Текст книги "Русская Швейцария"

Берега Луганского озера, издавна привлекавшие живописцев, манят и русских художников. Несколько лет подряд, например, проводят в деревнях около Лугано Александр Бенуа и Мстислав Добужинский. Так, летом 1908 года они с семьями живут сначала в отеле-пансионе «Вилла-дю-Миди» (“Villa du Midi”) в Кастаньоле (Castagnola), потом в Соренго (Sorengo) на берегу соседнего с Луганским Лаго-ди-Муццано (Lago di Muzzano) в пансионе «Коллина д’Оро» (“Collina d’Oro”).

По просьбе Грабаря, искавшего материалы для своей «Истории русского искусства», Бенуа стал собирать сведения об итальянских архитекторах и художниках, работавших в России. «…Я узнал, – пишет художественный руководитель дягилевских “Русских сезонов” в своих воспоминаниях, – что потомства всех этих мастеров по сей день благоденствуют и ведут образ жизни зажиточных людей по близ царящим деревушкам, и особенно их много в лежащем повыше местечке Montagnola на склоне той же Collina d’Oro – “Золотого холма”, названного так именно потому, что местные жители туда вернулись богатыми людьми из чужих краев, и главным образом из России».

Монтаньола – место, откуда происходит род Жилярди, известных русских архитекторов. Здесь похоронен Доменико, который отстраивал Москву после пожара 1812 года. До сих пор сохранился дом, где жили Жилярди.

Рядом с Монтаньолой расположилась Агра (Agra). Эта тессинская деревенька дала России семью архитекторов Адамини. Стоящий поныне родовой дом Адамини на холме с видом на Луганское озеро построил Томазо Адамини, вернувшись с солидным капиталом из России.

Из Тессина происходит и строитель Петербурга Трезини. Он родился в Астано (Astano), деревне, расположенной в Малькантоне (Malcantone), по другую сторону Луганского озера. Церковь, где крестили Трезини, напоминает всякому русскому путешественнику вход в Петропавловскую крепость.

Бенуа опубликовал свою работу о Тессине – статью «Рассадник искусства» – в журнале «Старые годы». Это лето, проведенное в Тессине в 1908 году, производит такое впечатление на художника, что потом еще четыре года подряд он с семьей приезжает и живет в «Каза-Камуцци» (“Casa Camuzzi”) в Монтаньоле. Кстати, «Каза-Камуцци», в которой жил русский художник, была построена архитектором Агостино Камуцци, также работавшим в России. Отметим еще, что впоследствии в этом доме проживет много лет Германн Гессе.

В Тессин к Бенуа приезжали друзья из России, в частности Мстислав Добужинский. Свои воспоминания о солнечной Монтаньоле, где он остановился в 1911 году по дороге в Италию, Добужинский записал в страшную зиму 1919–1920 в большевистском Петрограде: «Уже целая неделя, как мы медлим в этой райской стране. Живем высоко, над далеким озером, в маленькой Монтаньоле…Каждое утро я уходил рисовать в горы, забирался куда-нибудь в зеленую тень и оттуда смотрел вниз, где, точно на огромной географической карте, по волнистым скатам гор рассыпаны маленькие белые домики, лежит раскаленный от солнца Лугано и шелковое озеро убегает вдаль, змеясь между гор».

Монтаньола. Рисунок М. Добужинского

Летом 1912 года к Бенуа приезжают Дягилев, Нижинский и Стравинский. 24 августа композитор играет своим друзьям «Весну священную».

Из Тессина происходит и еще одна известная семья русских художников – Бруни. Эта династия родом из Мендризио (Mendrisio).

