Текст книги "Хрустальный грот"

Однако поблизости не лежало камней подходящего размера, не виднелось и следов копания или захоронения. Трава была ровной, выщипанной овцами и коровами, и когда я медленно поднимался с земли, то под моими руками оказались мятые душистые соцветия маргариток. Но еще лежа я почувствовал какой-то подземный толчок, подобный удару стрелы, и понял, что именно для этого я здесь и оказался.

Я поймал свою лошадь, сел на нее и вернулся к месту рождения моего отца, проехав две мили.

Мы прибыли в Карлеон через четыре дня, и нашим глазам предстал совершенно изменившийся город. Амброзиус собирался сделать его одним из своих опорных пунктов, наравне с Лондоном и Йорком. Поэтому работы вел сам Треморинус. В городе восстановили стены, построили мост, очистили реку, укрепили берега и перестроили восточные бараки. Раньше военное поселение в Карлеоне занимало огромную территорию, окруженную невысокими холмами и рекой, сейчас требовалась только половина, поэтому Треморинус снес западные бараки и использовал строительный материал для постройки новых жилищ, бань и кухонь. Старые оказались в жутком виде, несравнимом даже с состоянием бань в Маридунуме.

– Сейчас никто не отказался бы послужить здесь, – сказал я Треморинусу, которому это немало польстило.

– Мы завершим не так уж скоро, – ответил он. – Ходят слухи о новых неприятностях. Ты слышал чего-нибудь?

– Ничего. Если это свежие новости, то я не мог их слышать. Мы находимся в пути целую неделю. Что за неприятности? Окта?

– Нет, Пасентиус. Это брат Вортимера, сражавшийся на его стороне во время мятежа и бежавший на север после смерти Вортимера. Ты знаешь, что он ушел на корабле в Германию? Говорят, он возвращается.

– Дайте ему время, и он обязательно вернется. Ты сообщишь мне, если будут какие-нибудь новости?

– Сообщу? Разве ты не остаешься?

– Нет, я уезжаю в Маридунум. Ты же знаешь, что это мой родной город.

– Я и забыл. Но мы еще увидимся. Я здесь задержусь, мы начали строить церковь. – Он улыбнулся. – Епископ прицепился ко мне, как овод. Похоже, пришло время подумать о небе, натворив столько дел на земле. Они также хотят поставить памятник в честь побед короля, что-то вроде триумфальной арки в староримском стиле. А здесь, в Карлеоне, мы возведем церковь во славу божию и Амброзиуса, вместе взятых. Хотя, если кто из епископов и должен получать лавры по этому поводу, то это должен быть Глочестер – старый Эльдад, он немало постарался. Ты видел его?

– Нет, лишь слышал.

Он рассмеялся.

– Но хоть сегодня ты переночуешь здесь? Поужинаем вместе.

– Спасибо, с удовольствием.

Мы проговорили до самой ночи, и он рассказал мне о своих замыслах и задумках. Ему было приятно, что буду приезжать из Маридунума посмотреть, как идет строительство. Пообещав это, я уехал на следующий день из Карлеона, отклонив лестное для меня и настойчивое предложение командира гарнизона дать мне эскорт. Я отказался, а к полудню уже увидел вдалеке свои родные холмы. На западе собирались дождевые тучи, из-за которых светящимся занавесом падали солнечные лучи. В такой день становится понятным, почему зеленые холмы Уэльса окрестили Черными горами, а долины между ними – Золотыми долинами. Полоски света лежали на лесах, заполнявших долины, а холмы, подпиравшие своими вершинами небеса, приобрели темно-синий и даже черный цвет.

Путешествие заняло два дня. По пути я замечал, что земля уже привыкла к миру. Крестьянин, возводивший стену, даже не оглянулся на меня, молоденькая пастушка, пасшая овец, улыбнулась мне. Мельница на Тайви работала как обычно, во дворе были сложены мешки с зерном. Раздавался скрип жерновов.

Я проехал мимо тропинки, ведущей к пещере, и направился в город. Я говорил себе, что первым долгом обязан узнать о кончине матери, побывать на ее могиле. Но спешившись с коня и подняв руку к колокольчику, по стуку своего сердца я понял, что обманываю самого себя.

