Текст книги "Русская Швейцария"

V. Город Гольбейна и Белого. Базель

«В Базеле была воскресная тишина, так что слышно было, как ласточки, снуя, оцарапывали крыльями карнизы. Пылающие стены глазными яблоками закатывались под навесы черно-вишневых черепичных крыш. Весь город щурил и топырил их, как ресницы. И тем же гончарным пожаром, каким горел дикий виноград на особняках, горело горшечное золото примитивов в чистом и прохладном музее».

Б.Л. Пастернак. «Охранная грамота»

«Совершенно пробудился я от этого мрака, помню я, вечером, в Базеле, при въезде в Швейцарию, и меня разбудил крик осла на городском рынке». Князь Мышкин, подобно самому автору «Идиота», приезжает в Швейцарию через Базель. В «досамолетную» эпоху этот город, расположенный на границе трех государств, служил для русских путешественников главными воротами в альпийскую республику. Базель – это место встречи и прощания со Швейцарией.

В Базеле заканчивает свое путешествие по Гельвеции в 1782 году, прибыв сюда по Рейну после осмотра Рейнского водопада у Шафхаузена, цесаревич Павел Петрович. Со своей свитой он останавливается в гостинице «У трех волхвов» (“Drei Könige am Rhein”). Этот отель, отреставрированный и надстроенный, и сейчас считается лучшим в городе.

Карамзин через семь лет, наоборот, приезжает в Швейцарию через Базель. Молодой писатель останавливается в гастхаузе «Шторхен» (“Storchen”), существующем и по сей день на Фишмаркт (Fischmarkt, 10). Так описывает он город конца XVIII века: «Базель более всех городов в Швейцарии, но, кроме двух огромных домов банкира Саразеня, не заметил я здесь никаких хороших зданий, и улицы чрезмерно худо вымощены. Жителей по обширности города очень немного, и некоторые переулки заросли травою».

А вот мнение русского путешественника о базельцах: «Во всех жителях видна здесь какая-то важность, похожая на угрюмость, которая для меня не совсем приятна. В лице, в походке и во всех ухватках имеют они много характерного. – В домах граждан и в трактирах соблюдается отменная чистота, которую путешественники называют вообще швейцарскою добродетелию. – Только женщины здесь отменно дурны: по крайней мере я не видал ни одной хорошей, ни одной изрядной».

Посещение базельского собора – Мюнстера – тоже не приводит нашего путешественника в восторг: «В так называемом Минстре, или главной базельской церкви, видел я многие старые монументы с разными надписями, показывающими бедность разума человеческого в Средних веках». Впрочем, о похороненном здесь Эразме Роттердамском Карамзин отзывается с почтением.

С другой стороны, сильное впечатление производят на него работы художника Ганса Гольбейна: «В публичной библиотеке показывают многие редкие рукописи и древние медали, которых цену знают только антикварии и нумисматографы; а что принадлежит до меня, то я с большим примечанием и удовольствием смотрел там на картины славного Гольбеина, базельского уроженца, друга Эразмова. Какое прекрасное лицо у Спасителя на вечере! Иуду, как он здесь представлен, узнал бы я всегда и везде. В Христе, снятом со креста, не видно ничего божественного, но как умерший человек изображен он весьма естественно. По преданию рассказывают, что Гольбеин писал его с одного утопшего жида».

Посетив городскую ратушу, дом Парацельса и прочие положенные достопримечательности, а также ознакомившись с демократическим устройством правления городом, что заставляет его особо отметить: «Хлебники, сапожники, портные играют часто важнейшие роли в базельской республике», – Карамзин отправляется из Базеля в Цюрих.

«Уже я наслаждаюсь Швейцариею, милые друзья мои! – записывает он с пометкой “В карете, дорогою”. – Всякое дуновение ветерка проницает, кажется, в сердце мое и развевает в нем чувство радости. Какие места! Какие места! Отъехав от Базеля версты две, я выскочил из кареты, упал на цветущий берег зеленого Рейна и готов был в восторге целовать землю. “Счастливые швейцары! Всякий ли день, всякий ли час благодарите вы небо за свое счастие, живучи в объятиях прелестной натуры, под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов и служа одному Богу?”»