В мае 1906 года Лугано посещает Василий Кандинский. В 1913 году Анна Остроумова-Лебедева работает над луганским «Голубым ландшафтом». В апреле 1915 года сюда приезжает из Дорнаха Белый. С 1914 года из-за прогрессирующей болезни в Швейцарии селится писатель и мемуарист Петр Боборыкин. Последние годы потерявший зрение писатель проводит в Лугано в нищете. В 1920 году швейцарское отделение «Американского фонда помощи ученым и литераторам», которое возглавлял профессор Н.А. Ульянов, обращается к общественности с призывом поддержать 84-летнего писателя, но собранные деньги уже не могли помочь. Боборыкин умирает в Лугано в 1921 году.

Приезжают отдыхать в Лугано после революции и советские функционеры. Например, осенью 1918 года здесь проводит две недели с женой и сыном Феликс Дзержинский, появившийся в Европе инкогнито. Софья Дзержинская вспоминает об этих днях в своих мемуарах «В годы великих боев»: «В Лугано мы совершали замечательные прогулки и катались на лодке, Феликс очень любил грести и садился на весла, а я управляла рулем. Мы сфотографировались на берегу озера, затем на подвесной дороге поднялись на вершину ближайшей горы, где провели несколько часов. <…> В тот момент, когда мы на пристани в Лугано садились в лодку, тут же рядом с нами, с правой стороны, пристал пароходик, на палубе которого рядом с трапом стоял… Локкарт, английский шпион. В Советской России он занимал высокий дипломатический пост и был организатором ряда контрреволюционных заговоров против Советской власти. Незадолго до этого он был арестован в Москве, и Дзержинский лично его допрашивал. Как официального дипломата, его не подвергли заслуженному наказанию, но выслали за пределы Советского государства. Феликс узнал его сразу».

Летом 1969 года в отеле “Splendid Royal” жили Набоковы. Сюда к писателю заехали, возвращаясь из России, Карл и Элендейя Проффер – слависты и издатели «Ардиса». Они рассказывали о советских писателях-диссидентах, и в частности о Бродском. Узнав, что тот – большой почитатель писателя-эмигранта (что изменится со временем), Набоковы дали денег и просили послать ему в Россию джинсы. Кстати, писатель и потом давал деньги на поддержку русских литераторов. Несколько недель в июле того же года Набоковы провели в местечке Курелья (Cureglia) в четырех километрах от Лугано.

Упомянем здесь еще раз имя русского полководца. По этим местам осенью 1799 года прошла армия Суворова. Границу русские войска перешли у Понте-Треза (Ponte Tresa) 15 сентября – 16 тысяч пехоты и 8 казачьих полков, всего около 20 тысяч человек. Следы тех давних событий можно и сегодня найти в местных музеях и частных собраниях. В Аньо (Agno), например, в краеведческом музее бережно хранится попона, выдаваемая за суворовское знамя. В Бедано (Bedano) существует так называемый Дом Суворова – Каза-Альбертолли (Casa Albertolli). На этом здании висит памятная доска с надписью, в которой неправильно указана дата: «По этой дороге начиная с 15.07.1799 на протяжении 7 дней подряд шла в направлении Швейцарии большая русская армия с генералом Суворовым и князем Константином». Как сказано выше, был уже сентябрь.

В следующей деревне, Таверне (Taverne), суворовская армия простояла несколько дней. Здесь русский полководец ждал обещанных австрийскими союзниками мулов. Знаменитые мулы вошли в историю наряду с наполеоновским насморком – потерянными здесь днями объясняли военную неудачу русских в Альпах. Кстати, именно здесь, в Таверне, познакомился Суворов с Антонио Гамба (Гамма), который в свои 65 лет бросил дом и семью и стал проводником русской армии по Альпийским горам – такое впечатление произвел на него харизматический русский полководец. Тессинец будет воспет Сергеем Глинкой в «героической драме» под названием «Антонио Гамба, спутник Суворова на горах Альпийских». Интересно, что в этой деревне до сих пор существует местная легенда, что на дно колодца опущен ящик с сорока тысячами миланских лир – казной казачьего полка.

