Текст книги "Клинок Тишалла"

Может, потому, что он казался мне более существующим, чем я сам.

Нечто в его судьбе уличного мальчишки, простого Рабочего, давало ему, как мне казалось, полумистическую связь с тем уровнем бытия, который я мог воспринять лишь извне, сквозь мутное, заляпанное грязью стекло. Он был прав: мне не понять. Я не был уверен даже, что хочу понимать эту жизнь.

Но я был уверен, что мечтаю об его уважении едва ли не больше, чем о Трансфере в Надземный мир.

Еще несколько дней прошло в тумане жалости и отвращения к себе. Я маниакально проверял голосовую почту в надежде, что Хари смягчится, но там только девицы ныли, почему я им не звоню. Я не пытался звонить ему сам или искать его на занятиях, это было бы слишком позорным даже для меня.

Потом как-то утром я проснулся почти с прежней решимостью и, не позавтракав, не приняв душ, побрел в тренажерный зал, смутно надеясь застать Хари там.

Не знаю, что я сказал бы ему, кабы встретил. Думаю, пал бы на колени, надеясь видом безликой послеоперационной маски разжалобить заводное сердце Рабочего. Глупость, конечно. Будь у меня все в порядке с головой, я бы тем утром за милю обошел тренажерный зал. До полудня именно там собираются неандертальцы, чтобы размять мышцы и понюхать задницы друг друга.

И Хари там, конечно, не было. Он был слишком умен и опытен, чтобы, точно крольчонок, идти против ветра рядом с волчьей стаей. Я влетел в тренажерный зал, будто там мне самое место, и только перехватив взгляд медвежьих, голодных, налитых кровью глазок Боллинджера, понял, какого дурака свалял.

Вот тут я совершил вторую ошибку за утро: развернулся и попытался выйти не торопясь, излучая спокойную самоуверенность. Хотя кровь стучала у меня в ушах, я не собирался выказывать свой страх перед этими гипертиреоидными оболтусами. Хари был бы умнее – он бы понял, в какое дерьмо вляпался.

Хари рванул бы оттуда как ошпаренный, и это сошло бы ему с рук.

Я миновал арку с колоннами и двери в главный зал и уже поздравил себя с маленькой победой, как вдруг здоровенная рука ухватила меня за волосы, подняла и приложила о стену.

Коридор пустился в пляс; перед глазами плыли серые пятна. Боллинджер громоздился надо мной, как великан, как динозавр, неимоверно могучий. Половину его физиономии занимал вздутый лилово-желтый синяк, оставленный пяткой Хари, а в глазах не было ничего человеческого.

Я сполз по стене, пытаясь перевести дыхание. Губы Боллинджера расплылись в том, что, по его мнению, было похоже на улыбку.

– Никак сам Крис Хансен? – в потешном ужасе проревел он. – Рад встрече, пидорок.

Он отвесил мне оплеуху – по-отечески, только чтобы поставить на место. Но голова моя мотнулась, и я сполз на пол окончательно, непроизвольно свернувшись комочком и недоумевая, что все эти звезды делают у меня в черепной коробке.

– Я тебя отпускаю, – пророкотал он. – Тебе небось думалось, что это смешно? Мне – так точно. Я до сих пор проржаться не могу.

Он схватил меня за обшлага куртки, поднял с пола и небрежно прижал к стене – кулаком. Ноги мои беспомощно болтались, ребра хрустели, а Боллинджер свободной рукой ухватил меня за подбородок и потянул назад и вверх, так что воротник врезался мне в шею, куртка неподъемным ярмом легла на плечи. Я дергал его за локоть – все равно что пальцами ковырять камень – и пытался стукнуть в лицо хилой рукой и думать мог только об одном: что курсы рукопашного боя, которые вел Толлман, и уроки Хари, и все мои остроумие, и хитрость, и ум, и рекордно высокие за всю историю Консерватории отметки на курсе боевой магии – все, что я есть, чем был и буду, сводилось сейчас к пределу прочности шейных связок. Во всей вселенной не было ничего важнее единственного вопроса: что крепче – моя шея или руки Боллинджера? И я знал, что это не шея. Я уже слышал, как что-то ниже затылка трещит и лопается, раскаленные струны боли тянулись до самых пяток.

