Текст книги "Русская Швейцария"

На швейцарский период жизни приходится увлечение композитора социализмом. Маргарита Морозова, помогавшая материально Скрябину, посетила его в Весна в 1904 году и пишет в своих воспоминаниях о его знакомых социалистах: «Позже, в Весна, я встречала у Скрябина этих рыбаков, о которых он говорил. Отто и его товарищи приходили довольно часто к нему. Отто, с которым особенно дружил Скрябин… звал Скрябина просто Alexander и дружески хлопал его по плечу. Эти рыбаки, по словам Александра Николаевича, были социалистами и мечтали о мировой революции. Александр Николаевич их привлекал своим подъемом, своей верой в победу и в новую жизнь и, конечно, своей простотой и ласковостью. Не будучи социалистом, Александр Николаевич очень сочувствовал мировой революции, с нетерпением ожидал ее как первый шаг на пути освобождения человечества».

Приезжая в Женеву, Скрябин останавливался в гостинице «Отель-де-Женев». В его жизни этот город сыграл трагическую роль. В июле 1905 года старшая дочь Скрябина Римма внезапно заболела и была перевезена в кантональную больницу, где умерла 15 июля 1905-го от заворота кишок. Умерла в отсутствие отца – он уехал накануне ее болезни и вернулся по телеграмме уже на похороны.

Может быть, и эта смерть повлияла на его решение – Скрябин оставляет жену и в феврале вместе с Шлецер селится в Женеве по адресу: улица Фонтэн, дом 2 (Chemin de la Fontaine, Servette). Татьяна Шлецер писала в одном из писем: «Устроились мы отлично; у нас хорошая вилла с садом и даже с электричеством. От города совсем близко, минут двадцать пешком, а с трамваем даже пустяки». Отсюда Скрябин посылает свое согласие на предложение Метнера участвовать в «Золотом руне», здесь продолжается работа над «Поэмой экстаза», но не всё безоблачно в жизни влюбленных. Скрябин очень тяжело переживает отказ Веры в разводе. Кроме того, высшее музыкальное общество Женевы не принимает его. Композитор хочет установить контакты с профессорами Женевской консерватории, посещает каждого, но так и не дожидается ответных визитов. Своей благодетельнице и другу Маргарите Морозовой он пишет: «Это лишь пропускной билет в общество, от которого я завишу до той минуты, пока не сделаюсь известным». В другом письме ей же: «А ведь Вы знаете швейцарские нравы!» Его, живущего «свободным» браком, не принимает женевский музыкальный свет. Ко всему прочему прибавляется и нужда, а также унижение жить на «пенсию» Морозовой, которая регулярно посылала ему в Женеву деньги. Приходилось всё время просить об отправке вперед: «Авансируйте мне, пожалуйста, положенную мне пенсию, то есть вместо того, чтобы прислать деньги 1 июля, пришлите мне их теперь и даже возможно скорее, так как срок платежей приближается и мне грозят всевозможные неприятности, Вы ведь знаете, что такое швейцарский propriétaire».

В Селиньи (Celigny) в «Отеле Солнца» (“Hôtel du Soleil”, rue des Coudres, 10) останавливается в 1900 году во время своего первого швейцарского путешествия со своим товарищем Куровским Иван Бунин. По женевским впечатлениям был написан рассказ «Тишина», опубликованный первоначально под названием «На Женевском озере». В письме брату от 18 ноября 1900 года Бунин так описывает свое пребывание в городе на Роне: «Выехали из Парижа 10-го, вечером приехали в Женеву. Ночь провели в г… снаружи и всюду, но с чистой комнатой в “Отеле Солнца”, вышли утром и поразились тихим, теплым утром. Из нежных туманов, скрывавших всё впереди, проступали вдали горы и озеро, нежное, лазурно-зеленого цвета. Нежный туман был полон солнца, и когда туман растаял, чистый, веселый, заграничный город был очень весел и изящен. Взяли лодку, купили сыру и вина и вдвоем, без лодочника, уехали по озеру…Тишина, солнце, лазурное, заштилевшее озеро, горы и дачи. В тишине – звонкие и чистые колокола, издалека – и тишина, вечная тишина, которая царит в заповедном царстве Альп, где только сдержанный шум водопадов, орлы и пригревает полдень…»

Женева найдет свое отражение и в других произведениях писателя. Например, в «Маленьком романе» Эль-Маммуна пришлет роковую телеграмму именно из этого города.

