Текст книги "Истории пестрых народов Урала и Зауралья. В поисках связующих нитей. 140-летию П. П. Бажова посвящается"
Автор книги: Михаил Ермаков
Жанр: Культурология, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)
8.4. Охота, рыбалка и хлебопашество старожилов
Пишу в сокращении из книги В.Ф. Мясникова «Таборинская старина». Охота осуществлялась круглый год, но делалось всё с умом. Охотник прекрасно себе представлял, что живёт он не одним днём, а брал столько от природы, сколько нужно было для минимального удовлетворения потребностей. Очень бережно население относилось к лесу. Никогда не допускались пожары по вине человека. По возможности среди обитателей тайги отдавали предпочтение самкам, отстреливая самцов, например лосей. А вот с перелетной дичью не церемонились. На охоте действовали свои законы. Были общие угодья среди деревень. Здесь мог каждый добывать себе на пропитание. И здесь же набивали руку и глаз, учились охотничьим премудростям подрастающие дети.
В летние месяцы невозможно было сохранить добытое мясо, хоть на какой-то срок, электрических холодильников же не было. Поэтому мясо убитого лося или медведя раздавалось жителям всей деревни. При следующей удаче кто-то другой так же делился с односельчанами. Во время промысловой охоты ловушки, которые могли бы покалечить или прибить собаку, никогда не настораживались.
Главным объектом охоты для пропитания были лоси. Охотились на них практически круглый год. В начале лета, когда начинались комары, только что вылинявший лось бежал к воде. Только в воде можно было спасаться от полчищ гнуса. А когда поднималась жара, на смену комарам появлялись оводы, и опять никого спасенья. В это время уходила весенняя вода, высыхали болотца, ляги, лужи, ямы, ручьи, и лоси спасались в речках. Охотники плыли на лодках, а ошалевшие от кровососов лоси не обращали на них внимания. Такого лося было легко убить. Называется этот способ охоты «тормолять». Отсюда, видимо, и название деревни Тормоли.
Осенью, как правило, на лося охотились с собакой. Лосю свойственно делать постоянные переходы по определенному пути. На этих тропах делались завалы из тонких деревьев и оставлялись узкие проходы. В эти проходы ставились либо петли («плёнки»), либо ставились ножи в два рядом стоящие дерева на определённой высоте. Лось попадал или в петлю, или напарывался на ножи. Иногда охотнику не представлялось возможным проверить такие насторожки несколько дней. Мясо пострадавшего лося оказывалось подпорченным, но это охотника не расстраивало. В.Ф. Мясникову рассказывали охотники старики, что манси местные, да и старожилы русские любили мясо с душком и с удовольствием его ели. Он сам нарывался на такое угощение. Шкуру лося выделывали, кожа шла на пошив обуви.
В большом количестве ловили зайцев. Ставили «кулёмки» – дворик из кольев с воротцами, в котором настораживался слопец. Слопцами отлавливали и боровую дичь. Делалось это так. На берегах речек, где птицы собирали гальку, роясь в песке, ставились эти ловушки. Вырубались две довольно увесистые, метра по два с половиной слеги. На одном конце делался раскол в обеих, и забивалась в этот раскол деревянная пластинка, слеги соединялись между собой жёстко. Вторые концы, в случае необходимости, соединялись подобным образом. Эта убойная плаха настораживалась известным способом и, когда птица наступала на сторожку, обрушивалась на неё и приплющивала к земле. Таким образом, на песчаных борах и вдоль песчаных берегов речек отлавливались сотни глухарей, тетеревов, рябчиков. Чтобы дольше сохранить мясо, вынимали внутренности и неощипанных подвешивали на деревьях вблизи избушек. Учитывая, что во второй середине сентября – первой половине октября ночи достаточно холодные, то в таком виде птица хранилась неделями. Зайчиков отлавливали зимой в «кулёмки», приманивая их осиновыми прутьями, корой которых они питаются в холодные месяцы.