И я ошибся насчет его глаз. Они были голодны не по-медвежьи. Я видел в них безличный голод, холодную, абстрактную страсть.

Глаза голодные, как у Чандры.

Я здесь был ни при чем. Боллинджер собирался убить меня не из-за меня. Ради того, чтобы доказать. Доказать что-то Хари и себе.

Я совершил единственную глупость – самоубийство по неосторожности, – когда опустился на четвереньки за его спиной. Я влез в борьбу, смысла которой не понимал. И сейчас я за это умру. Я даже взмолиться о пощаде не мог; рука великана закрывала мне рот, пережимала гортань.

Но внезапно давление ослабло, и я снова смог вздохнуть и едва не рухнул под собственным весом, когда Боллинджер отпустил меня.

Через пару секунд я понял, что случилось. Вокруг толклись люди, среди них инструктор – Толлман, кажется, точно не помню, – и Боллинджер с хохотом делал вид, будто мы с ним просто дурачились. Должно быть, преподаватель со своей группой показались в конце коридора как раз вовремя, чтобы спасти мне жизнь.

Кто-то спросил, хорошо ли я себя чувствую, и я выдавил что-то вроде: «Да-да, Боллинджер просто силы своей не знает». Можно было подать жалобу, но в коридорах система видеонаблюдения не так совершенна, как в комнатах; мы стояли в «слепом пятне». Худшее, что грозило боевику, – выговор и пара дней дополнительной нагрузки.

– Я тебя еще достану, Хансен, – прошептал Боллинджер мне на ухо, покуда группа проходила мимо. – Я такое никому еще не спускал. И педику своему, Майклсону, передай, что я и его найду. И обоим вам, киски, покажу, как у нас в школе боя с такими обходятся.

Вот тут на меня накатило вдохновение. Словно разорвался полог туч и ослепительный луч солнца озарил меня, и я подумал: «А почему бы нет?»

– Ага, передам, – прохрипел я, ухмыляясь под маской, забыв в приливе сил о страхе. – Передам, что ты мечтаешь ему отсосать.

И в доли секунды, пока мои слова просочились сквозь двенадцать слоев сплошной кости к горошинке, заменявшей Боллинджеру мозги, я врезал ему по яйцам.

Выпучив глаза, он сдавленно прошипел что-то и, перегнувшись пополам, потянулся ко мне, но я увернулся и рванул со всех ног. Боллинджер дернулся было вслед, но ему было очень больно, а я быстро бегаю. Шансов у него не было.

За спиной я слышал презрительный хохот других боевиков. И Боллинджер, мучаясь от боли, тоже слышал.

10

Одной ошибки я избежал: не стал считать Боллинджера дураком только потому, что у него большие мускулы. Я не знал, насколько он популярен среди боевиков; решил, что весьма. Следовало предполагать, что любой боевик, встретивший меня на пути, немедля донесет об этом.

Замаскироваться я не могу; в этом году всего пятеро студентов проходили курс эльфирующих операций. Почти неделю я с большой осторожностью выбирал, когда и куда ходить; я пропускал одни занятия, задерживался на других, никогда не ходил одной дорогой дважды и держался в толпе.

И другой ошибки я избежал. Я не пытался переубедить Боллинджера, не втолковывал ему, что он с излишней горячностью реагирует на школярскую, в сущности, выходку. Я понимал, что в следующий раз, когда мы встретимся наедине, он меня убьет. И никакие аргументы, никакие обещания возмездия этого не изменят.

Кроме того, ничего избыточного в его реакции я не видел. Мы с Хари на пару поставили под сомнение его мужественность. Рабочему парню вроде Боллинджера нечего терять, кроме своих яиц. Он будет защищаться до смерти.

До моей смерти.

Мне не надо было даже спрашивать себя, откуда я это знаю. И так понятно было. Я начинал думать как Хари.

Сообщения для Хари Майклсона я оставлял ежедневно, но он продолжал избегать меня. Несколько раз я замечал его по дороге, но он неизменно сворачивал туда, куда я не осмеливался следовать за ним, – в безлюдные места вроде продутых ветрами утесов над берегом. А мне кровь из носу нужно было достучаться до него, загнать в угол и заставить меня выслушать.

