Текст книги "Человеческие сети. Как социальное положение влияет на наши возможности, взгляды и поведение"

Внешние факторы и вакцинация

От одной свечи можно зажечь тысячу других, и ее жизнь тем не сократится. Счастья никогда не станет меньше от того, что им делишься.

Будда

Легко может случиться, что выгоды от удачно расположенного маяка будут доставаться по большей части кораблям, с которых невозможно будет стребовать пошлину за пользование маяком.

Генри Сиджвик

“Принципы политической экономии”, 1883 г.

Генри Сиджвик родился в Йоркшире в 1838 году, через год после того, как на английский трон взошла королева Виктория, а умер в 1890 году, опередив Викторию на год. При жизни он успел прославиться многими заслугами – помимо того, что первым по-настоящему дал точное определение внешним факторам{65}65
  Сиджвик, пытаясь разработать критерии для измерения благополучия общества, обнаружил, что внешние факторы неизбежны. Над внешними факторами бились и жившие до него философы, например, Джон Стюарт Милль и Иеремия (Джереми) Бентам, тоже пытавшиеся придумать способы измерения благосостояния общества, однако им не удалось сформулировать их определение столь же ясно и четко. На эту же проблему указывали в своих сочинениях об эффективности рынков и экономисты, например, Адам Смит (1776) и Альфред Маршалл (1890), но в целом они уклонялись от рассмотрения внешних факторов, хотя Маршалл был знаком и с самим Сиджвиком, и с его сочинениями. Маршалл, по-видимому, не верил в способность правительства принимать разумные меры в какой-либо области, так что, пожалуй, не удивительно, что он старался не затрагивать тему внешних факторов: ведь преодоление факторов внешнего порядка часто подразумевает введение новых правил, податей или иное вмешательство со стороны государства. Для многих экономистов внешние факторы ассоциируются с именем Артура Сесила Пигу, который прямо упоминал о них в своем очерке 1920 года. Любопытно, что он сделал это, отчасти отозвавшись на критику со стороны Эллина Янга, который в 1913 году указал на то, что в более ранней работе Пигу (Wealth and Welfare, by A. C. Pigou, M. A., London: Macmillan, 1912) эта тема обойдена стороной, и высказал предположение, что она как раз заслуживает более внимательного рассмотрения (см. Young, p. 676 – и я благодарю Кена Эрроу за то, что он указал мне на существование этой работы Янга). Однако по-настоящему теории внешних факторов в их современной форме были изложены лишь в 1960-е годы, когда появились две работы – Рональда Коуза и Джеймса Бьюкенана с Крейгом Стабблбайном: (Coase [1960]; Buchanan and Stubblebine [1962]). Еще можно найти промежуточные работы, в которых делаются попытки дать определения этим понятиям, – например, Фрэнка Найта и Тибора Скитовски: Frank Knight (1924) и Tibor Scitovsky (1954). Замечательный разбор темы сделан Кеннетом Эрроу: Kenneth Arrow (1969).


[Закрыть]. Он сыграл важную роль в разоблачении медиумов, в том числе одной из наиболее знаменитых в ту эпоху “ясновидящих” – Евсапии Палладино. Еще Сиджвик основал Ньюнэм-колледж – второй колледж для женщин, вошедший в состав Кембриджского университета. Он писал очерки о теории морали, многие основания которой были заложены в викторианскую эпоху.

Однако важнейшее для нас наследие Генри Сиджвика заключено в приведенной выше цитате из его труда, проливающей свет на значение внешних факторов: поведение одного человека затрагивает чужое благополучие{66}66
  Это определение внешних факторов – расширительное, всеохватное и современное. Оно не требует учитывать последствия поведения одного человека на других, и оно применимо ко всем видам поведения – от привычки отдельного человека курить до загрязнения окружающей среды шинным заводом. Оно распространяется и на положительные внешние факторы (допустим, если кто-то выдвигает идею использовать шифрование с открытым ключом для веб-безопасности), и на отрицательные внешние факторы (например, если кто-то мошенничает в ходе спортивных соревнований). Часто внешние факторы случайны и не являются причинами рассматриваемого поведения – как, например, в случае с курильщиком. Но есть такие случаи, когда внешние факторы вводятся намеренно: например, когда кто-то пишет компьютерную программу и затем делает ее общедоступной. Поэтому такое определение, пожалуй, чересчур расплывчато, поскольку, говоря о понятии внешних факторов, мы не имеем в виду ситуации, когда один человек толкает другого, но данное определение распространяется и на такие случаи. Все же я буду придерживаться этого, пожалуй, чрезмерно объемлющего определения, – для простоты и для того, чтобы покрывать все широчайшее разнообразие способов, какими внешние факторы проявляются в сетях.


