Текст книги "Ирландское сердце"

Глава 5

Париж, 1911–1914

Ноябрь, 1911

Я стояла перед вокзалом Сен-Лазар и мысленно повторяла по-французски название парижского отеля, куда мне нужно было попасть. Стюард парохода «Чикаго» сказал: «L’Hôtel Jeanne d’Arc – “Отель Жанны д’Арк”». Этот француз оказался славным парнем. Он как-то догадался, насколько потерянной я чувствовала себя на этом громадном корабле, переполненном разряженной публикой. Я была подавлена роскошью каюты первого класса, где провела бо́льшую часть плавания. Страдала от морской болезни. Стюард приносил мне немногочисленные блюда, которые я могла есть. А еще я боялась. Что, если Тим Макшейн последовал за мной? Что, если сейчас он на корабле и готовится напасть?

Я понимала, что это бред, чистое безумие, однако если вы хоть раз в жизни были по-настоящему напуганы, то поймете, как в моем сознании самое невозможное становилось вполне реальным. Непонятный шум среди ночи? Это Тим Макшейн притаился под дверью моей каюты и ждет удобного момента, чтобы вломиться. Мое сердце начинало бешено колотиться, в горле мгновенно пересыхало, и…

Как бы там ни было, я оказалась в Париже. «В безопасности, – твердила я себе, – в безопасности». Оставалось лишь найти, где переночевать.

«Pas cher»[13]13
  Недорогой (фр.).


[Закрыть], – сказал мой стюард о том отеле. И это было замечательно. В банке на борту корабля я волшебным образом обменяла свои сорок долларов, оставшихся после покупки одежды в передвижной лавке на Деланси-стрит, на двести франков, которые казались целым состоянием, но стюард объяснил, что этих денег мне хватит в лучшем случае на два месяца. «Пусть я получу эту работу у мадам Симон, пожалуйста, прошу Тебя, Господи, – молилась я, воображая, что сказала бы на моем месте бабушка Онора. – Все, хватит думать о семье и доме. Просто доберись до гостиницы Жанны д’Арк».

– Она была не «Джоан из Арка», а Жанна д’Арк, – говорила нам сестра Мэри Агнес, наша учительница французского. Трудные слова она выговаривала нам по слогам. – Дева, la pucelle, великая французская героиня и настоящая святая, что бы там некоторые про нее ни болтали.

Ее очень расстраивало, что с рождения Жанны прошло уже почти пятьсот лет, а ее так и не канонизировали.

– Это все политики, – ворчала она. – Англичане.

Несмотря на свою горячую любовь ко всему французскому, сестра Мэри Агнес оставалась чикагской ирландкой до мозга костей и была твердо убеждена в коварстве Альбиона.

– Враги Жанны по-прежнему могущественны, – говорила она, и мы каждый месяц писали письмо папе римскому с просьбой ускорить рассмотрение вопроса о канонизации Жанны.

– Церкви понадобилось почти четыреста лет, чтобы вообще начать процесс канонизации, а теперь они еле шевелятся! – возмущалась сестра Мэри Агнес, объясняя нам, что адвокат дьявола опорочил Жанну, подвергнув сомнению ее способность слышать голоса с откровениями и принижая ее достижения. – Это предупреждение, девочки. Мир использует сильных женщин, а потом порывает с ними.

Два года назад Жанну таки причислили к лику блаженных, хотя святой пока и не признали. Но благодаря сестре Мэри Агнес имя это намертво засело в моей голове.

– Жанна д’Арк, – повторяла я все громче и громче, пока женщина, которую я остановила перед вокзалом, не сбросила мою ладонь со своей руки.

– Джоан из Арка, – снова попыталась я, теперь уже на английский манер, но женщина поспешила уйти.

Я достала из кармана клочок бумаги с названием гостиницы и ждала. Навстречу не торопясь шла молодая женщина – это хорошо. Я остановила ее.

– Pardon, – начала я, жалея, что была недостаточно внимательна, когда сестра Мэри Агнес вдалбливала в нас французские склонения.

В голове у меня роилась масса французских слов, но выстраивать их в предложения, делая огромные паузы, казалось мне неудачным путем к пониманию. Поэтому я выпалила девушке готовую фразу, надеясь, что хотя бы пара слов попадет в цель.

– L’hôtel, s’il vous plaît[14]14
  Отель, пожалуйста (фр.).


[Закрыть], – заявила я и протянула ей записку.