Утром, перед началом его первого семинара по виртуальным Приключениям, я дожидался Хари у дверей секции ВП. Он двигался в изрядной толпе будущих боевых магов с таким мрачным видом, что казалось, будто он один. Заметив меня, он остановился, но я знал: Хари скорее руку себе отгрызет, чем пропустит ВП. Он с омерзением мотнул головой и двинулся ко мне.

Я читал в его походке – он пройдет мимо, не сказав ни слова, рассчитывая, что толпа разделит нас. Поэтому я шагнул вперед и вытянул руку. И он на нее наткнулся.

Он бросил испепеляющий взгляд сначала на руку, а потом на меня:

– Вот трогать меня не стоит, Хансен.

– У меня для тебя новость, Хари. – Я старался говорить таким же тоном.

– В задницу твои новости. Убери руку, или я ее сломаю.

Последние маги просочились в зал; мы остались в коридоре одни.

– Хари, послушай минуту, а?

– Это ты не слы…

Я отвесил ему оплеуху – хороший хук справа, не слишком сильный, зато всем телом, как учит Толлман. Хари пошатнулся, едва не упав, и оперся о стену.

– Знаешь, до какой степени ты покойник? – спросил он, оскалившись. Получилось внушительно, но я знал, что это иллюзия. Если бы Хари говорил серьезно, я уже был бы покойником.

– Хочешь меня убить? – Я пожал плечами. – Становись в очередь.

– Ага. Слышал про вас с Боллинджером. – Он сплюнул на пол и поморщился. В слюне розовели прожилки крови. – «Враг моего врага» и все такое со мной не катит. Отвянь. Сам лоханулся.

– Ну нет, – ответил я. – Ничего умнее я в жизни своей не делал. Из-за этого мы оба окончим курс с отличием и отправимся в Надземный мир.

– Ага. Здорово. Я на занятие опаздываю.

– Не стоит. Хэммет вызовет тебя первым на сольную симуляцию.

Вот теперь я привлек его внимание. Взгляд его стал заинтересованным.

– Фигня. – (Я только улыбнулся.) – Откуда ты знаешь? – Хари сделал шаг вперед.

– Я дал ему за это взятку, – фыркнул я в его изумленное лицо. – Что проку быть богатым, если ничего не покупать на свои деньги?

Хари сделал еще шаг. Он стоял так близко, что я ощущал запах кофе в его дыхании.

– Зачем?

– У меня есть план. Как решить наши проблемы.

Из-за двери за моей спиной доносился голос Хэммета, читающего свою обычную лекцию о природе риска: «Вы, Актеры, исполняете строго определенную роль, вне зависимости от того, размахиваете вы мечом или швыряетесь молниями, сражаетесь на турнирах или исцеляете увечных. Все сводится к одному: ваша функция в обществе – интересными способами рисковать собой».

Хари тоже слышал. Он с едва скрытой тоской глянул мне за плечо. Мне не потребовалось влезать в его шкуру, чтобы понять: он думает, получится ли у него заняться именно этим.

– Ладно, – с досадой проговорил он. – Ладно. Слушаю.

– Времени нет объяснять. Когда тебя вызовут, Хэммет отправит тебя на Набережную. Я проходил этот сценарий – тяжело. Не пользуйся магией.

На лицо его отразилось не удивление, не непонимание, а лишь близкая к трансу сосредоточенность.

– Почему?

– Потому что ты слаб, Хари. Хэммет выставит тебя дураком. Он садист. У него последняя радость в жизни – унижать своих студентов.

– Но если я не стану колдовать…

– Просто не делай этого. Они ждут, что ты начнешь колдовать. Ты паршивый тауматург. Делай то, что умеешь.

Я вглядывался в него, пытаясь понять, верит ли он хоть единому слову, но лицо Хари походило на маску. Я покачал головой:

– Иди. Хэммет тебя вот-вот вызовет.

– Крис…

– Нет времени, Хари. Хочешь поговорить – я буду в столовой за обедом на своем обычном месте. Иди.

11

Я сидел в задних рядах аудитории и вместе с остальными студентами наблюдал за Хари при помощи трех из четырех экранов над инструкторским пультом. Экраны показывали его сзади, спереди и сверху, четвертый демонстрировал нам то, что видит сам студент.