Как оказалось, я мог и не мучить себя самообманом: дверь мне открыла старая глухая привратница. Не спрашивая ни о чем, она повела меня на зеленый берег реки и показала могилу моей матери. Мать моя покоилась в красивом месте – зеленая лужайка недалеко от стены, где росли сливы, уже начавшие цвести. На них подставляли свои грудки солнцу любимые ею белые голуби. Под стеной слышался плеск речной воды, а за шумящими деревьями виднелась колокольня.

Настоятельница приняла меня очень любезно, но не смогла рассказать больше того, что мне было уже известно, и о чем я сообщил отцу. Я оставил денег на поминальные молитвы и на надгробный камень и покинул монастырь, увозя с собой тот самый серебряный с аметистами материнский крест. Один вопрос я не решился задать, не спросив ни о чем даже девушку (не Кери), которая принесла мне вина. Так, ничего не узнав, я оказался на улице. Там мне показалось, что судьба вновь улыбнулась мне. Отвязывая лошадь, я увидел в окошке ворот старую глухую привратницу. Она должна была, несомненно, помнить золото, данное ей во время предыдущего посещения. Но даже когда я достал деньги и трижды прокричал ей свой вопрос в ухо, она лишь пожала плечами и произнесла только одно слово, относившееся непонятно к чему: «Покинула». В конце концов я плюнул и сказал себе, что обо всем этом надо забыть. Я выехал из города и направился к себе в долину. А передо мной стояло ее лицо и золотые волосы, сливавшиеся с косыми лучами солнца.

Кадал обновил загон, построенный мной и Галапасом в кустах боярышника. У загона появилась крыша и надежная дверь. В нем можно было спокойно разместить двух лошадей. Одна, наверное, Кадала, уже находилась там.

Кадал, должно быть, услышал, как я еду в долине, и выбежал мне навстречу, когда я слезал с лошади. Он выхватил у меня уздечку и, взяв мои руки, расцеловал их.

– Что такое? В чем дело? – удивленно спросил я. За мою безопасность можно было не беспокоиться, я регулярно посылал ему письма. – Разве ты не получил известия о том, что я еду?

– Да, получил, и давно. Ты хорошо выглядишь.

– Ты тоже. Все в порядке?

– Думаю, да. Даже такое место можно привести в порядок, если ты собрался здесь жить. Пошли наверх, ужин готов. – Он наклонился расседлать лошадь, предоставив мне подняться в пещеру одному.

У него было достаточно времени, но даже с учетом этого пещера произвела впечатление чуда. Она снова превратилась в место, заросшее зеленой травой и залитое солнечным светом. Маргаритки прорастали между завитками молодого папоротника. Под цветущим боярышником шныряли молодые кролики. Источник был кристально чист, в воде виднелись серебристые камешки. Сверху, в заросшей нише, стояла статуэтка бога. Наверное, Кадал отыскал ее в куче мусора, очищая колодец. Он даже нашел костяной рожок. Теперь он стоял на своем месте. Я выпил из него и выплеснул остатки воды для бога.

Из Малой Британии прислали мои книги. Огромный сундук поставили у стены пещеры, где раньше стоял сундук Галапаса. Стол был принесен новый, из дворца деда. Бронзовое зеркало вернулось на место. Кадал выложил из камней очаг и приготовил для растопки дрова. Мне почудилось, что у очага сидит Галапас, а на каменистом выступе у входа – сокол, находившийся там в тот день, когда из пещеры в слезах убегал маленький мальчик. Сзади глубоко в тени скрывался вход в хрустальный грот.

Лежа в ту ночь на постели из папоротника, укрытый одеялами, я прислушивался к потрескиванию угасавшего костра, к шуршанию листвы у входа в пещеру, журчанию источника. Казалось, эти звуки заполнили весь мир. Я закрыл глаза и заснул, как не спал с самого детства.

