Текст книги "Расскажи, расскажи бродяга. Pulp fiction"

Разлом по семье

Серое здание школы, украшенное по фронтону ликами русских писателей, всей своей суровой оконной мощью и двумя входными порталами с обеих углов явно звало к постижению основ и вершин знаний, стремлению быть похожими на лучших представителей эпохи, трудовым подвигам и готовности в случае любого покушения на Советское государство взять «винтовки новые, на штык флажки» и, изучив основы стрельбы в стрелковых кружках, отправится на защиту завоеваний Октябрьской революции! Было уже около семи часов вечера, но в актовом зале ярко светились окна. Октябрьская погода тихо лила слёзы по лету, а огромные деревья, окружавшие здание, раскачивали ветками и роняли листья на тихую московскую улицу. В школе проходило комсомольское собрание, на котором присутствовали и представители райкома и горкома КСМ. Обычное дело для трудного 1937 года! «Персональное дело комсомолки Очерет Марии», такой лист с повесткой мероприятия указывал на причину присутствия в этот довольно поздний для школьников час учащихся 9—10-х классов в стенах школы. Секретарь школьной организации в краткой форме рассказал о сущности дела. Десятикласница Мария Очерет, отличница и комсорг класса, скрыла, что отец её оказался среди лиц, принадлежащих к троцкистско-зиновьевскому подполью. Так, будучи главным инженером на заводе «Красный пролетарий», умышленно вызывал аварии на закупленном в северных американских соединённых штататах оборудовании, не прислушивался к советам опытных рабочих, высокомерно проявлял нетерпимость к местным стахановцам. За что и был привлечён к ответственности железным народным комиссаром Николаем Ежовым. (аплодисменты в зале) И мы, комсомольцы, можем быть в полной уверенности, «ежовые» рукавицы и не таких врагов народа обезвреживали! Да здравствуют органы НКВД, которые под руководством товарища Сталина ведут жестокую и непримиримую борьбу с врагами нашего социалистического Отечества! (продолжительные бурные аплодисменты)

На сцену приглашается комсомолка Очерет. Вопрос секретаря райкома КСМ. Ну, расскажи нам Мария как ты дошла до жизни такой? Для сведенья присутствующих. У нас в райкоме лежит личное заявление от Очерет, а в нём просьба дать ей характеристику на философский факультет МГУ. Вот так и маскируются дети врагов народа, находя любые лазейки для проникновения на идеологические факультеты, и, что очень может быть, в целях дальнейшего использования полученных знаний и даже личных связей для проникновения в партийно-советские органы! И не надо нам тут проливать свои крокодиловые слёзы! Москва слезам не верит. А врагов народа и их выкормышей бьёт с носка и им, вражинам, плакать не велит. Позвольте мне два слова по текущему моменту! – сказал представитель Городского комитета комсомола. Комсомолка Мария Очерет перед самым началом нашего собрания прередала мне личное заявление, которое я прошу разрешения огласить. Итак, по существу дела. Я, имя рек, прошу товарищей выслушать меня. Мой родной отец, Терсицкий Абрам бен Давид пал смертью храбрых в бою под Бродами, сражаясь в Первой конной армии товарища Будёного и был награждён посмертно орденом Красного знамени. Мама умерла от тифа годом позднее. После чего я была принята в семью командира эскадрона Очерета Сергея Ивановича. Год моего рождения 1922, прилагаю метрики, то есть справку о рождении. Таким образом, враг народа Очерет не мой отец. Я уже подала заявление в милицию спросьбой вернуть мне фамилию героя-отца. О фактах враждебной деятельности ничего не знаю. Очерет был очень скрытным человеком, а его жена, моя так называемая мать, тоже мне о враждебной их деятельности со мной не делилась. Сейчас и она арестована. Прошу разобраться по существу. Я всегда была комсомолкой и отличницей. Слава нашей партии и её вождю товарищу Сталину! Вот такое заявление. Я думаю мы примем его во внимание. Из протокола комсомольского собрания: Поставить на вид комсомолке Очерет, предупредить её о необходимости всемерного соблюдения бдительности, так враг не дремлет. Подпись секретаря КСМ.