Жорж и Людмила Питоевы

Бельвю (Bellevue), курортное местечко на другой стороне озера, связано с именем знаменитой в свое время актерской пары, Жоржа и Людмилы Питоевых. В Швейцарию они приехали вскоре после свадьбы летом 1915 года. Их связали и семья, и театр. В этом браке родилось семеро детей, а количество поставленных и сыгранных спектаклей с трудом поддается учету. Их совместная творческая деятельность в Женеве началась с благотворительных концертов на русском языке для военнопленных. Скоро с созданием своего театра им пришлось перейти на французский. Спектакли давали в Женеве, в других городах Швейцарии, гастролировали в Париже. За семь швейцарских сезонов Питоев поставил 70 пьес 46 авторов 15 национальностей, причем огромную часть репертуара занимали постановки по произведениям русских авторов: Чехова, Толстого, Андреева, Блока, Горького.

Во время работы над «Историей солдата» Питоевы близко подружились со Стравинским, и композитор был даже крестным отцом их дочери Светланы, которую крестили в русской церкви в Женеве.

С 1922 года театр переехал в Париж, и именно Питоевым был открыт для французского зрителя Чехов, им были поставлены и постоянно шли все чеховские пьесы. Умер Жорж в Бельвю в военный сентябрь 1939-го. Людмила после смерти мужа жила в 1939–1941 годах в Швейцарии – потом Америка и Франция, но похоронены оба вместе на кладбище «Жанто» (“Genthod”) близ Женевы. Энциклопедия называет Людмилу «одной из величайших актрис межвоенного периода».

Особую роль в истории русской Женевы занимает Ферней (Ferney) – место поклонения памяти знаменитого в России «философа-вольнодумца». Хотя формально Ферней расположен на территории Франции, редкий русский путешественник не связывал свое швейцарское путешествие с короткой поездкой из Женевы в этот уголок Вольтера.

Е.Р. Дашкова

«На другой день по прибытии своем в Женеву, – пишет в своих записках княгиня Дашкова, – я послала к Вольтеру спросить разрешения посетить его на следующий день вместе с моими спутницами. Он был очень болен, однако велел мне передать, что будет рад меня видеть и просит меня привести с собой кого мне будет угодно». Получив столь любезное согласие, Дашкова на следующий день приезжает в Ферней. Философу нездоровится. «Больной и слабый, он лежал на кушетке». Однако появление русской княгини и даже сам голос ее, как подчеркивает Дашкова, производят благотворное воздействие на Вольтера: «Он поднял обе руки театральным жестом, как бы подчеркивая тем свое удивление, и воскликнул: “Как! У нее и голос ангельский!”» Отпускать после ученой беседы столь приятную собеседницу философ не захотел и стал упрашивать ее остаться с ним отужинать, «но предупредил, что, не имея возможности сидеть, он будет стоять на коленях на кресле возле меня». И действительно – «Вольтер пришел, поддерживаемый лакеем, и стал напротив меня на колени на кресле, повернутом спинкой в мою сторону; за ужином он стоял в таком же положении возле меня». Столь удивительное благоговение перед гостьей Дашкова не без юмора объяснила в примечании: «Он страдал сильным геморроем». Как бы то ни было, русская путешественница произвела такое впечатление на старца, что Вольтер упросил ее приходить к нему каждый день по утрам.

