Текст книги "Адмирал: Адмирал. Заморский вояж. Страна рухнувшего солнца"

– Ну что, живой?

В ответ на вопрос раздалось только нечленораздельное «М-м-м…» и бульканье – Курт Борман с трудом дотянулся до ведра с холодной, только из колодца, водой и теперь вливал его в себя, кружку за кружкой. Да, погуляли…

Петров, в отличие от товарища, чувствовал себя относительно неплохо. То ли опыта больше, то ли закусывал лучше. Но голова все равно была тяжелая, и сушняк свежеиспеченного подполковника тоже одолевал. Впрочем, пригодилось мастерство стратегического планирования – Бормана он разбудил только после того, как напился сам. Ну, и еще постоял, окунув голову в бочку с водой. Та, правда, была уже малость застоявшаяся, тепловатая, и вообще, в ней кто-то поселился и шустро плавал, но лучше так, чем никак, и стягивающие голову Петрова сразу после пробуждения стальные обручи если и не исчезли совсем, то вроде бы хоть давили не так сильно.

Курт наконец справился с непослушным телом и сидел теперь, разглядывая окружающее пространство мутными глазами. Сфокусировать взгляд на чем-то конкретном ему упорно не удавалось. Однако тут вошла хозяйка, высокая, крепкая женщина лет сорока, хмыкнула что-то и выставила на стол здоровенную стеклянную банку с мутной жидкостью.

Реакция у немца оказалась на высоте. Прежде чем его русский товарищ успел среагировать, он загреб едва слушающимися руками посудину и тут же к ней присосался. По лицу Бормана растекалось неземное блаженство человека, познавшего прелесть настоящего огуречного рассола.

Когда они спускались с высокого крыльца, оба выглядели почти нормальными. Разве что лицо у Петрова было чуть краснее, а у Бормана чуть бледнее обычного. И до штаба, а по совместительству резиденции комдива, добрались быстро и без происшествий. Командир дивизии полковник Иванов, высокий, крепко сбитый здоровяк, как раз сидел за столом и с аппетитом кушал, что бог послал. А послал бог столько, что кто другой, не обладающий столь впечатляющими кондициями, мог и лопнуть. Ну да ничего страшного. Во-первых, серьезно потрепанная в боях дивизия была отведена в тыл, на переформирование, а во-вторых, снабжение у них в этот раз оказалось исключительно хорошим. То ли что-то сдохло, то ли в Москве интендантов стали пачками расстреливать, но с питанием армия проблем не имела.

– О! Орлы! – полковник, не вставая, махнул им рукой. – Давайте, заходите, присаживайтесь. Обедать будете?

Офицеры дружно замотали головами, от чего обоих слегка замутило. Иванов понимающе хмыкнул и не стал настаивать. Как-никак, сам вчера принимал участие в торжестве. Петров невольно скосил глаза и лишний раз убедился, что ничего ему не приснилось и орден Ленина все так же оттягивает ткань на груди. Его, в принципе, вчера и обмывали. Ну и новые погоны, естественно.

Вот так, спонтанная, в общем-то, операция по вытаскиванию из окружения летного генерала благодаря толике мозгов и огромной порции везения обернулась выводом из окружения своих частей и разгромом довольно крупного соединения японцев. Насколько крупного, Петров даже и не понял, потому что пленного у них тут же забрали орлы из штаба фронта. Судя по всему, важная птица – присланный за ним аж целый майор НКВД прямо ухал от восторга. Ну и, косвенно, это подтверждалось еще и тем, что на их участке фронта наступило почти полное затишье – видимо, японцам просто нечем было атаковать.

По-хорошему, их лихой рейд тянул на Красную Звезду, это изрядно послуживший и повоевавший майор знал точно. Однако наверху посчитали иначе. Петров оглянуться не успел, как был награжден орденом Ленина, а сверху ему упали еще и новые погоны. Борман с удивлением узнал, что ему полагалось Красное Знамя. Правда, в звании не повысили – немецкая канцелярщина очень могуча и нетороплива. То есть, несмотря на запрос из Москвы и клятвенное обещание родного командования, раньше чем через пару месяцев вопрос не решится. Но и через два месяца – тоже неплохо. Впрочем, и остальных участников, и офицеров, и солдат, наградами не обошли. А потом отправили в тыл, поскольку дивизия потеряла убитыми и ранеными больше половины личного состава и три четверти танков. Здесь, на новом месте, и состоялось вчера награждение, и какой-то генерал со столичным лоском, но притом вполне искренним восхищением на лице, долго тряс молодому подполковнику руку. Ну что же, приятно, и это надо было отметить. Вот и отмечали половину ночи.