На соболя охотились с собакой, однако и «кулёмки» применяли. Стоил соболь в те времена дорого. Американский писатель О. Генри в рассказе «Русские соболя» повествует о том, как у одного господина украли муфту и боа из соболей, и это считалось в XIX веке целым состоянием. Конечно, таборинских охотников на протяжении веков обманывали, но все-таки за соболя можно было в конце XIX начале XX века приобрести хорошее бельгийское ружьё.
Боровую и водоплавающую дичь до появления огнестрельного оружия вогулы промышляли из луков. На уток ставили городки. Над водой натягивался на определенной высоте шнур, к которому подвязывались силки рядышком друг к другу. Особенно часто в такую снасть попадались утки нырковые или, как их называли местные охотники, городковые.
Охота и рыбалка, как любовь и разлука, всегда рядом. Вряд ли таборинские манси изобрели что-то новое в рыбалке. Ермолаев В.Н. в своём «исследовании Тавдинское мест описание» пишет так: «Рыбу ловили сетями из крапивной нити, «мордами» – ловушками из прутьев, крючковой снастью, жердяными запорами в устье малых речек, а также били гарпуном». Однако их соседи-таборинцы применяли те же технологии. Возможно, в более ранний период шла вход и крапива, но в более поздние века научились прясть ткань и вязать. И тут в ход пошла холщовая нить. Нитку изо льна вытягивали тонкую, кручёную. И, видимо, владея искусством вязания, научились делать одностенные, двухстенные и трёхстенные сети. Об этих сетях рассказывает знаменитый ихтиолог Сабанеев. Но это всё было потом.
А в ранние века, что можно было придумать лучше, чем запор? Весной наступает половодье. В это время рыба идёт на нерест, выходя на мели. На этих же мелях-плёсах, кормится зеленью, которая быстро пробивается в тёплой воде. Здесь же и хищная рыба, для неё свой корм: мелкая рыбёшка, лягушки, утята и т. д., а когда вода начинает «спадать», вся эта живность скатывается в русла речек, из которых уходит в более глубокие водоёмы. Так вот, в устье речек ставилось жердяное торчьё. Оно переплеталось мочалом и своеобразная ширма. В узкий проход, который оставлялся специально, ставилась ловушка из плетёных прутьев, которая у рыбаков до сих пор называется «морда», правда, сейчас она делается из проволоки.
«Морды» ставились на запорах и осенью, когда из проточных озёр по протоке выходила на зимовку рыба, особенно щука. Начинался этот выход с листопадом. Ставились «морды» и на карасей. В качестве приманки клалась картошка варёная или сухари.
Гарпуны повсеместно использовались с незапамятных времен. Позже на смену пришла острога. Она отличалась от гарпуна тем, что в ней было несколько зубьев, и вероятность попадания резко возрастала.
Река Тавда и её притоки каждую зиму, примерно в конце января-начале февраля, подвергались «загару». В воде резко падало содержание кислорода, и рыба устремляется к ключам, несущим насыщенную кислородом воду. У ключей скопившуюся рыбу можно было ловить руками. Это явление происходило ежегодно, случай не упускался. Ключи перетапливали, на реке делалось прорубь-майна, и рыба сама лезла в руки. На ключевых местах вдоль берега скапливалось много рыбы, и здесь выставлялись так называемые «котцы». Из соснового кряжа щепалась лучина-жильё (связь) и от берега делалась стенка. Заканчивалась она бочкой, в которой скапливалась рыба и вычерпывалась саком. Для рыбной ловли применялись и всевозможные крючки. Позже, в XIX веке, стали плести сети из прядёных ниток. В. Мясников пишет: «Я такие сети видел в 60-е годы. Каким чудом они сохранились, я не объясню. Сейчас в такую сеть вряд ли что поймаешь, а тогда загоном ловили».
