Текст книги "Адмирал: Адмирал. Заморский вояж. Страна рухнувшего солнца"

– Вы знаете, – грузинский акцент в его голосе совершенно не чувствовался, – я уже слышал это.

Колесников удивленно поднял брови, Роммель повторил его движение, но чуть более вяло – выбросил, небось, недельный запас эмоций на Муссолини. Сталин выдержал паузу, он вообще любил театральные эффекты, и пояснил:

– В Советском Союзе тоже есть Генеральный Штаб. Вчера, перед вылетом в Берлин, товарищ Жуков представил мне выкладки своих аналитиков. Они, конечно, несколько отличаются от ваших планов в деталях, но в целом совпадают. Красиво, признаю, но вы уверены, товарищ Лютьенс, что справитесь?

– Мы хорошие военные, – усмехнулся адмирал. – В этом уже многим пришлось убедиться.

– Верю. А что дальше?

Как будто ты сам не знаешь, что, – подумал Колесников. И то сказать, обсуждали-то вместе, и убедить его тогда стоило немалых усилий. Впрочем, Сталин – гениальный актер, великолепно чувствующий момент. И то, что он сказал, фактически провоцировало дополнительные объяснения. Те, что должны были довести расклады до Муссолини, Роммеля и Геринга. Ну, он и объяснил.

Когда адмирал закончил, в кабинете повисла тишина, настолько плотная, что, казалось, нарушать ее кощунство само по себе. Сталин смотрел молча – ну, он умел делать непроницаемое лицо. Молотов сохранял бесстрастность, точнее, восстановил ее, а то в первый момент от удивления даже рот приоткрыл. Муссолини вел себя примерно так же. Самым удивленным выглядел Роммель, а вот Геринг, похоже, ожидал чего-то неожиданного и лишь задумчиво кивал. Он же и задал вопрос:

– А зачем? Я считаю, проще решить проблему чисто военными методами.

– Перспективы разные, – вздохнул Колесников и вновь пустился в объяснения. И когда закончил, понял – он снова победил.

– Ну, я считаю, раз наш лучший специалист по решению нерешаемых вопросов готов так рисковать… Я поддерживаю, – Сталин покрутил в руках трубку, роль свою он играл великолепно. Молотов за его спиной только кивнул – ну да, этот против шефа не пойдет.

– Рискованно, – протянул Муссолини. – Я против.

– Да, рискованно. Но на моей памяти адмирал ни разу не ошибался, – поддержал товарища Роммель, хотя именно его противодействия Колесников опасался более всего. Но, несмотря на излишнюю прямоту своего военного мышления, Лис Пустыни ценил дружбу и тем, кого уважал, доверял не задумываясь.

– Я тоже согласен, – медленно кивнул Геринг. – Мы ничем не рискуем и ничего не теряем при любых раскладах, зато в случае удачи можем сохранить тысячи жизней наших людей. Получится – хорошо, нет – ну, значит, будем воевать дальше. Но вам, Гюнтер, придется постараться.

– Вы знаете, я умею вести переговоры, – усмехнулся адмирал. От его улыбки Муссолини передернуло. – А если все же не получится, то мы проводим следующий этап и повторяем попытку, но на более жестких условиях.

– Вы оптимист. Впрочем, в любом случае мы ничего не теряем. Я поддерживаю ваш план.

Молотов вновь, не проронив ни слова, согласно кивнул – ну, кто бы сомневался. Оставался Муссолини, но дуче на этот раз не стал дергаться. Во-первых, участие Италии предполагалось минимальным, во-вторых, он понимал, что сейчас оно и вовсе не принципиальное, справятся, если что, и без него, ну и, в-третьих, Муссолини все еще выглядел помятым после скандала с Роммелем. И в результате все прошло даже легче, чем изначально предполагал Колесников. А к возу, который он уже и без того тянул на своих плечах, добавилась еще одна тележка…