Вскоре после Дашковой посетил это место и Карамзин, однако самого философа уже не было на свете. «Кто, будучи в Женевской республике, не почтет за приятную должность быть в Фернее, где жил славнейший из писателей нашего века? Я ходил туда пешком с одним молодым немцем. Бывший Вольтеров замок построен на возвышенном месте, в некотором расстоянии от деревни Ферней, откуда идет к нему прекрасная аллея. Перед домом, на левой стороне, увидели мы маленькую церковь с надписью: “Вольтер – Богу”».

Карамзин обратил особое внимание на одну картину: «На стенах висят портреты: нашей императрицы (шитый на шелковой материи, с надписью: “Présenté à Mr. Voltaire par 1’auteur”, – и на сей портрет смотрел я с бо́льшим примечанием и с бо́льшим удовольствием, нежели на другие)…»

Традицией русских путешественников становится отрывать себе на память кусочек от полуистлевшего полога над кроватью Вольтера. Так, например, поступает Николай Тургенев. Греч замечает, что занавес над Вольтеровым ложем разорван на кусочки путешествующими философами так же, как его тексты – философами пишущими. На Жуковского, побывавшего здесь в 1821 году, обиталище одного из лучших умов человечества вовсе не произвело впечатления. Кроме «полуистлевшего занавеса», он обращает еще внимание, как, впрочем, и остальные, на знаменитую урну: «На печи стоит деревянная, довольно дурная урна, в которой некогда хранилось сердце Вольтера. Теперь осталась одна надпись: “Son esprit est partout, et son cœur est ici”, но и та до половины уничтожена; от начала пропало son, а от конца ici, и вышла галиматья; в гостиной, где на старинной печи стоит Вольтеров бюст, есть несколько весьма дурных картин, между которыми одна, изображающая Вольтеров апофеоз, заметна своим уродством».

От Гоголя философу тоже досталось. Из письма Н.Я. Прокоповичу: «Сегодня поутру посетил я старика Вольтера. Был в Фернее. Старик хорошо жил. К нему идет длинная, прекрасная аллея, в три ряда каштаны. Дом в два этажа из серенького камня, еще довольно крепок. Я… (текст испорчен. – М.Ш.) в его зал, где он обедал и принимал; всё в том же порядке, те же картины висят. Из залы дверь в его спальню, которая была вместе и кабинетом его. На стене портреты всех его приятелей – Дидеро, Фридриха, Екатерины. Постель перестланная, одеяло старинное кисейное, едва держится, и мне так и представлялось, что вот-вот отворятся двери и войдет старик в знакомом парике, с отстегнутым бантом, как старый Кромида, и спросит: что вам угодно? Сад очень хорош и велик. Старик знал, как его сделать. Несколько аллей сплелись в непроницаемый свод, искусно простриженный, другие вьются не регулярно, и во всю длину одной стороны сада сделана стена из подстриженных деревьев в виде аркад, и сквозь эти арки видна внизу другая аллея в лес, а вдали виден Монблан. Я вздохнул и нацарапал русскими буквами имя мое, сам не отдавши себе отчета для чего». Мятлевская мадам Курдюкова тоже, разумеется, не могла не посетить столь знаменитое место. Ее возмутила скверная привычка бездельников-туристов:

 
Оборвали ле ридо
Всей Вольтеровой постели:
Сувенир иметь хотели,
Всякий клал себе в альбом
Эн морсо де се гранд ом!
 