Как ни важны были у таборинцев разные промыслы, хлебопашество всегда оставалось во главе угла. Вся земля пахотная между русскими и манси была размежевана. На каждого жителя мужского пола полагалась одна десятина земли (примерно гектар), на женщин это правило не распространялась. Размеряли землю саженями, аршинами. Передел производился раз в 10 лет. Если в семье рождался мальчик, то он наделялся землёй, не ожидая передела. Плохо было тем семьям, в которых преобладал женский пол.
В ходу, конечно, была деревянная соха и такая же борона. Применялась трёхпольная система земледелия. Первый год поле засеивается озимыми, второй год яровыми, третий год гуляет под паром. Доминирующими культурами были рожь и ячмень. Сеяли и овёс, который был необходим для лошадей. Участки были в разных местах. Во-первых, земли были разные по плодородию; во-вторых, постоянные переделы сохраняли чересполосицу. Жали хлеб серпами, связывали снопы, свозили и сушили в овинах. Овин – это сарай, похожий на большую баню по-чёрному. Входило в него снопов 150–200. Подсушенные колосья легче обмолачивались, да и для хранения зерна нужна влажность не более 16 %. Всё рассчитывалось благодаря опыту крестьянина. Обмолот производился цепами. Цеп – довольно простой механизм. К двухметровой палке крепился подвижно полуметровый брусок, им-то и били по сухим колосьям. Солома отгребалась граблями, а мякина от зерна на ветру отвеивалась при подбрасывании сорного зерна деревянной лопатой. Площадка, на которой обмолачивалось зерно, называлось «ладонь».
Хлеб стряпали из ржаной муки. Пшеницы сеяли мало, связано это было с её поздними сроками созревания, поэтому пшеничный хлеб ели редко, по праздникам. Ячмень шёл на крупу, которую делали простым способом. Деревянная ступа, аналогичная той, в которой летала Баба-Яга, и деревянный пест. Зерно влажное вспрыскивали водой, перед тем как толочь, ударами песта толкли до тех пор, пока оно не освобождалось от плевел. Затем в деревянном корытце его встряхивали, постепенно удаляя шелуху.
Картофеля садили и ели мало, да и появился он в Сибири не так скоро. Из ягод больше всего собирали бруснику, её можно было напарить и намочить впрок. Но брали и клюкву, и голубику с черникой, и лесной малиной баловались.
Суточный рацион был небогат, пища однообразна. Урожаи были низкими, не превышали 70 пудов с десятины. Зерно размалывали на ручных жерновах, позже появились ветряные мельницы. За размол 190 пудов нужно было отработать 1 день в страду. Из муки умели делать кулагу и квас. Сладости стали появляться с развитием торговли. Но пряники и конфеты для простых людей были большой редкостью, а сахар к чаю подавался символически. Маленького кусочка хватало вполне. Часть его оставалось, и по этикету кусочек клали на дно опрокинутой кружки.
К 1869 году в Таборинском крае насчитывалось 22 деревни. Деревни, как правило, основывались возле реки Тавды и по её протокам. Поскольку дорог не было, то водное сообщение было крайне важно. Нужна была и вода подходящая, и для пахоты достаточно земли, и угодья удобные для охоты и рыбалки. Деревеньки по численности были небольшие, редко достигали 30 дворов. Жили семьями, родственные связи были довольно сильны.
В мансийских паулах до прихода русских жилищем служила юрта, несколько отличавшаяся от русской избы. Это естественное природное явление, при котором любая река наступает на один из берегов. В.Ф. Мясников пишет: «Я наблюдаю уже многие годы, как в обрыве берега с обрушением земли появляются остатки срубов, хорошо сохранившиеся во времени. Четыре ряда брёвен, толщиной сантиметров 20 каждое и длиной 3–3,5 м, представляли ту часть юрты, которая вкапывалась в землю. Чашки углов без выступов, зауголков, в них в земле просто не было необходимости. Наземная часть юрты, конечно же, не сохранилась, но по такому же принципу строились охотничьи избушки, которые в 50-е годы прошлого века я встречал. Над землей надстройка из нескольких рядов брёвен делалась с таким расчетом, чтобы можно было стоять, не упираясь в потолок, но не выше, так сохранялось больше тепла зимой. В углу находился очаг. Берег обваливается, и из срубов выпадает кирпич в одном из углов. Кирпичный очаг, видимо, появляется в юртах с приходом русских».