Незнакомка взглянула на нее, улыбнулась и взяла меня за локоть. «Она знает», – решила я. Может, ее деревенская семья останавливается в этой гостинице, навещая ее в городе. Возможно, она в паре шагов отсюда.

– Ici, – сказала девушка, указывая на вереницу машин. – Taxi[15]15
  Здесь. Такси (фр.).


[Закрыть].

– Taxi, – повторила за ней я. Что ж, самым полезным французским словом оказалось «такси».

Я устроилась с багажом на заднем сиденье такси, и мы устремились к Jan Dark Ma-ray, как сказал таксист, добавив к имени Жанны д’Арк название месторасположения отеля.

Стояла вторая половина дня, и хотя в Париже оказалось не так холодно, как в Чикаго в ноябре, но было все же довольно свежо. Я вытянула шею, разглядывая проплывающие мимо величественные здания в пятнах солнечного света. Потрясающе! Я открыла окно. В воздухе повис запах выхлопных газов. Машин здесь было больше, чем в Чикаго. А вот конных экипажей – гораздо меньше, поэтому в городе не пахло, как на скотном дворе.

Мы ехали по извилистым улицам, пока не оказались на площади. Таксист назвал ее Sainte Kat-ereen, и я решила, что, должно быть, это значит «Святая Катерина». Он остановился перед белым зданием с вывеской Jan’s с золотыми буквами на фасаде.

– Прошу тебя, Джоан, помоги мне, – взмолилась я, глядя на изображение Девы в холле.

Она была в доспехах, а в руках держала меч – это обнадеживало. Тим Макшейн, может, и где-то за океаном, но воспоминания о его руках, сдавливающих мое горло, все же тревожили меня. Вот почему так приятно было находиться рядом с вооруженной женщиной, которая словно охраняла меня.

Парень за стойкой кое-как говорил по-английски. Он был молод – самое большее лет двадцать пять, – худой, длинноволосый, с очень густыми бровями.

– Меня зовут Этьен, Стефан.

Этьен предложил одноместный номер pas cher. Пять франков. Если взять его на неделю – тридцать франков. Господи, это ведь шесть долларов! Одноместный номер в Чикаго стоил всего двадцать долларов в месяц!

– Слишком дорого, – сказала я.

Он пожал плечами:

– Можете поискать в других гостиницах. Там еще дороже.

Он выразительно посмотрел на мои сумки. Я тоже.

Такси от вокзала обошлось мне в пять франков. Стоит ли тратить еще деньги, чтобы кататься от отеля к отелю?

– За месяц сто франков, – сказал Стефан.

Цена включала «маленький завтрак» – petit déjeuner. Я понадеялась, что он не слишком petit, поскольку, чтобы получить эту bon prix[16]16
  Хорошая цена (фр.).


[Закрыть], нужно было заплатить наперед. У меня оставалось девяносто пять франков – девятнадцать долларов.

Комнатка была маленькой и симпатичной. С кровати я могла видеть каждый уголок. Тиму тут негде будет спрятаться. Я коснулась рукой стропил, поддерживающих потолок, и провела ладонью по их шершавой поверхности. Они были грубо обтесаны и немного просели, но приняли на себя бремя веков и выдержали.

Кровать была прочной, чистые и гладкие простыни прятались под большим пушистым одеялом. «Нужно хорошенько выспаться», – подумала я, натягивая его на себя. Но уже через несколько часов проснулась в темноте. Почему корабль не двигается? Наконец я вспомнила. Я здесь. Я приехала. Тиму меня не достать.

Я встала и распахнула окно. Внизу раскинулась площадь Святой Катерины. Тишина. До рассвета было еще далеко.

Край неба из черного постепенно становился серым. Я могла рассмотреть бугорки печных труб над парижскими крышами. Это было так не похоже на прерывистые очертания прямых домов в Чикаго. Казалось, что века здесь сжимаются. Возможно, те восемь лет, которые я провела с Тимом Макшейном, в Париже не были бы столь долгими, как в Чикаго. Господи, вот бы сейчас чашечку кофе – café. Наконец наступил миг, когда я могла об этом заявить. Было семь часов, а Стефан говорил, что как раз в это время начинают подавать завтрак. Уже скоро я стану на одну ночь ближе к самой себе, что бы это ни значило. Кто она, эта женщина, разглядывающая крыши Парижа? Онора Бриджет Келли? Нора? Нони? Мадемуазель?

Когда кофе начали разносить из кухни, я первой спустилась вниз.

– Café au lait? – Стефан теперь выступал в роли официанта.

– Oui, oui[17]17
  «Кофе с молоком?» – «Да, да» (фр.).