В следующий раз он встретился со Сталиным через неделю, когда прилетел в Москву согласовывать детали с советским Генеральным Штабом. Прилетел лично, потому как Георгий Константинович Жуков, заправляющий в сем учреждении, ухитрился довести до белого каления прилетевшего двумя днями раньше Гальдера. Откровенно говоря, Колесникову Гальдер не нравился, но как генштабист генерал-полковник был вполне грамотен. Однако, похоже, не нравился немецкий генерал и Жукову. Результат оказался вполне закономерен – два генерала переругались, а так как Жуков обладал, помимо тяжелого характера, непрошибаемым упрямством, Гальдеру пришлось туго. Настолько туго, что он вынужден был связаться с Берлином. Роммель уже улетел в Галифакс, пришлось Колесникову отдуваться самому. Хорошо еще привычка держать наготове истребитель никуда не делась, и вскоре «сто десятый» уже приземлялся на знакомом аэродроме.

К удивлению Колесникова, все вопросы им удалось решить буквально в течение дня. Жуков, что бы ни писали про него впоследствии, оказался вполне нормальным мужиком с глазами человека, привыкшего посылать на смерть, но и готового вести на нее за собой. Грамотным военным с чувством юмора и отсутствием пиетета перед тем, кто его оппонент. Может, при Сталине он вел себя иначе, но перед чужим, да еще и флотским главнокомандующим в струнку тянуться не собирался. Однако при этом, если видел серьезное обоснование того или иного решения, не отвергал его с ходу, а серьезно рассматривал. Ну а что малость хамоватый и матерщинник, так Колесников умел не хуже. В результате к дверям кабинета, за которыми эти двое спорили, даже близко подойти никто не решался. Кто-то даже пустил слух, что они тряслись от воплей. Так это или не так, история умалчивает, но к вечеру все вопросы были решены, приведены к общему знаменателю и отмечены совместным ужином. Глаза истинного пруссака Гальдера на лоб полезли, однако комментировать он не рискнул. И, кстати, приглашен не был.

А поздно вечером за Колесниковым пришла машина, которая отвезла его на дачу Сталина. И, что характерно, на даче этой никого, кроме внешнего кольца охраны, не было, даже от машины адмирала никто не провожал, из чего он сделал вывод, что ожидается приватный разговор нереального уровня секретности. Верный вывод, как показали дальнейшие события.

– Здравствуйте, Иван Павлович, проходите, – Сталин не только изображал радушного хозяина, но и, подобно многим кавказцам, действительно был им. – Ужин не предлагаю, вы ведь уже потрапезничали с Георгием Константиновичем, но, думаю, от чашки чая не откажетесь?

Учитывая, что упомянутый напиток вместе с бутербродами, печеньем, конфетами и прочей мелочевкой находился уже на столе, вариант с отказом не рассматривался изначально. А слова Сталина – это даже не намек, а открытым текстом: мол, знаю я, и чем вы занимались, и о чем говорили. Ну, это о Сталине говорило разве что хорошее, поскольку означало, что он как минимум умеет собирать информацию и работать с ней. Ну, впрочем, Колесников это и без того знал.

– Благодарю, – адмирал сел на предложенный стул, не чинясь, налил себе ароматного напитка, попробовал. – У вас знают толк в чае…

– Это точно, – Сталин сел напротив, налил себе, несколько секунд рассматривал Колесникова в упор. В свое время адмирал много читал о якобы присущих взгляду вождя гипнотических свойствах, но ни при предыдущих встречах, ни сейчас почему-то ничего особенного не чувствовал. Скорее всего, потому, что не боялся. Да Сталин, впрочем, и не пытался его пугать, ибо понимал, что давить, да еще так по-детски, на союзника и фактически правителя немаленькой державы глупо. Скорее всего, он просто задумался.

Наконец, видимо, решив для себя что-то, он вздохнул и спросил:

– Иван Павлович, вы, наверное, понимаете, что я пригласил вас не просто так?