Хари шел по Набережной уверенно. Как и других студентов, его на прошлой неделе дважды загоняли в кабину, чтобы приучить к движению в костюме с обратной связью и почувствовать, как он тянет имитируемый Поток. На экране Хари снова выглядел тем же стандартным манекеном, который сражался со мной на лугу в просторной, неприметного цвета рубахе и штанах.

Набережной называлась еще одна стандартная симуляция, основанная на теранских доках, что на западном побережье Империи Анханан. Широкие некогда проходы между массивными каменными амбарами сплошь законопатили мелкие лавочки, таверны и дома терпимости. На улице толпился народ, людишки всех сортов, щедро перемешанные с нечеловеческими расами Надземного мира, – но это была только видимость. Реально взаимодействовать Хари мог только с подсобниками Хэммета, пятью отставными Актерами, потевшими в костюмах обратной связи в других ВП-кабинах. Они сыграют остальные роли в этой симуляции.

Первый эпизод на Набережной выглядит очень просто. Проходя мимо темного проулка, студент слышит женский визг. Заглянув туда – а пройти мимо нельзя, если, конечно, студент не мечтает завалить семинар, – он видит, как мужчина колотит женщину здоровенной палкой. В распоряжении студента три заклинания: Малый Щит, довольно мощные чары телекинеза и, конечно, разряд Силы, которым умеет пользоваться любой заклинатель.

Большинство студентов – как я, например, – на полном серьезе приказывают мужчине отвалить, а когда тот отказывается, пытаются пустить в ход магию. Или накладывают Щит на женщину, или атакуют мужчину телекинезом либо разрядом.

Вот тут большинство студентов получают по голове, потому что мужчина не один – их четверо: еще один сзади и двое на крышах невысоких домиков по обе стороны проулка. И стоит студенту войти в транс, как все трое бросаются на него.

Не поймите меня превратно: отбиться от них можно. Улица и проулок намеренно построены таким образом, чтобы упрямый студент нашел себе оружие – разбитые кувшины, сломанные доски, вывороченные булыжники с кулак величиной, которые можно метать с помощью телекинеза, – или прибежище, где можно загородиться Щитом.

Однако в конце концов тебя все равно достанут. Даже если отобьешься ото всех четверых (чего, сколько мне известно, не удалось сделать никому, кроме вашего покорного слуги), женщина оказывается их пособницей и при первой возможности всадит тебе нож под ребра. Вот на это поймался я.

Смысл сценария, сколько я могу судить, в том, чтобы унизить студента – и вдолбить всем ученикам Колледжа боевой тауматургии, насколько они уязвимы, когда входят в транс. Победить нельзя, поэтому Хэммет после боя обычно читает лекцию о том, как красиво нам полагается умирать.

До инструктора впервые дошло, что испытание Хари пойдет не совсем по плану, когда тот заглянул за угол и увидал посреди проулка несчастную жертву. Лицо куклы ничего, понятное дело, не выражало, но бормотание Хари в динамиках источало яд.

– Оч-чень оригинально, – пробурчал он. – Сердце разрывается.

Он мотнул головой и переступил с ноги на ногу. Сердце у меня екнуло – мне показалось, будто Хари готовится войти в транс. Однако у него было другое на уме; нащупав носком неплотно пригнанный булыжник, Хари поднял его и подкинул на ладони.

В этом месте обычно студенты выходят вперед и тщетно пытаются внести свежую ноту в освященный временем клич: «Остановись, негодяй! Оставь сию добрую женщину!» Хари только поглядывал, как опускается дрын, задумчиво перекидывая камень из руки в руку.

Хэммет подключил микрофон:

– Майклсон, ты что делаешь?

– Вмешиваюсь, – буркнул Хари. – Этого от меня ждут, верно?

– Ну так шевелись!

– Ладно.

Он шагнул вперед и с воплем «Эй, задница!» швырнул камень. Мужик с дубиной обернулся на крик как раз вовремя, чтобы поймать зубами полкило булыжника. Актера сбило с ног, точно бейсбольной битой.

Ученики Колледжа боевой тауматургии ахнули разом, точно оскорбленная праздножительница.

