Текст книги "Клинок Тишалла"

Серебряный наконечник пробивает ребра моложавого крепкого фея. Тот оборачивается ко мне, рыча, царапая древко, точно раненая пума. Стрела ломается, и обломок древка глубоко царапает ему руку. «Убийца! – хрипит он сдавленно. – Убийца!» И бросается на меня безоружный, широко расставив руки. Пальцы его сведены судорогой и похожи на когти.

Бросив лук, я снова проскальзываю под его рукой и выхватываю из ножен на левом бедре рапиру. Обнаженный клинок звенит серебряным колокольчиком. Безумец бросается на меня снова, и я делаю выпад, пробивая острием его бедро чуть выше колена, чтобы бритвенно-острое лезвие рассекло подколенную жилу.

Его нога подкашивается, и мой противник неловко падает на бок, извиваясь, бессловесно рыча и царапая землю когтями, подтягиваясь ко мне дюйм за дюймом.

«Возможно, он не один, – передает Ррони. – Я иду».

«НЕТ! – реву я так, что Слияние доносит до меня эхо ошеломления и боли всех моих четверых спутников. – СТОЙ НА МЕСТЕ!»

«Не кричи на меня, обезьяний детеныш. Громкий голос не дарит вечной жизни. Тебе нужен помощник».

Как я ему объясню?

«Ррони, честью нашего дома клянусь, что ты не должен идти сюда. Только войдешь в эту деревню – и ты покойник. Поверь мне».

«Это дело людской крови, братик?»

«Э-э-э, да, верно…»

Я с трудом выдавливаю из себя слова. В Слиянии ложь трудно передать и вовсе невозможно – скрыть. Едкая оранжевая вспышка, которой мои друзья встречают неловкое вранье, колет мое сердце, точно шип.

«Прошу тебя, Ррони. Теперь я тебя прошу. Не подходи».

«Я здесь старший, Делианн. Я должен был рисковать первым». Кажется, у нас неприятности. Ррони зовет меня по имени, только когда слишком встревожен, чтобы сыпать оскорблениями, а уж сколько лет он не пытался давить старшинством – не упомню. «Или выходи сам, или я тебя оттуда вытащу».

«Не надо. Только не надо».

Диалог занимает не больше секунды. Я сажусь на корточки на пути раненого фея и протягиваю к нему свою Оболочку. Его аура, алая с искрящимися лиловыми прожилками, бьется вокруг тела, словно холодное пламя. По мере того как я осторожно подстраиваю собственную Оболочку под этот кровавый оттенок с фиолетовыми молниями, чувство Слияния понемногу покидает меня. Впервые с тех пор, как мы пятеро покинули Митондионн, я остаюсь совершенно один.

Когда наши Оболочки полностью гармонизируются, я открываюсь жидкому вихрю Потока и, пока энергия окружающего нас леса льется в мой мозг, осторожно перехватываю управление мышцами поверженного, заставляя его замереть.

Он сопротивляется, но так, как мог бы сопротивляться человек или зверь, противопоставляя мысленной хватке силу воли; отказываясь поверить, что члены не повинуются ему, он подпитывает себя гневом. Я не самый опытный мыслеборец – любой из моих братьев меня одолеет, но силой со мной мериться не советую. Братья любят шутить, что я изящен, как лавина, но, как и лавину, грубой силой меня не одолеть.

Я пользуюсь раненым, точно марионеткой, заставляя его собственные мускулы перевернуть тело и запрокинуть голову, чтобы лучше было видно его лицо.

Оба его глаза окружены опухшей, пурпурно-черной плотью и покрыты бледно-желтым налетом, который кусками прилипает к ресницам и образует дорожку на щеках. На иссеченных трещинками черных губах стынет розовая, алыми жилками пронизанная пена, и язык тоже черный, рассохшийся до того, что из него сочится густая, желеобразная кровь. Железы под челюстью раздуло настолько, что кожа натянута, будто на барабане.

Зародившаяся при первом взгляде на мертвого ребенка холодная тошнота у меня под ложечкой смерзается в айсберг.

Вообще-то, такого не может быть.

Я пытаюсь выдавить: «Блин, ой, блин, господи, блин…», но горло стискивает так, что даже шепотка не выцедить.

