Текст книги "Парабеллум. СССР, XXII век. Война в космосе (сборник)"

Но теперь всё? Офицерское звание в «Сынах Ленина» это его потолок? А если его не отпустят на курсы повышения квалификации? Если его ранят в бою и он не пройдет по генетическому коду в руководство?

Всю жизнь быть простым штурмовиком?!

И за что ему всё это…

Ноги идти не хотели.

Кто-то столкнулся с ним на лестнице. Что-то спросил, но ответа не дождался. На третьем этаже его приветственно хлопнули по плечу, но он лишь вяло отмахнулся. Сейчас ему было не до дружеских разговоров «ни о чем».

Добравшись до своего этажа, Олег остановился перед дверьми в коридор, у которых скучал высокий «Сын Ленина» в парадном облачении. В маленькой каморке, рядом со входом, сидел андроид-контролер, считывающий штрихкоды с посетителей. Их вещунья – Рита-Маргарита… Иногда механизм начинал барахлить, и робот поднимал тревогу, неправильно обработав информацию с посетителя. Тот, с кем такая оказия приключалась, – считался «отмеченным». Суеверие, конечно, но в трех случаях из четырех «Сын Ленина», которого не признала система, погибал в ближайшей операции.

Вход в родной блок вдруг показался вратами Чистилища. Преддверьем Ада, за порогом которого его ожидают лишь мучения и кошмары. Там нет места будущему. Жизнь закрутит в привычном водовороте, и растертые в прах мечты разлетятся по дальним уголкам космоса, навсегда оставив Олега в общежитии «Сынов». Так захотелось, чтобы Маргарита не признала его. Чтобы подняла тревогу, а затем, в следующем бою, бессмысленная жизнь Филимонова оборвалась. Чтобы не испытывать такой горечи и такого унижения, как сейчас.

Он глупо уставился на всё еще зажатый в руке клочок бумаги, разжал пальцы. Отказ упал на пол, и в тот же миг его кто-то подхватил. Еще ничего не понимая, Филимонов поднял недоуменный взгляд и увидел перед собой Самохина.

Тот, разжалованный в рядового по результатам операции на «Вороньем гнезде», был бледен. И на подобранную им бумажку смотрел, как на змею.

Олег кашлянул, и они встретились взглядами. Ноздри Димы раздувались, на лбу выступил пот.

– Все-таки отказали? – неожиданно хрипло проговорил Самохин.

Филимонов коротко кивнул.

Приятель откашлялся, стрельнул глазами по сторонам и выдавил из себя:

– Идем.

Олег не двинулся с места. Дима вел себя странно. Очень странно.

– Есть разговор, Олег. Идем! – Самохин плотно сжал губы.

В глазах у него бурлило нечто непонятное. Будто изнутри Диму съедала ужасная боль, которую он старался не показать окружающим.

Когда они проходили мимо Маргариты, то подняли руки, чтобы предъявить нанесенный на запястье штрихкод. Обычная процедура, они делали так много раз за день.

Но сегодня всё шло наперекосяк: андроид вдруг заверещала, схватила Диму за рукав и ее глаза загорелись красным цветом.

– Да что ж ты будешь делать, – тут же выругался дежурный «Сын».

Подошел к будке и кулаком стукнул андроида по голове. Что-то в роботе клацнуло, щелкнуло. Марго отшатнулась и села обратно на место. Луч скользнул по штрихкоду бледного Самохина, и на сей раз вещунья удовлетворенно пиликнула.

Смотреть на Диму было страшно.

– Третий раз ее сегодня клинит. Но я бы на твоем месте взял отпуск, – по-доброму улыбнулся ему дежурный. – А то мало ли…

Самохин обернулся к Олегу.

– Идем… – почти прошептал он.

Филимонов покорно зашагал за приятелем.

Дима привел его к себе в комнату. Последний месяц он жил один: предыдущего соседа, тоже, кстати, из Питера, отправили в дисциплинарный батальон. Так что Самохин жил как барин, один.

– Что ты хотел? – наконец поинтересовался Олег. Но вышло как-то тускло.

Дима запер дверь, покосился на репродукцию над кроватью, нервно мигнул и сел на кровать напротив Олега.