– Естественно, – усмехнулся Колесников. – Я, конечно, красавец, но вы в любовании мужчинами замечены не были.

Сталин несколько секунд сидел, озадаченно переваривая услышанное, а потом рассмеялся, причем абсолютно искренне. Колесников мысленно вытер пот со лба. Рисковал, шутку Сталин мог и не понять и обидеться, а это чревато, но зато сейчас получилось одной фразой разрядить обстановку.

– Знаете, вы меня удивляете, – отсмеявшись и вытирая выступившие в уголках глаз слезы, Сталин перестал быть похожим на памятник самому себе. Человечнее он сейчас выглядел, иначе и не скажешь.

– Я многих удивляю, Иосиф Виссарионович.

– Ну да, британцев вон тоже удивили… Ладно, тогда перейдем к делу, если вы не против.

– Совершенно не против, – кивнул адмирал и снова отхлебнул чая. Сталин усмехнулся чуть печально:

– Помнится, вы рассказывали мне, когда я умру…

– И тогда же сказал, что, возможно, это и не будет соответствовать истине. Не будет большой войны и нервного перенапряжения, а значит, вполне может не случиться и инсульта. Или инфаркта – честное слово, не помню, что тогда произошло.

– Пустое, – Сталин махнул рукой. – Пара лет туда, пара лет обратно. Я хорошо понимаю, что мы не молодеем, и рано или поздно все придет к логическому завершению.

– Ну, тут уж я ничем не могу помочь, – развел руками Колесников.

– Я понимаю. И потому хочу спросить. Как, по-вашему, почему в той истории, которая… случилась у вас, все пошло прахом? Почему рухнула страна?

– По-моему? Да потому, что вы не оставили позади себя преемника, обладающего вашим авторитетом и четко понимающего, что делать дальше. Может, не только из-за этого, но вы хотели мое мнение – и вот вам оно.

– И кто мог бы… занять мое место? – вроде бы внешне ничего не изменилось, однако взгляд Сталина вдруг резко стал острым и… опасным. Похоже, он этим вопросом хотел выяснить, не представляет ли Колесников, помимо прочего, интересы какой-нибудь группировки. Партийной, околопартийной или совсем не партийной. Колесников мысленно усмехнулся. Нет, в эту грязь он не полезет. Идеи, конечно, были, но – на фиг, на фиг, сейчас одним неосторожным словом можно разрушить все, уничтожив имеющийся кредит доверия. А с другой стороны, и в безразличие играть не стоило. Диктатор умный и осторожный человек, игру раскусит «на раз». По сравнению с ним покойный Гитлер выглядел откровенно безобидным. Так что собраться, выдержать (но не передержать) паузу и ответить максимально честно, завуалировав намек ничего не значащей фразой, которая, будем надеяться, отложится в подсознании собеседника.

– Не знаю. У вас хорошие помощники, но они именно помощники. И, как показало будущее, на самостоятельные действия вряд ли способны. Хрущев разделался с ними достаточно легко. Он, конечно, не светоч мысли, но и решительности, и инициативы ему хватило. При всех его загибах он оказался более приспособлен к руководству державой, чем ваши соратники.

Сталин задумчиво молчал, теребя прокуренный ус. Потом нахмурился:

– Так что мне, Хрущева назначать?

– Зачем? Я не знаю вашего реального окружения, не знаю, кто у вас есть в резерве. Откровенно говоря, будь среди ваших людей, к примеру, такой человек, как Чкалов, я поставил бы на него, не задумываясь. Храбр, решителен, умеет мгновенно принимать решения… Умел.

– Да, умел, – вздохнул Сталин. – Умел… Честно говоря, я намерен был его продвигать, но не судьба. Скажите, а что вы думаете о… моих детях?