Закончим наше путешествие по русскому Тессину в пограничном с Италией Кьяссо (Chiasso). He всегда формальности при пересечении границ для путешественников ограничивались предъявлением визы. Игорю Стравинскому, например, пришлось пережить здесь во время Первой мировой войны несколько малоприятных часов. В 1917 году он возвращался на берега Женевского озера в Морж из Италии.

«Я вез с собой свой портрет, незадолго до того нарисованный Пикассо, – рассказывает Стравинский в своих воспоминаниях. – Когда военные власти стали осматривать мой багаж, они наткнулись на этот рисунок и ни за что не хотели его пропустить. Меня спросили, что это такое, и когда я сказал, что это мой портрет, нарисованный одним очень известным художником, мне не поверили: “Это не портрет, это план”, – сказали они. “Да, это план моего лица, а не чего-либо другого”, – уверял я. Однако убедить этих господ мне так и не удалось».

«План» Стравинскому пришлось отправить почтой знакомым в Рим. «Все эти пререкания, – заканчивает композитор, – отняли много времени, я опоздал на свой поезд, и мне пришлось остаться в Кьяссо до следующего утра».

XIV. «Когда судьба велит вам быть в Лозанне…» Лозанна

«Страстная, с первого взгляда привязанность к Лозанне (точно когда-то в ней родились, точно именно этот город мы видели с детства, во сне)…»

А.И. Цветаева. «Воспоминания»

«Где началось настоящее очарование, так это в Лозанне. Это чудная местность, роскошной красоты. Когда поезд, то врываясь в глубину тоннелей, то вылетая, как птица, над обрывами Женевского озера, мчится по этому сказочному пути, – невольно любуешься дивной красотой этого ежеминутно сливающегося калейдоскопа ландшафтов».

Кто подъезжал хоть раз к Лозанне этой дорогой со стороны Берна, согласится со Львом Тихомировым, что окрестности ее являются одним из самых необыкновенных мест альпийской страны.

Начнем наш рассказ о русской Лозанне с пребывания в этом городе Князя Северного. Наследник русского престола с немногочисленной свитой остановился в «Золотом льве» (“Lion d’Or”, “Zum Goldenen Löwen”). Эта гостиница находилась на улице Бург (rue de Bourg, 29). Здание сохранилось и по сей день, но в стенах, в которых витал некогда царственный дух, расположились теперь модная лавка и закусочная.

Уже в XVIII веке облюбовали себе Лозанну русские и для более длительного проживания. Гетман Украины посылает своего сына Григория Разумовского в Европу для получения образования. Основательный юноша так увлекается минералогией и геологией Швейцарии, что остается на многие годы в Лозанне. «Здесь поселился наш соотечественник, граф Григорий Кириллович Разумовский, ученый натуралист, – пишет Карамзин. – По любви к наукам отказался он от чинов, на которые знатный род его давал ему право, – удалился в такую землю, где натура столь великолепна и где склонность его находит для себя более пищи, – живет в тишине, трудится над умножением знаний человеческих в царствах природы и делает честь своему отечеству».

Граф Г.К. Разумовский

Во время путешествия Карамзин намечает посетить русского ученого, однако встреча не получается: «За несколько недель перед сим он уехал в Россию, но с тем, чтобы опять возвратиться в Лозанну». Отметим, что поездка русского лозаннца на родину была связана с тем, что ученый влюбился в швейцарку Генриетту Мальсен и отправился домой за родительским благословением, в котором ему, кстати, было отказано. Брак тем не менее состоялся и без разрешения.

Сперва Лозанна встречает Карамзина не самым приветливым образом. Молодой писатель хочет остановиться в той же гостинице, где останавливался Павел, но в переполненном иностранными гостями городе это оказывается не так просто. На вежливый стук в уже запертую на ночь дверь ему отвечают: «“Tout est plein, Monsieur! Tout est plein!” (“Всё занято, государь мой, всё занято!”) Я постучался, – рассказывает дальше Карамзин, – в другом трактире, “A la Couronne”, но и там отвечали мне: “Tout est plein, Monsieur!”» Бедный путешественник вызывает жалость у ночного караульщика, и тот устраивает его в трактир «Олень», причем отказывается от двадцати копеек на чай. «Я развернул карманную книжку свою и записал: “Такого-то числа, в Лозанне, нашел доброго человека, который бескорыстно услуживает ближним”».