– Ну вмешался я, – со скукой в голосе сообщил Хари небесам. – Дальше что?

«Ахи» начали уступать место смешкам.

Хэммет рявкнул что-то невразумительное, и двое выжидавших на крышах прыгнули Хари прямо на голову. Но он словно ожидал этого и, шагнув в сторону, ухватил одного из нападающих за ноги и дернул. Бедолага перевернулся в полете и приземлился на шею.

Второй ушел в перекат, выхватывая нож, но Хари оставался всего шаг до стены проулка, где были свалены доски. К той секунде, когда парень с ножом поднялся на ноги, у него оставалось едва ли мгновение, чтобы заметить стремительно приближающийся брус. Прикрыть голову рукой он еще успел, но удар сбил его с ног, и Хари завершил дело пинком в челюсть.

Когда прибежал четвертый подсобник, вооруженный мечом, остальные трое уже полегли. Хари выставил брус перед собой наизготовку, словно меч-боккен, и нападавший заколебался. На том экране, что показывал сцену глазами Хари, заметно было, как взгляд Актера скользнул в сторону; за спиной его противника стояла женщина.

И снова Хари оказался готов к этому; с противоестественной точностью он отступил в сторону, огрев женщину брусом по груди. Та замерла, и в этот миг нерешительности Хари бросил палку, выхватил нож из онемевших пальцев противницы и притянул ее к себе, закрывшись ее телом, будто щитом, и приставив клинок к ее горлу.

– Брось нож, или ей хана, – просипел он.

Не знаю, поверил ли ему Актер, но я поверил.

Потрясенная аудитория на миг смолкла, потом послышались редкие хлопки, сорвавшиеся в шторм бесполезных криков, когда тип, которого Хари уложил булыжником, поднялся и огрел героя дубиной по голове.

И даже тогда Хари упал не сразу. Полуоглушенный, он успел еще перерезать женщине глотку, отбросить тело и кинуться на нападающего, но теперь уже встали Актер с разбитым лицом и тот, что со сломанной шеей, и все навалились на обидчика с ножами и дубинками. Хари отбивался с яростью отчаяния, но со всеми разом справиться не мог.

Его измолотили в хлам.

Костюмы обратной связи запрограммированы на защиту от дурака: ничего хуже пары синяков и шишек в них заработать невозможно. С другой стороны, программа симуляции должна была отключать костюм, когда его носитель получает смертельный или оглушающий удар.

Хэммет, очевидно, поменял параметры симуляции со своего пульта, позволив встать всем своим подручным после виртуальной смерти – даже женщине с перерезанным горлом.

И чтобы вывести из строя Хари, они гоняли его пинками с одного конца переулка до другого заметно дольше, чем следовало. Они колотили его, насколько позволяет костюм, а он не издал ни звука. Только когда манекен распростерся на камнях, истекая кровью, Хэммет позволил симуляции завершиться.

– Майклсон, – бросил он в микрофон, – а теперь изволь объяснить, как это надо понимать.

Голос Хари доносился нечетко – видимо, потому, что его обладатель считался лежащим без сознания, – но ответ его прозвучал примерно так: «Лживый ублюдок…» По рядам пронесся одобрительный шепоток.

Хэммет побледнел, словно от смертельной обиды.

– Майклсон, ты у нас кто, клоун? – осведомился он ледяным голосом. – Почему ты не пользовался магией?

Хари издевательски хихикнул:

– Зачем?

– Тебя этому учат, олух! Ты же вроде тауматург, а?

– Я Актер, – ответил Хари. – Моя роль – интересными способами рисковать собой.

– Нечего надо мной насмехаться, дрянь поденщицкая! Как ты собираешься окончить курс боевой магии, если даже паршивого заклятия наложить не умеешь?!

Я тихонько поднялся со своего места и вышел. Судя по всему, спор только начинал разгораться, а все, что мне нужно было, я уже видел.

Мой план сработает.

12

В столовой я сидел отдельно. Для самозащиты я решил как можно больше находиться на виду у публики, во время трапез таким местом становилась столовая.