– Ладно, вижу, вам пока не до меня, – усмехнулся Иванов. Он, по слухам, был из семьи какого-то дореволюционного еще профессора, но идти по стопам отца не захотел. Вместо того чтобы самозабвенно грызть гранит науки и впоследствии поразить ничем не заслуживший такого обращения мир парой сомнительных (а может, и вполне реальных) открытий, романтически настроенный молодой человек пошел в военное училище, которое, благодаря хорошему начальному образованию, окончил в числе лучших. Потом служил под началом Буденного, Уберовича, о чем, правда, не любил вспоминать, успел погеройствовать при Хасане, проявил себя в Американскую кампанию… В общем, вполне себе вызывающий уважение путь боевого офицера. Вот только речь его до сих пор некоторым казалась тяжеловатой из-за привычных с детства интеллигентных оборотов. – Поэтому давайте так, обормоты. Приводите себя в порядок, и через три часа жду здесь же, но бодрыми, веселыми и готовыми к свершениям. Буду ставить вам новую задачу.

Ну, три часа – срок, конечно, небольшой, но молодые и крепкие мужчины справились, нанеся при этом жуткий ущерб хозяйским запасам рассола. Во всяком случае, когда они вновь заходили в штаб, то впечатления упырей из европейских сказок уже не производили. Скорее уж, истинных офицеров – досиня выбритых, слегка пьяных, и готовых обсудить любую тему, от Баха до Фейербаха.

– Ну, что, явились, организмы? – добродушно ухмыльнулся Иванов. Остальные собравшиеся тоже скорчили гримасы разной степени вежливости. Впрочем, большинство выглядело не лучше – пили-то вместе. Это у полковника комплекция такая, что бочку можно влить, большинство же подобным, увы, похвастаться не могло.

Впрочем, дело оказалось простым. На словах, во всяком случае. Их дивизию переводили в категорию штурмовых, усиливая ради такого дела танковым полком. А кого ставить во главе такого полка? Ну, разумеется, героя дня, только что продемонстрировавшего, как он может в безвыходной (ну ладно, ладно, просто тяжелой, но в «Правде» газетчики выразились именно так) ситуации с минимальными потерями обеспечить эффектную победу. В общем, карьера во всей своей красе, сопровождаемая взглядами сослуживцев – одобрительными, завистливыми (таких, к счастью, наблюдалось немного) и откровенно сочувствующими. Последних оказалось большинство, и было от чего.

Полка, как такового, еще не было. Имелось твердое обещание Черняховского, а этот генерал слово держит. Но… что он обещал? Людей и технику? Неизвестно, какую технику, и непонятно, каких людей, скорее всего, новичков, которых только-только обучили, но в бою еще не обкатывали. И на формирование полка отводилось две недели – безумно мало времени…

Однако приказы не обсуждают, их исполняют, поэтому следующие две недели для Петрова закономерно превратились в вялотекущий ад. Хорошо еще, Иванов, понимая ситуацию, разрешил Петрову не формировать часть с нуля, а развернуть его батальон до штатов полка. Это серьезно облегчило задачу, плюс ко всему, техника и люди пошли буквально с первого дня. Неплохая техника, кстати, новенькая, только с заводов. Но все равно, полк – это не только люди и техника. Это свой штаб, своя служба разведки, интенданты, технические службы и еще тысяча и одна мелочь. Проще перечислить, чего там нет. А ведь остается еще куча бумажной работы. Хорошо еще, Петров догадался перевалить ее на Бормана – тот, во-первых, как и большинство немцев был в таких вещах грамотен и аккуратен, а во-вторых, с тевтонской непреклонностью построил штабных, заставив их пахать, как проклятых. Помощь от него вышла колоссальная, да и остальные, вроде командиров рот, оказавшихся вдруг комбатами, тоже не сопли жевали, но все равно, спать у Петрова получалось часа по три в сутки, и то, если повезет. А уж о боевой слаженности нового подразделения и говорить не приходилось. Ее придется отрабатывать под огнем вражеских орудий и платить кровью за ошибки.