8

Подобно пьянице, который считает, что излечился от своего недуга, если рядом нет вина, я считал, что моя жажда тишины и уединенности удовлетворена. Проснувшись в первое утро у Брин Мирддина, я понял, что пещера является для меня не просто убежищем, а единственным в мире жильем. Апрель перешел в май, кукушки начали перекрикиваться между холмами. По вечерам в долинах блеяли овцы. Я никогда не подходил к городу ближе, чем на две мили, у холма, где я собирал травы и кресс-салат. Кадал ездил в город за продуктами и новостями каждый день. Два раза в долину приезжали посланцы. Один раз с чертежами от Треморинуса, другой раз – с новостями и деньгами из Винчестера, его посылал отец. Письма он не привез, но подтвердил, что Пасентиус собирает в Германии войска и в конце лета обязательно начнется война.

В остальное время я читал и гулял по холмам, собирал растения и готовил лекарства. Я также сочинял музыку и пел песни, слушая которые Кадал искоса поглядывал на меня и качал головой. Некоторые из них поют до сих пор, но большинство совершенно забыты. К последним относится и эта песня, созданная мною в одну из майских ночей. Город окутывал аромат цветения, а в кустах папоротника синели колокольчики.

 
Земля сера и пуста, обнажены деревья,
у них отняли лето. Украли все,
у ивы волосы, у голубой воды красоту,
похитили золотые травы. Не раздается
даже птичий щебет. Все это украла и
присвоила себе одна гибкая девушка.
Она беспечна, как майская птичка на ветке,
чудесна, как колокольчик.
Она танцует среди клонящегося камыша,
и ее шаги оставляют серебряные следы
на серой траве.
Я бы взял для нее подарок,
для королевы всех девушек,
но что осталось в моей голой долине?
Голос ветра в тростнике, жемчужины дождя
да моховый мех, растущий на холодном камне.
Что можно предложить ей еще, кроме мха?
Она закрывает свои глаза
и отворачивается от меня во сне.
 

На следующий день я шел по лесистой долине, примерно в миле от пещеры, собирая мяту и битеруид. И вдруг, словно я позвал ее, она появилась передо мной на тропинке среди колокольчиков и папоротника. Может быть, я ее и звал. Стрела остается стрелой, какой бы бог ее ни запустил.

Я неподвижно остановился среди берез, боясь, что она исчезнет, что она является привидением, возникшим в моем воображении из снов и желаний. Я не мог двинуться с места, хотя мой дух и мое тело рвалось навстречу ей. Она увидела меня и рассмеялась. Подошла ко мне легким шагом. В бликах света и тени, в постоянном движении березовых ветвей она казалась сотканной из воздуха. Ее шаги словно не приминали травы. Когда она приблизилась, я понял, что это все же не видение, а сама Кери, такая, какой я ее помнил, в коричневом домотканом одеянии, пахнущая жимолостью. Однако на ней не было капюшона, волосы рассыпались по плечам, ноги босы. Сквозь ветви пробивалось солнце, ее волосы отсвечивали, как вода, переливающаяся на солнце. В руках она держала охапку колокольчиков.

– Милорд! – Тонкий и легкий голос наполнился радостью.

Я стоял, с виду спокойный и невозмутимый, а внутри у меня все дрожало, как у лошади, взнузданной и пришпоренной одновременно. Мелькнула мысль, а что я буду делать, если она снова захочет поцеловать мне руку.

– Кери! Что ты здесь делаешь?

– Как! Собираю колокольчики, – она выглядела, как сама невинность, что сглаживало дерзость ее слов. Кери протянула их вперед, смеясь из-за них. Бог ее знает, что она разглядела на моем лице. Нет, она не собиралась целовать мне руку.

– Разве ты не знаешь, что я ушла из Святого Петра?

– Да, мне сказали. Я подумал, что ты переехала в другой монастырь.

– Нет, ни за что. Я возненавидела монастыри. Там как в клетке. Некоторым там нравится, – спокойно и безопасно. Но это не для меня, я не создана для такой жизни.

– Когда-то так же хотели поступить со мной.

– Ты тоже убежал?

– Да, конечно. Но прежде, чем меня успели там запереть. Где ты сейчас живешь, Кери?

Она, похоже, не слышала вопроса.

– Ты тоже не создан для такой жизни? Для оков?

– Не для таких оков.

Она не поняла, да я и сам не знал, что имел в виду. Поэтому я промолчал и продолжал наблюдать за ней, наслаждаясь радостью момента.

– Жалко твою мать.

– Спасибо, Кери.

– Она умерла сразу после твоего отъезда. Тебе, наверное, сказали?

