Текст книги "Ирландское сердце"

Я улыбнулась отцу Кевину, и он усмехнулся в ответ.

Я – Онора Бриджет Келли, бизнес-леди, покровительница искусств и дурочка, занимающаяся самообманом. Я знала все это. Но тем летним днем мне казалось, что я слышу призывные звуки волынки.

Kellys abú! Келли, вперед!

Глава 8

12 декабря, 1912

– Разумеется, все свои рождественские открытки я покупаю в Лондоне, – сказала мне моя клиентка, миссис Адамс. – Очень умно со стороны англичан было изобрести способ связываться с друзьями без необходимости писать им письма.

Она отвергала открытки, которые предлагали в киоске, где за прилавком стояла продавщица в национальном эльзасском костюме. Часть рождественской ярмарки раскинулась на четыре квартала вдоль Елисейских полей. Последний месяц миссис Адамс провела в Лондоне, который, по ее словам, очень походил на ее родной Бостон и был намного лучше Парижа. Французы миссис Адамс не впечатлили. Но как она могла устоять перед этим волшебным местом, украшенным сосновыми ветками, красными ягодами, омелой? Огоньки свечей прокалывали завесу темноты декабрьского вечера. Уличный музыкант непривычно бодро играл на аккордеоне «Первое Рождество». Завораживали уже одни только толпы прохожих: модно одетые дамы и джентльмены, семьи с краснощекой большеглазой детворой, жмущейся к юбкам матерей, и с отцами, важно шествующими немного впереди. Некоторые мужчины были одеты в тяжелые пальто и высокие шляпы, униформу буржуазии (я уже привыкла их так называть), другие же носили короткие куртки и мягкие кепки – рабочий класс. Здесь различий между ними было больше, чем у нас в Чикаго. Однако Рождество свело всех вместе.

– Красиво, не правда ли? – спросила я миссис Адамс.

– А я нахожу это дешевой показухой, – заявила она. – Сегодня четверг. Эти люди должны быть на работе. И еще этот запах. Ужас.

Я фыркнула.

– Но это же глинтвейн!

– Именно! Я выступаю против алкоголя в любых его формах! – решительно возразила она. – Выпивка подрывает низшие классы. Почему, например, пьяные ирландцы разрушают Бостон?

О господи. Опять за свое. Мне нужно просто игнорировать ее.

Миссис Адамс буквально передернуло, когда несколько часов назад мадам Симон представила ей меня.

– Нора Келли? Но ведь вы ирландка! – возмущенно заявила она и немедленно попросила мадам Симон найти ей другого гида.

Было забавно наблюдать, как миссис Адамс на своем корявом французском пыталась объяснить ей, почему ирландская женщина в принципе не может показывать ей культурные ценности Парижа.

Мадам Симон понятия не имела, о чем лепечет ей миссис Адамс, и в ожидании объяснений вопросительно взглянула на меня. Кто-то должен был рассказать ей, что миссис Адамс считает ирландцев невоспитанными дикарями, питающими страсть к суевериям и виски. Нет уж, только не я. Я стояла молча и улыбалась, пока возмущения миссис Адамс не иссякли. На то, чтобы сделать покупки и посмотреть Париж, у нее был один день, пока ее муж был занят важной деловой встречей в Бурже. Мадам сказала ей:

– Нора très хорошая.

– А вы говорите на французском? Я имею в виду, на настоящем французском, – недоверчиво спросила она меня.

– Говорю, – ответила я и в подтверждение скороговоркой выдала все, что думала о миссис Адамс, вызвав этим хихиканье Жоржетты.

После этого я удвоила для миссис Адамс свои обычные расценки. Но какой у нее оставался выбор? В общем, всю вторую половину дня она только и делала, что хаяла французов, а заодно и ирландцев. Меня это раздражало.

– Сегодня интересная дата – двенадцать двенадцать двенадцать, – сказала я, чтобы как-то ее отвлечь.

Двенадцатое декабря 1912 года – ровно один год, один месяц и один день с того момента, как свадьба Майка и Мейм спровоцировала мое бегство от Тима Макшейна из Чикаго. Хотя теперь я уже подумывала, не была ли я готова к этому намного раньше.