Впрочем, на проверку все оказалось не столь уж страшно. Их не трогали еще дней десять, и все это время Петров гонял своих подчиненных в хвост и в гриву. Обкатывали новую технику, пристреливали орудия, учились взаимодействовать друг с другом. Зампотех на говно исходил и потерял сон – если Т-44 были машинами весьма надежными, с конструкцией, отработанной в основе своей еще на прошедших прошлую войну и годы службы Т-34, то ИСы… У-у, ИС-3 машина, конечно, грозная, вот только в серию он пошел только-только и, при всех своих достоинствах, обладал серьезным недостатком. Проще говоря, танк был достаточно «сырой», и проблемы вылезали с заслуживающей лучшего применения регулярностью. К тому же качество сборки на многих советских заводах тоже не блистало… Хорошо еще, опыт эксплуатации этих танков имелся, но все равно механики ходили так, словно руки у них оттянуло до земли.

Но всему хорошему рано или поздно приходит конец. И вот – гремя огнем, сметая блеском стали… Ревя дизелями, танки рванулись вперед, а справа и слева от них пошли в атаку соседние дивизии. Первое большое наступление Советской армии в этой войне началось.

Как выяснилось уже намного позже, сама идея такого наступления была ошибочной. В японской армии тоже служили не дураки, которые прекрасно поняли, что раз уж собственная попытка наступать захлебнулась, то рано или поздно пойдет обратная волна, остановить которую будет чрезвычайно сложно. Особенно когда местность в основном равнинная, удобная для использования танков. А значит, у советских войск, в которые новая техника поступала непрерывным потоком, будет серьезное преимущество, тогда как японцам восполнить потери было попросту нечем. Слишком велики оказались потери именно в технике, и, хотя часть подбитых машин удалось восстановить, это все равно выглядело каплей в море. Обычно после того, как в танк попадал стодвадцатидвухмиллиметровый снаряд, восстанавливать было уже нечего. Так что танковые сражения сейчас стали для японской армии строго противопоказаны.

Можно было, конечно, упереться рогом и стоять насмерть, это вполне соответствовало кодексу бусидо. Вот только на этот раз в японском штабе возобладали иные настроения. Чем может кончиться слепое преклонение героическим наставлениям давным-давно сгинувших предков, стало ясно уже во время провала наступления, когда потери никак не перекрывались достигнутыми успехами. И потому действия японского командования приобрели на удивление осмысленный характер.

Вместо того чтобы устраивать сражение, японцы… отступили. Впереди остались только сформированные из китайцев колониальные части, многочисленные, но малостойкие, а потому в бою особой ценностью не обладающие. А чтобы подбодрить их и внушить необходимость стоять до конца, позади разместились мобильные японские заградотряды, до предела насыщенные пулеметами. Перспектива угодить под их огонь в случае попытки несанкционированного отступления здорово поднимала боевой дух кому угодно, и китайцы исключением не являлись.

Основные же войска отвели назад, за спешно выстроенную линию обороны. Здесь японские военные инженеры совершили небольшое, но крайне необходимое сейчас чудо. Верно оценив ситуацию, японцы пришли к выводу, что наступление у советских войск сможет развиваться на сравнительно узком участке фронта – в иных местах рельеф местности не давал Черняховскому и спешно прибывшему на этот участок фронта Рокоссовскому в полной мере использовать свое главное преимущество – танки. И выход из этого участка, узкое «бутылочное горлышко», через которое советским танкистам предстояло выйти на оперативный простор, они заткнули мощными укреплениями. Их наступление еще продолжалось, а они уже строили – понимали, чем дело кончится. Когда же линия фронта стабилизировалась, работы были продолжены с утроенной энергией. Согнали живую силу, благо китайцев под рукой, как всегда, хватало, и выстроили полноценный укрепрайон, с тяжелой артиллерией и мощными дотами. В эти доты наступающие советские части, достаточно легко разметав китайских вояк, и врезались. Уперлись лбом и забуксовали.

Как это ни удивительно, кое-что советская армия толком делать не умела. Она была неплохо подготовлена, отлично мотивирована и прекрасно оснащена. Опыт боевых действий, и наступательных, и оборонительных, тоже имелся серьезный. Вот только прогрызать глубоко эшелонированную, современную линию обороны советским солдатам практически не приходилось. В Американскую кампанию таких и не встречалось, там война имела в основном маневренный характер. Правда, не прошло и десяти лет с тех пор, как они взламывали линию Маннергейма, но там имелась своя специфика. Главное же, здесь и сейчас никто не рассчитывал наткнуться на такое, и прислать специалистов попросту не сочли нужным. Результат вышел соответствующий.