[Закрыть]. В цитате из Сиджвика речь идет о кораблях, которым помогает ориентироваться маяк, построенный и обслуживаемый другими людьми.

Все мы испытывали на себе действие внешних факторов, больших и малых: например, наш сосед учился играть на барабане, или кто-то лупил ногами по спинке нашего кресла во время долгого перелета, или мы застревали в дорожных пробках. И, как наглядно показывает изменение климата, внешние факторы способны дотянуться даже до людей, еще не родившихся на свет: ведь будущим поколениям придется жить в климатических условиях, которые будут отчасти порождены нашими выхлопами в атмосферу.

Теперь, познакомившись с этим понятием, вы начнете замечать внешние факторы повсюду. Они делают человеческое взаимодействие интересным, а еще они не дают свободным рынкам превратиться в универсальное средство. Внешние факторы оказываются в центре морально-этических затруднений, а также множества самых неотложных социально-экономических проблем – от свободы слова до контроля над оборотом оружия и изменения климата Земли. Поскольку внешние факторы неотделимы от сетей, они часто будут фигурировать в этой книге{67}67
  В разных сетях существует множество форм внешних факторов. Их не следует путать с особым видом, который так и называется – “сетевые внешние факторы”. Они имеют отношение к тем ситуациям, когда потребительская ценность, скажем, какой-нибудь новой технологии в глазах отдельного человека зависит от того, как именно используют эту технологию другие люди. Разумеется, сетевые внешние факторы имеют значение для сетей, но для нас представляют интерес и многие другие разновидности внешних факторов.


[Закрыть].

Когда работник (работница) кафе в аэропорту прививается от гриппа, это не только помогает ему (ей) не заболеть, но и уберегает от гриппа множество пассажиров, которые в противном случае могли бы заразиться, если бы этот работник сам подхватил грипп. Внешний фактор в данном случае сводится к тому, что решение работника кафе – прививаться от гриппа или нет – в итоге определяет, заболеют ли гриппом многие другие люди. Принимая решение о вакцинации, работник (работница) кафе может и не задумываться о возможных будущих страданиях всех этих людей. Зато руководство Стэнфордского университета, как и многих других организаций, понимает это и старается помочь людям принимать правильные решения – и потому предоставляет возможность бесплатно прививаться от гриппа своим сотрудникам и студентам. Вакцинация даже части сообщества приносит пользу всему сообществу. Правительства обращают особое внимание на вакцинацию школьников, учителей, медиков и пожилых людей – то есть тех категорий граждан, которые подвергаются особенно высокому риску не только заразиться, но и передать заразу по эстафете.

Не случайно правительства так озабочены проблемой прививок. Когда возникают внешние факторы, свободные рынки уже не способны сообразовывать побудительные мотивы отдельных людей с благополучием общества в целом. Родители, взвешивая пользу и вред от прививки для своего ребенка, не всегда задумываются о далеко идущих последствиях этой прививки для других людей. Этот “рынок” нуж дается в субсидиях и регулировке, чтобы в итоге хорошо было всем. Если ребенка требуется вакцинировать еще до приема в школу, это делается не только для того, чтобы не заболел он сам, но и потому, что вакцинация каждого ребенка касается здоровья других детей и уберегает их от потенциального заражения. Если отдельные дети останутся непривитыми, болезнь может найти для себя зацепку, а потом распространиться вширь.