– Они тебя завернули, – после долгого молчания сказал он. – Что будешь делать?

Филимонов пожал плечами. Что тут сказать?

Самохин опять посмотрел на репродукцию. Там, на рисунке, десятки «Сынов Ленина» шли на приступ натовской цитадели. Огонь, дым, кровь и идущий впереди всех комиссар, сжимающий в руках красное знамя гвардии.

Олег скривился от всколыхнувшейся обиды.

– Тут такое дело… – замялся Дима. Облизнул пересохшие губы и шумно вздохнул. – Такое дело, понимаешь… Черт… Сложно это.

Олег без интереса наблюдал за приятелем.

– Мне нужна твоя помощь, – выпалил он и опять бросил взгляд на репродукцию. Опасается прослушки, что ли, – мелькнула мысль у Олега.

– Помощь? – тускло спросил он.

– Меня разжаловали, Олег. За то, что я хотел спасти наших…

– Не за…

– Не спорь со мною! – окрысился Дима. – Я не хочу спорить. Нас отвергли, понимаешь?

Олег не понимал.

– Отвергли. Отбросили. Тебе отказали в комиссарстве, меня сбросили с ефрейтора до рядового. Разве это справедливо, а?

Филимонову хотелось сказать, что, с его точки зрения, Самохина правильно разжаловали. Но это означало хоть на секунду признать, что сам Олег недостоин чина комиссара. А вот этого он никак допустить не мог.

– Я не понимаю, что ты от меня хочешь, Дима…

– Мы можем отомстить! – жарко зашептал Самохин.

Глаза его сузились, а верхняя губа в зверином оскале потянулась к носу. Зубы у Димы были белые, здоровые. Большая редкость среди «Сынов Ленина».

Олег молча ждал продолжения.

– Я узнал, где они хранят Грааль. И у меня есть туда доступ! Мы можем выкрасть его, Олег! А там натовцы нас на руках будут носить. Жить будем, как короли! Свой дом, понимаешь? И не на орбите, а в жилых кварталах на Земле. Отдельный дом! Я уверен, что они примут нас. Грааль много значит для капелланов!

У Филимонова задрожало левое веко. Противный тик показался ему постыдным, и потому он прикрыл лицо ладонью.

Верить в то, что говорил истинный «Сын Ленина», – не хотелось. Не мог Дима пасть так низко. Не мог!

– У меня есть каналы, по которым я могу связаться с натовцами, Олег. Я уже сделал это. Они будут ждать. Они обещают нам гражданство. Мы будем жить не на этой вонючей станции, под пятой комиссаров, а в нормальном месте. В нормальном мире.

– И для этого мы… – прошептал Филимонов.

– Мы должны выкрасть Грааль. Я не смогу сделать это один. Но у тебя теперь свой счет к комиссарам!

Филимонов тяжело вздохнул, откинулся назад и занес руки за голову. Петербуржцев не зря записывают в диссиденты. Какая-то странная аура у этого города: Самохин-то первостатейной сволочью оказался.

– Это предательство, Дима, – прогудел он.

– Брось… Предательство это то, как они с тобой поступили!

– Это всего лишь отказ, – покачал головой Олег, а в душе почувствовал, что лжет. – Я просто оказался не так хорош, как думал… А ты, видимо, слышал песню капеллана…

– Места в комиссариате покупают, Олег. Ты не знал? – нервно улыбнулся Дима. И опять посмотрел на репродукцию. – Без взятки никогда в жизни не станешь комиссаром. Ты это понимаешь?

Слухи такие ходили, но Олег в них не верил.

– Это предательство, – повторил он. – То, что ты предлагаешь, – немыслимо. У меня даже нет слов… Как только у тебя такие мысли появились?! Ты сам виноват в том, что тебя разжаловали! И скажи мне, за что погибли Кузмичев и Владимиров? За то, чтобы ты нас предал? Предал родную страну?

– Хорошо, – обиженно поджал губы Дима. – Хорошо. Забудь. Иди. Лижи задницы комиссарам.

Олег хмыкнул, наблюдая за приятелем.

– Так не пойдет, – сказал он ему. – Я не забуду, Дима. Ты предатель, Дима. Ты чертов питерец. Я доложу обо всем комиссару.