1939 год. Март. На пороге комнаты в коммуналке стоит бывший приёмный отец комсомолки Марьяны Терсицкой. Не ждала, думала нет возврата? А я вот вернулся! Послал Господь умного человека в НКВД. Лаврентий Берия лично моё дело на пересуд направил. Оправдан по полной, а вражину, которая донос наклепала, на моё место нагретое. Нары полировать! Эх, из-за таких как ты сук жена моя, а твоя мать приёмная, до амнистии не дожила. По смерти оправдали! Комната у нас сорок метров, так завтра рабочие придут и перегородку сделают. Ни я к тебе, ни ты ко мне ни ногой! И с тобой я последний раз в этой жизни разговаривал. Видеть тебя не хочу, а говорить без мата не могу. Умру, не хорони, болеть буду, не приближайся. Вон мне шашку наградную вернули, а рубить я ещё не разучился. Такую гаду ядовитую на груди мы с матерью пригрели! Не будет тебе ни дна, ни покрышки. Истлевай!

Подруги

Ну, привет девчонки! Вот мы и встретились. Погода нынче дождливая, время не позднее, самое время чайку попить. У меня и тортик есть, «Клюковка»! На Горького брала, не поленилась съездить! А там и магазин армянский «Арарат» неподалёку. Так что я как тот клещ отоварилась, правда, ни на каких-таких женщин вовсе не зарилась! Умер наш Высоцкий, как свет в комнате погас. Тощища ещё гуще стала. Анекдот слышали? Мужик телевизор включил, а там рассказывают о трудовых победах на полях страны и закромах Родины, он на вторую программу переключил, час труженников села. Всё про удои и удобрения! А как на третью программу повернул, так на экране там человек в штатском, который ему и говорит: Я те покручу! Смешно, правда. А помните как мы в девицах на даче у нас в Сочельник гадали? С зеркалами, свечами и туфелькой! Ты, Варвара, тогда свой сапог за порог легко метнула, а там как на грех Жорка Свиблов стоял. Ну, и получил украшение на лицо. Он тогда только в курсанты поступил, в наше пехотное, имени Верховного Совета РСФСР. Я тут слышала от жены, что погиб подполковником в Афганистане, вроде даже Героя дали! Да жене не легче! Сын от рук отбился, пьёт, на мать бросается, деньги требует. Нет отца и укорота нет! Галь, а ты как всегда молчишь. Дичок ты наш! Помнишь как мы с тобой на ВДНХа мороженое в кафе «Арктика» ели? Ты парня ждала, а его всё не было. Если ничего не заказывать, так попросят, вот мы и налегали! А он совсем не пришёл! Его обратно на заставу вызвали, а там китаёзы пограничников поубивали, да парня твоего в их числе! Так ты замуж и не вышла. Девчонки, чего я всё о грустном-то? Анекдот хотите? Чапаев, Петька и товарищ комиссар Фурманов беляка в плен взяли и стали допрашивать. Молчит! Петька говорит, мол, пытать надо! А как, – спрашивает Чапай! А так! Напоим, а похмелиться не дадим! Жуть, – отвечает Чапаев. Фурманов подумал и предложил: А давайте ему дадим портянки Василия Ивановича понюхать! Так Чапаев его в садисты сразу записал. Не очень смешно? Каков поп таков и приход! Видно настроение такое, не смешливое! На дворе осень, на душе осень, в кармане блоха на аркане, а работа такая, век бы глаза не видели! Ни семьи, ни детей! Не пришей к звезде рукав! О, в дверь кто-то звонит, пойду гляну! Никого! Дети, наверное, балуются! Я на седьмом этаже живу. Так в лифте чего только ни понаписано. Стены в грязи, потолки в копоти. Детки наши спички горящие бросают, те к потолку липнут, но всё ещё горят. Развлечение! Раньше в школе по соседству спортзал директор в аренду отдавал под секцию карате. Закон вышел, что карате не советский вид спорта, а директор занимается частно– предпринимательской деятельностью! В этой же школе и судебное заседание проходило. Там директору и тренеру по пять лет дали, а детишки теперь подъезды и качели курочат. Кому из нас от этого лучше стало? Помните у Багрицкого «А часы летят как конница». Тут я в трамвае как-то ехала, так девчушка мне местоуступила, мол, садитесь, бабушка! Вот так, девочки. Мы ещё и матерями не были, а нас сразу в бабушки! Как вы там, на Небеси, обретаетесь? Вроде, Ада не заслужили. Как в Раю, не скучно? Ну, почему тогда сволочь пьяная Варьку в грибном лесу из дробовика положила? За что Господь таких как вы наказует? Отсидел, гад, четыре года за убийство по неосторожности, теперь на свободе, небось, давно! А ты, Галчонок, за каким чёртом на трибуне в грёбаных Лужниках наших оказалась? Никакая никогда не болельщица. Просто идти вечером некуда и не с кем. Дома тоска, а на работе сослуживица билет тебе отдала! Паника после матча началась, народ побежал, выход закрыт, милиция не поле не пускает, трибунные кресла толпой поломаны! А потом целый пролёт отломился, да вниз! Крепка Советская власть, как за это не выпить! Наливает и пьёт. Женщина в комнате одна. На стене в траурной рамке портреты двух молодых ещё женщин! Занавес.