Болезни очень трудно искоренить потому, что внешние факторы действуют в мировых масштабах. В 2000 году Китай объявил о полной победе над полиомиелитом, но в 2011 году там снова произошла вспышка этой болезни, очевидно проникшей в Китай из какой-то соседней страны. В борьбе с полиомиелитом были сделаны огромные шаги – ведь еще до 1988 года он присутствовал в сотне с лишним стран. Но для того, чтобы болезнь продолжала жить, снова поднимала голову и снова распространялась по другим странам, достаточно, чтобы она оставалась эндемической всего в одной-единственной стране. Поддерживать в населении бдительность в отношении болезни, которая вроде бы затухла, – дело дорогостоящее и сложное. Можно представить себе, какое раздражение вызовут попытки каждый год по всей планете прививать детей от такой болезни только из-за того, что в одной-двух странах к ней относятся халатно и ее возбудители продолжают существовать.

Прививочные стратегии влекут за собой и негативную обратную связь: чем успешнее проходит иммунизация, тем значительнее снижается угроза заражения и тем заметнее ослабевают среди населения стимулы сохранять бдительность. Когда болезнь свирепствует, люди спешно бегут прививаться – не потому, что их заботят внешние факторы или чужое здоровье, а потому, что боятся за самих себя. Смертельные эпидемии оспы привели к первым случаям иммунизации: еще за столетия до появления нормальных вакцин люди в Китае брали кусочки высохших оспин с тел жертв – и или вдыхали их, или вцарапывали себе под кожу, чтобы организм выработал иммунитет. Но стоит болезни немного улечься, как люди забывают о пережитом страхе, и уровень вакцинации понижается, из-за чего показатели воспроизводства постепенно растут, и болезнь вновь поднимает голову.

Этот эффект обратной связи может порождать особенно мощные циклы, так как многие люди боятся прививок (об этом мы поговорим подробнее в главе 7) и потому избегают вакцинации всякий раз, когда болезнь исчезает из виду. Из-за резкого фазового перехода, какому может подвергнуться показатель воспроизводства болезни вследствие малых изменений в уровне вакцинации, а также из-за мирового масштаба сетей заражения искоренить любую болезнь становится крайне трудно, и большинство из них со временем проявляются циклично. Черная оспа – единственная человеческая болезнь, которая считается официально искорененной, согласно Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ). Последний случай заболевания оспой был зарегистрирован в 1977 году в Сомали, а в 1980 году ВОЗ объявила, что болезнь окончательно побеждена. Одержать полную победу над оспой было очень нелегко: для этого требовалось долгими десятилетиями быстро реагировать на каждый вновь замеченный очаг болезни, затем изолировать пациентов и быстро проводить вакцинацию среди местных жителей.

Связанная, но разреженная

И хорошо, и плохо в человеческих сетях то, что многие из них являются связанными: большинство людей в них объединено в гигантскую компоненту. Хотя связанные сети представляют собой проблему для обуздания эпидемии, они жизненно важны для распространения полезной информации – например, о произволе деспотичного правительства, о выходе прекрасной новой книги или фильма или о появлении ценной новой технологии.

Что любопытно, человеческие сети бывают связанными – и одновременно тяготеют к рассеянности, или разреженности. Казалось бы, это противоречие, но сейчас я объясню, в чем дело.

Возьмем Facebook. Согласно недавнему обзору Исследовательского центра Пью{68}68
  Pew Research Center Internet Project Survey, 7 августа – 16 сентября 2013 г., http://www.pewresearch.org/facttank/2014/02/03/what-people-like-dislike-aboutfacebook/.


[Закрыть], взрослые пользователи Facebook в США имеют в среднем по 338 друзей, а более половины всех взрослых пользователей имеют больше двухсот друзей. Количество друзей среди пользователей-подростков еще выше. А это значит, пороговая величина, выше которой сеть становится связанной – то есть один друг на одного человека, – оставлена далеко позади. В этом смысле человеческие сети вроде Facebook являются чрезвычайно связанными. Действительно, 99,9 % более чем семисот миллионов активных пользователей Facebook объединены в одну гигантскую компоненту{69}69
  Ugander, Karrer, Backstrom, and Marlow (2011).


[Закрыть]. Таким образом, если не считать немногочисленных отдельных людей и небольших замкнутых групп, почти все пользователи Facebook в мире могут получать информацию от почти всех остальных пользователей по каналам дружеских связей, протянувшихся через всю эту платформу.