– Да, я был в монастыре после приезда в Маридунум.

Она помолчала, глядя в землю и ткнув пальчиком босой ноги в траву. От этого легкого танцевального движения на ее поясе зазвенели позолоченные яблочки.

– Я знала, что ты вернулся. Все говорили об этом.

– В самом деле?

Она кивнула.

– В городе мне сказали, что ты не только великий волшебник, но и принц. – Она взглянула на меня, в ее голосе послышалось сомнение. Я бы одет в старую заляпанную отварами тунику (Кадал не мог ее отстирать), накидка обветшала, и ее облепили колючки и куманика. На ногах у меня были полотняные сандалии – какой смысл носить кожаные по высокой сырой траве? Даже по сравнению со скромно одетым молодым человеком, каким она видела меня прежде, теперь я выглядел нищим оборванцем.

– Ты еще считаешься принцем после смерти своей матери? – с невинной прямотой спросила она.

– Да, ведь мой отец – Верховный король.

У нее приоткрылись губы.

– Твой отец? Король? Я и не знала, об этом никто не говорил.

– Немногие знают. Но теперь, после смерти матери, это ничего не значит. Да, я его сын.

– Сын Верховного короля… – выдохнула она с благоговением. – И волшебник. Я знаю, это правда.

– Да, это правда.

– Но когда-то ты говорил иначе.

Я улыбнулся.

– Я говорил, что не могу вылечить твою зубную боль.

– Но ты же вылечил.

– Это ты так говорила. Я не поверил тебе.

– Твое прикосновение вылечило бы любую болезнь, – произнесла она и подошла поближе.

Ворот ее одеяния откинулся. Ее горло светлело, как жимолость. Я чувствовал ее запах, запах колокольчиков и горьковато-сладкий сок цветов, сжатых между нами. Я протянул руку и потянул за ворот ее платья. Застежка расстегнулась. Ее груди были круглыми и полными, мягче, чем можно было себе представить. Они упали в мои руки, как голуби, виденные мною в монастыре. Мне показалось, что она закричит и вырвется, но она прильнула ко мне, пахнув своим теплом, и засмеялась. Ее пальцы оказались у меня в волосах, и наши губы встретились. Внезапно она повисла на мне, и я, связанный с ней поцелуем, рухнул на траву, подминая ее под себя. Цветы рассыпались.

Я долго не мог понять. Сначала мы смеялись и тяжело дышали. Происходившее превзошло ночное воображение. Она была маленькой и тихо стонала, когда я причинял ей боль. Гибкая и мягкая, как тростник; по сравнению с ней я выглядел великаном. Неожиданно у нее вырвался из горла глубокий звук, словно она задыхалась, и она согнулась у меня в руках, будто умирая. Ее губы сомкнулись с моими.

Теперь задыхался я. Она обняла меня и еще сильнее прижалась ко мне губами. Меня втягивало в темноту, туда, где нет ни света, ни воздуха, ни дыхания. Могила в могиле. Раскаленным добела лезвием у меня в голове заворочался страх. Открыв глаза, я не видел ничего, кроме мелькающего света и тени дерева, нависавшего надо мной. Колючки выросли в огромные шипы. Мое лицо исказил ужас. Тень боярышника дрогнула, раскрылся вход в пещеру, и на меня надвинулись стены. Я вырвался и перевернулся на спину, истекая потом от страха и стыда.

– В чем дело? – спросила она слепо. Ее руки продолжали обнимать над собой воздух.

– Извини, Кери, извини.

– Что ты имеешь в виду? Что случилось? – она повернула ко мне голову, увитую рассыпавшимся золотом волос. Ее глаза сузились и были затуманены. Она потянулась ко мне.

– А, вот оно что. Иди ко мне. Все в порядке. Я покажу тебе.

– Нет. – Я попытался высвободиться, но весь дрожал. – Нет, Кери, оставь меня, нет.

– В чем дело? – ее глаза широко раскрылись, она приподнялась на локте. – Ты, наверное, никогда этого не делал. Правда? Правда?

Я не отвечал.

Она рассмеялась, но вместо игривости получилось взвизгивание. Она снова перевернулась и протянула руки.