Т’фар уходит на запад, за горизонт, и розовый свет заката сменяется встающей над восточными горами Т’ллан. Поднявшись на ноги, я подхожу к беспомощно распростертому у моих ног фею, глядя, как его кровь на глазах становится черной. Поднимаю тонкий клинок – лунное серебро струится по нему, будто вода, – представляя, как медленно, с влажным хрустом он вонзается в живот лежащему, ищет острием трепещущее сердце, чтобы пронзить его, чтобы высосать жизнь из безумных глаз.

Другого лекарства я не могу ему предложить.

Я не родился принцем Перворожденных. Я мог отказаться от этой чести и долга. Даже в тот день, когда Т’фаррелл Воронье Крыло прочел слово усыновления перед собравшимся родом Митондионнов, я осознавал, что от меня потребуется когда-нибудь исполнить обязанность, сходную с нынешней.

Я сам выбрал эту судьбу. Отказываться поздно.

Опускаю посеребренный луною клинок, покуда острие не упрется под ложечку бессильному фею. Сквозь наши слившиеся, сродненные Оболочки пробиваются импульсы чего-то более глубокого и интимного, чем просто физический контакт. Он закатывает глаза, и наши взгляды встречаются. Я вхожу в него.

На долю мгновения я становлюсь раненым феем…

Недвижно лежащим на стынущей земле, заключенным в непослушном теле, когда при каждом вздохе сломанное крыло царапает пробившую легкое стрелу с мерзким «скррт!», а под раненой ногой натекает теплая лужа крови. Но это все мелочи, не стоящие упоминания, по сравнению с болью в распухшем горле.

Какая-то сволочь загнала мне в глотку горящее бревно и теперь тычет им в такт неровному биению сердца, пытаясь вколотить поглубже. Меня терзает жажда, мучительное стремление впитать хоть каплю влаги, причиняющее даже больше страданий, чем битое стекло во рту. Четыре ночи подряд я вижу во сне только воду – чистые, прозрачные лесные родники, способные утишить боль во рту и потушить пламя лихорадки. Тело снедает жар, лицо горит во внутреннем огне, превращая губы в кровавые угли, язык – в почернелую шкуру, застывшую в очаге рта. Вода – единственное мое спасение. Но даже утренняя роса, которую я выжимал из наросшего на деревьях за шалашом мха, жгла горло кислотой. Два дня прошло с той поры, как я последний раз заставил себя сделать глоток.

Вхождение длится едва ли миг, но меня начинает трясти. На лбу выступает липкий пот. Могло быть хуже – я мог полностью провалиться в чужое прошлое, пережив нервную гиперчувствительность, когда легчайший шепоток долотом пробивает барабанные перепонки, когда самая тусклая лучина ножом режет зрачки, и нестерпимый зуд, и неутолимый голод, и приступы неукротимой рвоты, и нарастающую убийственную паранойю, которая превращает жену, детей, даже родителей в глумливых кровожадных чудищ…

Все эти симптомы я знаю наизусть. Черными тенями они стоят на краю рассудка, принюхиваясь, выжидая, когда реальность совпадет с ними…

Сегодня я благодарен своей способности заглядывать в души. Она облегчает мой долг: он становится милосердием.

Придерживая фея, я всем весом налегаю на клинок. Острие вонзается в живот с явственным сопротивлением, подрагивая от мышечных спазмов, и ползет вверх, покуда клинок не находит сердце и не рассекает его насквозь, царапая кончиком позвонки.

И все равно фей умирает целую минуту. Его разодранное сердце судорожно перекачивает кровь во вспоротую брюшную полость, а он еще жив и в сознании, смотрит на меня безумными, голодными глазами, пока тело его умирает по частям, пока кровь перестает притекать вначале к конечностям, потом – к кишкам и торсу, поддерживая пламень последней искры сознания.

Я вижу, как оно, померцав, гаснет.

Вытерев рапиру, я не сую ее в ножны, как обычно, а вгоняю острием в выступивший из земли корень, и она покачивается маятником, поблескивая в лунном свете. Выдергиваю из трупа сломанную стрелу и поступаю с ней так же.