Если почти всех участников сети связывает одна гигантская компонента, как же тогда сеть Facebook может быть разреженной? “Разреженность” состоит в том, что гипотетически у вас могло бы быть до 720 миллионов фейсбучных друзей, но их у вас нет. Мы все знаем людей, у которых насчитываются тысячи друзей в Facebook (не забывайте о парадоксе дружбы!), но никто в реальности не обзаводится таким множеством друзей, которое хоть сколько-нибудь приближалось бы к теоретически возможному. А так как люди в среднем имеют лишь сотни друзей – из потенциальных сотен миллионов, – значит, в действительности завязывается менее одной из миллиона дружеских связей, которые делает технически возможными Facebook. Итак, в сети Facebook активизировано лишь микроскопическое количество из возможных связей, и потому ее следует считать крайне разреженной сетью. Однако и этой ничтожной доли активных связей достаточно для того, чтобы почти все пользователи оказались объединены в одну гигантскую компоненту.

Помимо того, что почти все пользователи связаны в гигантскую компоненту, несмотря на разреженность сети Facebook, соединяющие пользователей пути чрезвычайно короткие. В это, наверное, трудно поверить, но среднее расстояние между любыми двумя пользователями составляет всего 4,7 звена{70}70
  Backstrom, Boldi, Rosa, Ugander, and Vigna (2012).


[Закрыть]. Этот феномен называется “мир тесен”. Он вошел в широкий обиход благодаря рассказу “Звенья цепи” (1929) венгерского писателя Фритьеша Каринти, а затем пьесе Джона Гуэра “Шесть степеней разделения”. Как выяснилось благодаря работам ряда математиков в 1950-е годы, феномен “тесного мира” – прочная и стойкая особенность многих случайных сетей{71}71
  Впервые математическим путем его исследовали Рэй Соломонофф и Анатоль Рапопорт: Ray Solomonoff and Anatol Rapoport (1951), а затем, в конце 1950-х и в начале 1960-х годов, его более подробно изучали математики Пал Эрдёш и Альфред Реньи: Paul Erdős and Alfréd Rényi (1959; 1960), когда закладывали основы теории случайных графов. Меньше известно о том, что независимо от них это явление изучал Эдгар Гилберт: Edgar Gilbert (1959).


[Закрыть]. А еще это понятие легло в основу одной важной книги – “Мир тесен” Дункана Уоттса (1999).

Феномен “тесного мира” прекрасно проиллюстрировали эксперименты, которые провел в середине 1960-х годов психолог Стэнли Милгрэм. Начались эксперименты с людей, живших в Уичито, штат Канзас, и в Омахе, штат Небраска. Они откликнулись на письма, которые Милгрэм разослал произвольно выбранным адресатам, прося их поучаствовать в одном исследовании. Этих людей просили переслать вложенное письмо конечным адресатам в Массачусетсе. Конечными адресатами были люди, которых Милгрэм отобрал специально, чтобы они помогли ему провести эксперимент. Один адресат был биржевым брокером, а второй – женой студента-богослова. Участникам экспериментов сообщили имена конечных адресатов и города, в которых те живут, и еще кое-что. Инструкции были такие: “Если вы не знаете конечного адресата лично, не пытайтесь связаться с ним напрямую. Отправьте вложенный конверт по почте… кому-нибудь из ваших личных знакомых, который с большей вероятностью, чем вы, может знать конечного адресата… Это обязательно должен быть человек, которого вы достаточно хорошо знаете лично”. Каждый получивший письмо прочитывал инструкции, добавлял к конверту краткие сведения о себе и потом пересылал все это дальше.

Одно письмо оказалось у земледельца из Канзаса. Он переслал его священнику в своем родном городе. Тот священник отправил его знакомому священнику в Кембридже, штат Массачусетс, а тот, как оказалось, знал конечного адресата-брокера лично. В данном случае письмо проделало путь от начальной точки – из рук канзасского фермера – до конечной в другом конце Соединенных Штатов – всего за три шага.

Потом, забрав письма у конечных адресатов, Милгрэм подсчитал, сколько конвертов достигло места назначения и сколько шагов потребовалось проделать каждому письму, чтобы попасть в руки конечного адресата. Из 160 писем, стартовавших из Небраски, конечной цели достигли 44 – то есть 27,5 %. В среднем они преодолевали весь путь за пять шагов (в разных случаях их насчитывалось от двух до десяти), так что средний показатель слегка превышал 5{72}72
  Более детализированные показатели фигурируют в последующей работе: Travers and Milgram (1969).