[Закрыть], – ответила я.

Замечательный вкус, одновременно и горький, и мягкий, – идеальное дополнение к горячему тосту, на который я намазала сладковатое масло и клубничный джем. Если съесть побольше хлеба, этого может хватить на весь день.

В небольшую комнатку для завтраков медленно зашла пожилая пара. Мужчина, высокий и худой, кивнул мне. Дама, невысокая и кругленькая, улыбнулась.

– Бонжур, – сказала я.

И они ответили мне, хотя интонация их «Bonjour, mademoiselle» то взлетала, то падала. В классе сестры Мэри Агнес такое произношение наверняка рассматривалось бы как попытка выделиться, и теперь мне стало ясно, что она говорила на собственном чикагском варианте французского.

«Учитель на пенсии со своей супругой», – решила я.

Стефан принес им кофе, а мне – новую чашку.

– Un croissant?[18]18
  Круассан? (фр.).


[Закрыть] – спросил он и положил мне на тарелку испеченный слоеный рожок. Он был так мягок, что я почти не чувствовала его, кусая. Я вмиг уничтожила круассан, рассыпав крошки себе на блузку.

По дороге с вокзала я заметила, что парижские женщины были одеты в хорошо скроенные жакеты и юбки, все в приглушенных тонах. Наверно, мое красное с желтым клетчатое платье с «матросским воротником», которое я купила на Деланси-стрит, смотрелось на этом фоне немного кричащим. Впрочем, я приехала сюда именно затем, чтобы учиться у парижанок.

После завтрака я показала Стефану адрес портнихи Долли – Рю де Риволи, 374. Он достал карту.

– Мы находимся здесь, – сказал он. – Le Marais означает «болото». Этот quartier, квартал, построен на болотистой почве.

– Как Чикаго, – вставила я.

Он начал рассказывать мне историю этого района. Первыми здесь поселились рыцари ордена тамплиеров, вернувшиеся из похода к Святой земле где-то в двенадцатом веке.

– Крестовые походы, – повторила я. В школе Святого Ксавье нам много рассказывали о крестоносцах.

Стефан продолжал рассказывать о короле, который построил дворец где-то тут, в месте под названием des Vosges – Вогезы. Это было за углом, но я еще много дней не могла его найти. Таков Париж. Он прячет свои сокровища среди тесных улочек, на которых не согласился бы жить ни один житель Чикаго.

Стефан рисовал на карте линии.

– Rue de Rivoli, à droite[19]19
  Улица Риволи, направо (фр.).


[Закрыть].

Какая чудесная улица, эта Рю де Риволи! Не буду никуда с нее сворачивать. Я могла пройти по ней весь правый берег и перейти по одному из мостов через Сену, оказавшись на левом берегу – la Rive Gauche. Рю де Риволи нигде не извивалась, не путалась и не меняла своего названия – это была очень надежная улица. В то первое утро она провела меня через весь мой quartier мимо мужчин с длинными бородами и в черных шапочках. Стефан сказал, что Le Marais, Марэ, – еврейский квартал, а вывески на иврите на некоторых магазинах напоминали мне нашу Максвелл-стрит.

Я остановилась поглазеть на Hôtel de Ville – это было что-то вроде нашего Сити-Холла. В преддверии Рождества его, должно быть, уже украсили сосновыми ветками и мишурой. А здесь украшений не было. Но можно было представить, каково мэру города располагаться в таком месте! Масштаб этого здания я могла сравнить лишь с павильонами Белого Города на Всемирной выставке. Каменные ниши были уставлены статуями. И это деловой центр города? Как же тогда выглядят их церкви?

Рю де Риволи привела меня к тому, что поначалу показалось массивной стеной, тянущейся на несколько кварталов. Я притормозила у арки, сквозь которую шла боковая улочка, и человек за мной уткнулся мне в спину. Это был мужчина средних лет, одетый несколько мрачновато.

Я с улыбкой попыталась сказать ему по-французски: «Простите, это была моя вина», а потом показала пальцем.

– Qu’est-ce que c’est ça?[20]20
  Что это такое? (фр.).


[Закрыть] – спросила я.

Мужчина едва не уронил свернутый зонтик, который нес в руках.

Ответил он мне по-английски:

– Это, мадам, Palais du Louvre, Луврский дворец, самый значительный музей в мире, – заявил он, кончиком зонта словно подчеркивая каждое свое слово.

Я попросила прощения за свое невежество и сказала:

– Мона Лиза.