Но миссис Адамс помахала мне открыткой:

– Эта открытка на немецком. – Она негодовала.

– Это эльзасский язык – такой диалект, – успокоила ее я. – Он похож на немецкий, но люди в тех краях французы. Многие рождественские обычаи пришли во Францию как раз из Эльзаса.

– Но разве Франция не позволила Германии отобрать эти земли в одной из недавних войн? – удивилась она.

Я прокашлялась.

– Это была франко-прусская война 1870–1871 годов, – произнесла я, стараясь копировать интонации Питера Кили.

Всю осень он присоединялся к моим турам каждую пятницу, потчуя моих дам французской историей, хотя ни разу не остался на бокал вина в «Фуке», как я это представляла. И никогда не брал деньги непосредственно у меня. Так что мне приходилось передавать конверт с десятью франками по воскресеньям через отца Кевина.

– А этот ваш профессор очень даже симпатичный, – однажды в пятницу в октябре заметила миссис Баррингтон из Нью-Джерси. – Что вас с ним связывает?

– Я его студентка, – ответила я.

Питер всегда вел себя очень официально и с моими дамами, и со мной, хотя периодически вставлял смешной комментарий.

– Луи начал носить парик, чтобы прикрыть свою лысину, – рассказывал он нам. – Его придворные последовали его примеру. И потом двести лет мужчины стригли собственные здоровые волосы, чтобы покрывать головы тяжелой и негигиеничной подделкой. На что они только ни шли ради моды.

Однако с миссис Адамс шутки были исключены.

– Мадам Симон родилась в Эльзасе, в Страсбурге, – сообщила я ей.

Она не обратила на это внимания и продолжила болтать с эльзасской женщиной по-английски. Мадам Симон рассказывала, что, когда пришли немцы, их семья уехала оттуда, но она до сих пор боится немцев.

– У бошей самая большая армия в Европе, и рано или поздно они задействуют ее, – много раз говорила она мне. И постоянно показывала статьи во французских газетах о возвращении Эльзаса и Лотарингии. Вышвырнуть оттуда бошей.

Это Европа. Тут даже рождественскую открытку не купишь без экскурса в историю. Эльзасская женщина попятилась от миссис Адамс, а потом посмотрела на меня. Я достала франк и купила у нее небольшую рождественскую композицию с деревянными фигурками. Женщина улыбнулась мне.

– Danke[69]69
  Спасибо (нем.).


[Закрыть], – сказала она.

– Ох уж эти немцы, – продолжала кипеть миссис Адамс, когда мы двинулись дальше. – Они хотят выдавить Англию с мировых рынков. И были бы счастливы прибрать к рукам английские колонии в Африке, – не унималась она, повторяя, как мне показалось, слова своего мужа.

Вероятно, все это было правдой, но мне хотелось вступиться за немцев – хотя бы ради Милуоки и его пива, ради матери моего кузена Эда, тети Нелли, и ее сестры тети Кейт вместе с их отцом-немцем. В детстве, когда мы собирались на Рождество у тети Нелли и дяди Стива, я слушала, как он играет на скрипке «Тихую ночь». Весь наш клан, десятки Келли, плясал под огромным рождественским деревом – сосной из северных лесов Висконсина, увешанной бусами из попкорна и клюквы, которые я помогала нанизывать. Свечки на зеленых ветвях, и Генриетта, зудящая об опасностях, которые таит в себе открытый огонь. Я не могла думать о доме. Это было слишком грустно.

Я рассказала миссис Адамс, что впервые рождественское дерево привез в Англию муж королевы Виктории, принц Альберт, немец, да и сама она наверняка знала в Бостоне некоторых немцев, не обязательно рвущихся все рушить и разорять.

Но она не слушала меня. Вместо этого уставилась на двух тепло укутанных маленьких парижан.

– Эти дети чем-то больны? У них такие красные щеки.

Опять двадцать пять.

На следующем лотке были разложены нарисованные от руки поздравления с Рождеством. Я остановилась.

Я все еще боялась писать домой. Тим Макшейн мог преследовать Розу и Мейм. Мне казалось, будет лучше, если они смогут честно сказать ему, что не связывались со мной. И все же я купила пять открыток.