Смерть в больнице

Старый московский больничный комплекс был огромен, красив и сурово величав. Кованая чугунная ограда, резные ворота, львы спящие при главном входе. А с переулка, ведущего спуском к старому московскому рынку, были двухэтажные флигилёчки, с первым этажом расположенном в полуподвале. Четырёхместные палаты эти предназначались для тех, кто не мог быть выписан после проведённой полостной антираковой операции по медицинско-этическим соображениям. У многих пациентов совсем отсутствовали родственники, могущие обеспечить хотя бы минимальный домашний уход, либо положение больного было настолько уже аховое, что выписывать его не имело смысла, скорое перемещение в морг диктовалось всем ходом болезни. Вот там-то, в редком для советских больниц одиночестве, создавшемся после ухода в мир иной двоих соседей по палате, был при смерти седой мужчина, в нестаром ещё возрасте, годов под пятьдесят пять! Никто не ждал его в окружающем мире. Одиночество-удел многих женщин и мужчин в Советском Союзе. Окончившаяся пять лет назад война перемолола судьбы миллионов. Не минула беда и его. Николай Иванович Разумеев всю войну провёл в тылу. Мастер литейного цеха, специалист-модельер. Перед тем как расплавленный металл заполнит опоки, туда помещалась специальная модель будущего изделия. Песок, оттиски детали, металл, и вот она, новая литейная заготовка, часть орудийного замка или литая крышка люка Т-34. Завод этот в 1941 был эвакуирован из-под Ленинграда. Долгое путешествие через всю страну и высадка в чистом поле, которому ещё только предстояло стать заводским цехом, отсчёт работ «с нуля»! Сначала сумели подвести энергию и пустили в ход станки, затем строили литейные печи и склады, а потом, уже при первом снеге, встали и стены. А вот крышу возвели только к Новому году! Вся продукция шла на фронт. Заводские паровозики «Овечки» по уложенным на промёрзлой земле шпалам, тащили вагоны до ближайшей железнодорожной станции. Сами же бараки для рабочих возвели с приходом весны, а до этого местные жители разобрали приехавших по своим саманным домам и юртам! С едой было плохо. Жидкая каша из местного проса, жмыхи и макуха с маленького заводика по переработке, да ежедневные выдачи 300 граммовой пайки хлеба. Тогда-то впервые и ощутил боли в желудке Николай Иванович. Спасением был бы технический спирт, говорили, что ежели принимать его по одной малой рюмке натощак, то вылечишься быстро, только вот органы власти пару раз арестовали и отправили в лагеря желающих выпить на халяву, и спирт стал совсем недоступен. Мучало и отсутствие сведений от семьи. Жена с младшим сыном перед самой войной уехала в Белоруссию навестить маму, да так, видать, там и задержалась. Уже в самом начале прифронтовых сражений немцы, прорвав оборону, захватили всё на сотни километров, уже на девятые сутки пал город Минск, где служил старший сын, лейтенант-танкист. Сынуля весточек не подавал, или сгинул вовсе, или не мог о себе написать. Да и куда писать? Не мог сын знать нового отцовского адреса! А потом извещение пришло, что старший лейтенант Разумеев пал смертью храбрых в боях за город Могилёв! Про жену же и сына узнал Николай Иванович только после войны. Какой-то местный сябр сдал по доносу москвичку и её «пащенка», арестовали их белорусские полицаи, да и направили в недальнюю Латвию, в страшный концентрационный лагерь Саласпилс, где и расстреляли их местные шуц-полицаи айсарги! Боли вроде отступали. Морфин давно уже не помогал. Окружающее слегка колыхалось в сиреневой дымке. По потолку медленно двигались зелёные пятна. Ноги зажили своей самостоятельной жизнью, мелкая дрожь в пальцах усиливалась, переходя временами в сильные судороги. Руки сами собой двигались непроизвольно, пальцы, захватывая и выпуская край влажного солдатского грубошерстного одеяла, не подчинялись приказам мозга. Внезапная резкая боль в животе судорогой скрутила всё ещё мощное тело. А потом наступил покой. По белому лучу к Ивану Николаевичу спускались жена и два сына. Спокойные, уверенные в себе, члены его семьи взяли отца под руки и вознесли к сиящему вдалеке чертогу. Так и лежал умерший человек со спокойной умиротворённой улыбкой на внезапно помолодевшем лице!