Таких потерь, как в день первого штурма Полосы Накамуры, советские танковые части не несли даже в самые жаркие дни встречных боев с японскими механизированными частями. Пространство перед дотами было натурально заставлено разбитой и сгоревшей техникой. Танки подрывались на густо и бессистемно выставленных минах, их расстреливали в упор из дотов, добавляла свою лепту и тяжелая артиллерия японцев, вполне профессионально работающая с закрытых позиций. Группировка, с таким трудом переброшенная через всю страну и насыщенная техникой, на глазах теряла боеспособность.

Разумеется, атакующие не остались в долгу. Там, где доты, хорошо, кстати, замаскированные, удавалось обнаружить, их расстреливали артиллерией. Прорвавшиеся сквозь минные поля танки в упор разбивали их из своих орудий и заливали жидким пламенем из огнеметов. Пехота забрасывала их гранатами, а врываясь в траншеи, устраивала там жуткую резню. Русская школа штыкового боя некогда заслуженно считалась лучшей в мире, и советские солдаты продемонстрировали, что не растеряли наследия предков. Однако все это, и мастерство танкистов, и храбрость пехоты, оказалось напрасным. С огромными потерями удалось прорвать только первую линию укреплений, для штурма второй сил уже не было.

Однако на этом сюрпризы японцев не закончились. Как оказалось, они смогли, держа все в строжайшем секрете, перебросить около двухсот танков, соскребя их, наверное, где только можно. Двести «Шерманов» вроде бы и не слишком много, но дорога ложка к обеду. И когда советские войска завязли в вязкой, будто из пластилина, обороне японцев, им во фланг был нанесен мощный удар, отрезавший штурмующие части от тыловых подразделений.

От разгрома советские части спасло лишь то, что японцы сами во многом были дилетантами. Крупномасштабных операций по окружению и разгрому противника они проводить толком не умели – просто не на ком было тренироваться. Не считать же за таковых китайцев? Их-то японцы били много раз и по-всякому, но те в ситуациях, подобных сложившейся здесь и сейчас, просто разбегались, бросая оружие и технику, либо, что случалось куда реже, мелкими группами старались просочиться через японские порядки до того, как окружение из оперативного станет сплошным. Подспудно генералы Страны восходящего солнца полагали, что нечто подобное произойдет и с советскими войсками. В их психологии было намертво закреплено, что в безвыходной ситуации только японцы будут сражаться до конца, для остальных же плен и позор – единственный возможный путь. События последних месяцев могли бы избавить самураев от подобных заблуждений. Кое-кого и избавило, особенно тех, кто дрался на передовой, но далеко не всех. И такое самомнение оказалось весьма чревато.

Оказавшись в окружении, советские части уперлись рогом. Хорошим таким, крепким рогом – техники у них, хотя и было теперь недостаточно для продолжения наступления, вполне хватало для организации прочной обороны. Тем более, авиация смогла наконец подавить большую часть японских крупнокалиберных батарей, так подгадивших в начале сражения. И если для окружения японских войск, в первую очередь предельно насыщенной орудиями и пулеметами пехоты, еще хватило, то для развития успеха – нет.

Правда, у командования японцев оставался еще и план «Б», предусматривавший развитие наступления в направлении, откуда наносили удар русские. Там, по всем подсчетам, не оставалось серьезных войск – так, тыловые части и жиденькие резервы. Так оно, в общем-то, и получилось. Рокоссовский, будучи уверен в своем превосходстве, как азартный игрок бросил на карту все, оставив лишь немногочисленные резервы, находящиеся сейчас на марше. Словно исполинская коса, японские танки рванулись вперед, а следом шла пехота, как потом подсчитали, около шестидесяти тысяч человек. Более чем достаточно…

Говорят, что нашла коса на камень… Этим камнем стала дивизия НКВД, идущая во втором эшелоне. Задачами ее, вообще-то, были предотвращение диверсий, борьба с вражеской разведкой, конвойные функции, словом, что угодно, но не противостояние вражеской бронетехнике. Однако, когда пришла нужда, солдаты в старомодной форме показали, что не зря едят хлеб и ни мужеством, ни подготовкой не уступят тем, кто полег во время штурма японских укреплений. Вооруженные только стрелковым оружием, они сумели не только замедлить продвижение японцев, но и местами обратить их в бегство. Наступление противника остановилось… ненадолго. Но ценой гибели трех четвертей личного состава дивизия дала время развернуться в боевые порядки второму эшелону. Японские танки встретили успевшие окопаться противотанковые батареи и подвижные механизированные группы, в воздух поднялись остатки авиации. Наступление самураев захлебнулось, не успев толком начаться, и советские войска встречным ударом пробились к своей окруженной группировке. Получившийся в результате коридор оказался не слишком широким, но позволил наладить снабжение топливом, продовольствием и боеприпасами, эвакуацию раненых и доставку подкреплений. На такой минорной ноте фронт вновь стабилизировался, на этот раз надолго.