Миссис Адамс следила за тем, как во время нашего чаепития в «Ритц» я спешно подписывала каждую из них. Я была рада, что помню все адреса. Мейм и Майку, Розе и Джону, Эду и его семье, Мэри и моей семье в Бриджпорте. На последней я написала: «Вниманию Агнеллы Келли, монастырь благотворительного ордена Сестер Пресвятой Девы Марии, Дубьюк, штат Айова», хотя, вероятно, у Аг теперь было другое имя, церковное.

Я попросила миссис Адамс отослать эти открытки из Бостона. Так было безопаснее. Ни обратного адреса. Ни штампа парижской почты.

– Хорошо, – согласилась она, просматривая конверты, и вдруг воскликнула: – О! – Она замерла. – Боже мой, это адресовано в монастырь! Что ж, тогда, думаю, я могу отнести их в центральное почтовое отделение.

– Где вас никто не знает?

– Да.

Миссис Адамс внезапно стала очень дружелюбной и начала рассказывать о своей горничной Бриди, ирландке, но не типичной. Большая чистюля. И работящая! Купила домик для своей семьи в Виски-Поинт в Бруклине, но по-прежнему живет у них.

– Полагаю, у нее куча детей, но она ставит свой долг по отношению ко мне превыше всего. А я позволяю ей навещать близких по воскресеньям, – закончила миссис Адамс.

Я очень обрадовалась, когда в пять часов мы с миссис Адамс наконец расстались. Уже совсем стемнело. Было слишком поздно, чтобы возвращаться в студию мадам Симон с долей из полученных от миссис Адамс двадцати франков. Вдруг я вспомнила, что отец Кевин простудился. На мессе в прошлое воскресенье он ужасно чихал и кашлял. Понесу-ка ему угощение, а если вдруг столкнусь там с Питером Кили, что ж…

– Спасибо, Нора, – поблагодарил отец Кевин, когда мы сидели в приемной колледжа сразу перед входом, ели печенье «Мадлен» и пили присланный из Ирландии чай «Берри».

В первые дни Питер был намного приветливее, а теперь… Я раздумывала, стоит ли мне поговорить о нем с отцом Кевином?

– Вкусно, – сказал отец Кевин. – Господь, может, и хочет, чтобы мы воздерживались от брака, но не может же он, в самом-то деле, ожидать от человека, что он откажется от чашки приличного чая?

Он поворошил уголь в небольшом очаге.

– Он не может нагреть это место. Эти каменные стены, – вздохнул он. – Я вот о чем подумал. Ведь Иисус, Авраам и Магомет были народом из пустыни, из краев с теплым климатом. Может быть, легче быть высоко духовным, когда тебе тепло, как считаете?

Я засмеялась.

– Ну, не знаю. В Чикаго холоднее, чем тут, – ответила я. – Наверное, прямо сейчас там снега по колено.

– В Ирландии снега не так много, – подхватил он. – Но такая сырость! Что нам нужно там, так это добрая порция торфа. Ничто не сравнится с запахом горящего в очаге торфа, который пропитывает ломоть белого хлеба, щедро намазанного маслом.

– Вы скучаете по Ирландии, – констатировала я.

– Я скучаю по своему Донеголу, – ответил он. – А вы тоскуете по Чикаго?

Я кивнула:

– Тяжело в это время года. На Рождество.

– Вы должны присоединиться к нам на всенощной мессе, а потом немного перекусим, – пригласил отец Кевин.

– Спасибо. Я бы с удовольствием.

– Слушайте, а ведь тут остается еще печенье, – заметил он.

– Это для остальных, – пояснила я.

– Питер Кили трудится в библиотеке. Наверное, он тоже не отказался бы. – Пауза. – Если не возражаете, конечно.

– Конечно не возражаю, – откликнулась я.

Отец Кевин видел меня насквозь.

Я последовала за ним по темному коридору. В колледже было электричество, но здесь висело всего несколько голых лампочек. Мы свернули за угол. Послышалось шуршанье сутаны, и к нам начала приближаться высокая тень.

– Добрый вечер, отец ректор, – поздоровался отец Кевин.

Ректор был мужчиной крепкого телосложения и намного моложе отца Кевина.