Я неторопливо распутываю перевязь из кожаных шнурков, поддерживающую мои ножны и колчан, снимаю, вешаю на эфес рапиры. Затем приходит очередь рубахи, и штанов, и чулок, и башмаков. Все это я складываю на узловатом широком корне рядом с рапирой и сломанной стрелой. Подбираю с земли отброшенный в сторону лук и с торжественной, церемонной бережностью возлагаю сверху.

– Да что ты такое творишь?! – В голосе Ррони слышится хрипотца. Мы уже много дней не разговаривали вслух, и его привычная насмешка подозрительно испарилась. – Делианн, облачись! Или ты вовсе обезумел?

Он стоит за моей спиной; я оборачиваюсь и смотрю ему в глаза. Брат мой, мой лучший друг. Ррони стоит над детским трупиком; тонкие его черты корежат омерзение и ужас, и целую вечность – одно биение сердца – я могу только смотреть на него, не двигаясь, не моргая, не дыша. Все мое существо захвачено мучительной мечтой: чтобы мой брат родился трусом.

Трус никогда не зашел бы в эту деревню. Трус не оставил бы Митондионн, чтобы отправиться в опасный бессмысленный поход на пару с полубезумным, полным людской скверны братом.

Трус выжил бы.

Я возвращаюсь в себя, будто ужимаясь, – словно мир съежился за миг и я должен в нем поместиться.

– Что ты натворил здесь? Делианн, да ответь же! Что с тобой сотворили?

Я не могу уложить этого в голове – пока.

Скорее всего, Ррони уже мертв.

Он делает шаг, протянув ко мне щупальце Оболочки, меняющее цвета в попытках подстроиться под меня и сковать. В тот миг, когда оттенок ее выпадает из пламенной зелени Слияния, я выдергиваю из дерева рапиру и бросаюсь вперед. Одно из преимуществ моей смертной крови – Сила, с которой не сравниться ни одному из Перворожденных. Когда эфес рапиры врезается Ррони в висок, тот падает как подкошенный.

Я стою над ним, задыхаясь, и мучительная боль жжет мне грудь.

Вонзив рапиру обратно в корень, я опускаюсь на колени и проворно раздеваю брата. Одежду его я укладываю поверх собственной, башмаки ставлю рядом. Нагой, босой, безоружный, я обхожу деревню по околице, собирая Поток внутри огненного образа, который я держу в своем сознании, ясного, как сон; от моих шагов земля прорастает пламенем. Не находя ответов в Слиянии, мои друзья в лесу тревожно окликают меня, когда первые струйки дыма касаются их. Я касаюсь их мыслей единственным кратким: «Терпение».

Я возвращаюсь к центру деревни. Огонь льнет к моим ногам, будто верный щенок. Встав рядом с узловатым корнем, я поднимаю на руки своего брата и обращаю лицо к бесстрастным звездам.

Вокруг меня в языках пламени танцует смерть моего народа. Но я клянусь – Т’налларанн, Дух Жизни, слышишь?! – я клянусь, что не дам ей пройти.

Одним неслышным зовом я окутываю очистительным огнем нас обоих. Пламень с громом обрушивается в лес, словно обломок солнца, и к небесам вздымается ядовитой поганкой дым. Землю вокруг нас усеивают ведьмовским кольцом тлеющие во тьме, словно мириады глаз, угли.

Я стою в центре круга, все так же держа Ррони на руках. Оба мы дышим тяжело – воздух полон дыма. Платиновые кудри брата превратились в вонючие, спутанные паленые патлы, тело покрыто тончайшей серой пылью – сгоревшим эпидермисом. Думаю, что я выгляжу еще хуже.

– Вот теперь, – удается пробормотать мне голосом бесцветным и мрачным, как пепел моего сердца, – осталось придумать убедительную ложь для остальных, и все еще может обойтись.

9

Связь прервалась вспышкой белого огня. Кожаная дубинка Тчако врезалась Делианну в лоб.

– Ты что делаешь?! – взвыла огра, снова занося дубинку. – Ты, кровосос долбаный, я из тебя лепешку сделаю! Ты что с ней сотворил?!

Кирендаль распростерлась на полу перед ним. Лицо ее было белым, словно известка. Вновь просвистела в воздухе дубинка, едва не расколов ему череп. На изгвазданную бурым стену брызнула свежая кровь, и в глазах у пленника потемнело.