В каком «Олене» останавливался Карамзин в Лозанне, определить трудно, так как в городе было два отеля под названием “Hôtel du Cerf”, и оба снесены.

После такого приема Лозанна не вызывает у Карамзина приятных чувств: «На другой день поутру исходил я весь город и могу сказать, что он очень нехорош; лежит отчасти в яме, отчасти на косогоре, и куда ни поди, везде надобно спускаться с горы или всходить на гору. Улицы узки, нечисты и худо вымощены».

Лозанна

Карамзин заглядывает в кафедральный собор Лозанны и находит там русский надгробный памятник. «Сию минуту пришел я из кафедральной церкви. Там из черного мрамора сооружен памятник княгине Орловой, которая в цветущей молодости скончала дни свои в Лозанне, в объятиях нежного, неутешного супруга. Сказывают, что она была прекрасна – прекрасна и чувствительна!.. Я благословил память ее». Екатерина Николаевна Орлова, урожденная Зиновьева, в 1776 году, вопреки церковным законам, вышла замуж за своего двоюродного брата князя Григория Орлова, фаворита Екатерины II, попавшего в немилость. Паре в конце концов разрешили уехать из России, что было равносильно пожизненной ссылке.

Надгробная плита двадцатитрехлетней красавицы – единственное, что тронуло сердце москвича при посещении собора. «Я слышал ныне проповедь в кафедральной церкви. Проповедник был распудрен и разряжен, в телодвижениях и в голосе актерствовал до крайности. Всё поучение состояло в высокопарном пустословии, а комплимент начальникам и всему красному городу Лозанне был заключением. Я посматривал то на проповедника, то на слушателей… – пожал плечами и вышел вон».

Единственное, что мирит путешественника с Лозанной, – открывающиеся отовсюду живописные виды на окрестности: «Чистое обширное Женевское озеро, цепь Савойских гор, за ним белеющихся, и рассеянные по берегу его деревни и городки – Морж, Роль, Нион – составляют прелестную, разнообразную картину. Друзья мои! Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то взойдите на террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни протекло тут в удовольствии и тихой радости!» Этот карамзинский завет исполнило с тех пор не одно поколение русских путешественников, хотя у каждого любующегося с террасы перед кафедральным собором живописными ландшафтами этот вид на Женевское озеро вызывал свои ассоциации. Например, мятлевской мадам Курдюковой воды Лемана показались

 
Светло-серо-синеваты,
Как рейтузы, что солдаты
Носят на Руси у нас.
Вот мой поражает глаз
Ле Монт Блан, гигант суровый;
Как орел наш двухголовый,
Он могуч, неизмерим,
И отважен…
 

В том же, что по Лозанне не так просто ходить, русская путешественница вполне согласна со своим предшественником:

 
Город так бугрист, что страх;
Весь построен на горах…
 

Кстати, здесь же, в Лозанне, в доме для умалишенных происходит знаменательная встреча мадам Курдюковой с ее автором.

Фредерик Сезар де Лагарп

Живой достопримечательностью Лозанны первой трети XIX века, привлекавшей русских приезжих, является Цезарь Лагарп. Этот убежденный республиканец был по иронии истории воспитателем в семье русских монархов. Только с началом революционных событий в Европе уезжает он из России на родину. В Швейцарии Лагарп становится одним из лидеров профранцузски настроенного правительства Гельветической республики.