Размещались юрты беспорядочно, также беспорядочно ставились и дома, которые рубились по соседству пришлого русского населения. Отец отделял взрослых сыновей в дома, которые были рядом. Никакой планировки населённых пунктов не существовало. Мансийские (вогульские) паулы часто существовали с русскими деревнями, и это способствовало обмену опытом. Манси со временем позаимствовали опыт в вопросах строительства жилья у русских. В.Ф. Мясников пишет: «В деревне Кошня в 50-е годы прошлого столетия, будучи пацаном, я видел дома, которым было более ста лет. Срублены они были только топором, поскольку поперечных пил в то время просто не существовало. Был такой дом и в Якшино. А выглядели эти дома очень красиво, так как были сделаны мастерски».
В конце огорода у части семей строились бани, топились они по-чёрному. Ставили их в конце огорода потому, что печки в этой бане не было. Просто разводился костер на глинобитном возвышении, здесь же грелась вода в медном котле. Открытый огонь нередко приводил к пожарам и, чтобы обезопасить жилище, баня выносилась на значительное удаление. При доме был скотный двор. Строился он так, чтобы можно было разместить скот в хлеву, и «метать» запас сена. В деревне Ермакове ещё в каждом дворе были амбары, в которых хранили зерно и другие съестные припасы.
В XIX веке, как у русских, так и у манси было достаточно много домов, которые вызывали восхищение. Существовали некоторые формы этих домов. Одноколки – четырёхстенные дома с одной комнатой. Пятистенная – дома с кухней (куфней) и горницей. Шестистенки – дома с тремя комнатами. Входная дверь прорубалась в среднюю комнату, по обе стороны от которой было ещё две комнаты. Шестистенки с коридором. В этих домах кухня и горница были через коридор, то есть, как сейчас принято называть, изолированные. Крестовые дома – дома с капитальными стенами крестом. Здесь уже было 4 комнаты. Не были редкостью и двухэтажные дома. Ставни, наличники, карнизы деревянных домов украшались зачастую резьбой. На русской печи и на палатях под потолком спали, я это помню из своего детства в 50-е годы прошлого века, на голбце – тоже, через него спускались в подполье. Сейчас такие дома ещё можно увидеть в деревнях Иксе, Ермакове, Городке, Пальмино. Кузнецово.
Одевались и русские, и манси просто. Конечно, были различия этнического характера. Всё-таки манси сохраняли элементы своей культуры, обычаев и традиций, но общим было то, что одежда изготавливалась из грубой ткани и меха. На ногах женщины носили обудки, а мужчины – бродни. Такую обувь носили в деревне и в 50-е годы прошлого века. Шкуры животных выделывали сами, а затем кроили по шаблонам, и шили из кожи нужную обувку. Выкраивалась головка и пришивалась к подошве. Сшитый обуток выворачивался и одевался на колодку. По шву простукивался, чтобы рубец уменьшился. Перед посадкой на колодку обуток смачивался, так он лучше принимал нужную форму. Хорошо выделанная кожа не меняла форму (не сбегалась). Высохший обуток снимался с колодки, и к нему пришивалась опушка, в которую вдевался шнурок. На подошву клалась стелька, чаще всего из соломы или сухой травы, и после этого обутки были готовы. Опушка, затянутая шнурком, не позволяла попадать внутрь снегу или чему-то другому. Смазывали обувь дёгтем. В мужской обуви вместо опушки пришивались голенища из телячьей кожи, и получались натуральные челдонские сапоги – бродни. В них хоть куда: хоть в лес, хоть по дрова, на охоту или на рыбалку. Обувь эта служила и зимой, и летом. Правда, летом чаще ходили босиком, подошвы на ногах до того огрубевали, что и по лесу ходили, как по комнате. Нередко в тёплое время и на охоту ходили босиком, а на рыбалку и подавно.