Все Слияние заняло времени не больше, чем ушло у великанши на один взмах дубиной.

Делианн попытался заслониться рукой от следующего удара, но не мог даже поднять руки, даже отвернуть головы…

– Если ты ее обидел, ты, долбаный…

– Тчако, – прошептала с пола Кирендаль голосом слабым и дрожащим, но достаточно ясным, чтобы спасти Делианну жизнь, – не надо. Не бей его. Помоги встать.

Грубые черты огры исказились в карикатурной маске недоумения, однако великанша опустила дубину и протянула чешуйчатую длань, чтобы помочь хозяйке. Кирендаль тяжело оперлась о ее руку и протерла глаза.

– Возьми ключи. Сними с него кандалы.

– Кир, ты не в се…

– Шевелись, твою мать! – рявкнула фея.

Снести ее недовольство великанша не могла. Бросив на Делианна убийственный взгляд, она пошла за ключами.

Дверь затворилась.

Лишенная опоры, Кирендаль пошатнулась, вновь коснулась своего лица – будто проверяя, нет ли жара, – и, забыв о роскошном платье, опустилась рядом с Делианном, чтобы положить руки ему на колени в древнем жесте верности.

– Я… просто не верится… Делианн, я…

– Все в порядке, Кир, – прошептал он ласково. – Понимаю, это нелегко. У меня было две недели, чтобы свыкнуться с этой мыслью, и все равно хочется порой выть без остановки.

Она опустила глаза, согнув перед пришельцем гордую хрупкую шею:

– Я в вашем распоряжении, мой принц. Что сделать?

Делианн глубоко вздохнул и понадеялся, что вдвоем они все же сумеют кого-нибудь спасти.

– Для начала, – медленно проговорил он, – надо поймать Актири.

Глава пятая

И каждому выпала своя роль. Подлый рыцарь защищал богиню на полставке. Богиня на полставке служила земле. Жрецы пепла и праха утоляли голод своего владыки.

Темный аггел воевал.

Он шел на зов подлого рыцаря. Он согнул перед своей волей богиню на полставке. Он назвал своим врагом бога пепла и праха.

В тот день темный аггел разбил свои цепи и вышел на бой.

1

Хари неподвижно сидел в своем неудобном кресле, забыв о боли в спине, и, затаив дыхание, слушал.

Ему был знаком этот голос.

Странноватого фея он не узнал, но память на голоса у Актеров профессиональная. Этот голос будоражил старинные воспоминания, полузатертые годами. Откинувшись на спинку кресла, Хари закрыл глаза, отстраняясь от непривычного лица, сосредоточившись только на голосе.

…Но этого вы не знаете. По крайней мере, надеюсь, что не знаете. Именами всех богов, которых почитаю, я молюсь, чтобы даже у чудовищ, управляющих Студией, недостало низости намеренно ниспослать на нас ВРИЧ!..

ВРИЧ? В Надземном мире? Вздрогнув, Хари подскочил в кресле и широко открытыми глазами уставился на экран. Воздух не лез в горло.

Помните, что ВРИЧ едва не уничтожил цивилизацию, невзирая на вакцины, карантин и лучшие медицинские технологии Земли.

Помните, что здесь, в Надземном мире, основным методом исцеления служит наложение рук.

Не поддавайтесь Слепому Богу. Жадность худших из вас не должна возобладать над совестью лучших. Сражайтесь.

Вы единственная наша надежда.

Наши жизни – в ваших руках.

Спасите нас.

Хари забыл о голосе. В голове его завывал смерч, заглушая неслышным воплем все мысли, кроме единственного бессильного шепотка: «ВРИЧ, ВРИЧ, ВРИЧ…»

Наверное, ошибка. Несчастный случай. Или он ослышался… точно ослышался… В лишенном современных технологий мире ВРИЧ был идеальным оружием. Вирус мог уничтожить все теплокровные существа на планете.

«Кроме нас», – поправился Хари.

На Земле вирус РИЧ был искоренен более пятидесяти лет назад – после карантина и повальной вакцинации. Последняя вспышка эпидемии наблюдалась где-то в Индонезии, когда на свободу вырвался вирулентный штамм из иммунологической лаборатории. Кто-то пустил слух о существовании штамма в местную прессу, породив стихийный бунт, во время которого лаборатория была разгромлена и выжжена дотла, однако недостаточно тщательно.