Розанов, побывавший в Фернее в 1905 году, и здесь остался верным себе – уехал в Женеву ни с чем. Русского философа не пустили в замок Вольтера, открытый в то время только по средам. С тем же успехом побывал в Фернее и Вахтангов. Режиссер записывает в дневник: «1/14 февраля 1911 г…Дом Вольтера был заперт. Вернулись в Женеву по электрической железной дороге». Эту традицию продолжили и послереволюционные эмигранты. Марк Алданов в своем очерке о Женеве из книги «Несентиментальное путешествие» пишет: «Я поехал в Ферней – и не увидел дома. После войны Ферней перешел в руки некоего господина X. Он не считает нужным показывать дом посетителям и, судя по слухам, даже собирается дом перестроить. Это общественный скандал, но частная собственность священна. В деревенском ресторане я спрашиваю, кто этот господин X. Выясняется, что это очень гордый человек, который в войну “заработал” огромное состояние и теперь на эти кровавые деньги (действительно кровавые) приобрел имение Ферней. Это не дом Вольтера, это его дом». Сам Ферней вызывает у Алданова совершенно русские ассоциации: «Дом напоминает яснополянский. Разве что Ясная Поляна, насколько я припоминаю, намного красивей Фернея. Вольтеру не хватало чувства прекрасного и любви к красоте».

Подробный рассказ о жизни послереволюционной эмиграции, как и в других главах этой книги, оставим следующим поколениям исследователей и ограничимся здесь лишь несколькими общими замечаниями.

Русскую эмиграцию после 1917 года притягивают Берлин и Париж. Если кто и приезжает по старой привычке в Швейцарию, то ненадолго – примером может служить Лев Шестов. Философ прибывает с семьей из России в Женеву в 1920 году и останавливается у сестры Фани Ловцкой на улице Варан (avenue de Varens, 4). Здесь он живет только год, после чего уезжает во Францию, куда стекается вся русская интеллектуальная элита.

И всё же в город на Роне часто приезжают русские эмигранты, обосновавшиеся в других городах и странах. Здесь бывают Бунин, Алданов, Шмелев, Шаляпин, Бердяев, Рахманинов, Стравинский, Иван Ильин, Лосский и многие-многие другие.

Ф.И. Шаляпин

Приезжает в Женеву на один день 3 сентября 1936 года из Савойских Альп с сыном Муром Марина Цветаева. В письме поэту Анатолию Штейгеру, которому она хочет послать по почте посылку, Цветаева описывает этот день, который проводит со своими попутчиками из пансиона в беге по магазинам: «…Я в Швейцарии не была с 1903 г. – и тогда посылок не посылала – сумею ли на чужой почте отправить? И – наберусь ли мужества остановить полный автомобиль людей – перед своей почтой? По дороге мне показывают Jardin Anglais, Rade, озеро, но я ни на что не смотрю – велю смотреть Муру». Цветаевой 1936 года уже не до осмотра достопримечательностей. В Советский Союз возвращается ее дочь, скоро туда скроется от французской полиции замешанный в убийстве Порецкого муж, а там и ее ждет Елабуга. Заканчивает письмо Цветаева словами: «Вот Вам, дружочек, моя Женева – и навряд ли будет вторая».

Коротко упомянем нескольких представителей русской эмиграции, обосновавшихся в Женеве.

Здесь жила, например, Анна Алексеевна Каменская – ведущая деятельница теософского движения в России, президент Теософского общества, основанного в Петербурге в ноябре 1908 года. При расколе Международного теософского общества в 1912 году она не идет за «немецкой» секцией Штейнера, но остается в «англо-индийском» обществе под председательством Анни Безант, отстаивавшей чистоту идей Блаватской. В 1918 году Теософское общество закрывается, Каменская по счастливой случайности избегает ареста. Пройдя все круги гражданской смуты, она оказывается в Швейцарии. В эмиграции Каменская возглавляет Русское зарубежное теософское общество. Здесь она издает с 1924 года ежемесячный журнал «Вестник», продолживший дореволюционный «Вестник теософии», это издание выходит вплоть до сороковых годов. В 1926 году Каменская сдает в Женевском университете докторский экзамен и возглавляет кафедру сравнительной теологии.