– Во-первых, не факт, что их нормально воспримет Политбюро. Сразу начнутся вопли про то, что вы пытаетесь основать собственную династию. Точнее, не сразу, но как только вы умрете, начнутся, и мальчишек съедят с костями. А во-вторых, вряд ли они способны занять ваше место просто исходя из личных качеств. Яков храбрый офицер, но если он к такому возрасту не поднялся выше старшего лейтенанта, значит, особыми талантами не блещет. Или просто не карьерист, не хватает ему самолюбия, что для лидера тоже плохо. Он, конечно, не дурак, в артиллерию берут умных, но этого недостаточно. В эпоху перемен средненький лидер не потянет страну. Я, конечно, могу ошибаться, но с моей колокольни видится именно так. Василий же хороший пилот, но характером откровенно слаб, это уже было, я вам рассказывал.

– Да, рассказывали… Я даже приказал его не продвигать – пускай летает. Эх, будь жив Валерий…

Они помолчали несколько секунд, потом Сталин неторопливо встал и вышел из кабинета, чтобы минуту спустя вернуться с двумя бокалами и бутылкой коньяка. Армянского – но от того, который адмиралу приходилось пить раньше, он отличался, как небо от придорожной грязи.

– Любимый сорт Черчилля, – пояснил Сталин, видя, как изменилось выражение на лице Колесникова.

– Ну да, толстяк знал толк в хороших напитках, – кивнул адмирал. – А вы знаете, думается мне, есть и еще одна важная причина, из-за которой в будущем все вот так пошло прахом. Хотя я, конечно, могу ошибаться.

– И какая же? – с интересом спросил Сталин.

– Я уже говорил – вы тянете все сами, опираясь на относительно небольшую группу людей. А вот на местах тех, кому можно безоговорочно доверять, у вас нет. Нет того, что просто обязано быть у серьезного государства – аристократии.

– Чего-о? – вот сейчас Сталин был удивлен уже по-настоящему.

– Аристократии. Только не той, что на балах вальсирует, а той, что готова при нужде шагнуть из министерского кресла в грязный окоп, комбатом, или на мостик корабля, под вражеские снаряды. Когда людей, ставящих интересы государства выше личных, в достатке и люди эти имеют достаточно широкий кругозор, чтобы реально оценивать ситуацию, государство становится намного устойчивее.

– Звучит логично. И где я таких возьму?

– Таких не берут – таких воспитывают. Кое-кто, правда, остался вам в наследство от Империи. И не смотрите на меня удивленно. Что, Крылов или Карбышев – не аристократия? Они ведь пошли на службу большевикам потому, что ставят Россию выше, чем собственные интересы. Есть и те, кто до высот не дотянул, но, в конце концов, человек, которому можно приказать «стоять и умирать», и быть уверенным, что он выполнит приказ, и пока он жив, враг не пройдет, тоже кое-чего стоит. Или я ошибаюсь?

– Звучит логично, – задумчиво повторил Сталин.

– Ну так вот. И сейчас воспитать новую аристократию вполне возможно. Есть ресурсы, есть время… Есть люди, а это главное. Лейтенант из окопа, я считаю, куда предпочтительнее студента, которому только поумничать да девок потискать.

– Ну, девок лейтенанты тискают не хуже, – рассмеялся в желтые, прокуренные усы диктатор.

– Ну, так это и хорошо. Значит, следующее поколение будет сильным и здоровым. Но я не шучу. В конце концов, большинство аристократических родов основали именно воины, так почему бы и не восстановить традицию? Главное, не загнать идею в откровенный маразм.

– Мы… подумаем, над вашим предложением, Иван Павлович…

Общались они еще несколько часов, обсудив кучу вопросов, но к этой теме более не возвращались. И на следующее утро Колесников улетел в Берлин, радуясь, что не сам пилотирует самолет (хотя умел, научился, нагло воспользовавшись служебным положением), а расположился на месте бортстрелка. Там хотя бы имелся шанс выспаться.