Му-тант

Парень он был внешне как все. Две руки, две ноги, большое мускулистое тело. Учёба на третьем курсе в спортивном инститит имени Лесгафта его совсем не отягощала. Мастер спорта по плаванию, выступавший во всех соревнованиях за свою альма-матер, мог рассчитывать и на снисходительное отношение к прогулам, и на отсутствие реальных успехов в теории. Женский пол тоже не обделял его своим вниманием. Ладно сидевший спортивного типа пиджак, фирменные, купленые им с огромной переплатой американские джинсы, да синий с белой оторочкой у горла свитер с надписью СССР, производили на сокурсниц неизгладимое впечатление. Комната в общежитии, благодаря мимолётной интимной связи с комендантшей, была обставлена так, что напоминала номер в очень даже неплохой гостинице, да и жил он там один, в то время как другие теснились по пять-шесть человек. Вылазки на танцы, «стекляшки» с подачей коньяка, пива и люля-кебабов, а при неожиданно обретенных башлях московские рестораны, обычный образ жизни чего-то добившихся спортсменов в то время! Но всё это, как я уже и написал выше, было внешне. А вот внутри расчётливо обретался тот, про кого, как говорится, не к ночи будь упомянуто! Кровососущий мертвец по российской мамаше, и галицийский опир по отцу. Триста лет прошло прошло с момента пьяного зачатия на горе Вупперталь. Ежегодный шабаш украшали всё мыслимые грехи прошедших столетий, но такого не вытерпела и мать-природа. Упившийся крови тридцатилетней выдержки и наевшийся мухоморов опир Юшка связал ременными вожжами свежепреставленную российскую упыриху и использовал её для удовлетворения всех своих гнусных сексуальных фантазий! 31 октября, день всеобщего слёта, так сказать «кровяное перемирие», и что же? Покушение на основные права и свободы, разгул гнусной либеральщины, разрыв основ и устоев. Тем более, что вурдалачиха была в смысле чисто анатомическом до опира Юшки невинна! А результатом стало рождение урода! Ни в мать– вурдалачку, ни в папу-опира. Существо неотличимое от человека, но долго живущее и ничего не знающее ни о Семи смертных грехах, ни о Десяти Божьих Заповедей! Легко приспосабливаясь к изменяющемуся обществу, используя открывающиеся для него от природных свойств возможности, жило это чудо природы на весьма широкую ногу и себя ничем ограничивало. Кто ещё и когда догадается о его близких к бессмертию нечеловеческих способностях? Был он гардемарином в Московской навигацкой школе, (если вы помните, в кино его играл Харатьян) Цинципером при батьке Махно, и Колей Ежовые рукавицы при Иосифе Виссарионовиче, а потом и Железным Шуриком во времена Жалкого Никиты. За столько лет всё уже можно перепробовать, всем пресытится, да от дел отойти. Так и наш герой в описываемое время вполне удовлетворялся парой-тройкой романчиков в месяц, для души отрывал крылья у бабочек и лапки у мух, да честно работал в Добровольной золотой роте Московской области, купируя сортирные прорывы и лично возглавляя дежурный обоз штатных золотарей. Обозники стремительно выезжали на объекты по жалостливым просьбам подмосковных граждан. Один из художникой эпохи соц. реализма сумел очень правдиво отобразить его деяния. Сидя верхом на бочке для отходов продукции жизнедеятельности человека, сей отважный муж держит в одной руке черпак, а в другой сдобнейший крендель из булочной самого Филиппова, используя ручку конструкции, чертежи которой он сам и подсказал хлебопёку задолго до наступления самого социалистического реализма! Ну, а теперь к современности довольно давно уже прошедших событий! Однажды, решив отпробовать свежей кровушки, оскоромиться и ударится пусть в мелкий, но разврат, соблазнив дежурную медсестру станции переливания крови, мутант в легкую слямзил, аж, два полных целлофановых пакета с кровью. Придя к себе в комнату и открыв пакеты, это существо перелило содержимое в хрустальную чашу богемского производства и не торопясь, довольно урча, вылакало содержимое. Сидя на кровати и ожидая прихода с кайфом, расслабившись, наш внештатный герой-золотарь внезапно получил совсем другое. Резкая боль скрутила озверевший желудок, врывной болью отреагировала печень, спазматические болевые реакции выворачивали всё нутро наизнанку, сознание просто уходило восвояси и затуманивалось. Это добавленная в чужую кровь для консервации лимонная кислота препятствовала усвоению и усвояемости. Чаша с остатками крови выскользнула из ослабевших рук, по пути грохнулась о дубовый стол, разбилась и обильно поранила руки и тело. Кровь полилась ручьём! Наутро в своей комнате был обнаружен труп бывшего мастера спорта по плаванию. Его побелевшее лицо выражало страшное изумление. Сик транзит глория мунди!