Но незнакомец уже ушел.

Конечно, сестра Мэри Агнес много рассказывала нам о Лувре, но никогда не говорила, что он протянулся на такое расстояние во все стороны.

Я двинулась по Рю де Риволи дальше и увидела ее – всю золоченую, сияющую на фоне серого неба, дожидавшуюся меня. Это была сама Жанна д’Арк, сидящая верхом на мощной с виду лошади. Ее молодое лицо излучало решительность. Она смотрела прямо на высоко поднятый флаг. Он развевался всегда, независимо от силы ветра. Эта женщина святая даже без титула. Мы с тобой вместе, Жанна. И ты поможешь мне, я знаю.

Рю де Риволи провела меня на площадь Согласия, place de la Concorde. Я смотрела на обелиск, который Наполеон, по словам сестры Мэри Агнес, украл у египтян. Моя парижская жизнь едва не оборвалась, когда я попыталась пересечь улицу с четырехрядным движением. На меня тут же устремились все автомобили, конные коляски и экипажи. Это было сумасшествие. Я стояла, словно парализованная, пока не заметила пожилую женщину, решительно ныряющую в самую гущу машин. Я последовала за ней, бросив несколько «мерси» в ее направлении. А потом еще несколько «спасибо», обращенных к небесам.

У дома 374 по Рю де Риволи не было величественного фасада или большой витрины с последними моделями одежды, какие были у других магазинов, мимо которых я проходила по улице Сен-Оноре, которая, как мне казалось, соответствовала нашей Стейт-стрит. В прорезь под дверным молотком в форме латунной руки, упирающейся в черную лакированную дверь, была вставлена скромная карточка с надписью размашистым почерком: «Madame Simone, Couturier, 1er Etage»[21]21
  Мадам Симон, кутюрье, 1-й этаж (фр.).


[Закрыть]. Молоток, который я подняла, а потом отпустила, издал впечатляющий стук.

Дверь мне отворила молодая девушка в черном платье.

– Vite, vite[22]22
  Быстро, быстро (фр.).


[Закрыть], – сказала она и потащила меня по темному коридору, а затем по винтовой лестнице, потому что первый этаж здесь на самом деле был вторым.

Было странно. Большая комната, в которую мы вошли, очень походила на мою студию в «Монтгомери Уорд»: там были стойки с разложенной тканью, манекены, зеркальная стенка и, наконец, в центре на круглом помосте клиентка – полноватая дама лет шестидесяти, у ног которой на коленях стояла женщина с полным ртом булавок. Она и проводила эту примерку. Ее светлые волосы были стянуты в узел. Я предположила, что ей за сорок. На ней было черное платье с высокой собранной талией и юбкой-клинкой. Ни тебе матросских воротников, ни расцветок в красную клетку.

– Madame Simone, – торопливо сказала ей девушка. – Ici. La femme de traducteur[23]23
  Мадам Симон. Вот. Женщина-переводчица (фр.).


[Закрыть].

– Bon[24]24
  Хорошо (фр.).


[Закрыть], – ответила мадам Симон, после чего излила на меня поток французских фраз. Все так же с булавками во рту.

– Пожалуйста, – сказала я ей по-английски, а затем попыталась по-французски объяснить ей, что не понимаю, когда она говорит так быстро.

– Слишком vite, – закончила я. – Lentment, медленнее, s’il vous plaît. Пожалуйста.

Она непонимающе взглянула на меня и снова что-то затараторила на французском.

– Прошу вас, мадам, – прервала ее я. – Вот.

Я передала ей письмо от Долли, но прежде, чем она успела открыть конверт, клиентка радостно воскликнула:

– Американка! О, слава богу! Вы сможете объяснить этой женщине, что платье должно быть готово сегодня? Вечером мы идем на ужин в «Максим», и я должна быть в нем.

– Я попробую, – ответила я. – С французским у меня не очень.

– Но вы ведь переводчица? Консьерж в «Ритц» сказал, что пришлет кого-то, кто говорит по-английски и по-французски, – удивилась женщина.

– Ну, по крайней мере, по-английски я говорю очень хорошо, – заверила я.

Мадам Симон уставилась на нас, изо всех сил стараясь что-то понять. Она показалась мне симпатичной.

– Пардон, мадам, – сказала я. – Cette femme. – Я указала на клиентку. – Vouloir le… платье. – Я прикоснулась к впечатляюще пышной юбке, расшитой крошечными хрустальными блестками. – Pour cette nuit. Maintenant. Très nécessaire[25]25
  Эта женщина… Хотеть… платье. Для этой ночи. Прямо сейчас. Очень нужно (фр.).