Население было сплошь неграмотным. Только во второй половине XIX века стали появляться трёхклассные школы. Была такая школа в Путилове, в Таборах, в Оверино. Учили арифметике, чтению, письму да два раза в неделю учили закон божий. В наказание применялась деревянная линейка, ставили на колени в угол на мешок с горохом или с поленом в руке. Наказание продолжалось около часа. Учились только мальчики, девочки пряли, нянчились с маленькими детьми.
Манси почти утратили свой язык и со временем перешли на русский, но в местном диалекте можно было услышать и то, и другое. Большинство охотничьих терминов и топонимов остались мансийскими. Например: вангер – крюк, на который подвешивался котёл; куях – мшистое, неровное болото; перех – мелкий ельник, пихтач; шуньжа – мох на деревьях; куеп – нарост из мелких веток на ёлке, пихте; уль – болотистый кедровник и т. д. Местные жители произносили слово, например, щука – шшука, или ещё – ишшо, вместо тесто – кесто, вместо брусника – брушника. Во всех словах вместо буквы и звука «щ» произносили сдвоенное «шш». Можно было легко отличить своего земляка и в более поздние времена по разговорной речи.
К моменту заселения земель русскими манси были язычниками, о чём мы писали выше. В лесу на определенном месте («майданище») ставился идол, которому приносили подарки. Было такое майданище и на дороге в Конду, о котором уже упоминалось. Там, скорее всего, было место поклонения охотников. С приходом русских и строительством церквей манси обращались в христианскую веру. Народ исправно посещал церковь, которая главенствовала во всём. Церковные постройки были лучше других. Церкви принадлежали лучшие близлежащие пахотные земли. Ей же принадлежали и лучшие близлежащие сенокосы. В Чернавске, например, население обкашивало луга за 20–25 км, а церковь – за 1 км в Таборах весь луг за рекой Тавдой, напротив села, принадлежал церкви. До сих пор сохранилось его название «Поповский луг». Через церковь скреплялись семейные браки.
Свадьбы справляли в основном зимой. Жених со своими близкими шёл в сваты. За невесту выряжали 2 фунта масла (800 гр.), пуд мяса (16 кг), 2 пуда муки (32 кг). Невесте покупалось платье, да и деньгами приплачивал жених. Бедной невесте обязан был купить тужуркума-ренок (крашеную). Если же жених был беден или по каким-то другим причинам не мог дать выкуп, то договаривался с невестой и «украл» её, а после ехал мириться с тестем. Примирение устраивалось на масленицу. Жених с невестой являлись на «горды» к родне невесты. Если примирение проходило успешно, то тесть давал за невесту одну голову скота. Если же свадьба шла в обычном порядке, то главным распорядителем на ней был «тысяцкой».
Для невесты, как всегда и везде, песни пелись печальные. В старину была поговорка про невесту: «Не наплачешься за столом, так наплачешься за углом». Часто так и случалось, потому что право венчания в церкви лишало права развода. Разорвать семейную жизнь можно было только через Священный Синод, который находился в Петербурге. Попробуй, доберись туда безграмотная крестьянка из Сибири. Да и как было жить разведённой жене. Хозяйство вести достаточно сложно, в наймы или в прислуги идти – тоже несладко. Вот и «кочевряжились», да били своих бессловесных жён некоторые бестолковые мужики.
Летом, как правило, люди были в работе, а вот долгими зимними вечерами время приходилось коротать. Собирались вместе, и начинались рассказы. Многие из них передавались из поколения в поколение. Повторяемые много раз, откладывались в памяти, и по этим повествованиям можно было достаточно полно представить старину.