Квадратное лицо, темные пряди в седых волосах. Он скорее походил на фермера, чем на ученого мужа. Я никогда с ним не беседовала. На чай в гостиную после мессы он не приходил.

– Вы знакомы с Норой Келли, отче? – спросил отец Кевин. – Она из нашей воскресной паствы.

Ректор кивнул мне и обратился к отцу Кевину:

– Но мы ведь встречаемся с посетителями в нашей приемной, не так ли, святой отец?

– Мы идем в библиотеку. На улице слишком холодно, – объяснил отец Кевин.

Ректор посмотрел на открытую коробку с печеньем у меня в руках.

– Еда в библиотеку? – спросил он.

– Это для профессора Кили, перекусить, – ответил отец Кевин.

– Так это та самая женщина? Я говорил с Кили о ней, – сказал ректор, а затем обернулся ко мне. – Профессору Кили нельзя отвлекаться на внешние воздействия. Мы выделили ему часть наших и без того ограниченных ресурсов, так что…

Пока он разглагольствовал, я думала, как бы побыстрее отсюда выбраться. Неудивительно, что Питер так насторожен, – его предупредил насчет меня босс. Поразительно, что он вообще приходил на мои туры.

– Я лучше пойду, отец Кевин, – сказала я, но он взял меня за руку.

– Погодите, отец ректор. Вы сегодня не так великодушны, как обычно. А Нора – одна из наших благотворителей. Вы часто говорите о необходимости контактов с ирландцами в Америке. Как вы выразились? «Хорошо бы сунуться нашим рылом в их корыто». Метафора из вашей юности, полагаю.

После этих слов ректор быстро ушел, но я сомневалась.

– Меньше всего на свете мне хотелось бы навлечь на Питера неприятности, – сказала я.

– Не обращайте внимания на отца ректора и его старорежимные замашки. Он – человек с ограниченным воображением, как и многие бюрократы, – ответил отец Кевин.

Я последовала за ним в библиотеку, где на вытянувшихся от пола до потолка полках выстроились книги в кожаных переплетах.

– Это наше наследие, – сказал отец Кевин. – Дар Ирландии остальному миру.

Питера в библиотеке не было видно, но отец Кевин указал на полоску света, пробивающуюся из-под двери между двумя книжными шкафами:

– Он в подвале.

Вначале я увидела только контур Питера. Помещение освещали лишь две свечи в закрытых стеклом лампах, стоящих на столе.

Он обернулся.

– Ох, – вырвалось у него, и он покачал головой.

– Мы помешали вам, – сказала я, – простите…

– Да нет, просто… Меня унесло далеко-далеко отсюда, на тысячу лет назад. Кажется, я сделал потрясающее открытие. Взгляните.

Мы придвинулись ближе к нему, а он подвинул к нам кусок пергамента.

– Я нашел это в обложке издания «Анналов Четырех Мастеров», – взволнованно прошептал он. – Просто заметил там вздутие. Полагаю, это страница из «Книги Уи-Майне», из оригинальной рукописи.

– Это и есть ваша книга, Нора, – сказал мне отец Кевин.

– История рода О’Келли, составленная епископом Келли, одним из вашего клана, – подтвердил Питер.

– А когда? – поинтересовался отец Кевин.

– Примерно в начале пятнадцатого века. То были времена, когда представители знатных фамилий нанимали писцов – из монахов, – чтобы записать свою генеалогию, – пояснил Питер. – И скопировать материал из более ранних манускриптов, чтобы у клана была своя «Книга Ирландии».

– Так мы – знатная фамилия? – уточнила я.

– Одна из самых знатных, – кивнул отец Кевин.

– Ух ты! – вырвалось у меня.

– Писцы добавляли кое-что из более ранних «Книг Ирландии», которые сами являлись компиляцией отрывков из рукописей, датированных вплоть до восьмого века, – рассказал Питер. – А первоначальные сведения, естественно, поступали из устных источников, корни которых уходят вглубь тысячелетий.

Видимо, я выглядела сбитой с толку, потому что Питер добавил:

– Понимаю, информации слишком много, чтобы усвоить все сразу, но вам эта страничка может быть действительно интересна, потому что она из An Banshenchas.

– «В похвалу знаменитых женщин», – перевел для меня отец Кевин. – Это список героинь из клана Келли.