[Закрыть].

Мадам Симон выглядела озадаченной.

– Что еще не так? – нетерпеливо вопрошала клиентка. – Я, например, поняла каждое сказанное вами слово.

– Но вы не говорите по-французски, – возразила я.

Я попыталась снова, изображая, что надеваю платье, потом сажусь за столик и принимаюсь за еду.

– Maintenant, – еще раз произнесла я.

– N’est ce pas un restaurant, mademoiselle[26]26
  Это не ресторан, мадемуазель (фр.).


[Закрыть], – сказала служанка.

– Non, non. La femme va à Maxim’s[27]27
  Нет-нет. Эта женщина идет в «Максим» (фр.).


[Закрыть]. – Я прокрутилась на месте, стараясь показать, что довольна своим новым платьем. – Ce soir. Сегодня вечером.

И тут мадам Симон наконец понимающе кивнула. Она выразительно потерла большой и указательный пальцы друг о друга – жест интернациональный, в переводе не нуждающийся.

– Combien?[28]28
  Сколько? (фр.).


[Закрыть] – спросила я.

Она подняла десять пальцев, и так пять раз.

– Вы должны будете заплатить ей дополнительно пятьдесят франков, – сообщила я американке.

Ничего себе! Да клиентка никогда в жизни…

– Отлично, – быстро согласилась та.

– D’accord[29]29
  Договорились (фр.).


[Закрыть], – перевела я мадам Симон.

И мадам Симон улыбнулась.

Даму звали Мэри Зандер, и ей хотелось посмотреть Париж. Она поинтересовалась, не могу ли я побыть ее гидом, пока мадам Симон будет заканчивать платье.

Мадам вопросительно уставилась на меня:

– Comment? – Она хотела знать, о чем спрашивает эта женщина.

Я попыталась объяснить ей, показывая сначала на Мэри Зандер, а потом на себя.

– Le Louvre, – сказала я. – Le place de la Concorde, Eiffel башня[30]30
  Лувр. Площадь Согласия, Эйфелева башня (фр.).


[Закрыть].

– Tour Eiffel, – поправила меня мадам Симон. Она поняла. – Жоржетта, – обратилась она к молодой служанке и жестом велела проводить нас. – Va[31]31
  Идите (фр.).


[Закрыть], – сказала нам мадам. – Va! Va!

Мэри Зандер переоделась в свое платье из темно-синей саржи с матросским воротником, и мы с ней таки va. Пошли. «Слепой повел слепого», – подумала я про себя. Ну и что же? Мы возвратились на Рю де Риволи.

– Могу показать вам Лувр, – предложила я Мэри Зандер.

– Замечательно, – восхитилась она.

Ей даже не потребовалось заходить внутрь: она была счастлива просто пройтись по парку Тюильри.

– Прекрасный день, – заметила я. – Бабье лето.

Мэри улыбнулась.

– Да. Как думаете, можно ли как-то сказать это по-французски?

Мы шли по Елисейским полям и кивали при виде Триумфальной арки. Я отыскала стоянку такси, и мы отправились в ее отель «Ритц» на Вандомской площади.

– Красиво, не правда ли? – спросила Мэри, когда мы вышли из машины и оглядывали величественные фасады зданий, окружающих площадь.

На ланч – или déjeuner – мы зашли в ресторан отеля «Ритц». Мэри научилась произносить по-французски steak et pommes frites[32]32
  Стейк и жареная картошка (фр.).


[Закрыть] – «единственное блюдо здесь без всех этих соусов». Я взяла то же самое. Очень вкусно.

Зандеры сами из Буффало, рассказала мне женщина. Муж ее если и не «зерновой король», то по меньшей мере крепкий «зерновой принц». Она находила общение с французами суровым испытанием, настоящим наказанием. Ей нужен был не просто гид, а посредник и друг. Но самое главное, ей необходимо было поделиться своим неприкрытым восторгом от Парижа с кем-то, кто не реагировал бы на ее энтузиазм с холодным французским недоумением. Я радовалась, что отвечаю всем этим требованиям.

После еды мы отправились к Эйфелевой башне. Найти ее было легко.

– Какая она замечательная, правда? – спросила я Мэри. – Все эти достопримечательности мы до сих пор видели только на картинках, а сейчас все это реально.

Мэри улыбнулась и кивнула.