В.Ф. Мясников пишет: «Мне довелось слушать рассказы про старину от стариков и охотников, и просто долгожителей в более поздние время. Но в правдивости их я не сомневаюсь. Слишком многое подтверждает жизнь, многое повторяется».
8.5. В Сибирь, за лучшей долей белорусов, русских вятских и чувашей
В 1583 г. основана Таборинская волость. В 1585 г. во время знаменитого похода Ермака в Сибирь, дружина вольных казаков, двигаясь по р. Тавда, вступила в пределы Таборинских волостей. После присоединения Сибири к Руси тавдинские земли вошли в состав Пелымского воеводства, затем – Тобольской губернии. По рекам Лозьва и Тавда учреждён первый официальный водный путь в Сибирь, началось переселение крестьян Поволжья, Прикамья, поморских уездов в Зауралье для пашенного освоения сибирских земель.
В 1618 г. сюда переведены крестьяне, жившие по р. Пелым. Они основали на правом берегу р. Тавда русско-вогульское поселение Таборинская слобода. В конце XVIII в. слобода становится центром волостного управления.
Подходил к концу XIX век. После реформ 1860-х годов в российской деревне происходит резкое имущественное расслоение. Из крестьянской массы начинают выделяться и множиться более предприимчивые, ловкие, вездесущие односельчане, которые постепенно формируют новый слой деревенской буржуазии – кулачество. В.И. Даль так определяет кулака: «Перекупщик, переторговщик, маклак, просол, сводчик. В хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живет обманом, обсчётом, обмером».
Происходит массовое разорение крестьян, этап многовековой коллективной жизни закончился. Сельская община начала расползаться, и крестьянин становится перед выбором: куда податься. В тех частях России, где прогрессировало промышленной производство, часть крестьян подалась в город. Но всю обездоленную массу крестьян город принять не мог. Россия всё-таки оставалась отсталой крестьянской страной. Вот тут-то и замаячила снова в сознании крестьян далёкая Сибирь, и потянулись снова сюда ходоки.
А в Сибири действительно ждали необозримые просторы со времён новгородских ушкуйников, Строгонова и похода Ермака сельхозугодий и земель, пригодные для пашни. Первыми ещё в XVI–XVII веках устремились ходоки-разведчики по Бабиновской дороге (мы писали выше). Власти XIX–XX веков начинают землеустроительные работы по нарезке участков для новых поселенцев. В Таборинских волостях этим занималась Тобольская партия. Вот пример того, как осуществлялась нарезка Антоновского участка Туринского уезда Тобольской губернии в 1900 году. Участок находился от волостного центра в 13 верстах, до железной дороги – 266 верст (Тюмень). Общая площадь удобных земель 1843 десятины. Указывался рельеф, водоснабжение, состав леса и почвы, климатические условия в зимние и летние периоды.
Вся территория современного района (мы писали выше) делилась на четыре волости: Таборинская, Добринская, Озёрская, Пелымская. Позже была выделена Носовская волость. В начале века были нарезаны участки: Антоновский, Ефимовский, Малореченский, Болыпе-Кыленский, Корольковский, Еремковский, Альтовский, Альковский, Сулинский, Овраг Караваевский, Дальний, Крутореченский и т. д., всего около 80, но не все они были впоследствии заселены.
Основное занятие населения – охота и рыболовство. Преимущественное развитие (перед земледелием) получило скотоводство. Этому способствовало наличие обильных заливных лугов в пойме реки Тавда и её притоков.
Первыми появились в Таборинском районе белорусы из губерний Витебской, Минской, Могилёвской (см. рис. 8.25).
Рис. 8.25. Белорусские переселенцы в Сибири. Дети и взрослые у детского барака. 1900 гг. Фото автора: Е.Н. Жданович, (г. Ирбит). Интернет, 2013 г.
На новом месте им давали землю, деньги на корову и лошадь. Белорусы, называвшие себя «самоходами» (пеший вояж за Урал занимал до 2–3 лет), селились на малых реках и в основном занимались земледелием. К 1912 г. насчитывается до 58 новых поселений, созданных самоходами из Белоруссии. В начале 1930-х годов несколько лет существовал Таборинский национальный Белорусский район (писал выше).