Интересно, что именно Лагарп особенно горячо протестовал против ввода русской армии в Швейцарию и пытался – без особого успеха – организовать сопротивление войскам из России. В обращении к швейцарскому народу он, в частности, писал: «По какому праву русский император, которого, тогда еще Князя Северного, столь гостеприимно принимали в Швейцарии восемнадцать лет назад, посылает свои войска против нас, хотя мы не причинили ему никакого вреда? Вся наша вина заключается в том, что мы изъявили желание быть свободными, мы хотели сбросить наши оковы; это единственная наша вина в глазах этого властителя, который уверен, что люди созданы для того, чтобы быть игрушками в руках себе подобных, и который трепещет при мысли о том, что тридцать шесть миллионов подвластных ему рабов мечтают об освобождении».

В январе 1801 года Лагарпа обвинили в государственной измене. Спасение он нашел во Франции, где находился под персональной защитой Наполеона. Он жил уединенно вблизи Парижа, когда до него дошла весть о смерти Павла. Не дожидаясь официального приглашения, Лагарп мчится в Петербург, где, как ему кажется, открылись возможности для демократического переустройства огромной империи, построенной на рабстве. Попытка закончилась ничем, уже летом 1802 года Лагарп вернулся обратно. Снова на политической арене он появляется после разгрома Наполеона – во время Венского конгресса швейцарец служил советчиком Александру, своему бывшему ученику. Конец жизни Лагарп проводит в Лозанне.

В 1833 году старого республиканца посещает Василий Андреевич Жуковский. Поэт записывает: «Лагарп хранит перчатки Павла, данные ему в минуту дружеского интересного разговора, и с ними вместе приказ о отнятии пенсиона». Здесь же, в Лозанне, видно, по контрасту, приходят Жуковскому и грустные мысли о России, где «в провинциях грубое скотство, в больших городах грубая пышность».

Лагарп играет в политической жизни того времени роль эксперта по русским делам. Так, например, юному русскому дипломату Свербееву, будущему автору замечательных мемуаров, Лагарп говорит пророчески: «Вы еще, мой милый, очень молоды, но знайте, что польские смуты переживут вас, ваших детей и даже ваших внуков. Никто из трех поколений не увидит их конца, и кровавые мятежи против России убитой Польши будут продолжаться долго, долго».

Бывая в Лозанне, Свербеев, как и другие русские знатные путешественники того времени, останавливается в лучшей гостинице города «Фокон» (“Au Faucon”, rue St-Pierre, 3). В этом же отеле отдыхал по дороге из Женевы в Веве Гоголь.

В 1857 году приезжает в Лозанну на народный праздник со своим молодым знакомым Владимиром Боткиным Лев Толстой. В дневнике он записывает 28 июня: «Казино. Бал блядской, солдаты. Большой бал. Лес, виды. Signal. Опять казино. 3 девки, надул их. Методистка вонючая с чудными глазами». В письме Василию Боткину от 29 июня из Кларана писатель делится подробностями своих лозаннских приключений: «Нынче ночью мы с вашим братом ночевали в Лозанне – по случаю девок. Оказывается, что там совершенно французские развратные нравы.

Даже так легко, что противно, и вследствие того я вернулся чист, ваш брат тоже».

С развитием туризма в середине XIX века начинается строительство роскошных современных отелей, население которых подчас состояло исключительно из русских аристократических семейств. Так, в Уши под Лозанной, в курортном местечке на берегу озера, рядом со скромным «Англетером», в котором Байрон писал своего «Шильонского узника», поднимается фешенебельный «Бо-Риваж» (“Beau Rivage”).

В этой гостинице живет в сентябре 1864 года с женой Эрнестиной и дочерью Марией Тютчев. В письме своему корреспонденту Георгиевскому поэт отмечает большое количество русских: «Вот уж скоро месяц я живу на берегах Женевского озера. В Лозанне, или, лучше сказать, под Лозанною, в местечке Ouchy встретил я целую русскую колонию: кн. Горчакова, графа Киселева, бывшего посла в Париже, и многих других…» В то же время здесь живет с дочерью великая княгиня Елена Павловна, сестра двух русских царей. У нее Тютчев берет почитать «Московские ведомости».