Русских войск во время войны 1799 года в Базеле нет, но их ждут. Предприимчивый издатель Вильгельм Хаас (Wilhelm Haas) даже выпускает немецко-франко-русский разговорник. Базелец решил, что в случае завоевания страны русскими обывателям придется каким-то образом общаться с новыми хозяевами и его полезная книжка найдет спрос. Русские слова он печатает в ней латинскими буквами. Войска Павла Петровича, однако, так и не доходят до Базеля.

Армия же Александра Павловича, напротив, вступает в Базель победительницей французов. В военной кампании 1814 года Базель играет роль исходного пункта для наступления на Францию, здесь располагается штаб-квартира союзников. В январе происходит торжественный въезд в Базель трех императоров – Александра I, Франца Австрийского и Фридриха Вильгельма Прусского. Парад победоносных войск длится несколько часов. В Базеле русские войска переходят Рейнский мост и направляются на Париж. Среди офицеров – поэт и будущий казненный декабрист Кондратий Рылеев.

В Базеле происходит встреча русского императора со знаменитым педагогом и писателем Песталоцци. Швейцарец находит у царя весьма любезный прием. Он просит у русского монарха не занимать помещение его училища в Ивердоне под лазарет. Разумеется, прошение Песталоцци удовлетворено.

Александр I, австрийский император Франц I, прусский король Фридрих Вильгельм

Военные события, окончившиеся славным взятием Парижа, сделали Базель особой достопримечательностью для нескольких последующих поколений русских туристов. Так, мадам Курдюкова отмечает в своих записках о Базеле, что:

 
Здесь ле Рюс переходили
Рейн в тринадцатом году;
Я земной поклон кладу
На том месте эбен, эбен,
Отслужен где был молебен.
 

В целом же мятлевская героиня повторяет карамзинские впечатления в рифмованном виде:

 
Город Базель возле Рейна,
И тут родина Гольбейна.
Незавидные прогулки,
Все кривые переулки.
 
 
И народ-то, между нами,
Неопрятен, не хорош,
Совершенно не похож
На швейцарцев из кипсеков.
 

Николай Станкевич продолжает традицию и пишет родителям 23 сентября 1839 года: «Дождь был первой достопримечательностью, которая меня встретила. Город, и без того некрасивый, в эту мрачную погоду еще менее способен нравиться. Улицы узки и кривы, тротуары дурны, нечем повеселить глаз. Только одна площадка перед собором, с которой открывается Рейн, за ним часть Шварцвальда и начало Швейцарских гор по эту сторону, – только эта площадка вознаграждает за безотрадное странствование по всему городу. Собор, одна из примечательностей, которыми славится Базель, далеко не достигает красоты многих зданий этого рода, виденных мною прежде. Зато окрестность Базеля – очаровательна». Справедливости ради отметим, что город произвел на молодого человека столь удручающее впечатление потому, что здесь он надеялся увидеть свою знакомую Варвару Дьякову, однако встреча не состоялась. Уже из Флоренции он напишет ей: «Тяжело было тогда мое разочарование: я ехал почти с уверенностью встретить Вас там – и вдруг мне говорят, что Вы давно оставили Швейцарию…»

Для Федора Ивановича Тютчева Базель, наоборот, полон романтики. В письме Эрнестине 22 июля 1847 года он вспоминает свое пребывание в Швейцарии и, в частности, замечает: «Потом, знаешь ли, где я много думал о тебе? В Базеле, хоть это чуждые и, кажется, даже не знакомые тебе места. Был вечер. Я сидел на бревнах, у самой воды; напротив меня, на другом берегу, над скоплением остроконечных крыш и готических домишек, прилепившихся к набережной, высился базельский собор, и всё это было прикрыто пеленою листвы… Это тоже было очень красиво, а особенно Рейн, который струился у моих ног и плескал волной в темноте».

Город поэта резко отличается от города революционного публициста.

«…единственное художественное произведение, выдуманное в Базеле, представляет пляску умирающих со смертью, кроме мертвых, здесь никто не веселится, хотя немецкое общество сильно любит музыку, но тоже очень серьезную и высшую». В этом отрывке Герцен имеет в виду фреску в крестовом ходе церкви Предигеркирхе (Prädigerkirche), знаменитую «Пляску смерти» (Totentanz). Средневековая крытая галерея была уничтожена в 1805 году, так что если Карамзин еще любовался работой художников XV столетия, то Герцен знал эту фреску только из книг. Теперь на этом месте маленький сквер.