В Таборинском районе белорусы с увеличением пашни сеяли лён. Вся одежда шилась из холста. Матрацы, наволочки, полотенца тоже были холщовые.
Когда появилась возможность разводить овец, начали шить шубы, полушубки. Обувью, как и в Белоруссии, были лапти, благо лыка из липы в лесу хватало.
Хлеб ели ржаной. А первая рожь была посеяна так. Разрубали и освобождали от деревьев небольшое пространство, сжигали траву и мелкие сучья, сковыривали землю, сколько было доступно. Руками разбрасывали семена и боронили. На следующий год на новой земле вырастала высокая рожь. Жали серпами, сушили, молотили и т. д., так же, как это делали и русские крестьяне, технология была одна.
В.Ф. Мясников пишет: «Питались переселенцы только своими продуктами. Главный упор делался на картофель. Вот ту уж мастерству белорусов остается только позавидовать! Сорок блюд они готовили из этого овоща! Драники из картошки самое любимое и бесценное блюдо. Сами делали льняное масло. С хлебом было туговато, едва хватало от урожая до урожая. Дело не в том, что не было желания больше сеять, а просто физически были не в состоянии.
В нашей сегодняшней России многие склонны считать, что крестьяне были бедными только по тому, что не хотели работать, то есть были ленивы. Приехать за тысячи километров в глухомань Зауралья с большими семьями, не имея ничего, и не находя почти никакой поддержки властей. Выжить, встать на ноги, приспособиться к суровым местным условиям, в которых, только работая день и ночь, можно было не умереть. Причём «приехать» – сказано громко, скорее добраться. Эти факты никак не подтверждают огульное охаивание и русских, и белорусских крестьян».
Подспорьем в питании были дикоросы. Заготавливали много соленых, сушёных грибов. Брали клюкву, бруснику, в урожайные годы собирали кедровые орехи.
Белорусские переселенцы были в основном людьми сообразительными и рассудительными, курили самосад. Сами выращивали табак, сушили на чердаках, измельчали стебли тяпкой или топором в деревянном корыте, листья крошили руками. Особое место в хозяйственной деятельности переселенцев занимал лён. Его возделывали как отдельную культуру. Выросший лён дергали, связывали в снопики, мочили, сушили, мяли на льномялках. Между двумя пластинами из досок в щель вставлялся деревянный нож с ручкой. Под него подставлялась горсть льна, которая передвигалась одной рукой, другой рукой нож опускался и поднимался. Костра ломалась в стебле, волокно отделялось. После этой операции следовала другая – длинным деревянным ножом трепали, отделяя короткое волокно – потрепье, а напоследок чесали щёткой из свиной щетины. Следующим делом было прочесать лён на щётке из гвоздей. Получалось изгребье – самое длинное и прочное волокно. Из пряжи этого волокна ткали лучшие сорта холста с различными узорами. Из него же сучили прочную сапожную дратву – постегонку.
Пряли самопрялками на шпульку. Со шпулек пряжа сматывалась на мотовило, а перед тканьем нити сновали по стенке. Существовало выражение: основано столько-то стен. Со стен нити снимали и наматывали ровным слоем на ткацкий станок, а дальше продергивали нити в плетеные ничетки, от них зависел узор полотна. Простой холст в два нита, узорный в четыре и так до восьми. Для прохождения нитей ровным слоем они продергивались в бердо, состоящее из тонких поперечных деревянных пластинок. Бедро вставлялось в набелки и им пристукивали к полотну очередную нить, пропущенную челноком. Сложным и трудоемким было это занятие. Зимой пряли, весной ткали, на солнечных лучах белили холст. Нередко устраивались женские помочи, когда все операции со льном выполнялись сообща. После работы был ужин из продуктов своего хозяйства.