– Ладно, ничего, научишься, – и неожиданно раздраженно, – ну давай, быстрее, говорю же тебе, все будет нормально. – Я поймал ее запястья.

– Извини, Кери. Я не могу объяснить, но… Я не должен, точно знаю. Послушай минуту.

– Отпусти меня!

Я отпустил, и Кери, отодвинувшись, села. Глаза ее были рассержены, в волосах запутались цветки.

– Не подумай, что это из-за тебя, Кери. К тебе это не имеет отношения.

– Не пара тебе? Из-за того, что моя мать была шлюхой?

– В самом деле? Я не знал. – Я почувствовал внезапную усталость. – Говорю же тебе, к тебе это не имеет никакого отношения. Ты прекрасная, Кери, и, как только я тебя увидел, я почувствовал… ты знаешь, что я почувствовал. А это связано только со мной и моей… – я остановился. Дальше говорить было бесполезно. Она наблюдала за мной. Яркими и пустыми глазами. Потом она отвернулась и резкими движениями начала отряхивать свое платье. Вместо слова «сила» я закончил так: «и моим колдовством».

– Колдовство. – Она выпятила нижнюю губу, как обиженный ребенок. Ловкой рукой застегнула пояс и начала собирать упавшие колокольчики, презрительно повторяя: «Колдовство».

– Думаешь, я поверила в твои чары? Думаешь, у меня действительно болел зуб?

– Не знаю, – устало ответил я и поднялся на ноги.

– Для того чтобы быть волшебником, не обязательно быть мужчиной. Лучше бы ты ушел в монастырь, все-таки это твое место.

– Возможно.

В ее волосах застрял колокольчик, и она выдернула его. Шелк платья блеснул на солнце, как осенняя паутинка. Мой взгляд упал на синяк на ее запястье.

– Тебе не больно? Я не ушиб тебя?

Она не ответила и даже не взглянула. Я отвернулся.

– Ну что же, прощай, Кери.

Я успел отойти на несколько шагов, когда вновь услышал ее голос.

– Принц…

Я обернулся.

– Значит, откликаешься на титул? – сказала она. – Странно. Сын верхового короля, и не оставил даже серебра за мое платье.

Я стоял, как лунатик. Она откинула волосы на плечи и рассмеялась. Я вслепую нащупал кошель и вытащил наугад монету. Она оказалась золотой. Я шагнул вперед и протянул ее ей. Кери наклонилась, смеясь, и сложила ладони ковшиком, словно попрошайка. Порванное платье очаровательно откинулось у нее на горле. Я бросил ей монету и побежал в лес. Смех ее преследовал меня до самого холма. Я спустился в следующую долину, сбежал к ручью и лег рядом с ним на живот, вдыхая запах талых вод, бегущих с гор, которые поглотили ее аромат.

9

В июне Амброзиус приехал в Карлеон и послал за мной. Я приехал один поздно вечером, когда время ужина уже давно прошло. Зажгли лампы, в лагере было тихо. Король еще работал, свет из его окна падал на стяг с Красным Драконом. Подходя к зданию, я услышал приветственный звон оружия и увидел высокую фигуру Утера.

Он шел к двери, которая была напротив, но, поставив ногу на нижнюю ступеньку, он увидел меня и остановился.

– Мерлин. Наконец приехал. Ты не торопился, не так ли?

– Слишком мало времени оказалось на сборы. Если мне придется ехать за границу, то требовалось подготовиться.

Он застыл.

– Кто тебе сказал, что надо ехать за границу?

– Люди вокруг ни о чем другом не говорят. Ирландия, верно? Говорят, Пасентиус завел себе там опасных союзников, с которыми Амброзиус хочет быстро покончить. Но почему я?

– Он хочет разрушить их главную крепость. Ты слышал о Килларе?

– Кто же не слышал. Говорят, это неприступная крепость.

– Это правда. В центре Ирландии находится гора, с которой видно все побережье, а наверху этой горы стоит крепость, но не из земли и частокола, а из прочных камней. Вот почему позвали тебя, Мерлин.

– Понятно. Вам нужны осадные орудия.

– Да, орудия. Нам придется брать Киллар, после чего можно будет отдохнуть несколько лет. Поэтому я беру Треморинуса, а Треморинус берет тебя.