– Девственницы и мученицы, подозреваю, – предположила я.

– Вовсе нет, – возразил отец Кевин. – Это ирландские женщины, а не святые, избранные католической церковью.

– Они были преимущественно женами вождей, – вставил Питер. – Причем некоторые были замужем даже не за одним вождем.

– А когда овдовели, ушли в монастырь? – спросила я.

– Отнюдь, – сказал отец Кевин. – В давние времена ирландская церковь уважала независимых женщин, о чем неплохо бы не забывать кое-кому из нынешних клерикалов.

Питер его не слушал, он подвинул страницу ко мне. Буквы на ней были скорее нарисованы, чем написаны, и некоторые из них украшали головы животных. Здесь была масса кругов и спиралей, переплетающихся линий.

– Нечто подобное я видела в ирландской деревне в Чикаго во время Всемирной выставки, – вспомнила я. – Моя бабушка Онора повела нас посмотреть на одну рукопись, защищенную стеклом. Похоже, очень ценную. Боюсь, я тогда не очень внимательно ее рассмотрела. Торопилась быстрее попасть на Чертово колесо.

Питер пододвинул свечу ближе, чтобы мне было лучше видно.

– Эта страница стоит целое состояние, – шепнул он.

– Какая красивая, – восхитилась я.

Я держала руки над перечнем имен женщин Келли и чувствовала странное покалывание в кончиках пальцев. Я осторожно прикоснулась к одному из имен.

– И это все мои прапра– и еще много раз прабабушки? – спросила я.

– В каком-то смысле да, – ответил Питер.

– Жаль, что этого не видит миссис Адамс, – сказала я и попыталась поведать им о дне, проведенном с ней.

Но объяснять подробно не было нужды.

– Что тут скажешь? Англичане хотят видеть в нас грубых дикарей. В их глазах это оправдывает то, что они украли нашу землю и убивали наш народ десятками тысяч, – сказал отец Кевин.

– И даже миллионами, если учитывать Великий голод, – вставил Питер.

– Конечно, мы просто обязаны это учитывать, – согласился отец Кевин.

– И тем не менее мы живы, – подытожила я.

– Хотя и были загнаны на грань вымирания, – подтвердил Питер. – И битва еще не окончена.

Он взял страницу обеими руками.

– Когда вождь вел свой клан против врага, священную книгу племени поднимали вверх, как боевое знамя, – рассказал он. – А иногда в качестве такого штандарта выступал священный посох.

– Да, да, – радостно подхватила я. – Я знаю! У моего дедушки Патрика был такой золоченый посох. Погодите-ка. Он принадлежал одному святому из рода Келли. Греллану, кажется. И Патрик брал его с собой в бой после Гражданской войны, когда фении вторглись в Канаду.

Питер буквально подскочил на месте.

– Посох святого Греллана? Но он ведь был утерян! – воскликнул он.

– Нет, он сейчас в старой церкви Святого Патрика. Это на углу Дес-Плейнс и… – Я умолкла и захохотала. – …И Адамс-стрит! Эта церковь находится в Чикаго на Адамс-стрит! Мне следовало рассказать этой миссис Адамс про витражи у Святого Патрика и про стены с узорами вроде этих, – указала я на страницу.

Я схватила Питера за руку и силой усадила его на стул.

– Вы должны просветить меня. Пожалуйста, – попросила я и осторожно коснулась страницы. – Это ведь и мое наследие.

Питер отодвинулся.

Проклятье. Я снова поставила себя в глупое положение! Питер был в смятении, он и так достаточно нервничал из-за того, что сказал отец ректор, а тут еще я накинулась на него. Но мне действительно очень хотелось узнать больше и вернуть утраченное.

Внезапно вмешался отец Кевин:

– Да, это ваше наследие, конечно. А до Рождества еще столько долгих и спокойных дней. Питер сможет стать вашим наставником в этом вопросе, верно, профессор?

Здесь? В библиотеке? Отец ректор никогда не согласится на это.

Но Питер кивнул – чудеса да и только!

– Мы можем начать с понедельника, – сказал он.

– Вот и хорошо, – подхватил отец Кевин. – А сейчас – в гостиную, выпьем горячего чая, а лучше – подогретого виски. Uisce beatha – вода жизни, – чтобы поднять тост за Келли.