Сено косили только мужчины, а вот жали женщины, ставили снопы в бабки или в суслоны. Четыре снопа ставили друг к другу, а пятым или шестым колосьями вниз накрывали от дождя. Нередко эта работа сопровождалась песнями. По праздникам и в воскресенье в чьей-нибудь избе устраивались вечёрки – танцы. Часто были проблемы с керосином, его заменяли смолевые чурки, горевшие на шестке русской печи, ярко освещая хату. Молодежь одевалась в праздничные одежды и обувь, изготовленная местными мастерами. Мода на одежду носила национальный характер, то есть привезена из Белоруссии. Музыкальными инструментами были гармонь, скрипка. Кое-кто из пожилых людей играл на цимбалах, вывезенных из родных мест.
Часов в деревне не было, время определялось по крику петуха, по звездам, по рассвету и сумеркам, по солнцу. Молодёжи было много. Семьи-то были большие. Поэтому женились, образовывались новые семьи. Свадьбу справлять помогали родственники. На свадьбу несли четверть самогона, сало, мясо. Сало у белорусов входило в состав основных продуктов. Свиней откармливали, после убоя сало солили. По наличию сала определялось продовольственное благополучие семьи. Если есть бочка сала, значит, семья живет неплохо. Невесте дарили изделия из льняного полотна: полотенца, скатерти, отрезы холста. На свадьбе для каждого гостя скрипач играл величественную песню, которая слушалась стоя.
Постепенно деревни переселенцев застраивались добротными, чаще пятистенными домами, крытыми пилёным тёсом. Избы белорусские внутри отличались от челдонских. При заходе в хату стоял сундук. Ставили его всегда поближе к двери. Там хранилось всё «богатье» и документы семьи. В переднем углу непременно икона, обрамлённая холщовым полотенцем. Вдоль стен лавки, стол ближе к иконе. Цветов на окна не ставили, зимой они там замерзали. Возле стенки недалеко от порога стоял «цебор», куда сливались ополоски после еды, и готовилось пойло для кормления скота. Цебор представлял собой деревянную кадку. У глинобитной печи стояли ухваты, чугуны, горшки. Стол, пол, черенки ухватов к праздникам скоблились, иногда на пол стелились половики. Окна были маленькие для сохранения тепла. В хате стояла ступа деревянная для приготовления крупы. Кровати были деревянные, наволочки и матрацы холщовые, набивались соломой. Накрывалась кровать тканой «постилахой». На «очепе» (жерди) висела люлька для младенцев. Всю зиму кур держали дома под русской печью. В стужу приносили в хату ягнят, после отёла коров – телят и даже маленьких поросят. Освещались хаты с помощью лучины или керосиновой лампы-коптилки. Медицинской помощи в поселениях не оказывалось. Медпункт был в деревне Носово, но работал он от случая к случаю. Не было постоянных фельдшеров. Лечились травами, нашептыванием.
С приходом переселенцев к 1912 году образовалось 58 новых поселений. Число жителей в таборинских поселениях выросло до 8127 человек, в два раза больше чем сейчас. Пахотной земли числилось 4583, сенокосной – 6111 десятин. В 24 населенных пунктах было 60 ветряных мельниц и 9 водяных. Местное население передавало переселенцам навыки в охоте и рыбалке, а переселенцы научили их выращивать и откармливать свиней, садить в большом количестве картофель, и использовать его в продовольственных целях. Белорусы стали строить дома по подобию местных. Перенимались взаимно элементы культуры, появляется много смешанных браков. В местные органы власти избираются и назначаются и те и другие. В 1903 году появляются первые белорусские переселенцы на Унже-Павинском участке. До сих пор в Таборинском районе распространены фамилии белорусов: Балай, Кезик, Лыта, Политыка, Шлык, Шпиляк, Юнцевич и другие.
В 1928 году доля белорусов в общем составе населения Таборинского района составляла 52,7 %, в то время как русских было 43,9 %.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.