Тогда по всему миру погибло более двух миллионов человек, из них примерно пятьсот тысяч – от самого вируса, остальные полтора миллиона стали жертвами жертв. При той вспышке сохранялось, как и в большинстве крупных эпидемий ВРИЧ-инфекции с начала двадцать первого столетия, стандартное соотношение: больной ВРИЧ губил в среднем 2,8 человека, прежде чем умереть от болезни или быть убитым самому. Конгресс праздножителей в Женеве действовал с исключительной оперативностью; не прошло и двух суток, как вспышка инфекции была подтверждена, остров стерилизовали массированной нейтронной бомбардировкой. Гибель ста двадцати семи тысяч островитян была погребена в итоговых строках отчетов – и умерли они напрасно.

До того как вступила в строй современная мировая Сеть подконтрольных компьютерам транспортных артерий, ввести карантин на достаточно большой территории – даже на острове – было нереально. При первых же признаках эпидемии тысячи беженцев на аэромобилях покинули остров. За несколько часов болезнь распространилась на все континенты. Вот поэтому по сей день вакцинация против ВРИЧ оставалась обязательной.

Хари, как и многие его ровесники, вырос в тени всеобщего страха – увидать над головой расцветающий взрыв нейтронной боеголовки, но это было не так страшно, как сама болезнь. Лысый эльф со странно знакомым голосом заметил, что ВРИЧ едва не уничтожил цивилизацию. «Отец, – мрачно подумал Хари, – мог бы с этим поспорить».

Дункан заявил бы, что слово «едва» тут лишнее.

Все, что ценил Дункан в истории человеческой мысли – от демократической выборной системы до так называемых прав человека, которых он добивался столь безуспешно, – в Чумные годы прошло прямиком на бойню, чтобы получить молотом в лоб.

Региональные и национальные правительства, которые были единственными гарантами этих прав, оказались совершенно беспомощными. Немногие страны приняли разумную прогрессивную политику в отношении ВРИЧ-инфекции, но проводить ее могли только в собственных границах – и неудачно подувший ветер мог свести на нет все их усилия. Национальные армии превратились в опасный и невеселый розыгрыш: цепочка подчинения – опасная штука, когда случайное нарушение противоэпидемических мер может превратить опытного командира в бесноватого маньяка-убийцу. Через двадцать лет после первой вспышки ВРИЧ на Земле не осталось даже иллюзии суверенных государств. А вот правительство сохранилось.

На протяжении веков, от эпохи голландских купцов и британской Ост-Индской компании, многонациональные корпорации преследовали свои интересы по всему свету – в противоположность тому провинциализму, который делал столь уязвимыми позиции национальных правительств. Еще до Чумных лет многие дзайбацу и мегаконцерны содержали собственные армии для защиты своих капиталов и работников в таких местах, где местные власти не могли или не желали этим заняться. Подчас эти великаны бизнес-мира в большей степени могли полагаться на верность своих рабочих, чем на правительства стран, гражданами которых эти рабочие номинально являлись. В конце концов, именно корпорации заботились о жилье, образовании, здравоохранении, воспитании детей, попросту о доходах своих сотрудников, а когда держава за державой рушились в пламени Чумных лет, корпорации начали заботиться и о поддержании порядка. Выбора у них не было: любая фирма, попытавшаяся отказаться от этой фундаментальной ответственности, немедля лишалась высококвалифицированных рабочих, без которых ей было не выжить в беззаконных дарвиновских джунглях мировой экономики. И когда государства рухнули, корпорации уже готовы были подхватить эстафетную палочку.

Они способны были действовать с той безжалостностью, которой требовал развернувшийся кризис, работать так, как не могли прежние суверенные государства. В конечном итоге, правительство действует с согласия подданных, а корпорация – с согласия акционеров.

К тому времени, когда была разработана эффективная, пригодная к промышленному производству вакцина от ВРИЧ, три столпа современного общества – кастовая система, законы об ограничении технического уровня и Социальная полиция – уже были вкопаны и залиты бетоном.