Филимонов встал, собираясь выходить, но Самохин преградил ему дорогу. Глазки его отвратительно забегали. Видимо, понял, что наболтал лишнего.

– Ты рискуешь, ублюдок, – с угрозой прошипел Дима.

И тут Олег перестал терпеть мерзость бывшего товарища. Шаг вперед, в сторону, поймать шею Самохина в захват, мощный рывок всем телом.

– Стоять! – завопил за репродукцией замполит.

Ответом ему стал сухой треск сломанной шеи. За стеной поднялась ругань, а спустя мгновение распахнулась дверь и в комнате оказались двое вооруженных «уравнителей».

– Руки на виду! Руки на виду! – заорал один из них, тыча в Олега автоматом.

Мир резко стал совсем не таким, каким казался минутой раньше. Он словно вспыхнул звуками.

– Твою мать, Филимонов! Твою ж мать! – громыхал за стеной замполит. – Медика сюда, быстро! Товарищ комиссар, я буду вынужден…

Олег с изумлением смотрел то на «уравнителей», то на тело Самохина.

– Это превышение полномочий, товарищ комиссар, вы должны были прекратить проверку! – бушевал замполит. – Он же делал всё, как вы сказали, почему вы не вмешались, товарищ комиссар?

Филимонов устало сел на кровать, уткнулся локтями в колени и закрыл лицо руками. Очень хотелось проснуться. Он понимал, что значат вопли со стороны репродукции.

И он понимал, почему молчит Хорунжий.

Олега Филимонова, рядового «Сына Ленина», соискателя на должность комиссара никто не трогал. Где-то на окраине сознания он отметил, как в комнате появились врачи, как один из них сокрушенно махнул рукой, и труп Самохина выволокли наружу санитары. Он видел, как брызгал слюной взбешенный замполит и как вошел Хорунжий, а затем жестом выгнал всех вон.

Комиссар минуту молча стоял над Олегом, а затем протянул ему серый конверт и без слов вышел.

Олег знал, что найдет внутри.

Александр Сальников
Кумачовая планета

– Ши ньян, – сказала механическая женщина из динамиков. – Ши ньян, – повторила она и добавила еще что-то по-китайски.

– Десять, – машинально повторил про себя Володя и мелко заморгал, стряхивая с ресниц капли натекшего пота.

Его руки онемели, пальцы стали липкими от командирской крови, но отпускать прижатую к ране гимнастерку нельзя. Нельзя даже пошевелиться, хотя уже не только руки, но и спина заныла от долгого пребывания в неудобной позе. Володя едва заметно наклонился влево, чуть перенося вес товарища батальонного комиссара на другое плечо, и тут же обругал себя за нетерпеливость. Комиссар Околышев застонал, зло процедил что-то по-английски сквозь зубы. Сверкнул шальными от боли глазами на Володю. Шумно выдохнул. Снова окунул кончики пальцев в лужу подтекшей под него крови и дорисовал, выправил иероглиф, получившийся кривым из-за дернувшегося бойца.

Третий столбец закончился. Комиссар отдышался и мотнул головой. Володя осторожно, стараясь не отрывать руки от набухшей багряным гимнастерки, откинулся назад вместе с командиром. Тот сдавленно замычал и сам прижал руку к животу.

Володя выбрался из-под Околышева. Сел у еще чистой стены. Раздвинул ноги, наклонился вперед и, уцепив за шиворот комиссара, аккуратно потянул его на себя. На четвертый раз у Володи всё получилось ловчее. Как только они уселись, Околышев отнял от живота руку и начал выводить новый иероглиф.

Как и любой советский пионер, выросший на Марсе, Володя с детства мечтал побывать на Красной площади.

Вглядываясь в праздничные митинги и шествия, которые транслировались с Земли по красным дням календаря, маленький Вова по-детски завидовал людям со счастливыми лицами. Они шли по брусчатке мимо гранитной усыпальницы вождей ровными красивыми колоннами и светились гордостью и радостью. Махали гвоздиками и шарами, несли флаги и транспаранты, пели и кричали «ура!». Вова внимательно всматривался в их лица и запоминал, не специально, нет. Так получалось. Будто в голове его жил фотокорреспондент, который снимал, проявлял и складывал карточки где-то внутри Вовиной головы.