Слабым утешением для Рокоссовского стал тот факт, что удар, нанесенный со стороны Владивостока, который осуществил его старый соперник Жуков, также закончился полной неудачей. Георгий Константинович, полководец талантливый и решительный, считался экспертом по японцам – просто потому, что он их уже бил и получалось у него куда как неплохо. Однако на этот раз военное счастье продемонстрировало изменчивость, и расклады вышли совсем иными.

Армия, с которой пришлось столкнуться Жукову, отличалась от той, которую он бил раньше, как небо от земли. В тридцатые годы японские войска представляли собой не самую лучшую картину. Отлично подготовленные солдаты – и отвратительный командный состав при поддержке не первой свежести техники. Против нее Жуков оперировал элитными подразделениями Красной армии, что и обеспечило ему успех. Закостеневшие в уставах двадцатилетней давности и не сталкивавшиеся с равным противником лет тридцать, японские командиры не смогли оказать достойного сопротивления восходящей звезде советских вооруженных сил. Вот только сейчас все было иначе.

Армия, противостоящая Жукову, была крепкой, с хорошо подогнанными частями машиной. Не совершенной, разумеется, но имеющей серьезный опыт войны с американцами, которые кто угодно, но не слабаки и не трусы. В той же войне вырос новый комсостав до дивизионного уровня включительно, а техническое оснащение совершило вперед даже не шаг – скачок. В общем, это была хорошо обученная, опытная, прекрасно оснащенная современная армия.

У Жукова же дела обстояли далеко не так хорошо, как в прошлый раз. Войска-то у него имелись, и вполне приличные, оснащенные как минимум не хуже японских, но вот с личным составом вышла проблема. Традиционно Дальний Восток считался местом если и не спокойным, то, во всяком случае, удаленным от жизненно важных точек страны. Неудивительно, что комплектование войск производилось по остаточному принципу, и в результате солдат с боевым опытом в распоряжении Жукова оказалось совершенно недостаточно. Учитывая же, что формально численность его войск выглядела внушительно, а японцы особой активности не проявляли, то и подкрепления к нему шли ни шатко, ни валко. И в результате начинать наступление в этот раз ему пришлось в совсем не лучших условиях.

Первый удар у Георгия Константиновича, правда, получился что надо. Японцев теснили достаточно уверенно, однако потом, как и Рокоссовский, уперлись в глубоко эшелонированную оборону и завязли. Правда, Жуков честно полагал, что уж ему-то флангового удара опасаться не стоит. Как оказалось, он был прав, но не учел, что в одном месте у японцев перевес тотальный. В результате высадка морского десанта в тылу оказалась для него громом среди ясного неба. Пришлось срочно снимать с фронта части для обороны Владивостока. Город отстояли, но вот позиции крылатых ракет, к счастью, уже отстрелявшиеся по Японии и потому пустые, враг успел уничтожить. После недели тяжелых встречных боев обе стороны утратили боевой задор, потеряли большую часть техники и понесли тяжелые потери в людях. Сражение медленно сколлапсировало до уровня боев местного значения, и наступило относительное спокойствие. И всем стало ясно, что для победы на суше начинать придется с нуля, и желательно не раньше, чем флот противника выйдет из игры или хотя бы ослабит свою активность. Но моряки почему-то не торопились…

Как и любой уважающий себя адмирал (ну, он на это, во всяком случае, надеялся), Лютьенс имел в кармане не один план, а несколько. Так сказать, на все случаи жизни. Откровенно говоря, хотя идея блокады Японии и ее медленного истощения нравилась ему более всего, он понимал также и всю ее утопичность. Точнее, реализовать-то ее можно, сил хватает, но вот времени она потребует очень уж много. Самураи – народ упорный, могут сопротивляться и год, и пять. Если бы все зависело от Лютьенса, он бы потерпел, проиграл бы во времени, но выиграл в безопасности. В отличие от кабинетных деятелей, старый адмирал слишком хорошо знал, как это больно, когда в тебя попадает осколок, как звенит разорванная снарядом корабельная броня и с каким ревом врывается вода в пробоину. Однако деваться было некуда – торопыги на суше решили, что могут все, поперли вперед – и нарвались. Теперь оставалось лишь одно – срочно перерубать японские коммуникации, а для этого требовалось нейтрализовать или японский флот, или… саму Японию.