Наступление началось одновременно по нескольким направлениям. Танковые колонны с идущей позади пехотой, посаженной на бронетранспортеры, привезенные с собой или реквизированные у местных грузовики и легковые автомобили, да и вообще все, что могло ездить, двинулись синхронно, как на учениях. Не зря же весь последний год перед войной тренировались буквально до упаду. Учения шли практически непрерывно, одно за другим. Немцы и русские проводили их как сами по себе, так и по отдельности, причем в последнем случае русские часто приглашали к себе немецких инструкторов. Пренебрегать опытом самой победоносной армии мира не стоило, тем более что немцы, изрядно тем, с какой легкостью вылетали из ее рядов слишком рьяные поборники национальной исключительности (на пенсию, естественно, или просто в отставку, в конце концов, они еще ничего запредельного натворить не успели), шли навстречу. Все очень хорошо понимали, что завтра этим солдатам вместе идти в бой, и от того, насколько будет налажено взаимодействие, как быстро немцы, случись нужда, поддержат русских, и наоборот, зависели шансы выжить. Неудивительно, что получившийся результат на две головы превосходил только что мобилизованных и спешно обученных американских вояк.

Оборону американцев взломать удалось поразительно быстро. Она была построена по очаговому принципу, что, в общем-то, выглядело достаточно логично. Огромную северную границу полностью перекрыть не получилось бы при всем желании, даже размазывая армейские части, как масло по батону. Поэтому американцы оседлали дороги в направлении наиболее вероятного удара и принялись честно ждать, когда солдаты Альянса сами полезут под прицел.

Как показывает практика любой войны, пренебрежительно относиться к врагу крайне недальновидно и, вдобавок, чрезвычайно вредно для здоровья. Данный случай исключением не был, поскольку имеющие немалый опыт боев в Европе немцы и оказавшиеся весьма способными учениками (а в чем-то и учителями, с множеством теоретических наработок, опробованных не так давно на японцах) русские активно использовали главное преимущество своих механизированных соединений – их огромную мобильность. И тут же выяснилось, что наспех возведенная стационарная оборона не столь эффективна, как считали американские генералы. Во всяком случае, когда ее держат солдаты без боевого опыта.

В лоб американские позиции штурмовали очень редко, только когда и впрямь не оставалось выхода. Кстати, для обороняющихся оказалось шоком, что ни великолепно зарекомендовавшие себя в боях с японцами тридцатисемимиллиметровые противотанковые орудия, ни их более мощные пятидесятисеми– и семидесятишестимиллиметровые собратья, здесь не котировались. Последнее было по-настоящему обидно, эти орудия только-только и в крайне ограниченных количествах поступили в войска, на них возлагались серьезные надежды. Вот только советские танки имели броню в сто двадцать миллиметров и орудия, способные без особых усилий расстреливать укрепления противника с пары километров, находясь в недосягаемости для ответного огня. Снаряды калибром почти пять дюймов разносили американские укрепления в клочья.

Однако то все же были исключения из правил. Танковые клинья Рокоссовского и Роммеля (оба друг друга недолюбливали, но при этом взаимодействовали крайне эффективно) уверенно продвигались вперед, обходя узлы обороны и блокируя их. Серьезной ошибкой американцев при этом оказался расчет на подвоз по все тем же дорогам подкреплений и провизии. Снарядов и патронов, как правило, хватало, но когда в осажденной крепости нет продуктов и воды, а дороги перекрыты, долго она не продержится. А Т-34, словно не замечая бездорожья, легко обходили американские укрепления, да и новые немецкие танки, оснащенные, по русскому опыту, более широкими гусеницами, от них не отставали.

Война стремительно приобретала маневренный характер. Ставшие привычными в прошлую Мировую войну окопы, равно как и иные земляные укрепления, успешно применявшиеся американцами в конфликте Севера с Югом, в этой ситуации перестали быть панацеей, способной сдержать наступающих. Возникла реальная угроза прорыва танковых соединений Альянса к промышленным центрам США, которые и без того никак не могли оправиться от продолжающихся бомбардировок. Это становилось уже реально опасным.