Сильные впечатления уносит с собой после пребывания в Базеле Достоевский. Базельские переживания находят отражение в его «швейцарском» романе «Идиот». Писатель с молодой супругой Анной Григорьевной приезжает в этот город из Германии вечером 23 августа 1867 года и останавливается на берегу Рейна в гастхофе “Tête d’Or” (находился по адресу: Schifflände, 3, дом был снесен в 1904 году). На следующий день молодожены отправляются осматривать город по следам Карамзина – посещают Мюнстер, ратушу, музей на Аугустинергассе (Augustinergasse), где выставлены работы Гольбейна.

«По дороге в Женеву мы остановились на сутки в Базеле, – вспоминает Анна Григорьевна, – с целью в тамошнем музее посмотреть картину, о которой муж от кого-то слышал. Эта картина, принадлежавшая кисти Ганса Гольбейна (Hans Holbein), изображает Иисуса Христа, вынесшего нечеловеческие истязания, уже снятого со креста и предавшегося тлению. Вспухшее лицо его покрыто кровавыми ранами, и вид его ужасен. Картина произвела на Федора Михайловича подавляющее впечатление, и он остановился перед нею как бы пораженный. Я же не в силах была смотреть на картину: слишком уж тяжелое было впечатление, особенно при моем болезненном состоянии, и я ушла в другие залы. Когда минут через пятнадцать-двадцать я вернулась, то нашла, что Федор Михайлович продолжает стоять перед картиной, как прикованный. В его взволнованном лице было то как бы испуганное выражение, которое мне не раз случалось замечать в первые минуты приступа эпилепсии. Я потихоньку взяла мужа под руку, увела в другую залу и усадила на скамью, с минуты на минуту ожидая наступления припадка. К счастью, этого не случилось: Федор Михайлович понемногу успокоился и, уходя из музея, настоял на том, чтобы еще раз зайти посмотреть столь поразившую его картину».

В романе «Идиот» копия этого полотна висит в квартире Рогожина. В примечаниях к роману Анна Григорьевна снова пишет о том потрясении, которое пережил Достоевский в Базеле перед работой Гольбейна: «Она страшно поразила его, и он тогда сказал мне, что “от такой картины вера может пропасть”».

На замечание Рогожина, что он любит смотреть на эту картину, Мышкин в романе реагирует, как его автор: «На эту картину! – вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли. – На эту картину! Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!»

Базельский музей с его знаменитым собранием служит своего рода притягательным магнитом для приезжих русских. К концу века это притяжение особенно усиливается из-за картин Беклина, кумира тогдашнего художественного мира. Так, отправляясь с молодой женой в свадебное путешествие из Германии в Италию в 1894 году, художник Александр Бенуа специально останавливается в Базеле на три дня в уже упомянутой гостинице “Drei Könige”. Молодым не везет с погодой – всё время льет дождь, но в просветы они бросаются в город, в музей, «в котором нас особенно притягивало наше тогдашнее божество – Арнольд Беклин. Однако, к нашему собственному удивлению, мы получили более глубокое впечатление не от его картин… а от картин и рисунков Гольбейна, Урса Графа, Никлауса Мануэля Дейча. Особенно нас поразили жуткие загадочные произведения последнего». В начале июня 1899 года двое суток проездом из Женевы и Лозанны в Россию проводит в городе Гольбейна Владимир Соловьев. Окрестности Базеля не только Карамзина заставляют пасть на колени на берегу Рейна, но даже мирят со Швейцарией Александра Блока, который от этой страны вовсе не в восторге. В письме матери 15 июня 1909 года он описывает свои впечатления: «А какая мерзость – Швейцария, которую мы перерезали всю! Хорошо только в туманах St. Gothard’a и в туннеле, и еще в сказочной стране на границе с Лотарингией и Баварией, где Рейн еще узок и Шварцвальд занимает бесконечное пространство – вблизи от Базеля».