Когда мы вернулись, в отеле нас уже ждала та девушка из ателье, Жоржетта, с платьем для Мэри. Я обратила внимание на тисненую надпись на коробке – «Дом моды Чарльза Уорта». На глазах у Жоржетты Мэри дала мне десять франков. Мы с Жоржеттой помахали ей руками, когда та поднималась по мраморной позолоченной лестнице. Носильщик нес следом ее коробку с платьем. Жоржетта взглянула на меня и сказала:

– Madame Simone, demain[33]33
  Мадам Симон, завтра (фр.).


[Закрыть].

И она потерла пальцами. Я догадалась, что должна заплатить мадам ее долю. Но теперь у меня было на два доллара больше и полный желудок. Неплохо для первого дня.

Я крепко проспала всю ночь.

На следующее утро вернулась в студию мадам Симон. Было холодно, шел дождь. Мадам вместо приветствия протянула мне руку. Слов не требовалось. Я положила ей на ладонь франк. Она продолжала смотреть на него, пока я не добавила еще четыре.

Затем она подошла к столу, отодвинула ткани в сторону и села. Из выдвижного ящика мадам достала шкатулку из черной кожи и спрятала деньги туда.

Развернутое письмо Долли лежало перед ней. Я взглянула на него и поняла, что написано оно, слава богу, по-французски. Мадам Симон указала на вешалку с платьями.

– Pour Dolly[34]34
  Для Долли (фр.).


[Закрыть], – сказала она.

Я подошла и рассмотрела первые четыре. Они были очень эффектны. Каждое отделано блестками и перьями. Прекрасный крой. Я подняла подшитый край. Крошечные ровные стежки.

– C’est bon[35]35
  Это хорошо (фр.).


[Закрыть], – сказала я.

– Bon? – переспросила мадам. – Bon? Non. Magnifique[36]36
  Хорошо? Хорошо? Нет. Великолепно (фр.).


[Закрыть].

– Oui, oui[37]37
  Да, да (фр.).


[Закрыть], – согласилась я. – Можно и так сказать.

Жоржетта принесла большую коробку, сняла первое платье и начала аккуратно запаковывать его в папиросную бумагу. Готовят к отправке?

– Aujourd’hui, – объяснила девушка.

«Отправят сегодня», – догадалась я.

– Merci, mademoiselle, – сказала мне мадам Симон. – Au revoir[38]38
  Спасибо, мадемуазель. До свидания (фр.).


[Закрыть].

До свидания? Нет! Разве Долли не написала ей, что мне нужна работа? Я указала пальцем на письмо.

– Travaillez pour vous s’il vous plaît?[39]39
  Работать для вас, пожалуйста? (фр.).


[Закрыть] – спросила я.

– Comment? – спросила мадам.

Она меня не понимала. Мучения, которые мне пришлось пережить перед вокзалом, повторялись.

Я вынула свернутые эскизы моих моделей из сумки и разложила их на столе рядом с письмом Долли. Мадам уткнула палец в один из них и подвинула его ко мне.

– Vous, – начала я. – Шьете… – Я изобразила в воздухе воображаемые стежки. – Le платья de moi. В смысле, мои.

– Comment? – переспросила она.

Я повторила свою шараду, но на этот раз за происходящим наблюдала Жоржетта.

– А-а-а, – понимающе протянула она и затарахтела что-то мадам Симон на французском.

– Vous, – сказала мадам Симон и указала пальцем на меня. – Une couturière?[40]40
  Вы. Кутюрье? (фр.).


[Закрыть]

Она залилась хохотом, и служанка присоединилась к ней. Очень смешно. Что это они так веселятся? «Монтгомери Уорд» продали уже массу моих выкроек по своему каталогу. Конечно же, вслух я этого не произнесла. Как мне подобрать столько слов на французском?

Мадам Симон взяла мой эскиз.

– Vous? – Он сделала вид, будто рисует.

– Oui, oui, – подтвердила я и изобразила свою модель в воздухе. Потом другую, и еще одну.

Мадам умолкла, хотя Жоржетта продолжала хихикать.

– Peut-être, – вдруг произнесла мадам.

Это означало «может быть». Мой шанс.

– Peut-être? Moi? – уточнила я. – Travaillez pour vous?[41]41
  Я? Работать на вас? (фр.).


[Закрыть]

Мадам Симон кивнула.

– Я получила работу, я – модельер? – снова спросила я, но этого мадам уже не поняла.

В курс дела меня ввела служанка, Жоржетта. С пантомимой у нее было очень хорошо.