Ну что же, этот вариант просчитывался им уже не раз. И, кстати, вольно или невольно прошла даже кое-какая подготовка к нему. Смешно было полагать, что японцам неизвестно, где находится его флот. Наверняка засекли, еще когда Лютьенс заходил в Аргентину, а в Австралии у узкоглазых шпионов и вовсе хоть задницей ешь. Срисовали и типы кораблей, и их количество, просто не могли этого не сделать. И не зря, ой, не зря он выпросил у Кузнецова несколько старых советских эсминцев. Да и итальянские, тоже старые, в его флоте имелись. В нынешних условиях боевая ценность «новиков» сомнительна (хотя это еще как сказать), но зато, мелькнув перед глазами возможных наблюдателей, они позволили им сделать вывод – советские корабли тоже здесь. А значит, основную угрозу Ямомото будет видеть именно с юга. Что же, пора в бой. Не в первый раз – и, бог даст, не в последний.

Выход германо-французского флота в море, как и предполагал Лютьенс, не остался незамеченным для японцев. И отреагировал японский адмирал моментально. Не мог он не отреагировать – после того, как ракеты превратили в руины японские города, полководцам и флотоводцам Страны восходящего солнца требовалось спасать уже не жизнь даже, а честь. Для японцев это было важнее. Наиболее логичным выглядел удар по Владивостоку, но все сухопутные силы в том районе оказались намертво связаны, а удар с моря… Рассчитывая использовать Владивосток в качестве ловушки для объединенного флота, Ямомото перехитрил сам себя. Теперь, когда ясно стало, что Лютьенс выбрал иной маршрут, ценность Владивостока как базы резко упала. Зато оборонительную, в первую очередь авиационную группировку русские успели нарастить капитально. Теперь попытка атаки Владивостока выглядела рискованной и притом стратегически малоэффективной.

Действия Ямомото были логичны до предела. Сохранить силы и нанести встречный удар по движущемуся с юга объединенному флоту противника. На одно, генеральное, сражение сил и ресурсов вполне хватало. Если бы удалось разбить вражеский флот, ситуация разом стала бы патовой, и тогда вполне можно было бы думать если не о победе, то хотя бы о почетном мире. Вот только японский адмирал не смог понять, что за самолеты на сумасшедшей скорости пронеслись не так давно прямо над выходом из гавани Курэ. Вроде бы не бомбили, хотя и могли бы – поднятые по тревоге истребители не смогли даже приблизиться к неизвестным машинам.

Однако если самолеты пролетели мимо, это еще не значило, что они безобидны. Просто их было мало. В Германии успели построить всего восемь таких машин. Штучное производство, дорогие и пока еще не очень надежные, реактивные бомбардировщики «Блиц» не несли даже оборонительного вооружения – их скорость позволяла не опасаться истребителей противника. Сейчас их обкатывали в боевых условиях, нанося точечные удары по инфраструктуре Японии. Получалось неплохо, хотя бомбовая нагрузка «Арадо-234» и оставляла желать лучшего. Впрочем, на этот раз бомб они не несли.

Лучше бы, кстати, они просто отбомбились – то, что можно было к ним подвесить, вряд ли причинило бы серьезный вред бронированным монстрам, которые у Японии строить получалось все лучше и лучше. Эта же восьмерка, пролетев над японским портом, все же сбросила кое-что. Не бомбы, а морские мины. Чудо тевтонской военной мысли, с наведением магнитным и акустическим, способные пропустить над собой несколько кораблей, а потом рвануть под невезучим – тем, чей номер совпадал с настройками взрывателя. И японцы вляпались.