Так мы и сделали.

Я предложила заплатить Питеру, но он замахал руками еще до того, как я договорила. И слава богу, потому что денег у меня было в обрез: хватало ровно на то, чтобы заплатить за квартиру, а это семьдесят пять франков, да купить на месяц еды и угля – еще тридцать пять.

Питер принес в гостиную кое-какие книги. Это были переводы «Táin» – ирландской «Одиссеи» и «Илиады», по его словам. Только главным героем здесь была женщина, королева Маэва, ведшая за собой войска и выбиравшая любовников. В школе Святого Ксавье нам о ней ничего не рассказывали. Питер сказал, что в этом эпосе говорится о ее вылазке за скотом. Маэве нужен бык, чтобы ее собственность соответствовала собственности ее мужа. А бык находился в Ольстере. Питер начал расхаживать по гостиной, описывая, как могущественная Маэва ехала на боевой колеснице впереди своей армии. Некоторые строки он даже пел. Я не удержалась и зааплодировала. Питер тут же остановился.

– Хорошо, увидимся завтра, – быстро произнесла я, взяла книги и ушла.

* * *

В этот вечер я устроилась в своей уютной комнате с окнами, выходящими на площадь Вогезов, с книгами и бокалом «Божоле» у жаркого камина. Почему бы ученому не заняться своими исследованиями в комфорте? Возможно, завтра я прихвачу с собой бутылочку вина, чтобы разделить ее с Питером. А теперь – за чтение.

Начала я с «Táin» в переводе Уинифред Фарадей. Но следить за повествованием было трудно. И оказалось, это вовсе не так увлекательно, как в исполнении расхаживающего туда-сюда Питера с его декламированием и пением. В этом парне таился огонь.

Под руководством Уинифред я следовала за Маэвой и ее войском, которые направлялись в Ольстер за быком. И тут появился местный народ. Только вот армии не сталкивались между собой в ожесточенном сражении. Каждый воин выбрал себе противника и дрался с ним один на один. Очень цивилизованно. Хотя один из парней, Кучулан, оказался одержимым в пылу сражения и крушил всех подряд.

Я пролистала в конец, чтобы узнать, чем все это закончилось. В финальном бою Кучулан сразился со своим приемным братом Фердиа. Это место Уинифред снабдила ссылкой с объяснением, что знатные семьи Ирландии посылали своих детей на воспитание в другие уважаемые семьи для образования альянсов.

Бились они до смерти – до смерти Фердиа. Дальше следовала куча стихов, в которых Кучулан горестно причитал из-за кончины своего приемного брата. Грустная картина.

Я закрыла книгу. Интересно, стал бы убиваться Тим Макшейн над моим мертвым телом, когда ярость его улеглась бы? Сколько тысяч лет этой истории? А что теперь? Король Англии, кайзер Германии и русский царь – все кузены. Неужто и они вцепятся друг другу в глотки, как когда-то Кучулан и Фердиа?

На нашем занятии Питер снова извлек страничку с фрагментом о Келли.

Питер, бесспорно, был очень привлекательным мужчиной. Он так сосредоточился на этой странице, что я могла наблюдать за ним незаметно. Я подвинула руку ближе к его ладони.

– Обратите внимание, Нора, – сказал он.

Горбатые буквы в манускрипте по-приятельски жались друг к другу. На мгновение я почувствовала себя первоклассницей, старающейся написать для нашей учительницы сестры Мэри Мэтью строчку буквы «А» – заглавной и строчной, потом то же с «В», «С» и дальше весь алфавит. Эти буквы были для меня как люди, они были живые. «А» – это отец, кругленькая «В» – мать, а маленькие «а» и «b» – их детки, поэтому я разместила их вместе, а потом еще пригласила их кузенов «С» и «D», соседей «Е» и «F» и так далее, пока моя страничка не превратилась в веселую мешанину.

Сестра Мэри Мэтью была недовольна. Как такая умная девочка, как я, может быть столь неорганизованной? Только к третьему классу я увидела, что буквы должны лишаться своей индивидуальности ради слова, должны подчиняться правилам, соответствовать им, а слова – служить интересам повествования.