Люди менялись с каждым праздником, Их были десятки, сотни тысяч. Их были миллионы. Они праздник за праздником, год за годом, счастливо шагали по Красной площади, полные великой радости и великой песни. Дети и старики, рабочие и военные, спортсмены и учителя. С Земли и Венеры. С Луны и Марса. Они все такие разные – Володя в этом уверен. Но каждый из них в то же время – особенный. Только таким выпадала честь выразить всю свою любовь к партии, всю преданность делу социализма в сердце мирового пролетариата – Москве. На Красной площади.

Володя же особенным не был. Учился средне. Потом работал в забое, работал честно, но без подвигов, не по-стахановски. Когда же по радио передали, что арийские боевые роботы атаковали базу Гагаринских соколов у подножия горы Арсия, он, как и все годные к строевой службе, собрал сидор и прибыл на сборный пункт.

Серые одинаковые дни учебки сменялись черными провалами снов без сновидений. Вести с фронта торопили – вместо положенных трех месяцев стали поговаривать о скорой отправке. Вставать молодые бойцы стали на два часа раньше, а ложиться на час позже, в то время, когда на небосвод выбирался из-за горизонта еще и Фобос. Тогда становилось немного светлее и казалось, что кто-то пристально следит покрасневшими от недосыпа глазами: хорошо ли бойцы постигают военную науку? Готовы ли бить врага до полной победы? Крепки ли они духом, тверда ли их рука?

Казалось бы – вот оно! Прояви усердие в учебе, прояви отвагу в бою! И Парадом Победы пройдешь ты… Володя иллюзий не питал. Низкорослый, щуплый и лопоухий, он не видел себя героем. Скорее всего, думал он, его застрелят в первой же атаке, и весь его подвиг – побороть страх и не прятаться за спинами своих боевых товарищей. Когда-то в шахте, где тонны марсианского базальта давили на голову и выжимали из легких драгоценный воздух, Володя нашел способ бороться с паникой. Он машинально повторял движения, из которых состояла его горняцкая работа. Проговаривал их сначала вслух, потом про себя, пока не приучил тело двигаться по одной законченной и зацикленной схеме. И от этих повторяющихся действий страх уходил. Ему не было места в машине из костей, жил и мяса, в которую превращал себя Вова. Точно так же надеялся Володя обмануть страх и на войне. Ведь и солдатскую работу можно разбить на простые движения, думал он. Прикладом-ногой-штыком-прикладом. Обойма-затвор-спуск. Очередью-одиночными.

Вести с фронта были плохие – наши несли потери. На три часа длиннее плохие вести сделали день для курсанта Петрушина, на три часа дольше разрешили они оттачивать Вове его новые умения. Он старался, и это заметили инструктора. Но, когда перед отбоем к казармам подогнали авто с государственными номерами, Володя не обрадовался – испугался до жути. Как-то сразу понял – за ним.

Из мобиля выскочил офицер в лейтенантских нашивках и сразу выделил Володю из колонны.

– Рядовой Петрушин! Поступаете в мое распоряжение, – помахал он пластиковой папкой для документов.

Бумаги, впрочем, показывать не стал, а сразу усадил Володю на заднее сиденье, где его поджидали два ефрейтора из внутренних войск.

Часа через четыре машина прорвалась сквозь пыльную бурю и высадила Вову у особого здания на окраине военного городка. Там молчаливые люди в форме заново взвесили и обмерили Владимира, словно не доверяя врачам из призывного пункта, выдали хрустящее от крахмала нательное белье и сопроводили до тяжелой металлической двери.

Вова потоптался босыми ногами на холодном полу и под суровые взгляды взялся за ручку.

За дверью была темная комната. В центре в свете настольной лампы его ожидал коротко стриженный мужчина лет сорока. Левую половину его обветренного марсианским пылевиком лица занимал буро-фиолетовый синяк. Набухшая скула напирала на глаз, и казалось, человек смотрит из-под густых бровей на Володю въедливым прищуром. Кровоподтек был обильно покрыт чем-то прозрачным и маслянисто поблескивал в тусклом свете электричества, приглушенного зеленым плафоном.