Когда из-под кормы тяжелого крейсера «Кинугаса» поднялся фонтан воды, для японцев это оказалось шоком. Здешние воды они считали своими и только своими, вдобавок, их каждый день тралили на случай возможных сюрпризов. Однако факт, как говорится, налицо. Крейсер оседал на корму и медленно разворачивался поперек фарватера. Утопить его одной миной, конечно, не получилось, но убирая корабль с начисто оторванными винтами и дырой в днище с пути и проводя дополнительное траление, ничего, кстати, не давшее, провозились до вечера. Выход был отложен на сутки, а на следующий день базирующееся на Курэ соединение потеряло еще два эсминца. И все же японские корабли вырвались из превратившейся в смертельную ловушку базы и до конца войны ее не использовали, хотя подрывы пытающихся войти или покинуть Курэ транспортов продолжались еще долго.

Эффект от потерь (минимальных, чего уж там) оказался не столько материальным, сколько психологическим. Теперь во всех японских портах выход кораблей в море сопровождался беспрецедентными мерами безопасности, что исправно сжирало драгоценный для самураев ресурс – время. Снижение мобильности японского флота обернулось задержкой его общего выхода в море почти на неделю. А Лютьенс эти дни даром не терял.

Объединенный германо-французский флот накатывался с юга, подобно асфальтовому катку. Ядро флота, состоящее из линкоров и авианосцев, двигалось достаточно успешно, зато легкие силы, крейсера и эсминцы, развернулись вокруг подобно крыльям и устроили японцам настоящую резню. Транспортные корабли захватывали, оказавших же сопротивление безжалостно топили. Впрочем, таковых оказалось немного – в отличие от военных, гражданские капитаны вовсе не считали себя обязанными бездумно следовать кодексу бусидо. В конце концов, их задача перевозить грузы, а не с пятком винтовок сражаться против восьмидюймовых орудий крейсеров.

Правда, некоторые, особо ушлые или считающие себя такими, пытались спрятаться в портах, благо некрупных баз на этих островах японцы понастроили массу. В этом случае они все равно тонули, только ближе к берегу – крейсера и эсминцы легко разносили практически не прикрытые базы японцев, и в том не было ничего удивительного.

Нельзя быть сильным везде, это чистой воды математика. Японский флот по численности легких сил как минимум не уступал эскадре Лютьенса, но им приходилось обеспечивать прикрытие огромных акваторий. В результате имеющиеся у Японии корабли оказались распылены. Гонять туземцев силами одного-двух эсминцев еще можно, противостоять ударному флоту – уже никак. При встрече с немецким флотом японским кораблям приходилось либо бежать, либо умирать. Первое, несмотря на хорошие ходовые качества японских кораблей, оказалось не так просто. Немецкие офицеры дисциплинированно выполняли приказ Лютьенса, немедленно вызывая поддержку авиации, а уж сбивать противнику ход летчики неплохо научились еще в прошлую войну. К чести японцев, дрались они каждый раз до конца, но это был всего лишь способ уйти в вечность.

Так же обстояло дело и с береговыми батареями – их попросту не было. Имелись аэродромы. Многочисленные, но не слишком полезные. На каждом базировалось по пять-семь самолетов, против эскадры, имеющей воздушное прикрытие, это – ничто. И в результате в попытках объять необъятное японцы истратили значительную часть ресурсов впустую, ровным счетом ничего не добившись.

Уничтожая все, что плавает и летает, германский флот продолжал надвигаться на Японию, даже не пытаясь отвоевывать у противника занятые ими острова. Колесников логично рассудил, что это будет пустой тратой времени и сил. Шкурку за шкуркой вскрывая островные гарнизоны, он не добился бы ничего, кроме роста собственных потерь. Особенно учитывая, что контроль японцев над островами выглядел, скорее, номинальным – гарнизоны маленькие, ни к чему, кроме долговременного сидения на этих самых островах не приспособленные, зато вполне способные, ведя партизанскую войну, нанести атакующим серьезные потери. Естественно, этого Колесникову допустить не хотелось.

Вместо пустой возни Лютьенс просто отрезал базы и друг от друга, и от метрополии. Когда все, что плавает и летает, сожжено или потоплено, устраивать переброску сил придется разве что на плотах. Бамбуковых, хе-хе… В такой ситуации есть гарнизоны на островах или нет, уже ничего не значило. А уничтожить их можно и позже, когда будет время. Поэтому десантные операции провели всего два раза: и чтобы потренировать своих вояк, и потому, что конкретно эти острова Лютьенсу были стратегически необходимы. Результаты операции подтвердили, что потери будут совершенно излишними, но в данном случае с ними пришлось смириться.