Американцы встревожились и попытались дать генеральное сражение, рассчитывая на свое численное преимущество. Действительно, заводы, клепающие танки, работали в три смены и бронированных гробов настроили вроде бы немало. Как вскоре убедились танкисты, это и впрямь были гробы.

Однако все же у американцев хватило мозгов на то, чтобы вначале попробовать свои возможности на чем-то полегче, чем основные силы Альянса. Для этого была выбрана сводная танковая группа генерала Ротмистрова, прорвавшаяся дальше всех и оказавшаяся в отрыве от других соединений. В лобовом бою сошлись Т-34 разных модификаций, Pz-IV и новейшие ИСы с одной стороны и впятеро превосходящие их числом «Стюарты», «Гранты» и «Шерманы» с другой. Последние только-только начали поступать в войска, считались пока секретными и в боях до сих пор участия не принимали. Интересно даже, что бы сказали американские военные, если бы узнали, что чертежи этих танков появились в Германии и СССР еще до того, как первая серийная машина вышла из заводских ворот. Скорее всего, ничего цензурного, однако надо отдать должное безвестным разведчикам, они не только пересняли секретную документацию, но и смогли это сделать незаметно.

Помимо этого, у американцев оказалось еще пара десятков тяжелых М6 и столько же экспериментальных «Першингов», которые они свели в отдельную ударную группу, а всего они успели подготовить к сражению более тысячи двухсот машин. Внушительная сила, учитывая, что советских и немецких танков в том сражении участвовало всего около двухсот пятидесяти штук.

Сражение началось на редкость спонтанно и неожиданно для обеих сторон. Все потому, что разведданных из-за неустойчивой связи Ротмистров вовремя получить не успел, да и, откровенно говоря, с ними вообще оказалась проблема. Третий день низкая облачность и дождь затрудняли работу авиации, поэтому аэрофотосъемку провести толком не получалось. К тому же работа самолетов-разведчиков в этой войне оказалась на редкость сложной. Американские летчики боролись за свое небо отчаянно, компенсируя меньший опыт численным преимуществом, а потому бои шли с переменным успехом. Вот и получилось, что появление американских танков, да еще в таком количестве, стало для советского генерала серьезной неожиданностью.

Американцы оказались не в лучшем положении. К темпам продвижения советских танков они еще не приспособились, и в результате встретились с ними в походных колоннах на полста километров раньше, чем планировалось. Естественно, все первоначальные планы разом ушли псу под хвост, и столкновение авангардов произошло в лесистой местности, при ограниченной видимости и на сравнительно малых дистанциях. Последнее было выгодно, скорее, американцам, но использовать свое преимущество они не успели – танкисты Ротмистрова, не забывающие, что идут по вражеской территории, а потому сохраняющие осторожность, все же обнаружили их первыми и первыми же нанесли удар.

Около сорока «Грантов» сгорели, не успев ничего предпринять, когда из мелковатого сырого леса, как спички ломая деревья, выскочили им во фланг полтора десятка тридцатьчетверок. Узкая дорога, паршивая маневренность и слабый грунт вокруг – что еще нужно русским танкам для того, чтобы зажать противника? По раскисшей почве Т-34 шли, почти не снижая скорости, и легко поражали американские танки в слабо защищенные борта. Впрочем, их длинноствольные трехдюймовки и жалкие пятьдесят семь миллиметров лобовой брони американских танков с такой дистанции проткнули бы насквозь, а целиться в громоздкие и высокие трехъярусные машины было одно удовольствие.