Человек улыбнулся одной половиной рта.

– Присаживайтесь, – он указал через стол на пустующий стул напротив.

На покрытом сукном столе белел прямоугольник испещренной столбиками цифр бумаги.

Владимир чуть замешкался, глядя на протянутую руку в есочном камуфляже. Терракотовым ромбом темнело место от споротой нашивки. Володя сел, скользнул взглядом по бумажному листу и уставился на военного. Взгляд зацепился за ворот кителя, туго застегнутого на бычьей шее, но сиротливо пустующего прямоугольниками срезанных петлиц.

Странный особист хмыкнул. А потом вдруг резко схватил со стола бумагу, ткнул ею в лицо Володе и, громко сосчитав до пяти, убрал в загодя выдвинутый ящик. Достал оттуда блокнот и химический карандаш.

– Пишите, – приказал он.

– Что писать, товарищ… – замешкался Володя и снова некстати посмотрел на терракотовый ромб на плече.

– Товарищ, – начал было военный, но вдруг из темного угла комнаты предостерегающе кашлянули. – Андрей Петрович, – едва заметно дернулось веко военного. – Цифры пиши.

– Все? – глупо переспросил Вова.

Андрей Петрович кивнул:

– Все, что запомнил.

Володя машинально послюнявил грифель и написал. Все десять столбиков по двенадцать строчек. Все девятьсот шестьдесят.

– До полной стерилизации осталось десять минут, – снова донесся из динамиков приторно сладкий женский голос. – Десять минут, – повторила механическая китаянка.

В висках колотило. Нутро горело, будто кто-то с извращенной методичностью проворачивал там раскаленную кочергу. Порция морфина не спасала от боли, лишь притупляла ее. Можно было добавить еще, но Андрей боялся потерять сознание раньше времени.

Он уже заканчивал выводить последний иероглиф настройки бортовой вычислительной машины для выхода струнного лифта на новую орбиту, когда последний из вверенных ему бойцов неловко дернулся, встряхнул Андрея. Встряхнул чуть-чуть, но этого оказалось достаточно. Боль молнией пронзила тело. Брызнули слезы. Андрей застонал, задохнулся и сдавленно выматерился по-английски.

Боевой задачей капитана внутренних войск Андрея Околышева было «выжить». С задачей он не справился. Чудом уцелевший после гранатной атаки китайский автоматчик выскочил из пускового блока и кучно нашпиговал тело Андрея свинцом. Хваленый атлантисовский бронежилет не выдержал. Русская кровь хлестала из комиссарского тела и жадно впитывалась теперь скомканной форменной курткой армии Демократии Атлантис, прижатой к животу. Буржуйский рипстоп набух и начал пропускать вытекающую из Андрея жизнь. Она густыми каплями падала на пол, собиралась в лужицу. Ею Андрей выводил на стене китайские иероглифы.

«Даже сдохнуть и то не дадут по-своему», – зло подумал он, обводя взглядом раздевалку пускового блока, обшитую белым пластиком.

Где-то за его пористыми панелями вмонтированы динамики, из которых льется слащавый голос китаянки, и отверстия приточной вентиляции, сквозь которые хлынет в комнату парализующий газ, когда она досчитает до нуля. А может, там притаились и микрофоны. Наверняка этого Андрей не знал, потому и решил разыгрывать представление до конца. Придерживаться объявленного до начала операции запрета на родную речь даже сейчас, когда боль выгрызала его тело изнутри.

Андрей отдышался. Укоризненно глянул через плечо на поддерживающего его бойца. Тот закусил губу и виновато заморгал ресницами, промеж которых въелась ржавая горняцкая пыль, и оттого они казались подкрашенными карминовой тушью.

Комиссар Околышев облизал пересохшие губы и дорисовал, выправил получившийся кривым из-за дернувшегося парнишки иероглиф. Алгоритм отрыва лифта от струны и вывода его на орбиту тремя столбцами краснел на белом пластике стены. Теперь осталось показать этому малолетнему шахтеру, как скорректировать курс.