Но эти буквы были свободными и живыми – они вовсе не были одинаковыми. Я представила писца, который рисовал их, делая каждую уникальной.

Я сказала об этом Питеру и указала на змею, обвившую заглавную букву «Р».

– Хорошее наблюдение, – похвалил он. – У каждого писца был индивидуальный стиль. Некоторые из них писали на полях, комментировали погоду например. Встречаются там даже стихи.

Он рассказал, как посещал одно аббатство в Австрии и изучал там древний романский манускрипт, в котором было стихотворение на древнеирландском. Один монах в девятом веке написал про своего кота, которого звали Pangur Bán.

– Кот ловит мышей так же, как монах ловит слова, – сказал Питер.

Он поднял руку, схватил воображаемую мышь, а затем сжал ее в кулаке. Движения его были столь быстрыми и внезапными, что я невольно вскрикнула.

– Я не хотел вас напугать, – извинился он.

Я успокаивающе похлопала его по руке.

– Все в порядке, – сказала я, но была готова поклясться, что он, опустив глаза, смотрел на мою руку, и мне не хотелось убирать свои пальцы.

Но я отняла ладонь. У Питера была мускулистая рука.

– А другой монах нарисовал собаку, – выдохнул он.

– Что?

Я думала о том, какой он, должно быть, сильный, несмотря на свою стройность.

– В вашем манускрипте о Келли есть очень реалистичный набросок собаки с длинным хвостом.

– Где? – откликнулась я и так низко наклонилась над листом пергамента, что коснулась Питера плечом.

– Не здесь, – ответил он. – «Книга Уи-Майне, Книга О’Келли» находится в Королевской ирландской библиотеке в Дублине. Однажды мне было разрешено изучить ее.

– Однажды?! Господи, а я-то думала, что вы хотели бы основательно покорпеть над нею.

– Конечно, хотел бы. Но я не член библиотеки – ничего не попишешь.

– А почему вы не член?

– Стоит это слишком дорого, да они и не приветствуют у себя католиков.

– Что? Кто это «они»?

– Администрация. Возглавляемая лордом… Не помню, как там его.

– Но это возмутительно! Это же книга Келли!

– Ситуация со всеми древними манускриптами такая же. Изумительная «Книга Келлов», например, одно из величайших в мире произведений искусства, а мне удалось увидеть всего одну ее страницу.

– Но, Питер, разве не католические монахи переписывали все эти чертовы штуки?

Теперь я еще и обидела его своими словами. Но он лишь покачал головой, а потом кивнул:

– Да, это сделали они.

– Так в чем же дело?

– Большинство великих книг Ирландии были повреждены. Солдаты Кромвеля вытирали их страницами свои сапоги. Сохраняя некоторые из них, монахи и семьи вроде вашей рисковали своими жизнями. Другие были украдены, однако воры эти, по крайней мере, оказались достаточно разумными, чтобы продать их таким заведениям, как Британский музей или Королевская Ирландская академия, хотя там их по-прежнему прячут от людей.

– А я удивляюсь, почему по поводу этого не возмущались на пикниках «Клан на Гаэль»[70]70
  Ирландская республиканская организация в США конца XIX – начала ХХ века; последовательница Фенианского братства.


[Закрыть]. Ни разу не слыхала, чтобы дедушка Патрик говорил что-то об украденных манускриптах, хотя о злодеяниях англичан он знал практически все.

– Если учесть, что Кромвель вырезал в Ирландии до трехсот тысяч людей, плюс миллион умерли во времена Великого голода, то кража манускриптов уже не покажется чем-то таким уж вопиющим, – заметил Питер.

– Но вы же так не думаете, – возразила я.

Он перевел дыхание.

– Я – нет. Они пытались стереть нашу индивидуальность, растоптать нашу сущность. – Он вдруг грохнул кулаком по столу. – Но они жестоко просчитались, и, возможно, как раз эти рукописи помогут нам победить их.