Обычно со мной сидели приятели; популярности моей последние события ничуть не уменьшили, и в Кобелятнике считалось престижным пообедать за моим столом. Никто из них не понимал, конечно, что происходит. Всем казалось, что я жутко храбрый, – из-за того как я обошелся с Боллинджером; они шутили, смеялись, говорили друг другу: «Видишь? Эти козлы-боевики вовсе не такие крутые. Там почти все работяги, мразь. Пустышки в обертках из мускулов» – и самодовольно поздравляли друг друга с высоким происхождением.

Я мог бы рассказать им, насколько крутыми бывают козлы с боевого курса. Я мог бы рассказать потомкам бизнесменских кланов Европы, жаждущим признания Профессионалам и самодовольным торгашам, какой сталью наполнено нутро пустышек этих работяг.

Но что толку? Мне не поверят, и подарить им то понимание, которое получил от Хари, я не мог. Подумают только, что я напускаю на себя важность, встаю в позу – как я думал о Хари. До боли хотелось по очереди запереть каждого из напыщенных подлецов, которых я прежде считал друзьями, в комнате наедине с Боллинджером. На десять минут. Пусть посмотрят в глаза этой «пустышке», когда она грозовой тучей нависает над ними. Это станет для них озарением.

Но в тот день, после виртуального дебюта Хари, прихлебатели и подпевалы разошлись быстро, и я в одиночестве листал «Культуру Перворожденных» Хардангера, едва различая буквы на экране и раздумывая, найдет ли меня Хари.

Я добрался до третьего из пяти альтернативных переводов героической поэмы «Даннеллария Т’ффар», когда вошел Хари. Две недели назад я притворился бы, что поглощен чтением, чтобы набить себе цену. Сейчас у меня не было на это ни времени, ни терпения. Я захлопнул экран и дождался, пока Майклсон подойдет. На лице его наливались краской первые синяки, и шел он осторожно.

– Ладно. – Он глянул на меня со звериной опаской. – Слушаю.

– Садись.

Я махнул рукой в сторону кресла напротив и подождал, покуда Хари обдумывал предложение. Наконец он медленно опустился на сиденье, не сводя с меня взгляда.

– Ну так что? Теперь Хэммет меня ненавидит.

– Хэммет всех ненавидит, – отмахнулся я. – Не бери в голову.

– Меня избили ногами.

– Только потому, что Хэммет вмешался в параметры симуляции, и все в аудитории это знают. К вечеру эта история разойдется по всей Консерватории. Никто не проходил этот сценарий. Никто. Даже я. Ты станешь легендой Колледжа боевой тауматургии, Хари.

– Вроде тебя? Делов-то! И ты ждешь от меня благодарности?

– Эта история обеспечит тебе карьеру, – проговорил я. – Она подарит тебе диплом с отличием и билет в Надземный мир.

– Как я сдам экзамены, если даже гадского заклинания наложить не могу?

– Хари, Хари, Хари… – Я с напускной жалостью покачал головой. – Похоже, ты единственный в аудитории ничего не понял. Тебе не нужна магия, Хари. Оставь заклятия хлюпикам из высших каст вроде меня. Ты станешь легендой в Колледже боевой тауматургии, Хари.

Отдаю должное гибкости его мышления: Хари не фыркнул. Он откинулся на спинку кресла и уставился на меня, прищурившись в раздумье.

– Ты видел свою запись? – продолжал я. – Сегодня ты доказал, что можешь сражаться – и побеждать – даже против превосходящих сил. Хари, их было пятеро на одного. А у тебя не было даже оружия. Я никогда ничего подобного не видел. И никто здесь не видывал.

Хари покачал головой, и взгляд его захолодел. Я видел, как он отговаривает себя.

– Это ничего не доказывает. Потому и называется «симуляцией», Крис.

– Знаю. Чандра и думать об этом не станет, если мы не заставим его.

– И что ты предлагаешь?

Я сделал глубокий вдох и шумно выдохнул. На миг мне пришло в голову, что в Надземном мире я вошел бы в транс, потянулся к Силе и внедрил бы свои мысли в рассудок ничего не подозревающего Хари. Мысль была забавная; я слегка улыбнулся.

– Все зависит от того, сможешь ли ты, Хари Майклсон, тощий мелкий работяжка из Кобелятника для слабосильных, устоять против опытного бойца втрое крупнее тебя в реальном мире в драке без правил, – начал я и продолжил бы, но Хари и так все понял:

– Ты говоришь о Боллинджере.