Оставили русские свой след и на карте города. В центре Лозанны, на площади Рипонн (Place de la Riponne), находится одно из самых импозантных зданий города – Дворец Рюмина (Palais de Rumine).

Дворец Рюмина в Лозанне

История его такова. Русская дворянская семья из знаменитого рода Бестужевых-Рюминых, отпустив своих крестьян на волю, переселилась в 1840 году в Лозанну. Здесь у Екатерины Бестужевой-Рюминой, урожденной Шаховской, родился сын Гавриил. Отец рано умирает. В 1862 году кантональный совет Во в знак признательности за щедрые пожертвования признает Екатерину и ее сына своими почетными гражданами. Вскоре умирает мать. Сам Гавриил не доживает до тридцати, оставив после себя колоссальное по тем временам наследство в полтора миллиона франков.

Гавриил Рюмин

Встает вопрос о распорядителях наследства. Решение зависит от того, гражданином какой страны Гавриил являлся. Россия настаивает на том, что Рюмин был русским подданным, поскольку официально не выходил из российского гражданства и не принимал швейцарского. Швейцарцы настаивают на том, что Габриель родился в Лозанне и был почетным гражданином кантона Во. Попытки русской дипломатии ни к чему не приводят. Деньги остаются в Швейцарии и идут на строительство университета. Открытие Дворца Рюмина состоялось 3 ноября 1906 года. Во дворце расположились и аудитории университета, и кантональная библиотека.

Некогда Карамзин предупреждал своих читателей не посылать сюда детей учиться: «По крайней мере я никому бы не советовал посылать детей своих в Лозанну, где разве только одному французскому языку можно хорошо выучиться». Однако, несмотря на это, количество русских детей в многочисленных лозаннских пансионах всё время увеличивалось. Здесь провела несколько детских лет, например, художница Маргарита Сабашникова-Волошина. Здесь же в пансионе сестер Лаказ на бульваре Гранси (boulevard de Grancy, 3) в 1903–1904 годах живут сестры Марина и Анастасия Цветаевы.

Марина Цветаева

«Как в родной, на лето покинутый дом, входят пансионерки в тяжелые двери серого каменного любимого пансиона Лаказ… – вспоминает в своих мемуарах Анастасия Ивановна. – Мы поднимались по узенькой лесенке. Что-то в ней напоминало Трехпрудный…

Минуты рекреаций мы гурьбой, взрослые и маленькие, проводили в крошечном садике: огромный платан посредине, подстриженные кусты по бокам, гравий под ногами, и чудом тут умещались и азартные игры младших. Любимая Марусина была: полное сложных правил воинственное наступление двух рядов девочек друг на друга. Она была неутомима в этой игре».

Анастасия Цветаева

Напротив пансиона находилась не сохранившаяся до наших дней кондитерская Юрлимана, куда девочки бегали покупать себе сладости: «Через солнцем залитый Бульвар-де-Гранси к зеркальным окнам кондитерской, к солнцем сбрызнутым витринам воздушных, эфирных, причудливейших, как из Шехерезады, сладостей, пирожных и тортов».

Пансионерок возили на экскурсии в горы, водили смотреть на народные лозаннские торжества: «Национальный швейцарский праздник – Fête des Bouchers (праздник мясников). Процессия в старинных нарядах, алебарды, бархат, позолота, музыка, знамена… Город разукрашен. Вся Лозанна на улицах. Мы под открытым небом, смотрим театральное представление».

В 1982 году по инициативе лозаннского профессора Кембалла (Kemball) на доме, где был когда-то пансион сестер Лаказ, установлена памятная доска.

Не только частные пансионы были наполнены детьми из России, но и в Лозаннском университете училось большое количество русских студентов. Кстати, и среди профессоров были русские. Так, с 1881 года профессором физиологии здесь был Александр Александрович Герцен – сын писателя.