Кастовая лестница, принудительно поддерживаемая социальная система, запрещавшая личные контакты между различными слоями общества, обеспечивала распространение инфекции в случае любой вспышки только вбок, чтобы вирус не поразил действительно важных людей: директоров-распорядителей, менеджеров по инвестициям, основных акционеров – тех, кто станет затем Бизнесменами, инвесторами и праздножителями.

Считалось, будто ВРИЧ был недоработанным биологическим оружием, вырвавшимся из чьих-то частных лабораторий; именно против подобных опасных разработок были направлены законы об ограничении технического уровня – набор условно завязанных друг на друга межкорпоративных договоренностей.

Социальная полиция проводила в жизнь кастовые законы. Нарушение этих законов считалось в первую очередь свидетельством заражения ВРИЧ. Минимальным наказанием был карантин в строгой изоляции, но обычно нарушителей казнили на месте.

С течением лет кара за нарушение кастовых законов смягчилась, зато сфера деятельности Социальной полиции расширилась и включала теперь поддержание Общественного порядка во всех сферах – от проведения в жизнь законов о техническом ограничении до контроля за исполнением межкорпоративных контрактов. Менее серьезные преступления – грабеж, разбой, убийства – находились в компетенции замученных, скудно оплачиваемых, малочисленных работников уголовного розыска.

Хари был не настолько наивен, чтобы мечтать о возвращении добрых старых доВРИЧных деньков. Благодаря полуобразованию, полученному от отца, он лучше большинства современников понимал, что судорожная трансформация общества в Чумные годы была на деле всего лишь ускоренным продолжением тех тенденций, которые складывались в обществе на протяжении веков.

В Надземном мире все будет иначе.

«Помните, – сказал эльф, – что здесь, в Надземном мире, основным методом исцеления служит наложение рук».

Тут уже не до вековых тенденций. Продолжать их будет некому. Если ВРИЧ может поражать Перворожденных, значит он будет убивать и покорителей камней, и древолазов, и огриллоев, а если принять во внимание способность вируса мутировать, приспосабливаясь к новым хозяевам, Надземному миру грозило массовое вымирание под стать гибели динозавров. Через двадцать лет там может не остаться ни единой теплокровной твари, а по экосистеме покатится волна разрушения, смывая рептилий, насекомых, растения…

От такой перспективы, точно под весом рухнувшего валуна, у Хари вышибло воздух из груди. Не будет больше рыцарей в сверкающей под солнцем броне, на могучих, неторопливых конях, не будет колдунов, не будет веселых трактирщиков и щербатых конюхов, не будет древолазов, грифонов, троллей, не станет корских шаманов, вздымающих пыльные смерчи в Гриппенской пустыне, не станут больше племена огриллоев грабить окраины пустоши Бодекен, не раздадутся тоскливые стоны сенийян, призывающих верующих к молитве в сумерках Семи Колодцев; не будет больше банд из Лабиринта… И бессчетные звери, вымершие на Земле, но сохранившиеся еще на просторах Надземного мира, сгинут тоже: игривые выдры в быстрых реках, и волки, загоняющие оленей на предгорных равнинах, и киты, поющие друг другу песни через весь океан, и кондоры на восходящих потоках над горными склонами, и тихий кашель идущей по следу пумы…

«Этого не может быть…»

Хотелось встать и завыть.

В какой-то миг он отчетливо осознал, как чувствует себя Тан’элКот: его душило, давило, Земля сама себя забивала ему в глотку, не давая продыху. Только в Надземном мире бывал он счастлив. Надземный мир дарил свободу. Надземный мир дарил жизнь.

Он была ему домом.

Это какая-то ошибка.

Вице-король Гаррет был безжалостным сукиным котом, но не чудовищем же…

Вспомнилась история, которую Дункан вычитал в двухсотлетней давности фолианте по истории Запада: о том, как европейские колонисты намеренно заразили туземцев американского континента смертельной болезнью, именуемой «оспа».

«Чудовища, сказал эльф, управляющие Студией.

Я – одно из этих чудовищ».

– Ублюдки, – прорычал Хари сквозь зубы, – долбаные сукины дети!..

– Администратор? Извините?

Хари склонился к микрофону у экрана:

– Вы уверены, что это не Актер?

