Джека ни в чем не виню, но эта зараза все устроила, лишь бы пыль в глаза пускать. Вольно же ей было – с легкими-то старухиными деньгами.

Не петь больше песен Джеку Мужику. Душа покинула его. Неудивительно – прожить столько времени с этой дрянью. И чем она ему отплатила за все эти годы? “Книгой святого Иоанна”, которая свела его в могилу…

Когда я рассказала ему обо всем в тот же день, он не сказал ни “да”, ни “нет”, а только “Бог накажет нас”. Наверняка он сейчас весь красный от гнева из-за того, как она с ним поступала… А этот дурачок ничего и не знал. Он всегда был такой бесхитростный. Если бы он только знал, что мерзавка Нель дурачила его, когда просила на ней жениться. “Джек теперь мой, – сказала она, – а Бриана Старшего мы оставим тебе, Катрина”.

Если бы Патрик не послушал дочь Норы Шонинь, я бы лежала сейчас рядом с ним на Участке за Фунт. А теперь эта языкастая Джуан Лавочница лежит с ним рядом. Она тоже будет порочить меня в его глазах. Наверняка уже рассказала ему обо мне все возможные враки. Вот почему он такой необщительный. Мне, конечно, все равно, но, кажется, наша красотка с Паршивого Поля пытается заманить его в этот свой Ротари. А Бидь Сорха и Кать Меньшая только и знают, что жужжать об этих его похоронах, как будто бедняга в ответе за их смерти. Мало того, они возносят до небес эту гадину за то, что она вытащила их обеих из постелей…

У всех у них, поди, уже языки свело судорогой от усталости: у Муред Френшис, у Кити Печеной Картошки, у Бридь Терри, у этого бестолкового Рыжика, у Мартина Рябы, – так уж они все восхваляют Нель… А мне-то они ничегошеньки не говорят. Потому что я ее хвалить не стану…

Нет. Ни словечка не скажу. Пусть думают, что со мной говорить попусту. Гораздо лучше, когда с тобой дерутся мужественно и открыто… Да этот погост хуже тех мест, о которых недавно рассказывал Француз: Бельзен, Бухенвальд и Дахау[169]169
  Бельзен, Бухенвальд и Дахау – нацистские концлагеря времен Второй мировой войны.


[Закрыть]…

– …Будь я жив, уверяю тебя, Джек Мужик, я бы обязательно пришел на похороны. Я же обещал…

– …Погоди, мил-человек. Ты когда-нибудь слыхал, какое прозвище дал Конан Оскару?..[170]170
  Конан и Оскар – герои ирландских легенд, члены воинского братства ирландских фениев.


[Закрыть]

– Клянусь дубом этого гроба, Бидь Сорха, я дала Катрине фунт и с тех пор не видела из него ни пенни…

– Ах ты, скорлупка для лживых сплетен! Гузка ты шелудивая! Муред! Муред! Ты слышала, что опять говорит эта ведьма, Картошка Печеная?.. Муред, говорю! Эй, Муред! Что ж ты мне не отвечаешь?.. Муред, говорю я!.. Не хочешь со мной разговаривать? Значит, это я сплетница, говоришь!.. Я множу и разношу слухи… А на этом кладбище были тишина и покой, пока я не заявилась, говоришь! Да как тебе не стыдно, Муред, порочить человека такими словами!.. Значит, я своей ложью превратила это место в пир Брикриу! Вот, значит, как, Муред! Да ты в ручеек глянь – и увидишь лжецов-то. Я вот никогда не разносила ни врак, ни сплетен, слава тебе, Господи!..

Эй, Муред! Ты меня слышишь? Весь твой род, все родичи искони были врунами… Отныне ты не собираешься терпеть моих дерзостей. О! Дерзостей, значит! И что вот это – святая истина!.. Эй, Муред! Муред! Что ж ты ничего не говоришь! Эй, Муред!.. Ты что, язык проглотила?..

Эй, Кать Меньшая!.. Кать Меньшая!.. Это не по-соседски, Кать Меньшая!.. Шонинь Лиам!.. Ты меня слышишь, Шонинь Лиам?.. Да ни черта ни слова не дождешься!.. Эй, Бридь Терри!.. Бридь Терри!.. Ты вот скажи, Бридь Терри, разве я когда-нибудь тебя чем-нибудь обидела?.. Мартин Ряба!.. Мартин Ряба!.. Кити!.. Кити!.. Это Катрина. Катрина Падинь. Кити, я говорю!

Джек! Джек!.. Джек Мужик! Здравствуй, Джек Мужик, это я, Катрина Падинь. Эй, вы, которые За Фунт, позовите Джека Мужика! Скажите, Катрина Падинь его зовет! Джек, говорю!.. Джуан Лавочница! Джуан! Благослови тебя Бог, Джуан. Позови мне, пожалуйста, Джека Мужика!.. Он там рядом с тобой… Джуан!.. Джек!.. Джек! Джек!.. Я лопну, лопну, лопну я, лопну…