Я кивнул:

– Ты можешь биться с ним рогами, сколько влезет, но я? – Я развел руками. – Мне надо разобраться с ним, покуда он меня не убил. Я все продумал: мы перевяжем его ленточкой, и все будут счастливы.

– Это как?

Я поднял руку:

– Сначала скажи: что думаешь?

– Перейти на боевое отделение? Черт, Крис, не выйдет. Там девки тяжелее меня на десять кило. Тебя когда-нибудь бил парень вдвое тяжелей тебя?

– Один раз, – мрачно признался я. – Мне не понравилось. Но мы не об этом говорим. Забудь о том, насколько это возможно. Ты этого хочешь?

Он сидел, глядя сквозь меня, и молчал.

Я наклонился к нему.

– Я знаю, – прошептал я. – Я знаю, почему ты попал в Колледж боевой тауматургии. Почему ты хочешь стать Актером. Потому что в глубине души ты любишь бить людей. – Он не стал отпираться. Я ухмыльнулся. – Сделаешь это на Земле – и ты зэк либо киборг. Сделаешь это в Надземном мире – ты звезда. – (Хари прищурился.) – Конечно, – продолжал я, – Колледж был твоим единственным шансом попасть в Надземный мир, но это уже не так. Ты не справишься, Хари. Таланта нет.

Он стиснул зубы, потемнел лицом.

– А знаешь почему? – спросил я. – Почему тебе никогда не стать адептом? Я понял это, когда мы дрались на лугу. Твоя Оболочка. Она окружает только кулаки. Потому что, когда ты думаешь о чужой боли, когда отпускаешь свой поводок, тебе плевать на магию. Ты хочешь драться голыми руками.

Хари подобрал мой блоктоп, поиграл с крышкой. Редкие отсветы от экрана озаряли его склоненное лицо.

– Сегодня в сценарии, когда ты метнул камень и все кинулись на тебя, ты ведь даже не подумал воспользоваться магией, да? Не из-за того, что я тебе сказал. Тебе в голову не пришло наложить чары. Ты забыл, верно?

– Нет, – отозвался он едва слышно, прикрыв глаза. – Нет, я не забыл. Просто…

– Что просто?

Он поднял взгляд, сосредоточенный и спокойный, как у льва на охоте. Лицо его сияло.

– Я увлекся.

13

На все про все ушло три дня.

К концу третьего, сдав курсовую по западным диалектам языка Перворожденных, я забрел в мужскую уборную корпуса лингвистики, и там меня поджидал Боллинджер.

Сортир в корпусе лингвистики маленький: четыре кабинки, шесть писсуаров, две раковины и шкафчик для туалетной бумаги и прочих мелочей. Мы с Хари выбрали его, потому что там только одна камера наблюдения, которая охватывает практически всю площадь сортира.

Я стоял у писсуара, придерживая член рукой, и от страха не мог выдавить из себя ни капли. По спине бежали мурашки. Когда я объяснил Хари свой план, он глянул на меня с прищуром – как обычно, когда его что-то изумляло, – и пробормотал:

– Знаешь, ты голову свою прозакладываешь, что я устою против Боллинджера.

– Ага, – ответил я тогда легкомысленно. – Или хотя бы остановишь его, покуда охранники не прибегут.

Но теперь, когда я стоял у писсуара и двери всех четырех кабинок распахнулись одновременно, и рука, похожая на ковш экскаватора, ухватила меня за загривок, впечатав лицом в холодный кафель, и Боллинджер сказал: «Тони, держи дверь», мне не составило никакого труда помочиться.

Он был не один.

Мы уверены были, что он сделает это сам, – почему нет? Мы уверены были, что он не позовет никого на помощь – не против меня. Что он не захочет лишних свидетелей. Чертовски уверены.

Убийственно.

И я ожидал зверских шуток, хищной игривости, притворных хохмочек, которыми Боллинджер потянет время, прежде чем взяться меня всерьез убивать. Вместо этого он попытался продолбить стену моей головой.