[Закрыть].

Поскольку никто из людей, получавших конверты по почте, не был волонтером, изначально предупрежденным об эксперименте – им просто приходили письма от знакомых, – не стоило ожидать, что многие из них успешно перешлют конверты далее. В итоге же конечных адресатов достигла весьма внушительная доля писем. Однако участие было добровольным, а потому малое количество шагов, которые проделали письма, прежде чем добраться до места назначения, отчасти отражает некий перекос в эксперименте. Если бы письму понадобилось проделать более долгий путь – скажем, пройти через руки не пяти, а десяти человек, – прежде чем дойти до конечной цели, тогда для участия в эксперименте потребовалось бы вдвое больше людей. А значит, весьма вероятно, что пути с наименьшим количеством посредников оказываются более успешными, они-то и попадают в итоговые данные, а те пути, для преодоления которых потребовалось бы больше посредников, скорее всего, оказываются тупиковыми. Позднее были проведены другие эксперименты, которые исправляют эту погрешность; полученный ими порядок скачков составляет 10, то есть вдвое превышает полученный Милгрэмом результат, но все равно это относительно небольшое число{73}73
  См. Dodds, Muhamad, and Watts (2003).


[Закрыть].

Результаты эксперимента удивляют не только малым количеством понадобившихся шагов, но и тем, как много писем вообще добралось до адресатов: ведь у людей не было ни малейшего представления об устройстве сети, никаких подсказок, которые помогали бы им в выборе ближайшего промежуточного адресата. Лишь в силу самой невероятной случайности вы могли бы знать кратчайший путь в сети, проходящий между вами и каким-то брокером из Массачусетса, или, как в более поздних экспериментах, со студентом из Пекина, или с водопроводчиком из Лондона, и так далее. Таким образом, сам факт, что многие из тех писем были успешно пересланы, куда нужно, по относительно коротким путям, говорит не только о том, что эти короткие пути существуют, но и о том, что многие короткие пути существуют между любой парой людей и что людям известно достаточно много, чтобы прикинуть, как именно благополучно передать какую-либо информацию дальше. К вопросу о том, как люди умудряются ориентироваться в сетях, мы еще вернемся в главе 5.

Как же получается, что сеть остается такой разреженной – в ней задействовано менее одной связи из миллиона – и в то же время достаточно всего за несколько “рукопожатий” дотянуться от любого человека до любого другого из сотен миллионов?{74}74
  Здесь важно дать ответ на этот вопрос, но, поскольку он подробнее рассматривается в другом месте, здесь я ограничусь лишь основными моментами. См. более подробное обсуждение с иллюстрациями в: Watts (1999), а математические подробности в: Jackson (2008).


[Закрыть]Давайте снова обратимся к Facebook в качестве примера, возьмем какого-нибудь типичного пользователя, скажем Диану, и посмотрим, сколько у нее друзей. У этой типичной Дианы наверняка окажется в друзьях несколько сотен человек – остановимся на среднем показателе примерно в 200 друзей, – с которыми она так или иначе взаимодействует хотя бы изредка{75}75
  Если отвлечься от Facebook, то приблизительное количество людей, которые знакомы отдельному человеку (где под словом “знакомы” подразумевается, что они так или иначе контактировали в течение последних двух лет, и оба они способны вступить в контакт друг с другом), весьма различно, но обычно оно колеблется от нескольких сотен до тысяч – в зависимости от методов оценок и категорий населения, для которых ведутся подобные подсчеты. См. McCarty, Killworth, Bernard, and Johnsen (2001) и McCormick, Salganik, and Zheng (2010).