Межпланетная организация помощи борцам революции пристально следила за карьерой Андрея Околышева еще со времен учебы в академии НКВД. Многие из его однокашников и близких друзей были агентами МОПРа, и потому вступление в ряды Нового Коминтерна было лишь делом времени.

На еженедельных вечерах, проходивших на явочной квартире, раз за разом жарко обсуждалась идея Истинной Революции. Молодые и горячие офицеры сжимали кулаки и пламенно призывали построить на Красной планете настоящую республику Советов. Поднять восстание против исказивших постулаты марксизма-ленинизма партийцев с Земли. Против зажравшейся элиты с депутатскими корочками, загоняющей в шахты людей Социалистической Республики Марс и уже три поколения скармливающей им крохи со стола СССР и обещания скорой победы мирового пролетариата.

Время шло, и от пламенных призывов члены ячейки перешли к скрупулезному планированию. Слабым звеном переворота была «подкова» – орбитальная станция управления порталом межпространственного перехода «Ленинец». Тоннель, связывающий советский Марс с Москвой, с ее армадами десантных шлюпов, мощью усиленных дредноутов, с ее ресурсами людскими и техническими, не оставлял мопровцам ни единого шанса на успех.

Андрей был сторонником победы малой ценой: пыльная планета и так была обильно полита потом и кровью первых колонистов, а потому вызвался разработать план захвата «подковы». Четырнадцать лет он карабкался вверх по карьерной лестнице, зарабатывая новые уровни доступа. Но чем больше информации получал, тем явственней понимал – орбитальная станция неприступна. При малейшей угрозе нападения извне вокруг нее образовывался электромагнитный щит, выжигающий любую электронику. Обездвиженные суда тут же брались на прицел автоматическими гаубицами скорострельностью в полсотни выстрелов. Но самое главное – едва пространственные сканеры получали отрицательный отзыв от приближающихся объектов, станция переходила на осадный режим. Червоточина блокировалась, люки задраивались, включалась аварийная автоматика. Даже через сотню лет, не имея ни единой живой души на борту, «подкова» держала бы оборону.

Лучшим подарком на тридцать восьмой день рождения Андрей считал коды доступа к узлу управления орбитальной станции. Только получив звание капитана, он выяснил, что осадный протокол можно отключить вручную, введя девятьсот шестьдесят цифр в вычислительную машину на мостике «подковы». Вот только попасть на него извне не представлялось возможным. Весь персонал станции присылался с Земли и уж точно был не раз перепроверен на преданность партии псевдобольшевиков.

Пока соратники по борьбе искали лояльно настроенного землянина, присматривались и идейно обрабатывали кандидатов, Андрей мучительно думал над безумной теорией космического абордажа. Раскладывал и так и эдак инженерные схемы и даже копии стройгенпланов станции. Шерстил каталоги прогрессивного и антикварного оборудования, ища возможность обмануть электромагнитные импульсы. Мысль об абордаже в космосе стала для Андрея навязчивой, не давала заснуть долгие месяцы. И в одну из таких бессонных ночей последний кусочек мозаики лег на свое место.

Так родилась операция «Коготь».

Вымучившись и изведясь, Андрей наконец-то спокойно заснул. А следующей ночью за ним приехали коллеги и отвезли на работу. Но не в кабинет на втором этаже, а в подвальную камеру СИЗО.

Давать показания он начал на третьем допросе. Перед ним грохнули о стол папкой, полной протоколов бесед с остальными членами Нового Коминтерна, и Андрей решил не отпираться. Об операции «Коготь» бывшие коллеги капитана Околышева в общих чертах уже знали. Андрей четко осознавал – десять лет рудников, если говорить на арго спецконтингента, ему «корячилось» смело. Но, когда появились чистосердечные признания какого-то лейтенанта из Кремлевского Караула, Андрей понял – шахтами не отделаться. Неизвестный ему офицер с Земли каялся и раскрывал отчаянные планы мопровцев по похищению тела Первого Вождя из мавзолея и переброске его на Марс, в секретную усыпальницу около Ленинограда. Отпустить такой грех могла только праведная народная пуля от расстрельной команды.

Под этим бредом Околышев подписываться не стал. Следствие затянулось. Дознаватели начали торопиться и поторапливать, чтобы успеть к уже назначенному на конец месяца трибуналу.