Софья Владимировна Панина – из старинного дворянского рода. До революции она занимается общественной деятельностью, строит в Петербурге на свои деньги Лиговский народный дом, открывает и поддерживает многочисленные благотворительные общества, организует биржи труда. В год революции она – член ЦК партии кадетов, занимает во Временном правительстве пост товарища министра государственного призрения. В роковую октябрьскую ночь Панина возглавляет делегацию городской Думы, посланную на крейсер «Аврора», чтобы предупредить обстрел Зимнего дворца. Она руководит в те дни Малым Советом министров, составленным из товарищей арестованных министров Временного правительства, который собирается у нее на квартире. Когда большевики пытаются изъять денежные средства Министерства просвещения, Панина отказывается сдать сумму, собранную по подписке по всей России на строительство женского медицинского института. Ее арестовывают, несколько месяцев она проводит в тюрьме. В швейцарской эмиграции она посвящает себя нуждам русской учащейся молодежи.

В Женеве проводит последние годы жизни Борис Петрович Вышеславцев, высланный из России в 1922 году. В эмиграции он вместе с Бердяевым основывает и долгое время редактирует «Путь». Вышеславцев сближается с психоаналитической школой Юнга, в тридцатые годы – сначала вместе с Эмилием Метнером, а после его смерти в 1936 году один – подготавливает и издает собрание сочинений швейцарского ученого в русском переводе. Русский философ участвует в экуменическом движении, работает в секретариате Женевской экуменической лиги. В конце сороковых годов он переезжает из Франции, где его подозревали в сотрудничестве с нацистами во время войны, в Женеву и здесь угасает от туберкулеза.

До своей смерти в 1955 году здесь живет Сергей Николаевич Прокопович, в молодости известный марксист-экономист, позже сторонник кадетов, а во время революции министр Временного правительства. После октябрьского переворота Прокопович активно участвует в Комитете спасения родины и революции и возглавляет подпольное Временное правительство. Позже выступает против вооруженной борьбы как средства решения политических вопросов, преподает в Московском университете, но недолго. Как участника Помгола (Комитета помощи голодающим) в 1921 году его арестовывают и приговаривают к смертной казни. Спасет его и других представителей интеллигентской элиты, собравшейся в Помголе, заступничество Нансена. Сперва чехословацкая эмиграция, а после захвата немцами Праги он эмигрирует в Швейцарию.

Ненадолго переживет Прокоповича его многолетняя спутница жизни Екатерина Дмитриевна Кускова. Некогда встреча ее, молодого врача, с разъяренной толпой во время холерного бунта определила ее политическое мировоззрение – культурное просвещение народа, реформистский путь преобразования русского общества. Кускова – одна из самых видных либеральных публицистов предреволюционной России. Она близка к кадетам, но в партию войти отказалась. В апреле 1916 года на ее квартире намечается состав будущего Временного правительства. После захвата власти большевиками она издает в Москве газету «Власть народа» – один из центров оппозиции новым хозяевам страны. В 1921 году Кускова – организатор и руководитель Комитета помощи голодающим, за что вместе с Прокоповичем арестована и приговорена к смертной казни. Она умрет в Женеве в 1958 году.

Русская церковь в Женеве

Упомянем в заключение еще двух русских писателей, которые прожили несколько лет в Женеве: Владимира Варшавского, автора «Незамеченного поколения», интереснейших мемуаров о «младших» русских писателях первой эмиграции, и Виктора Некрасова, человека удивительной судьбы, проделавшего путь от сталинского лауреата до диссидента, от «В окопах Сталинграда» до «По обе стороны стены».

Русских эмигрантов отпевают в храме Воздвижения Креста. Русская церковь на улице Родольф-Тепфер (rue Rodolphe-Toepffer, 9), центр духовной жизни православной общины Женевы, стала со временем экзотическим символом города на Роне, и изображение ее золотых куполов можно увидеть во всех путеводителях и проспектах города. Кратким рассказом об истории этой церкви мы и завершим главу о русской столице Гельвеции.