А.А. Герцен, сын А.И. Герцена

О том, что учение как таковое стояло для студентов из России, как и в других швейцарских университетах, на втором плане, свидетельствуют воспоминания Ольги Лепешинской, поступившей на медицинский факультет в 1902 году. Муж, оставшийся в России, как вспоминает мемуаристка в своей книге «Путь в революцию», перед прощанием давал «последние советы и наказы и говорил: “Занимаясь естественными науками, помни и о политической работе”». Завет мужа не был забыт: «Вместе со мной в университете училось много других русских студентов, по тем или иным причинам не имевших возможности получить образование в России. Приглядевшись к ним и памятуя о том, что за наукой не должна забывать о партийной работе, я стала создавать из них социал-демократическую группу. Мы начали собираться, читать марксистскую литературу, обсуждать ее. Первое время занятия вела я сама, но вскоре почувствовала, что пороху мне не хватает. Тогда я обратилась к Плеханову, который жил тогда в Женеве. Самым бесцеремонным образом тормошила я его, приглашая приехать в Лозанну и прочесть нашей группе тот или иной реферат. Плеханов относился к моим просьбам отзывчиво и всегда приезжал».

Смело можно сказать, что в Лозанне перебывали с рефератами все главные ораторы русской политической эмиграции в Швейцарии. Более подробный рассказ об атмосфере, царившей в русской колонии Лозанны, находим в воспоминаниях «Из эмигрантской жизни в Швейцарии», написанных Семеном Клячко, ветераном революционного движения, бывшим народником, ставшим членом бюро и казначеем лозаннской группы эсеров. Описываемые события происходят в 1906 году.

«В Лозанне в то время скопилось значительное количество эмигрантов. Они разбились по группировкам; существовали организованные группы с.-д., с.-р., Бунда и др. Каждая группа имела свой представительный выборный орган – бюро с секретарем во главе; при группе имелись: касса взаимопомощи, клуб библиотечки. Довольно значительная часть русских студентов примыкала к той или иной группе, но было также немало и беспартийных. Существовали и общеэмигрантская касса взаимопомощи, и довольно приличные библиотеки, руководимые политическими эмигрантами, избираемыми общеэмигрантским собранием.

Жило там и много русской буржуазии, бежавшей после 9 января и вообще событий 1905 г. Жили они обособленной жизнью в аристократической части города и в окрестностях – как Монтрё, Веве, Глион и др. Либеральная часть этой буржуазии оказывала материальную помощь общеэмигрантской кассе.

Имелись еще кавказские группы да несколько отдельных субъектов, называвших себя анархистами. Меж ними выделялся Coco Давришев, бежавший по делу ограбления Тифлисского банка».

Именно революционная непримиримость кавказцев-анархистов становится причиной событий, возмутивших рутину эмигрантской жизни.

«Как-то у нас стало известно, – рассказывает Клячко, – что несколько анархистов, – так, по крайней мере, они себя называли, – собираются произвести в Лозанне экс. Немедленно было созвано общее собрание всех политических групп; председателем был избран я. На собрание были приглашены и анархисты, которые явились во главе с Coco Давришевым.

После продолжительных дебатов собрание вынесло резолюцию, в коей указывалось, что в местах, служащих убежищем для политических эмигрантов, всякие эксы недопустимы. Под давлением общего собрания Давришев от имени товарищей заявил, что они отказываются от своей попытки».

Однако Клячко забыл, что русская революционная традиция вполне допускает в тактических целях дать заведомо ложное обещание.