– Всё, что мы хотели, – в очередной раз ворочал подзажившими губами Андрей, – это взять контроль над орбитальной станцией управления порталом межпространственного перехода, закрыть червоточину и требовать от Москвы автономии Марсианской республики. Ни о каком разграблении мавзолея не было и речи!

– Вы организовывали бунт! – зло начал следователь, но взял себя в руки. – Но я не об этом хотел поговорить сегодня, Андрей Петрович.

Андрей удивленно посмотрел на дознавателя. Тот молчал, уставившись куда-то в сторону.

– Три часа назад, – медленно начал он, – база Гагаринских соколов была уничтожена Вторым Венерианским корпусом генерала Ремпеля.

Андрей судорожно сглотнул.

– По данным Одиннадцатого бюро китайской разведки, – продолжал следователь, – арийцы для переброски войск воспользовались порталом Демократии Атлантис. В районе горы Олимп уже сейчас зафиксированы штурмовая дивизионная группа «Герман Геринг», национал-социалистический летный корпус «Валькирия» и первый танковый батальон СС «Новая Швабия». Десантирование продолжается. Бои ведутся у Аскрийской горы, на побережье моря Маринера. Дивизией «Молот Тора» взят Ворошиловск.

– Как взят?! – вырвалось у Андрея. – А где наш краснознаменный флот?

– Одновременно с атакой на базу у горы Арсия двумя эскадрильями Люфтваффе совершено нападение на орбитальную станцию «Ленинец». Атака отбита, но станция перешла на осадный режим. Ни с нами, ни с Москвой «Ленинец» на связь не выходит. Скорее всего, Третий рейх применил оружие нового типа. Возможно, выживших нет, – подытожил следователь. Его глаза, как дула двустволки, прицелились в лицо Андрея. – Вам, гражданин Околышев, представляется редкий случай искупить свою вину перед Родиной.

– У ньян, – сказала механическая китаянка.

– Пять, – эхом откликнулся кто-то внутри Володи.

Товарищ батальонный комиссар закончил свою работу. Он сидел теперь, облокотившись о стену, и пристально смотрел на Вову мутными от боли и наркотика глазами. Руки его прижимали к раскуроченному животу металлический цилиндр размером с литровый термос, какой Вова брал в забой. Блестящая поверхность бомбы была густо заляпана кровавыми отпечатками пальцев комиссара.

Капитан Околышев с трудом поднял левую руку, уцепившись до белизны пальцами левой в кольцо детонатора.

«Иди», – показал комиссар.

Вова почувствовал, что кровь перестала колотиться в виски, а откуда-то из глубины, от желудка, начинает медленно карабкаться наружу страх. Затравленным взглядом Володя уставился на красные иероглифы.

– У ньян, – повторила женщина из невидимых динамиков.

Комиссар сдавленно зарычал.

– Иди, – повторила ладонь Околышева, указывая на запертую дверь шлюза.

Володя протяжно втянул носом воздух, пытаясь на время задержать поднимающийся страх. Челюсти рефлекторно сжались. Скулы свело.

Деревянной рукой он козырнул командиру, развернулся и нажал кнопку дверного замка. Шагнул через порог и, не оборачиваясь, двинулся по гофре перехода к люку струнного лифта.

На новом месте спать давали еще меньше. Утро начиналось с пятикилометрового марш-броска до аэродрома, где Вову и еще пятерых бойцов, таких же щуплых и низкорослых, обучали искусству правильно складывать и вовремя открывать парашют.

Давешний особист, Андрей Петрович, уже в нашивках капитана внутренних войск, не спускал с шестерки курсантов глаз. Щурился, цокал и качал головой, когда кто-то из них ошибался, не важно в чем: в очередности движений при закладке термальной взрывчатки или в названии рычагов управления магнитным тельфером.

С аэродрома они бежали обратно, принимали душ и обедали. Остаток дня курсанты проводили на классных занятиях. Сказать по чести, учитель из капитана Околышева был так себе. Он просто раз за разом повторял одно и то же, разговаривая с Володей и остальными бойцами, будто со слабоумными.

– Итак, этап первый, – заводил он снова-здорово, – высадка и проникновение. Что начинается после десантирования? – тыкал он пальцем в кого-нибудь из курсантов.