Выяснилось, что мадам Симон копировала модели мастеров с громкими именами, вроде Чарльза Уорта или Поля Пуаре, а потом шила по ним платья из очень хороших тканей. Жоржетта объяснила мне, что на своих изделиях мадам Симон не экономит. В доказательство она разрешила мне потрогать бархатную юбку одного вечернего платья. Однако в исполнении мадам Симон это стоило вдвое меньше, чем оригинал. Во Франции у мадам было мало покупателей, она специализировалась на туристах. Консьержи лучших отелей намекали своим постояльцам, что есть прекрасная портниха, «pas cher», и ее изделия очень хорошего качества… В общем, мадам хорошо зарабатывала.

Вот только ни один кутюрье не позволял мадам или кому-то из ее персонала посещать показы своих моделей или проникать в святая святых своих домов моды. Поэтому ей приходилось ждать, пока изображение готового платья появится в иллюстрированных журналах вроде Le Bon Temps или Art et Décoration.

В кругу кутюрье я должна буду изображать богатую американку. Консьерж отеля «Ритц» будет устраивать мне встречи. А я, попросив сделать несколько заметок для себя, буду быстро набрасывать эскизы – и вуаля!

Нечестно! То, что мадам Симон смеялась над моими рисунками, и без того было неприятно, теперь же она хотела сделать из меня мошенницу. Ведь копировать чужие работы – это воровство! Но попробуйте сами выдать эту концепцию с запасом французского на уровне средней школы и с помощью моих шарад. Хотя, думаю, мадам Симон все понимала. К моему огромному удивлению, она наконец сказала мне по-английски:

– Я не ворую, я переделываю. А кутюрье дают мне вдохновение.

Что же мне, сказать ей «нет» или «non» и с возмущением уйти? Именно это я и собиралась сделать, но она вдруг сказала, что будет платить мне за каждое платье пять франков – доллар. Что делать? Я схватилась руками за голову и бросилась расхаживать взад и вперед, всячески стараясь показать ей, что напряженно думаю.

– Demain, – произнесла я наконец. – Можно я дам ответ завтра?

Жоржетта проводила меня к выходу. Уже внизу у двери она показала сначала на меня, а потом на себя.

– Aidez Madame, – сказала она. – Et moi et les autres[42]42
  Помогите мадам. И мне, и всем остальным (фр.).


[Закрыть].

Видимо, это означало, что она сама и швеи нуждались в работе, которую давала им мадам Симон. Похоже, «вдохновение», о котором упоминала мадам, начинало иссякать, поскольку Жоржетта с чувством схватила меня за руку и произнесла:

– S’il vous plaît.

Я не знала, что делать. Нельзя сказать, что я была очень уж добродетельной – это было бы смешно после того, как восемь лет я тайно бегала на свидания к Тиму Макшейну. Но мне казалось, что я заключила договор с Господом. Если буду вести себя достойно в других аспектах жизни, Он простит мне мои плотские прегрешения. В конце концов, Тим Макшейн едва не убил меня. Если бы существовала такая категория святых, как «мученица, хотя и не девственница», это был бы как раз мой случай. Когда человек оказывается перед лицом смерти, в какой-то степени ему прощаются его грехи. Но стоило ли начинать новую жизнь с воровства? Я уныло побрела к себе в гостиницу по Рю де Риволи, не видя ничего вокруг.

Вечером я спросила у Стефана, где можно поужинать. Через двенадцать часов утренний petit déjeuner подзабылся. Стефан предложил мне ближайший ресторанчик за углом. Он назывался «L’Impasse», потому что был расположен в impasse – тупике. Les femmes, женщинам, туда можно. Кажется, Париж в этом отношении был таким же, как Чикаго. Одинокая женщина могла пообедать далеко не всюду. Я нашла этот ресторан в тупике Гемене.

Стефан рассказывал, что ресторанчик принадлежит семье Коллар. По его словам, самое напряженное время – ланч, когда там обслуживают торговцев с местного рынка и продают фураж для скота, что почему-то делало хозяев менее предубежденными.

Я пришла туда в семь, и ресторан был пуст. Рановато, но…

– Je suis une Americaine[43]43
  Я американка (фр.).


[Закрыть], – сказала я мадам Коллар, грузной женщине в черной юбке и блузке, которая сидела за столом на высоком табурете прямо за дверью.

Я похлопала себя по животу, и это, видимо, сбило ее с толку, потому что она улыбнулась, произнесла: «Ах-х» и сделала вид, будто качает младенца. Ей, наверное, было лет пятьдесят, но на ее круглом лице не было ни морщинки.