– Король, насколько я понял, не едет.

– Нет, а сейчас спокойной ночи. Я занят, а то пригласил бы тебя скоротать ожидание вместе. У него сейчас начальник гарнизона, но, наверное, ненадолго.

После этого он пожелал мне приятной ночи и взбежал к себе по ступенькам, позвав слугу.

Почти одновременно от дверей короля донесся звук другого салюта, и вышел комендант. Не видя меня, он остановился переговорить с одним из часовых. Я стоял и ждал.

Мой взгляд привлекло тихое скрытное движение в проходе у здания, в котором жил Утер. Часовые, отвлеченные комендантом, ничего не видели. Фигура была в плаще с капюшоном, девушка. Она подкралась к освещенному углу и обернулась. Жестом скорее скрытным, нежели боязливым, она надвинула капюшон глубже. Я узнал жест, и запах жимолости, и золотую прядку из-под капюшона, освещенную светом факела.

Я неподвижно стоял, раздумывая, зачем она последовала за мной, чего она надеялась добиться. Не думаю, чтобы я чувствовал стыд, но оставались боль и желание. Я поколебался, но сделал шаг вперед и позвал: «Кери?»

Но она не обратила внимания. Выскользнув из тени, она быстро и легко взбежала по ступеням к Утеру. Я услышал, как ее окликнул часовой, раздалось бормотанье и негромкий мужской смех. Когда я поравнялся с дверью Утера, она была заперта. А в свете факела я увидел улыбающегося часового.

Амброзиус сидел за столом. Над ним склонился слуга. Он отодвинул бумаги и приветствовал меня. Слуга принес вина, разлил его и удалился.

Мы немного поговорили. Он рассказал мне о новостях и событиях, происшедших после отъезда из Винчестера, о продвигавшемся строительстве и планах на будущее. Потом мы обсудили работу Треморинуса в Карлеоне и дошли до темы войны. Я спросил его о последних известиях насчет Пасентиуса.

– Мы, – сказал я, – ждем каждую неделю вестей о том, что он высадился на севере и разоряет страну.

– Пока нет. Если мой расчет чего-то стоит, то мы не услышим о нем до весны и у нас хватит времени подготовиться. Если бы он появился сейчас, то опаснее соперника нам было бы не найти.

– Я кое-что слышал об этом. Ты имеешь в виду ирландские вести?

– Да, из Ирландии идут худые известия. Ты знаешь их молодого короля Гилломана? Молодой огнедышащий дракон, которому не терпится начать войну. Ты, наверное, слышал, что Пасентиус обручен с сестрой Гилломана. Ты понимаешь, что это может значить. От их союза окажется в опасности и север, и запад Британии.

– Пасентиус в Ирландии? Мы слышали, что он в Германии, собирает силы.

– Так и есть. У нас нет точных сведений, сколько он имеет в своем распоряжении, но где-то около двадцати тысяч человек. Неизвестны мне и их совместные с Гилломаном планы. – Глядя на меня, он насмешливо приподнял бровь: – Расслабься, парень. Я позвал тебя сюда не для предсказаний. Ты ясно обрисовал все в Кэрконане. Я выжидаю, как и ты, что скажет твой бог.

Я рассмеялся:

– Знаю. Ты позвал меня для настоящей работы.

– Естественно. Я не собираюсь ждать, пока Ирландия объединится с Германией и они обрушатся на наши берега, как летняя гроза, чтобы встретиться в Британии и покорить север. Британия находится между ними и способна разделить их прежде, чем они соединятся перед нападением.

– Сначала ты пойдешь на Ирландию?

– На Гилломана, – кивнул он. – Он молод, неопытен и к тому же ближе. Утер отправится в Ирландию в конце месяца. – Перед ним лежала карта, и он развернул ее ко мне. – Вот. Здесь крепость Гилломана. Ты, несомненно, слышал о ней. Эта горная крепость называется Киллар. Я не нашел человека, который видел бы ее, но рассказывают, что она надежно укреплена и может выдержать любую осаду. Мне говорили, что ее еще никому не удавалось взять. А мы не можем позволить, чтобы Утер просидел под ней долгие месяцы, пока ему в тыл не ударит Пасентиус. Киллар надо брать быстро, а мне говорят, что ее нельзя взять огнем.