– Радиомолчание, – заученно отвечал тот.

– Вообще молчание! – шипел товарищ батальонный комиссар. – Чтобы ни слова у меня! Английскому я вас за неделю не выучу, так что ни слова! – грозил он кулаком. Потом совал его под нос следующему бойцу. – Что значит?

– Значит «стойте», – бубнили в ответ.

– Если охрана успеет заблокировать двери? – не унимался Андрей Петрович.

– Термитная паста на замок и петли. Перед детонацией прикрыть глаза.

На практических занятиях комиссар просто сатанел.

– Что это? – орал он, тряся над головой пластиковым ранцем песочной расцветки.

– Спейс-джампер производства компании «Террамикон» Демократии Атлантис, модель JSp-140.

– Придание необходимого и достаточного импульса в вакууме при массе тела до семидесяти трех килограммов осуществляется…

– … двухсекундным удерживанием нажатой кнопки, товарищ капитан!

К вечеру голова начинала гудеть. Лежа на жесткой армейской кровати, Володя снова и снова прокручивал в голове эти вопросы и ответы. Казалось, разбуди среди ночи – и его пальцы сами собой начнут крутить колесико настройки плазменного резака или активировать магнитную скобу.

– Струнный лифт базы «Великая Императрица Милосердия» разработан на основе советского струнного лифта «Циолковский-2» времен первой волны колонизации, имевшего возможность управляемого пилотирования, – щелкал пультом диапроектора комиссар. – После спровоцированного нами отрыва лифта от струны расчетный полет аппарата до контакта с защитным полем станции «Ленинец» составляет четыре минуты сорок две секунды. По сигналу наручного таймера необходимо вывести из строя аппаратуру лифта, лечь в рейф, открыть люк и выйти в открытый космос. Здесь, – лазерная указка плясала на бочине «подковы», – точка входа. Гарантированный ресурс работы магнитной скобы? – Красная точка вдруг перепрыгивала с экрана на грудь курсанта.

– Двадцать пять минут.

– Размер отверстия для проникновения в бокс хранения кислородных колоколов? – целила указка в лоб другого бойца.

– Шестьдесят на сорок пять сантиметров!

Капитан морщился, тер уголки глаз у переносицы. Потом сквозь зубы сплевывал что-нибудь навроде «широкоплечие вы мои» и продолжал:

– При помощи тельфера необходимо развернуть кислородный колокол шлюзовой камерой ко входу в станцию. Погрузиться в него. Задраиться. Провести бурение дверной панели станции шарошкой диаметром…

– … шестьсот миллиметров…

– … которые хранятся…

– … во втором слева от пульта управления тельфером инвентарном шкафе.

На десятый день игр в морских пехотинцев Демократии Атлантис Вова понял, что завтра их отправят на задание. Во-первых, вместо традиционной уже пробежки их нарядили в скафандры китайского производства и четыре часа заставляли, словно дрессированных рыб, плавать у дна бассейна. Они ныряли и подныривали, протискивались в заякоренные пластиковые круги и прямоугольники до тех пор, пока каждый не уложился в известный только капитану Околышеву временной норматив. Во-вторых, на обед дали двойную порцию мяса и шоколад. А в-третьих – товарищ батальонный комиссар произнес речь.

– Товарищи бойцы! – начал он. – В это трудное для Марсианской республики и всего Советского Союза время, когда арийская гидра вновь подняла головы, коммунистическая партия и весь советский народ с надеждой смотрят на вас. Все вы знаете, какие потери несет наша армия на Северном фронте, несмотря на проявленный героизм и самопожертвование. Китайское правительство держит непростительный, я бы даже сказал, вероломный, нейтралитет. Ситуация критическая, товарищи, помощи ждать неоткуда, – капитан Околышев помолчал. – Все вы отобраны для выполнения первостепенной задачи – восстановления пространственной связи с Землей. Каждый из вас обладает уникальными физическими данными и психическими функциями. В соответствии с их уровнями определена очередность выдвижения членов нашей группы. Порядок поддержания строя и ваши личные номера на время проведения операции «Коготь» находятся в розданных конвертах.