[Закрыть]. А теперь давайте сосчитаем Дианиных друзей второй степени – людей, отстоящих от нее на два звена, две степени разделения, два “шага”. Предположим, что у каждого из них имеется опять-таки по 200 друзей, которые уже не являются непосредственными друзьями самой Дианы{76}76
  Это лишь приблизительно верно, когда речь идет о парадоксе дружбы, приводящем к большему количеству друзей, и потому что о степени вероятности, с какой друзья Дианы могут дружить между собой, что снижает количество новых людей в их сети. Для тех из вас, кого интересуют математические подробности, замечу, что с этим быстрым вычислением возникают две проблемы. Первая состоит в том, что мы завысили скорость, с какой расширяется окружение: ведь не каждый друг на каждом этапе будет “новым” – некоторые уже охвачены. Например, некоторые из друзей друзей пользователя – одновременно друзья самого пользователя. Скажем, если Диана дружит с Эмилией и Лизой, и если они дружат между собой, то, дойдя в счете до второй ступени, мы должны будем включить их в свои расчеты, но ведь мы уже посчитали их в числе 200 друзей первой степени, поэтому во второй раз считать их не нужно. Таким образом, для каждых новых 200 друзей на каждом этапе для каждого человека обычно требуется двойной учет. Однако если даже мы произведем приблизительную оценку в консервативном виде и сократим количество новых друзей, приобретаемых на каждом новом этапе, вдвое, то есть до 100, то после четырех шагов мы получим: 200 x 100 x 100 x 100 = 200 миллионов. (При более качественной аппроксимации следует исходить из того, что число новых друзей будет выше на ранних этапах и ниже на поздних. Но, как правило, новые друзья будут появляться вплоть до последних шагов, поскольку все население охватывается именно на последнем этапе.) К пятому шагу мы охватим уже 720 миллионов пользователей, и это почти исчерпывающе объясняет, почему в работе Ugander, Karrer, Backstrom, and Marlow (2011) среднее расстояние между двумя активными пользователями указано как равное 4,7. Другая сложность с нашими вычислениями заключается в том, что мы отталкиваемся от предположения, что на каждом новом этапе каждый друг приводит за собой одинаковое количество новых друзей. В реальной жизни, конечно, все обстоит сложнее: один человек может привести за собой 500 новых друзей, а другой – почти никого. Однако, когда речь идет о столь обширной сети с таким средним показателем степени, подобные различия практически стираются. Это факт, который был установлен еще в упоминавшейся выше работе Эрдёша и Реньи (1959; 1960), посвященной сетям, в которых связи образуются равномерно и случайно, а недавно был подтвержден и для более разнообразных моделей случайных сетей (см., напр., Jackson [2008b]). Закон больших чисел в том или ином виде приложим и к приблизительным расчетам, не учитывающим колебания показателей от человека к человеку, и для многих сред эти вычисления оказываются весьма точными, – даже для столь разнообразных и глобальных сетей, как Facebook.


[Закрыть]. Так, продвинувшись всего на два шага, мы уже получили 200 х 200 = 40 000 пользователей. Продолжив, мы получим 8 миллионов человек за три шага и 1,6 миллиарда – за четыре. Таким образом, мы уже больше чем вдвое перекрыли все “население” Facebook. Кроме того, до большинства пользователей можно добраться через большее количество шагов – большинство отделяет друг от друга 4 или 5 звеньев. Теперь понятно, почему в человеческих сетях расстояния между отдельными людьми совсем невелики.

Наш мир съеживается все больше

Первые поселенцы, сами того не зная, вошли на кладбище и шли по нему.

Чарльз К. Манн{77}77
  “A Few Things You (Probably) Don’t Know About Thanksgiving,” Becky Little, National Geographic, November 21, 2016.


[Закрыть]

Давайте сравним эту современную мировую сеть с той, что существовала в Средние века. Представим себе, что у тогдашних людей имелось в среднем не по 200, а по 5 друзей. В таком случае, проделав те же расчеты, после четырех шагов мы получим приблизительно 5 x 5 x 5 x 5 = 625 человек – вместо 1,6 миллиарда. Чтобы охватить все тогдашнее население Земли, понадобилось бы проделать более двенадцати шагов вместо четырех или пяти{78}78
  Более детальное сравнение см. в: Marvel, Martin, Doering, Lusseau, and Newman (2013).


[Закрыть].