Американцы в панику не ударились, но управление соединением было потеряно моментально. Головной и замыкающий танки загорелись в первые секунды боя, наглухо заткнув дорогу и лишив остальные машины возможности маневрировать, а многих и использовать свое основное вооружение. Тот, кто командовал русскими танками, неплохо знал свое дело, атаковав американцев с левого фланга, тогда как спонсоны с орудиями располагались у их танков справа. Попытки же съехать с насыпи заканчивались лишь тем, что «Гранты» наглухо застревали. И кто-то в результате пытался принять бой на невыгодных условиях, кто-то в спешке покидал свои машины и бросался прочь, что выглядело в такой ситуации самым разумным. Пехота, следовавшая за танками на бронетранспортерах, попыталась организовать оборону, но в результате вместо помощи своим избиваемым танкистам привлекли внимание советских. Несколько Т-34 перенесли огонь на них, и тут же выяснилось, что защита что колесных «скауткаров», что полугусеничных М2 против русских орудий не более чем фикция. Бронетранспортеры разлетались в клочья от первого же попадания, а толку от их «браунингов» в бою с современными танками не было вовсе. Впрочем, само наличие американской пехоты несколько затормозило советских танкистов, предпочитающих расстреливать их издали. Так продолжалось минут пять, пока не подошла немного отставшая советская пехота, после чего, при ее поддержке, тридцатьчетверки вновь ринулись в атаку и окончательно уничтожили американскую колонну, втоптав в землю тех, кто еще пытался обороняться.

Разгром был полный. Победителям, имеющим в пассиве восемь раненых и ни одного убитого, в скоротечном бою достались, в числе прочего, даже два брошенных американцами танка, но это были мелочи. Больше времени затратили на то, чтобы спихнуть горящие остовы американских танков и бронетранспортеров в сторону, однако и с этой задачей справились успешно, как раз к тому моменту, когда из-за поворота выскочила вторая колонна янки.

Сложно сказать, какие чувства испытывали американские танкисты, обнаружив перед собой русских. Вряд ли хорошие, вот только поделиться своими мыслями на этот счет не успели. Идущий по дороге ИС в упор всадил стодвадцатидвухмиллиметровый бронебойный снаряд прямо в головной «Шерман», а уж стальная, начиненная первосортной взрывчаткой дура свое дело знала. Она не просто пробила сравнительно тонкую, даже тоньше, чем у «Гранта», двухдюймовую броню, которую не спасли даже рациональные углы наклона. От удара литой корпус треснул и развалился пополам. Снаряд не взорвался, даже попав в двигатель, и искореженный четырехсотсильный агрегат от удара полетел в одну сторону, а изменивший свою траекторию снаряд – в другую. Грохнул он уже над лесом, щедро осыпав ни в чем неповинные деревья веером крупных, иззубренных осколков, а двигатель погибшего танка угодил точно в белую звезду на лобовой броне второго «Шермана», заставив боевую машину загудеть, словно колокол.

К чести американских танкистов, даже несмотря на жестокую контузию, они успели произвести ответный выстрел. Мощное орудие советского тяжелого танка обладало серьезным недостатком в виде раздельного заряжания и, как следствие, низкого темпа стрельбы. Семидесятипятимиллиметровый бронебойный снаряд высек искры из стального лба советской машины, и… и, в общем-то, все. Пробить толстую, наклонную броню он оказался неспособен. Вновь глухо проревело орудие ИСа, буквально «сдув» американский танк с дороги, и избиение колонны продолжилось.

Следующие несколько часов столкновения между группой Ротмистрова и американцами продолжалось по одному и тому же сценарию. Вначале танкисты Альянса обнаруживали противника, а потом расстреливали его. При этом засекли их американцы первыми или обнаружили уже после начала боя, особой роли не играло. Да, на стороне янки была численность, но танки Ротмистрова оказались на поколение совершеннее, а люди заметно лучше обученными. И неудивительно, что на этом этапе боя армия США потеряла свыше двухсот танков и не менее двух дивизии пехоты. Правда, большая часть солдат не погибла, а просто разбежалась по окрестным лесам, но из активных действий эти деморализованные люди выбыли бесповоротно. Ротмистров лишился восьми танков, причем двух по техническим причинам, и около полусотни человек погибшими, захватив в качестве трофеев двенадцать американских танков и столько же бронетранспортеров. Ну и пленных свыше тысячи человек, что оказалось даже большей проблемой, чем собственные потери в людях – их же надо было охранять, плюс они снижали мобильность соединения. Однако настоящее веселье еще даже не начиналось, и каких оно достигнет масштабов, Ротмистров, не знающий численности противостоящего ему неприятеля, даже не догадывался.