Теперь Актеры могут говорить по-английски в Надземном мире, если блажь придет; могут даже признаться в своем актерстве. Крестовый поход, затеянный Тоа-Сителем по завершении «Из любви к Паллас Рил», чтобы избавить Империю от демонов, превратил студийную психокодировку, не позволявшую Актерам выдать друг друга, в средство их разоблачения. Тоа-Ситель обнаружил, что Актеры стопроцентно опознаются по тому, чего не могут произнести. Студия ответила на это постепенным снижением интенсивности кодировок. Сейчас в Надземном мире не осталось ни одного закодированного Актера.

И эта внешность… Очень, очень немногим Актерам удавалось убедительно сыграть эльфа, но Хари был почти уверен, что в других студиях таких наберется человек пять-шесть.

– Почти… э-э-э… почти уверены, что он не Актер, Администратор, – робко отозвался один из техников. – Мы запускаем автосканирование транспондера, но покуда вокруг Росси излучает только один передатчик – его собственный.

Хари кивнул своим мыслям. Неизвестный эльф поступил до слез гениально. Каким-то образом он вычислил, что Актеры – это глаза и уши влиятельнейших людей Земли в Надземном мире. Столкнувшись с катастрофой, которую невозможно разрешить силами его родины, он обратился к мягким сердцам земных романтиков. Стоило увидеть эту передачу хоть паре тысяч праздножителей – паре сотен, – и те могли бы заставить Студию, нет, сам Конгресс отправить спасательную экспедицию, найти способ раздать вакцину, спасти хотя бы несколько из миллиардов обреченных. Гениально.

А слезы наворачивались потому, что эльф выбрал не того Актера. У Росси не было зрителей. Ни единого, чье слово решало бы хоть что-то. «Ну неправда, – подумал Хари. – Не совсем так».

Аудитория из одного зрителя у Росси была.

И как-то сразу Хари понял, кем был этот лысый хворый эльф со странно знакомым голосом. Откуда эльфу выучить английский? Ответ один, как это ни странно: он его и не учил.

Это не эльф. Но и не Актер. Из глубин какой-то байки, которую Дункан заставил сына прочесть в детстве, всплыл девиз: «Когда отбросишь невозможное, то, что останется, даже невероятное, и есть истина».

– Господи… – прошептал Хари.

Он смотрел сквозь поверхность экрана, через глаза Франсиса Росси, в золотые очи, которых не видел почти тридцать лет. И вспоминал…

Вспоминал белую маску, защищавшую шрамы от эльфирующих операций. Дар принимать интуитивно верные решения…

Вспоминал эту холодную отвагу…

Вспоминал свой долг.

– Крис… – пробормотал он.

Сквозь зрачки Франсиса Росси на него глядел Крис Хансен. Даже не зная, кого просит, он умолял о помощи.

Что-то хрустнуло в груди, с неслышным треском выпуская лавину огня, с гулом пробежавшего по жилам, ударившего в голову. «Ты просишь о помощи, Крис?»

– Ты ее получишь, блин, – буркнул Хари.

– Администратор, что-то не так?

Хари зашипел сквозь зубы, собирая из разбежавшихся мыслей подобие плана действий.

– Ничего не предпринимайте, – приказал он. – Я спускаюсь.

– А его аудитория?

– В задницу его аудиторию… техник, – с напором на последнее слово, чтобы напомнить о разнице в кастовом положении, проговорил он. – Продолжайте давать сигнал на мой экран, пока я не отменю команду.

– Так точно.

– Айрис, – заговорил он, перейдя на приказной тон, – видеосвязь. Вложенное окно. Исполнить.

Поверх изображения из глаз Росси появилось врезное окошко видеофона. Хари уже начал было вводить код вызова Бизнесмена Уэстфилда Тернера, президента Студии, прокручивая в голове вводные фразы: «Слушай, Уэс, это очень срочно. Мы должны действовать немедля. У меня есть идея…» – и заколебался. Пальцы его зависли над клавишами, готовые надавить последнюю.

Президент не отличался решительностью. Он может упереться. Может передать проблему своему начальству – Совету управляющих в Женеве. Покуда Хари получит полномочия действовать так, как считает нужным, пройдут дни. Если он их получит.

Порой легче добиться прощения, нежели разрешения.