Тем не менее средневековый мир был в значительной мере связанным – ведь даже наличие нескольких друзей приводит к тому, что показатель воспроизводства превышает единицу. И даже средневековый мир можно было назвать по-своему “тесным”. Типичное расстояние, разделявшее людей – двенадцать или более звеньев, – конечно, больше современных четырех или пяти “рукопожатий”, но все равно это небольшое число, если вспомнить о том, что в ту эпоху в мире жили сотни миллионов людей. Из-за большего количества степеней разделения в Средневековье и микробы, и идеи путешествовали гораздо медленнее и беспорядочнее, чем сегодня. И все же мир оставался достаточно связанным, чтобы зараза переносилась на большие расстояния, и мы видим сейчас длинный перечень болезней, превращавших человеческую жизнь в постоянную борьбу за выживание{79}79
  Как отмечается в работе Cesaretti Lobo, Bettencourt, Ortman, Smith (2016), средневековым городам были свойственны многие социальные и пространственные характеристики, которые роднят их с современными крупными городами. Однако в целом средневековое народонаселение оставалось преимущественно сельским (в гораздо большей степени, чем современное), и люди путешествовали гораздо меньше. Подробнее об этом см. у Ferguson (2018).


[Закрыть].

Когда на дальние расстояния начали путешествовать сотни тысяч людей, в мире появились смертоносные пандемии, очень быстро облетавшие множество стран. Один шокирующий пример – пандемия гриппа-“испанки” в 1918–1919 годах. В тот сезон грипп вызывался особенно злостным штаммом, который атаковал и убивал в первую очередь молодых и крепких людей. Этот вирус приводил к чрезмерной иммунной реакции, в результате чего погибло более 10 % заразившихся. Грипп прозвали “испанским”, хоть это и несправедливо по отношению к испанцам. Просто они аккуратно докладывали о темпах заражения и об уровне смертности, тогда как в других странах власти сознательно замалчивали эту информацию, чтобы не подрывать моральный дух населения, еще не оправившегося от разрушительной Первой мировой войны 1914–1918 годов{80}80
  См. Valentine (2006).


[Закрыть]. Читая новости, можно было подумать, будто эпидемия движется из Испании, но это было не так: она вспыхнула уже повсюду. Распространение гриппа в том году объяснялось окончанием войны – из-за него началось массовое перемещение войск по миру. Многим солдатам приходилось жить в тесноте и передвигаться на большие расстояния. К тому же сама болезнь имела две особенности, позволявшие ей распространяться быстро и широко. Во-первых, грипп передается воздушно-капельным путем, когда кто-нибудь чихает или кашляет, на расстоянии больше метра, а еще эти капельки с заразой оседают на поверхности, и, коснувшись их, другой человек может подхватить болезнь. Во-вторых, люди остаются заразными больше недели, иногда – еще до появления или после исчезновения симптомов заболевания. Вот это сочетание – злостный штамм, отсутствие прививок и перемещение больших людских масс по миру – вызвало одну из самых масштабных в истории пандемий гриппа с чудовищными последствиями. Гриппом заразилось около полумиллиарда человек (около трети всего тогдашнего населения Земли, а в городах Европы эта доля составила еще больше). Болезнь унесла жизни от 50 до 100 миллионов человек по всей планете.

Этот пример говорит еще и о том, что человеческие сети не постоянны в своей связанности. Массовые перемещения военных в тот год были необычным фактором. Он и привел к тому, что мир внезапно стал более “тесным”, чем в предыдущие годы. Помимо периодических резких перемен в характере человеческих передвижений, бывают еще и сезонные изменения в активности человеческих контактов. Например, есть сезонность, связанная с открытием школ – и обострением различных болезней. Впервые эту особенность задокументировал в 1929 году Герберт Соупер – статистик, изучавший флуктуации во времени. Он отметил, что вспышки кори в Глазго совпадают по времени с началом школьных занятий. Когда школы открыты, многие дети, лишенные иммунитета к различным болезням, плотно общаются друг с другом, и потому связанность сети на местном уровне становится достаточно высокой. И наоборот, когда школы закрыты, связанность местных сетей резко падает. Впрочем, дальние путешествия и поездки во время каникул приводят к росту связанности в других сетях – охватывающих большие расстояния{81}81
  Более подробное обсуждение этой темы см. в: Altizer et al. (2006).


[Закрыть]. Таким образом, сети взаимодействий меняются по-разному в течение сезона. Современные эпидемиологические модели, применяемые для предсказания динамики некоторых заболеваний – особенно гриппа, – учитывают периоды учебных занятий в школах, характер сезонных путешествий, контакты с медиками и многие другие факторы, способные повлиять на связанность сетей, по которым передаются возбудители болезней.