Перед глазами у меня хлынул звездный дождь, колени подкосились. Уборная пошла волнами, когда могучая рука развернула меня, прижав к стене. Взгляд медвежьих глазок презрительно скользнул вниз, к сжавшемуся члену.

– Не, штаны не поддергивай, – лениво промолвил он. – Тебе идет.

– Боллинджер, – прохрипел я, – не…

Он снова приложил меня о стену. Свет ламп приобрел буро-рыжий оттенок, и я уже не мог сказать, привел он с собой двоих приятелей, или четверых, или даже шестерых, потому что забыл, как считать, да и вообще – что такое цифры?

– Не надо было на меня наезжать, Хансен, – прохрипел Боллинджер. – Я бы стерпел, да ты на меня бросился. Пришлось защищаться. Несчастье, вот как вышло. Я тебя даже и бить-то не хотел…

– Боллин…

– Заткнись. – Его кулачище пробил мои ребра, как танкер, и что-то внутри лопнуло. В горле забулькала кровь.

– Ну, козлина, – пробормотал он, запуская толстые пальцы под край пластиковой маски, – посмотрим…

Он сорвал маску с моего лица. Вместе с ней сошло немного мяса.

– Господи! – выдохнул он с омерзением. – Ты же типа красавчик был?

Я невольно поднял руку к обезображенному лицу, и Боллинджер швырнул меня наземь. В последний миг я ухватился за стену и сполз по ней, оставляя на кафеле кровавые следы, чтобы, задыхаясь, уставиться на них, точно эти сдвоенные алые полосы таили спасительную для меня тайну.

Боллинджер пнул меня в живот с такой силой, что тело мое оторвалось от пола, и отступил, давая приятелям возможность развлечься.

Я услышал мокрый хруст, словно выбили прогнившую дверь. В тот же миг чей-то башмак обрушился мне на голову – и все потемнело.

Последним, что запомнилось мне, стала камера наблюдения в углу под потолком. Диод-индикатор, который светится алым, если камера включена, был черен, словно вороний глаз.

14

Когда смотришь запись боя в сортире, сильнее всего поражает, насколько быстро движется Хари. Скорость и противоестественная точность – будто танцор исполняет заученные па.

Я еще падаю на пол после пинка Боллинджера, когда он вылетает из-за края экрана в прыжке, в блоке с подсечкой, бедром бьет по колену ближайшего боевика. Колено гнется вбок, издает тот ломкий хруст, что я приписал двери, и боевик – Ян Колон из Мадрида, как я узнал позже, – падает, от шока даже не ощущая боли.

Минус один.

Боллинджер пинает меня еще раз; он еще не понял, что случилось. На экране я лежу без сознания, свернувшись клубком вокруг сломанных ребер. Еще один кореш Боллинджера – Пэт Коннор из Дан-Лаогхайра, это пригород Дублина, – разворачивается, поднимая свое оружие – полметра стальной трубы. Хари прыгает на него, стискивает его горло руками, а торс – коленями. Спина Хари обращена к камере, что он делает – не разобрать, но Коннор пару раз успевает огреть его трубой, а Хари даже не замечает.

Потом Хари отпускает его, Коннор с воем роняет трубу и, шатаясь, отходит, закрыв руками лицо. Между его пальцами стекает кровь. Когда мы просматривали запись, я уже знал, что Хари воткнул ему палец в левую глазницу так глубоко, что разорвал мышцы глазницы.

Минус два.

Собственно, минус три, потому что Энтони Джефферсон, стоящий на стреме, пришел развлечься после обеда на тихий, безопасный мордобой. Позднее он утверждал, будто Боллинджер собирался отмутузить меня только для острастки. Может, и так, но совать руку в мясорубку он точно не собирался. Когда двое его приятелей стали калеками меньше чем за десять секунд, нервы его не выдержали, и он с воплями ринулся в коридор, зовя охрану.

Боллинджер, с другой стороны…

Крики приятелей доставляли ему непонятную радость, наполняли, судя по всему, необъяснимой уверенностью и счастьем. Он оборачивается к Хари, как медведь, завидевший росомаху, могучие плечи неуклюже опускаются, когда он становится в борцовскую стойку. И в походке его есть нечто медвежье – медлительное, могучее, неловкое, словно он не привык ходить вперевалку на двух ногах.