Г. Гольбейн Младший. «Мертвый Христос»

Базель не только музейный, но и университетский город. Базельский университет был основан в 1460 году, с ним связаны славные традиции и такие имена, как Эразм Роттердамский и Эйлер, но русская молодежь в Швейцарии предпочтение отдавала Цюриху и Женеве. Назовем всё же несколько студентов из России, учившихся в Базеле. Так, в 1882 году здесь слушает лекции на философском факультете Лев Дейч, один из патриархов русской революции.

В Базельском университете учится выходец из Минской губернии, одесский гимназист Александр Парвус. Он заканчивает курс в 1891 году. Вместе с Лениным базельский выпускник создаст «Искру». Гершанович, большевик, наборщик этой газеты, напишет в своих воспоминаниях: «Истинное наслаждение от политического анализа, блеска остроумия принесли нам статьи Парвуса, печатавшиеся в “Искре”, под заголовком “Война и революция”. За право набора этих статей происходили среди нас споры и драки…» В 1905-м Парвус будет руководить вместе с Троцким Петроградским советом, пройдет тюрьмы и Сибирь. Очевидно, на него «тюремные университеты» подействуют не так, как на его товарищей по партии, и в эмиграции, в Турции, он займется крупными торговыми делами, разбогатеет. Прославится он еще тем, что во время Первой мировой войны предложит германскому правительству свой знаменитый план вывести Россию из войны путем подготовки революции на немецкие деньги. После войны он снова приедет в Швейцарию и поселится в своей вилле на Цюрихском озере. Однако насладиться жизнью на тихом берегу Парвусу не удастся. Его имя окажется замешано в берлинском скандале – подкупе социал-демократического правительства, и это приведет к высылке Парвуса из Швейцарии. Конец жизни русский революционер, автор нашумевшей книги «В царской Бастилии», проведет в Германии.

Вот еще один интересный базельский студент. В 1904 году с докторской степенью по медицине заканчивает университет Базеля, предварительно поучившись и в Цюрихе, и в Берне, Николай Осипов – один из первых русских психоаналитиков. «В 1907 году я впервые познакомился с работами Фрейда, – напишет позднее Осипов в своих воспоминаниях. – Никакой известностью в России Фрейд не пользовался… Смело могу сказать, что я первый популяризировал Фрейда в России». В 1910 году врач, работавший в психиатрической клинике Московского университета, начинает издавать журнал «Психотерапия». До Первой мировой войны он неоднократно приезжает в Швейцарию, в Цюрих к Блейлеру и Юнгу, а также в Берн к Дюбуа. После революции Осипов эмигрирует в Прагу и станет основателем чешской школы психоанализа.

Большинство же учащейся молодежи из России, как это было принято, больше интересуется политикой и партийными рефератами, нежели университетскими экзаменами. Приезжают в Базель читать рефераты перед студентами посланцы всех революционных партий. Осенью 1915 года, например, выступает с докладом «Военное положение и будущее России» Ленин.

Но вообще-то Базель не пользуется большой популярностью среди русских революционеров, здесь они бывают только проездом.

В годы Первой мировой войны Базель – это город Андрея Белого. Сюда он приезжает еще в 1912 году с Асей Тургеневой, двоюродной внучкой писателя, своей будущей женой, слушать лекции Рудольфа Штейнера, основателя Антропософского общества. В письме Александру Блоку 10 (23) ноября 1912 года Белый сообщает о своих встречах с Доктором, как называли антропософы своего учителя: «За это время прослушали курс, видели мистерии; потом поехали в Базель на новый курс Доктора “Евангелие от Марка”… Говоря внешне: ничего гениальнее я не слышал. В Базеле сдали отчет Доктору (чертежами, рисунками); и поехали в Vitznau…» Общение в первое время из-за плохого знания Белым немецкого происходит на уровне рисунков и жестикуляции.