Никогда заражение привезенными издалека болезнями не имело столь смертельных и катастрофических последствий, как это произошло с оспой, корью, тифом и гриппом, завезенными в Америку. По некоторым оценкам, эти болезни убили в общей сложности более 90 процентов коренного населения{82}82
  См., например, просвещающее описание в: Jared Diamond’s (1997).


[Закрыть]. Коренные американские народы различались плотностью населения и степенью взаимодействия друг с другом, и потому понадобилось некоторое время для распространения смертоносных эпидемий.

В Мексике оспа, завезенная на испанском корабле с Кубы в 1520 году (вместе с зараженным рабом), умертвила большинство ацтеков в считаные годы. Лет за десять она перебралась в Южную Америку и там истребила большинство инков. Еще эпидемии оспы прокатились по Северной Америке и выкосили множество людей в плодородных и довольно густо заселенных областях Востока и Среднего Запада. Другим народам, жившим в более отдаленных и менее густо заселенных землях Северной Америки, удалось продержаться еще столетие, но в итоге оспа не пощадила никого. Коренные американцы в тех частях побережья Новой Англии, куда высадились первые колонисты, вымерли всего за несколько лет до их прибытия. А так как там велась борьба за землю и изрядно истощившиеся природные ресурсы, у первопоселенцев оказалось больше шансов на выживание, чем если бы они приплыли на несколько лет раньше и встретились с тогда еще довольно многочисленным туземным населением.

В числе последних жертв были жители Гавайев. Они продержались вплоть до XIX века, пока к ним тоже не проникли и не обрушились на них евразийские болезни. Путешествие гавайского короля Камеамеа II и королевы Камамалу в Лондон (для подписания договора) привело и к их гибели, и к смерти большинства их спутников. Они заразились корью, посещая королевский приют для детей военных, где находилось множество больных{83}83
  См. Shulman, Shulman, and Sims (2009).


[Закрыть]. В итоге корь была завезена в город Хило на Гавайях в 1848 году на фрегате флота США “Индепенденс”, приплывшем из Мексики{84}84
  См. Schmitt and Nordyke (2001).


[Закрыть]. В ту же зиму на Гавайи проникли коклюш и грипп и вспыхнуло несколько эпидемий, которые вместе с корью поразили около четверти коренного населения. В переписи населения тот год назвали потом “годом смерти”. Не успело местное общество оправиться от пережитого удара, как в 1853 году другой корабль, “Чарльз Мэллори”, приплывший в Гонолулу из Сан-Франциско, привез с собой оспу. Корабль был подвергнут карантину и лишь потом впущен в местный порт, но все же он оставил после себя возбудителей болезни, и через несколько месяцев умерли тысячи людей. В 1778 году, когда в Гонолулу впервые приплыл капитан Кук, местное население составляло, по некоторым оценкам, около трехсот тысяч человек; когда же проводилась перепись 1900 года, коренных гавайцев оставалось уже менее сорока тысяч.

Благодаря современной медицине люди стали намного лучше понимать, как происходит заражение, как важно делать прививки и поддерживать санитарные условия, и потому повседневная угроза заражения многими болезнями существенно снизилась. Хотя мы еще не умеем устранять пандемии, все-таки удивительно, что человечество умудряется выживать, несмотря на то, что мир как будто постоянно “съеживается” и все плотнее опутывается связями. Количество людей, с которыми взаимодействует типичный человек в промышленно развитых странах, во много раз больше, чем несколько веков назад, и к тому же в ответе за нашу санитарную и продовольственную безопасность не только мы сами, но и другие. Кроме того, из-за современных способов путешествия многие взаимодействия происходят на большом расстоянии – ведь каждый день из страны в страну перемещаются сотни тысяч людей. Поэтому сети потенциального заражения многими болезнями обнаруживают три существенных отличия от сети отношений между старшеклассниками, показанной на рисунке 3.1: они плотнее, они включают в себя почти все узлы гигантской компоненты, а еще средние расстояния между узлами в них короче. Это значит, что сегодня у многих заразных болезней потенциал для быстрого и широкого распространения намного выше, чем несколько веков назад, когда подобные пандемии не раз уносили миллионы жизней. Остается лишь надеяться, что прогресс науки и изобретение новых вакцин смогут быстро реагировать на появление новых болезней и повышение связанности человеческих сетей.