Он нажал клавишу «отменить», ввел новый код, и на экране появилось другое окошко, закрыв крупный план кишащего червями почернелого рта. Из окошка улыбалось профессионально дружелюбное, вечно молодое лицо Джеда Клирлейка, управляющего продюсера и звезды «Обновленного приключения», «единственного круглосуточного источника новостей из Студии» – новостного сайта с наивысшим рейтингом за всю историю Сети.

– Привет! – брякнула запись. – Я Джед Клирлейк, это мой личный комм-сайт. Начните запись, нажав на «ответ», или воспользуйтесь кнопкой «радио» внизу.

– Аудиовидео в реальном времени, – проговорил Хари, нажимая на клавишу. – Команда «Кейн здесь».

Окошко потемнело. По непроглядному фону проплыли белые буквы:

«ПРЕДСТАВИТЬ ОБРАЗЕЦ ГОЛОСА».

– Живущий мечом погибнет от моего ножа, – произнес Хари негромко. – Хочешь – считай это пророчеством.

«ПОДТВЕРЖДАЮ».

Возникшая в окне картинка отличалась характерной зернистостью – 1024х780, разрешение встроенной в наладонник камеры, – но улыбка Клирлейка сияла как обычно.

– Да, Хари, что случилось? У меня встреча.

– У меня для тебя сенсация, Джед. Полная точка зрения одного из моих ребят из НМП.

– Что, нельзя было отправить мне на сайт? Да ну тебя, Хари, в сутках не больше двадцати четырех часов. У меня наклевывается реклама на семизначную сумму…

– Это не те новости, которые могут пылиться в твоей мусорной корзине. Я загружу тебе видео прямо в наладонник. Не потеряй, Джед. Увидишь – поймешь.

– Хари, господи, ты меня слышал?

– А ты меня? Если бы не я, ты бы до сих пор изображал главного, блин, аналитика по делам Анханана при этой жопе Андервуде. Так почему я не слышу «благослови вас Бог, Администратор Майклсон, вам я обязан карьерой», ты, хорек долбаный?! Хочешь еще когда-нибудь получить со Студии хоть полтора байта?

Клирлейка словно мигрень скрутила.

– Длинная запись-то?

– Пять минут, не больше. Ты не пожалеешь.

– Надеюсь, ты прав.

Хари вытянул файл вызова из ядра памяти настольного терминала, выделил «текущий» и «ввод: Кавеа», чтобы перетащить иконки на окошко с физиономией Клирлейка. Индикатор загрузки медленно пополз вверх.

Он едва достиг отметки в семь процентов, когда пересылка оборвалась.

– Какого черта?

Хари нахмурился.

– Что за хрень, Хари? Лысый уродливый эльф бормочет что-то, словно мартышка. – Это и есть твоя сенсация?

– Погоди секунду… – пробормотал он, пытаясь заново выбрать «ввод: Кавеа». Вместо этого на экране образовалось диалоговое окно:

«ВЫБРАННЫЙ ФАЙЛ СОДЕРЖИТ МАТЕРИАЛЫ КРАСНОГО УРОВНЯ СЕКРЕТНОСТИ. РАСПРОСТРАНЕНИЕ МАТЕРИАЛОВ КРАСНОГО УРОВНЯ ЯВЛЯЕТСЯ УГОЛОВНЫМ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ. КАРАЕТСЯ ПО СТАТЬЕ МЕЖКОРПОРАТИВНЫЙ ШПИОНАЖ. НАКАЗАНИЕ ВКЛЮЧАЕТ ТЮРЕМНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ СРОКОМ ДО ДЕСЯТИ ЛЕТ, ШТРАФ ДО ДЕСЯТИ МИЛЛИОНОВ МАРОК И/ИЛИ ПОСТОЯННОЕ НИЗВЕДЕНИЕ В КАСТУ РАБОЧИХ. ЕСЛИ ВЫ ПРОЧЛИ ВЫШЕСКАЗАННОЕ, НАЖМИТЕ „ОК“».

Хари послушно подвел курсор к большим буквам ОК и надавил.

Выскочил еще один индикатор, под заголовком «ИДЕТ СТИРАНИЕ МАТЕРИАЛОВ КРАСНОГО УРОВНЯ». Заполнялся он очень быстро. Хари не успел даже попытаться пересохранить файлы под новыми именами, когда их не стало.