Зимовье зверей!

Ты прикинь, братан. Там такая история была. Не понять почему, но жили, а, точнее, зимовали всякие звери. Каким-таким образом они вместе собрались, почему друг за дружку держались, не скажу, так давно я про это читал, что всё из памяти вылетело. Нас тогда в Бодайбо везли, а вёрст туда немерено. Вагончик столыпинский не торопится, то и дело на путях отстаивается, вроде как и едем, но таким образом, типа «дальше едешь, скорее сядешь, только медленным способом»! Дадут тебе селёдку на день, хлебушка чёрного полкило, и водички от пуза, правда, это если ты конвой не обижаешь, а то будешь с солониной, да без воды. С куревом вот проблем не было. На «Пресне», на «cборке», загнали в камеру общую, что на двадцать человек рассчитана, человек с шестьдесят. А оттуда на этап. Ну, мы с кентом по воле смассовали там вещичек тёплых, махорки, сухариков, а как не смассовать? Оно, нам конечно, в подляк своего брата, бродягу, обирать, только история приключилась. Попали мы в одну камеру с фраерками, которые на воле не вовсе «ментами» были, а к ним очень близко располагались! Прозывалась шатия та «стрелки ВОХР», и предназначены были на железной дороге грузы разные от нас охранять. С винтарями, наганами, в форме, только гражданские. Они там покумекали среди себя, и дело охраны поставили на широкую ногу. Тырили всё! А мы, как говорил тогда мой подельник Фима Хромский, настоящие воры, выпадали в сухой остаток. А Фима мой в делах таких толк знал. Четыре ходки, и все за вооружённые ограбления, то бишь, бандитизм! И это не смотря на маму-заслуженного музыкального работника, и папу -продавца кепок на рынке! И что характерно, этих самых вохровцев долго разоблачить не могли, потому у них всё схвачено и проплачено. Они же всегда знали какой это груз, куда идёт, где останавливается. Машинисты в доле были, так что остановятся в конце станции, воды там набрать, али чего, а тут машины подъедут, перегрузка и «четыре сбоку, ваших нет»! Как говорится «Петькой звали»! А для отмазки могут и сдать кого, кто на путях шляется! На дорогах наших железных всегда воровали, это дело святое, так вот они отловят кого, сунут ему на дрезину ящика четыре икры, и отваливай. А там пальба, стрельба, премии и прочие тебе навары как из под земли, хоть лопатой греби! Поезд через всю страну идёт, чёрт его знает где его раскурочили! За это время несколько караулов сменится. По документам ажур полный, на вагонах пломбы целы, значит в месте погрузки воры и работали, а по мелочам вохряные перехватали! Только у них «не долго музыка играла, не долго фраер танцевал»! Когда шатия такая массивная, всегда стукачёк найдётся, из числа обделённых и обиженных! Так точно и тут было. Вот и загремели все «под панфары»! На лёгком катере к такой-то матери. Оттого мы с ними на пересылке и пересеклись. Да и пофартило малость! Там у одного туберкулёз нашли в открытой форме, так камеру, где сидели те кто в «общий режим» отбывать должны были ехать, в нашу камеру на «сходке» загнали, пока дезинфекция с проветривание последующим шла. Подфартило всем воровайкам, а им с песней мимо денег. Да и не жалко нам было фраеров этих вовсе. Коли ты вор, так воруй, а уж ежели вооружённая охрана, так охраняй, а не рамсы путай! Как моя бабушка говорила: Не всё коту Масленица, будет и Великий пост! А… Это я совсем подзабыл, с чего начал! Зимовье звериное. Всё что помню, баран там какой-то был, может и ещё кто, так что вы уж звиняйте. Ё-маё! Участковый идёт, а я к нему отмечаться не приходил. Линяю я вовсе с отсюда, покедова, братаны. Как говорил Фима: Я растворюсь во мраке, прохожим это близко, уйду в туман без драки, мне никогда не склизко!» А у него всегда на душе мрак был жуткий, маму с папой румыны поубивали в войну, а он никогда этого забыть не мог! Эх, жизнь, жестянка! Уже ухрял!