«В конце декабря 1907-го, – читаем дальше у Клячко, – к нам в бюро явился известный адвокат Владимир Бернштам, вызвал меня и сообщил, что часа три тому назад к кавказскому купцу Шриро, дочь которого была женой крупного лозаннского чиновника, явились трое человек, вооруженные револьверами, и, назвав себя анархистами, потребовали 5000 франков, необходимых для нужд их группы. Шриро заявил, что в данный момент у него денег нет, но обещал дать ответ завтра, в 12 часов. Пригрозив, в случае отказа, вооруженной силой, они ушли, обещав в указанное время явиться. Бернштам выразил уверенность, что у Шриро будет засада, которая захватит эксистов, и в результате эта история может принести много вреда делу эмиграции».

Клячко спешно созывает экстренное собрание всех эмигрантских групп.

«Часам к 9 собрались почти все. Председателем вновь избрали меня. Все выступавшие высказались за необходимость принять решительные меры, но ничего конкретного никто предложить не мог. Не могли же мы прибегать за помощью к местной администрации, бороться полицейскими мерами. Оставалось только отмежеваться от этих господ, указав, что они не являются членами политической эмиграции и что мы слагаем с себя ответственность за их действия».

Явились на собрание и сами «эксисты»: «Едва выслушав нас, они грубо заявили, что они ни с кем и ни с чем считаться не намерены, что они борются с буржуазией везде, где могут, что деньги им нужны для своих нужд и они их получат».

На следующий день Давришев отправляется к Шриро и попадает в засаду. Его и других анархистов арестовывают на месте преступления с револьверами в руках.

В течение двух дней были арестованы тридцать два человека, причем в тюрьме оказались и эсдеки, и эсеры, и бундовцы. Арестовали и Клячко, отвезя его в тюрьму, по местному обычаю, на трамвае. Все революционеры в самом скором времени были освобождены, поскольку, кроме как проживание по фальшивым документам, швейцарские власти ничего не могли инкриминировать своим русским гостям. Показательна в этом смысле и судьба анархистов. «Летом их судили, – комментирует события Клячко. – Дабы избегнуть могущего подняться вновь шума вокруг этого дела и не дать защите повода к кассации или апелляции, суд, несмотря на то что обвиняемые были захвачены на месте с оружием в руках, вынес всем оправдательный приговор».

Среди лозаннских эсеров – молодой человек по фамилии Ульянов. Студент из Лозанны ездил в Россию принимать участие в Московском восстании. После поражения вернулся, занялся геологией и больше на родину не возвращался. Имя свое он прославит в науке. Французское правительство поручит ему исследовать Монблан, и за эту работу русский геолог будет удостоен ордена Почетного легиона. Через много лет судьба его удивительным образом переплетется с судьбой писателя Виктора Некрасова, лауреата Сталинской премии, автора знаменитого в свое время романа «В окопах Сталинграда».

В.П. Некрасов

«В Лозанне спокон веков жил вместе со своей женой, маминой сестрой, – напишет Некрасов в своей автобиографической книге “По обе стороны стены”, – профессор геологии Лозаннского университета Николай Алексеевич Ульянов (упаси Бог спросить, не родственник ли), а для меня дядя Коля. Жил в маленькой, загроможденной от пола до потолка книгами двухкомнатной квартире на Монрепо, 22. Совсем один – тетя Вера умерла лет 15 тому назад. И действительно, я приехал по его приглашению на три месяца, как значилось в моем паспорте». Так по приглашению «дяди Коли» сталинский лауреат оказался в женевской эмиграции.

Жили в Лозанне в последние дореволюционные годы, разумеется, не только политические эмигранты. Была и другая русская Лозанна, для которой главными событиями не были рефераты Плеханова, Чернова или Ленина в Народном доме (здание не сохранилось). Русским консулом (нештатным) в Лозанне был с 1911 по 1915 год Николай Скрябин, отец композитора. У него на авеню Уши (avenue d’Ouchy, 27) и жил Александр Николаевич в 1913 году. О своих встречах со Скрябиным писал в одном из писем Стравинский: «Тут в Lausann’e проживал некоторое время Скрябин (у своего отца), я с ним видался. Меня поразило, что он о моих сочинениях ничего не знает и говорит о них понаслышке со слов других…»