Американцы, правда, тоже не представляли, с кем имеют дело. Во-первых, они сильно переоценили численность противостоящих им сил, а во-вторых, не успели сориентироваться в скорости их продвижения. Результат оказался закономерным. Когда группа Ротмистрова вырвалась из леса, ее ожидала не танково-артиллерийская засада, а еще не успевшие развернуться для атаки войска, немедленно попавшие под обстрел. И генерал Эйзенхауэр, решивший, что перед ним только авангард русских, немедленно начал контратаку. Вполне логичное решение – сбить противника с позиций до того, как к нему подошло подкрепление, и разгромить по частям, только вот сейчас оно обернулось катастрофой.

В прошлой истории нечто подобное случилось под Прохоровкой, когда советские танки понесли колоссальные потери, атакуя спокойно расстреливающие их с большой дистанции «тигры». Здесь Прохоровки не было, зато имелась четкая инструкция, как надо действовать в подобных ситуациях, и Ротмистрову даже пришлось одергивать лихую молодежь, опьяненную первым успехом и рвущуюся в бой по канонам прошлого десятилетия, броня на броню. Никаких встречных боев, зачем? Танки, что советские, что немецкие, вооружались трехдюймовыми орудиями с хорошей баллистикой, а немногочисленные ИСы несли куда более мощную артиллерию. И американские танки, изначально худшие, они расковыривали издали, там, где снаряды противника еще не могли причинить им серьезного ущерба.

И все равно, когда больше девятисот танков и почти столько же бронетранспортеров разом пришли в движение, зрелище получилось внушительное и жуткое. И, хотя потери они несли буквально с первых минут боя, шансы у американцев имелись. Прорваться сквозь огонь, сойтись на малую дистанцию, там, где орудия начинают пробивать броню в лоб или хотя бы в борт, и реализовать свое численное преимущество, все еще практически четырехкратное. Под той же Прохоровкой советские танкисты смогли, да и немцы не боялись, случись нужда, сходиться на пистолетный выстрел и идти на таран. А вот американцы не сумели. Для того, чтобы идти вперед, не имея способности достать врага и видя, как загораются соседние танки и в жарком бензиновом пламени страшно гибнут товарищи, зная, что в любой момент ты можешь стать следующим… Для этого нужно что-то большее, чем мужество, и у американских солдат, прямо из учебных частей брошенных в эту мясорубку, этого «чего-то» не хватило. Их потери нельзя было назвать смертельными, преодолев уже свыше половины разделяющего противников расстояния, они лишились всего около полутора сотен машин, но этого хватило. Американцы дрогнули, и то один, то другой, начали поворачивать, стараясь выбраться из творящегося вокруг ада, где дым от горящих танков затмевает солнце, а ветер разносит тошнотворный запах сгоревшего мяса. Не останавливало их даже то, что сейчас их снаряды уже доставали до противника и причиняли ему реальный ущерб, и тот факт, что огонь русских не прекращается, а поворачиваясь бортом, они становятся более уязвимы, со свистом пролетал мимо сознания. Прошло всего несколько минут, и эти маневры превратились в массовое бегство…

Получив доклад о результатах сражения, генерал-полковник Рокоссовский довольно кивнул. Первое по-настоящему серьезное противостояние с американской армией они выиграли, причем с минимальными потерями. При таком соотношении сил потерять сорок два танка – это меньше, чем ничто. Соотношение потерь один к десяти – так воевать можно, хотя, конечно, Ротмистрову повезло. Но повезло или нет, победа одержана, тактическая грамотность проявлена, а значит, нельзя скупиться на награды, которые, надо сказать, в последнее время приносили не только моральное удовлетворение, но и реальный материальный плюс.