– Вы думаете, я беременна, – сказала я по-английски, а потом сама начала качать воображаемое дитя, приговаривая: – Non, non. Faim, – продолжила я, – голодная.

– Анри! – позвала она. – Mon fils Henri parle anglais[44]44
  Мой сын Анри говорит по-английски (фр.).


[Закрыть].

Вроде по-английски.

– Здравствуйте, – сказал появившийся молодой парнишка.

Анри провел меня к столику. Ему было чуть за двадцать, и он был привлекательным худощавым мужчиной. Ни бороды, ни усов.

Даже не пытаясь читать меню, я просто сказала Анри:

– S’il vous plaît.

– Bon, – произнес Анри.

Через несколько секунд он извлек пробку из бутылки вина.

– «Поммар», – объяснил он. – Бургундское.

Анри налил немного вина в мой бокал. Я сделала глоточек. Стояло бабье лето, и вкус у этого напитка было именно таким – вкус бабьего лета. Последние теплые денечки, солнечный свет на оранжевой листве, ярко-синее небо…

– Ох, – вырвалось у меня, и он наполнил мой бокал доверху.

Кто бы мог подумать, что я, оказывается, люблю вино.

– Мерси, – поблагодарила я. – Мерси.

Я бы с радостью просто пила вино и заедала его хрустящим хлебом, но Анри принес суп. Он был густой, как сметана. И очень вкусный. Что это?

– Choufleur, – ответил Анри и попытался подобрать соответствующее английское слово.

В конце концов он принес мне головку цветной капусты. Так суп из нее? Вообще-то, я не любила цветную капусту, но попросила бы добавки, если бы официант не забрал мою тарелку.

– Coq au vin[45]45
  Курица в вине (фр.).


[Закрыть], – объявил Анри, ставя передо мной следующее блюдо.

Я предположила, что это курятина, но в Чикаго еще никто и никогда не готовил так курицу. Сверху она была обложена грибами, сбоку – жареная картошка, а соус…

– Trés, trés bon[46]46
  Очень, очень хорошо (фр.).


[Закрыть], – восторженно сказала я ему.

На десерт были заварные пирожные с начинкой из мороженого, политые горячим шоколадом.

– Профитроли, – пояснил Анри.

Я повторила это слово трижды. Хотелось, чтобы «профитроли» обязательно были в моем словаре.

К нам вышел шеф-повар, месье Коллар. Я бы назвала его «пухлый толстячок». На нем были белая шапочка и белый передник, лицо раскраснелось на жаркой кухне. Он поцеловал мне руку. Боже, вот что значит Париж! Ура.

Анри принес счет. Пять франков – целый доллар. Ничего себе! Самый дорогой обед в «Бергхоффе» стоил всего пятьдесят центов. С другой стороны, в «Бергхоффе» я никогда в жизни не ела ничего подобного.

Когда я собралась уходить, появились и другие посетители. Анри поставил наполовину полную бутылку «Поммар» на полку и сказал:

– Pour vous au revoir.

Вероятно, он оставил его для меня на следующий раз.

В отеле Стефан поинтересовался, понравился ли мне ужин.

– Oui, – ответила я. – Но cher.

– Сколько?

– Пять франков.

– Очень разумная цена для Парижа, – фыркнул он.

Я мысленно проводила вычисления. Учитывая пять франков от Мэри Зандер, моих денег хватит на двадцать таких ужинов. Что же делать? Кушать дважды в неделю? А мне хотелось кушать именно так. Еще coq au vin, еще профитролей и бокал вина из персональной бутылки бургундского, ожидающего меня на полке в углу. Теперь мне стало понятно, почему бабушка Майра так мечтательно говорила о Новом Орлеане – порте, где они высадились с бабушкой Онорой, приплыв из Ирландии.

– Ах, эти бенье[47]47
  В Луизиане пончик квадратной формы без отверстия в середине, посыпанный сахарной пудрой.


[Закрыть] в «Кафе дю Монд»! – говаривала она.

Ей хотелось там остаться.

– Я была готова на все, лишь бы не уезжать оттуда, – как-то сказала она, и я догадалась, что это все тесно связано с ее красной шелковой шалью.

Теперь я ее понимала. Потому что сама рассматривала вариант стать воровкой, чтобы иметь возможность платить за профитроли.

Ночью я спала плохо и рано встала. В этот день уезжала Мэри Зандер, и я собиралась перехватить ее до отъезда. Мне хотелось услышать ее мнение насчет подстрекательства мадам Симон и ее жульничества.