– В самом деле? – Я уже увидел у него на столе среди карт и планов свои чертежи.

– Треморинус высоко ценит тебя, – сказал он напрямую.

– Приятно слышать. – И тоже напрямик добавил: – Я встретил на улице Утера. Он сказал мне, что тебе требуется.

– Ты отправишься с ним?

– Я в твоем распоряжении. Но, сэр… – я указал на чертежи. – Мои расчеты не новы. Все, что я начертил, здесь уже построили. А если время так дорого…

– Нет, от тебя не требуется ничего нового. Наши машины хороши и еще послужат нам. Построенное нами уже готово к погрузке. – Он помолчал. – Киллар, Мерлин, важнее чем просто крепость. Это святое место, святыня королей Ирландии. Рассказывают, на гребне горы находится каменный круг, подобный нашему, британскому. В Килларе находится, по преданию, сердце Ирландии и святое место ирландского королевства Гилломана. Я хочу, Мерлин, чтобы ты ниспроверг эту святыню и похитил сердце Ирландии.

Я молчал.

– Я говорил об этом с Треморинусом, и он сказал, что я должен послать за тобой. Так ты поедешь?

– Я уже ответил «да». Конечно.

Он улыбнулся и поблагодарил меня, словно разговаривали не король и его подданный, а равный с равным. Мы поговорили еще немного о Килларе, о приготовлениях, которые должны были быть, по его мнению, сделаны, и в конце концов, он откинулся назад с улыбкой и сказал:

– Жалею об одном. Я собираюсь в Маридунум и не отказался бы от твоей компании. Но, к сожалению, у нас нет времени. Можешь передать со мной, что ты хочешь.

– Спасибо, мне нечего передавать. Даже если бы я там находился вместе с тобой, я бы не осмелился предложить тебе свое гостеприимство в пещере.

– Я не прочь взглянуть на нее.

– Тебе любой покажет дорогу. Но эта пещера не для короля.

Тут я остановился. Его лицо вспыхнуло смехом, и он стал похож на двадцатилетнего. Я поставил чашу:

– Дурак я, забыл.

– Что ты был там зачат? Немудрено. Уж я найду туда путь, не бойся.

Он начал рассказывать о своих планах. Амброзиус решил остаться в Карлеоне, ибо, – сказал он, – если нападет Пасентиус, я думаю, он направится сюда. – Его палец показал на карту. – Я смогу поймать его у Карлейля. И еще один маленький вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой. Ты разговаривал с Треморинусом, когда в последний раз ехал через Карлеон в Маридунум в апреле?

Я подождал.

– Об этом. – Он приподнял пачку чертежей, не моих, и передал их мне. Они изображали не лагерь и не виденные мною строения. Там была изображена церковь, большой зал и башня. Я молча изучал их несколько минут в тишине. На меня почему-то навалилась усталость, и стало тяжело на сердце. Лампа коптила и дымила, бросая на бумаги тень. Я собрался с силами и взглянул на отца.

– Понятно, ты имеешь в виду памятник.

Он улыбнулся.

– Я в какой-то степени римлянин, чтобы желать себе достойного монумента.

Я похлопал по чертежам.

– И в какой-то британец, так как монумент британский? Я слышал об этом.

– Что тебе сказал Треморинус?

– Он сказал, что в честь твоих побед надо воздвигнуть памятник, чтобы в нем запечатлелось объединение королевства. Я согласен с Треморинусом, что триумфальная арка в Британии будет выглядеть абсурдом. Он подчеркнул, что некоторые церковники, например, епископ Карлеона, хотят построить здесь большую церковь. Но это тоже вряд ли подойдет. Если построить в Карлеоне такой собор, то Лондон, Винчестер, не говоря уже о Йорке, могут задать вопрос: а почему не в этих городах? Винчестер, между прочим, подошел бы лучше всего. Это ведь твоя столица.

– Нет, я сам об этом уже думал. Когда я ехал из Винчестера, я заезжал в Эймсбери… – он неожиданно наклонился вперед, – в чем дело, Мерлин? Тебе нехорошо?