Русская православная община официально существует в Женеве с 1854 года. Всё возраставшее количество русских поставило в середине XX века вопрос о строительстве православного храма. Инициатором постройки был протоиерей Петров, служивший в церкви при российской миссии, – он возглавил комитет, в который вошли еще пять русских подданных, проживавших в Швейцарии. Деньги на строительство храма собирали по подписке. Большую сумму на возведение православной церкви завещала великая княгиня Анна Федоровна. В 1862 году власти Женевы безвозмездно в вечное владение выделили православной общине участок земли – тогда это была окраина города. Церковь строилась в 1863–1869 годах по планам петербургского архитектора Гримма.

Протоиерей Афанасий Константинович Петров, служивший в 1859–1881 годах священником в Женеве, был своего рода связующим центром русской колонии, его все знали, со многими русскими он был дружен. Петров и его жена были близки, например, с Еленой Денисьевой, которая бывала у них в Женеве. Тютчев пишет из Женевы Георгиевскому после ее смерти: «Только и было мне несколько отрадно, когда, как, например, здесь с Петровыми, которые так любили ее, я мог вдоволь о ней наговориться, – но и этой отрады я скоро буду лишен». Знал женевский священник и Толстого. Писатель пишет 29 мая 1857 года Т.А. Ергольской о Петрове: «Священник наш молодой, но умный, образованный и исключительно прекрасной жизни человек и всех нас духовный отец, которого я полюбил душевно и который, надеюсь, полюбил меня немного».

В мае 1868 года Афанасий Петров крестит и через несколько дней отпевает Соню Достоевскую.

У политической эмиграции, разумеется, натянутые отношения с женевским священником. Революционеры обходят церковь стороной не только из-за своих атеистических убеждений, но и боясь шпионов. Лев Тихомиров, у которого в Женеве родился сын, пишет: «В России крестили детей, как делали все, как было неизбежно. Здесь об этом и не думалось. Когда-нибудь окрестим. Да и бумаг не было, да и боялся, что пойдешь в церковь да обнаружишь себя перед русскими властями, так потом не отделаешься от надзора. “Шпионы” для эмигрантов – это нечто вроде бесов, таинственное, опасное, чего они вечно убегают, вечно их везде видят – до помешательства…» Кстати, и Достоевский был убежден в «шпионстве» священника. В одном из писем в августе 1869 года он отзывается о Петрове следующим образом: «По всем данным (заметьте, не догадкам, а по фактам), служит в тайной полиции».

На рубеже веков в храме Воздвижения Креста служит отец Николай Апраксин. Он, например, венчает в 1896 году Михаила Врубеля с певицей мамонтовской оперы Надеждой Забела. Художнику сорок шесть, невеста на двенадцать лет моложе. Из Женевы молодые отправляются проводить медовый месяц на берега Фирвальдштетского озера. Венчает Апраксин и будущего философа Николая Лосского, причем женевский священник, по утверждению самого Лосского, сыграет важную роль в его религиозном становлении: «На меня, тринадцать лет находившегося вне церкви, о. Апраксин произвел большое впечатление своею добротою и глубокою религиозностью. Его красивое лицо светилось благостностью и было особенно привлекательно во время богослужения. Политические взгляды его были чрезвычайно наивны; всякий либерал, противник абсолютной монархии, принадлежал для него к той же категории людей, что и крайние революционеры. Как водится, он считал евреев зачинщиками всяких движений, разрушительных для государства. Однако, организуя помощь нуждающимся русским, он оказывал ее и евреям, несмотря на свой антисемитизм».

В 1905 году отпевают в женевском храме дочь Скрябина.

С 1905 года в течение почти сорока лет священником в храме Воздвижения Креста служит о. Сергей Орлов. Православная церковь много делает во время Первой мировой войны для организации помощи русским военнопленным и интернированным, причем активно сотрудничает со швейцарским Красным Крестом.

После революции община примыкает к Русской зарубежной церкви.