– Правильно, – подхватила я. – Нужно изменить взгляд нас самих, ирландцев, на то, кто мы такие. Смотрите, уже одно только знакомство с Маэвой заставило меня по-другому подумать о себе. И…

Но Питер прервал меня:

– У этой страницы есть более конкретная роль. Наше дело требует денег. В настоящее время как раз на рассмотрение в парламент выдвинут новый билль о гомруле. И на этот раз у нас достаточно голосов, чтобы принять его. Но протестантские юнионисты в Белфасте давят на британское правительство, чтобы помешать этому. Член парламента по имени Эдвард Карсон собрал пятьсот тысяч подписей юнионистов под петицией, в которой говорится, что они будут препятствовать принятию гомруля всеми возможными способами. Ольстерские волонтеры заявили, что готовы взяться за оружие, лишь бы не допустить гомруля. А у них-то деньги на оружие есть.

Об этом же в самый первый день в Пантеоне говорил и Джеймс Маккарти.

– Боже мой, – ахнула я. – Жители Ирландии против жителей Ольстера!

– А ведь этот Карсон, он даже не с севера. Он родился и воспитывался в Дублине, а место в парламенте получил от Тринити-колледжа. Хуже того, родственники его матери – из графства Голуэй, – сказал Питер. – И Карсон проводит там каждое лето. С этими семьями из Больших домов вообще забавная история. Некоторые ближе знакомятся с деревенскими жителями и становятся националистами. Кузен Карсона Эдвард Мартин, живущий неподалеку от нас, борется за наше дело. Но другие…

Я начала понимать, как причудливо в Ирландии переплетены родственные связи. Впрочем, похожая ситуация сложилась и у нас, в Бриджпорте, где любой разговор начинался с того, чья кузина вышла за чьего кузена или чьи друзья детства переженились между собой.

– Если бы англичане знали, что мы тоже способны на вооруженное противодействие им, это заставило бы их подумать дважды, – пояснил Питер. – Ольстерские волонтеры покупают винтовки в Германии, где производится лучшее оружие. А немецкие университеты очень хотят покупать кельтские манускрипты.

Он рассказал, что профессоры из Германии уже много лет приезжают в Ирландию, чтобы изучать ирландский язык и переводить наши рукописи, стыдя британцев своей высокой оценкой нашего исторического наследия.

– Так что, вы даете мне свое разрешение? – с жаром спросил он.

– На что?

– Нет, определенно чувствуется рука Провидения в том, что представитель клана Келли появляется в тот самый момент, когда я обнаруживаю фрагмент, способный стать настоящим оружием. Но…

– Погодите-ка, – остановила его я. – Так вы спрашиваете, можно ли вам это продать?

Я прикоснулась к страничке, и он кивнул.

– А отец ректор даст свое согласие?

– Отец Кевин считает, что тому знать об этом вообще не обязательно, – ответил Питер.

Тут в дверях появился сам отец Кевин и на ходу вступил в разговор. Я подозревала, что он лишь ждал удобного момента.

– В религиозной жизни у нас есть замечательное понятие – «интерпретированное разрешение»: сначала сделать, а уж потом доложить начальству, – сказал он.

– Полезная вещь, – согласилась я.

– Страницы ирландских манускриптов вроде вашей из книги Келли разбросаны по всему миру, – продолжал отец Кевин. – О месте нахождения большинства из них мы никогда не узнаем, не говоря уже о том, чтобы вернуть их обратно. А если что-то и всплывет, британцы тут же предъявят на это свои права от имени Соединенного королевства Британии и Ирландии. Так что вы на это скажете, Нора?

– Я скажу – да. Вы получаете на это мое официальное разрешение от имени… ну… всех Келли.

Питер встал. Я тоже. Отец Кевин пожал мне руку, потом это же сделал и Питер. Он действительно на пару секунд задержал мою ладонь в своей или мне опять показалось? Мы улыбнулись. Как товарищи. Конспираторы.

– А теперь вот еще что, Нора, – нарушил молчание отец Кевин. – Вы ведь никому не скажете об этом фрагменте из книги Келли?

– Не скажу.

– Хорошо. Ни единой живой душе, – добавил он.

– А что такое? Вокруг нас что, английские шпионы? – пошутила я.

Но они не смеялись. Отец Кевин понизил голос.

– Это не шутки, Нора, – сказал он. – За нами следят. Британцы знают, что Париж столетиями служил убежищем для ирландских патриотов. Правительство просто возьмет и конфискует эту страницу, а если они вдруг узнают, что мы планировали, тогда…