– Нет. Просто жаркая ночь. Наверное, будет буря. Продолжай, ты заехал в Эймсбери…

– Ты знаешь, что это мой родной город? Мне показалось, что если поставить памятник в таком месте, это не вызовет нареканий. Есть и другая причина… – Он нахмурил брови. – Ты бледен как полотно. Ты говоришь правду, что чувствуешь себя нормально?

– Отлично. Возможно, слегка устал.

– Ты ужинал? Извини, я даже не спросил тебя об этом.

– Я поел в пути. Все нормально. Может быть, только немного вина.

Я привстал, но он опередил меня и, взяв кувшин, подошел ко мне и налил вина. Пока я пил, он ждал рядом, сидя у края стола. Я неожиданно вспомнил, как он стоял так же в ту ночь, когда я нашел его. Я помню, как в моей памяти возник он сам в ту ночь в Британии, я задержал эту картину перед своим внутренним взором и через некоторое время смог улыбнуться ему.

– Со мной все в порядке, сэр. Давайте продолжать. Вы собирались рассказать мне о второй причине, почему памятник следует поставить в Эймсбери.

– Ты, наверное, знаешь, что там неподалеку покоятся бритты, предательски убитые Хенгистом. Я думаю, что это символично – тут даже не о чем спорить, – что памятник моей победе и объединению королевства под владычеством одного короля явится также памятником павшим воинам. – Он помолчал. – Есть еще и третья причина, более значительная, чем две первые.

– То, что Эймсбери уже является местом самого величественного памятника в Британии? – спросил я, глядя на чашу с вином. – И может быть, самого величественного на всем Западе?

– Ага, – в его подтверждении выразилось глубокое удовлетворение. – Ты тоже мыслишь в этом направлении? Ты видел «Пляску»?

– Я заезжал туда из Эймсбери, когда ехал из Винчестера домой.

Он поднялся и обошел стол, садясь на место. Сев, он наклонился вперед, опершись руками о стол.

– Тогда тебе понятен ход моих мыслей. Ты ведь жил в Британии и понимаешь, что являл собой когда-то этот памятник. И ты видел, во что он превратился сейчас – груда беспорядочно наваленных камней – воздействие солнца, ветра. – Он добавил медленно, глядя на меня: – Я разговаривал на эту тему с Треморинусом. Он говорит, что человек не в силах поднять эти камни.

Я улыбнулся.

– Ты послал за мной, чтобы я их поднял для тебя?

– Ты слышал о том, что камни поставлены не руками людей, а волшебством?

– Тогда можно не сомневаться, что опять все свалят на магию.

Его глаза сузились.

– Значит, ты говоришь, что можешь поднять их?

– Почему бы и нет.

Он молчал, ожидая, что я скажу. Амброзиус не улыбался, он верил в мои силы.

– Я слышал все предания, связанные с ними, – ответил я. – Такие же легенды я слышал и в Малой Британии о тамошних стоячих камнях. Но их ставили люди, а что люди совершили однажды, они вполне могут свершить еще раз.

– То есть если у меня нет волшебства, то, по крайней мере, у меня есть хороший инженер?

– Вот именно.

– И как ты это сделаешь?

– Пока я не совсем представляю себе, но это выполнимо.

– Ты сделаешь это для меня, Мерлин?

– Конечно. Разве я не сказал тебе, что я нахожусь здесь, чтобы служить тебе по мере своих сил? Я восстановлю для тебя «Пляску», Амброзиус.

– Это символ сильной Британии, – он говорил вдумчиво и, хмурясь, глядел на свои руки. – Когда придет время, меня похоронят там, Мерлин. То, зачем Вортигерн хотел построить свою крепость во мраке, я построю для себя на свету. Под этими камнями будет лежать ее король, воин под входом в Британию.

Кто-то, должно быть, отдернул занавес у входа. Часовых не было видно, лагерь затих. Каменные дверные колонны и перекрытия окаймляли синее небо со звездами. Кругом нас лежали огромные тени: каменные гиганты сплелись, как деревья ветвями. Чьи-то руки давным-давно высекли на них символы воздуха, земли и воды. Слышался чей-то тихий голос. Это был голос короля, голос Амброзиуса. Речь лилась уже некоторое время, она слышалась мне едва разборчиво и угасала в темноте, как эхо.