А. Белый и А. Тургенева. Дорнах

В том же году сюда приезжает поэт Вячеслав Иванов, обеспокоенный «уходом» друга к антропософам. В книге «Почему я стал символистом» Белый вспоминает об этом так: «Приехавший ко мне в Базель Вячеслав Иванов с грустью спросил меня: как быть с символизмом после моего ухода из нашей символической тройки (Я – Блок – Иванов)». Окружение Белого в России не разделяло его восхищения Штейнером и воспринимало его увлечение как очередное чудачество, губящее гения. Этим, пожалуй, объясняется тон, в котором описывает появление в Базеле Иванова в своих воспоминаниях Ася Тургенева: «1912 г. Базель. Нас посетил также писатель Вяч. Иванов… Поэтический дар, личное обаяние и золотые кудри придавали его благородно-профессорской наружности оттенок эстетизма. Он хотел вступить в Теософское общество и просил нас познакомить его со Штейнером. Мы были поражены решительным отказом Штейнера, который вообще допускал в Общество самые удивительные фигуры. “Может быть, господин Иванов большой поэт, – сказал он, – но к оккультизму у него нет ни малейших способностей; это повредило бы ему и нам. Я не хочу с ним встречаться, постарайтесь его отговорить”. Так что тот, кто мнил себя первейшим русским оккультистом, был признан в этом отношении полнейшей бездарностью».

Базель, вернее, пригородное местечко под Базелем – Дорнах (Dornach), выбирает Рудольф Штейнер как столицу мировой антропософии. Руководитель немецкой секции Теософского общества, основанного еще Еленой Петровной Блаватской, Штейнер выступает своего рода раскольником и образует в 1913 году из своей секции Антропософское общество.

На дорнахском холме Штейнер с учениками начинает строительство Гетеанума, называвшегося тогда еще «Иоанновым зданием» (“Johannesbau”), который должен был служить внешним выражением антропософии. Одновременно это и храм-театр, в котором должны были устраиваться гётевские мистерии. Огромное деревянное сооружение строится учениками Штейнера по его проекту и под его непосредственным руководством.

Антропософская община в Дорнахе мыслится прообразом будущего всеобщего братства, и на строительство устремляются антропософы из всех стран. Среди них много русских. Сам Белый вместе с Асей Тургеневой приезжает сюда в феврале 1914 года. «С первого февраля я – в Дорнахе, – пишет Белый в своих “Воспоминаниях о Штейнере”. – Здесь охватила иная волна; предприятие постройки – огромный, в себя замкнутый мир; мы в нем канули; в одной столярне, заготовляющей дерево остова здания, куполов, архитравных массивов, в феврале числилось до 300 столяров; это количество увеличивалось; во-вторых, работы бетонные (бетон фундамента и первого этажа), возведение каркаса здания, каркас купола, огромная работа чертежной, приготовление составных частей колонн (числом 26); всё заготавливалось вчерне в пяти огромных сараях… Все приезжавшие в Дорнах, пристраивались там или здесь; каждый уходил в свою работу по горло; надо было воспроизвести в количестве нескольких сот одни планы частей: их вычертить, перечислить, четко раскрасить; вычисленное подать инженеру или заведующему деревянными работами, чтобы по планам были заготовляемы деревянные и бетонные формы; нужен был орган связи; о нем мы, работая во фракциях, и не думали, потому что органом связи был Доктор сам».

Общий труд сопровождается чтением Доктором антропософских лекций «в освобождаемой для этой цели по вечерам столярне».

Первое время Белый и Ася живут в Базеле, в гостинице «Цум Бэрен» (“Hotel zum Bären”, Aeschenvorstadt), в комнате № 25, и ездят отсюда каждый день на трамвае на работу в Дорнах. Мало кто из антропософов прежде занимался физическим трудом, и всезнающий Штейнер, как вспоминает Белый, «три дня лично много часов показывал, как держать стамеску, вести штрих, плотность и т. д.».

Новые впечатления сперва оказывают благоприятное воздействие на поэта. «Я никогда в жизни физически не работал, – рассказывает о своей дорнахской жизни Белый в письме Иванову-Разумнику от 4 июля 1914 года, – а теперь, оказывается, вполне могу резать по дереву; и что это за великолепие работать самому, участвовать физически в коллективной работе над тем, что потом останется как памятник… Уходишь утром на работу, возвращаешься к ночи: тело ноет, руки окоченевают, но кровь пульсирует какими-то небывалыми ритмами, и эта новая пульсация крови отдается в тебе новою какою-то песнью; песнью утверждения жизни, надеждою, радостью; у меня под ритмом работы уже отчетливо определилась третья часть трилогии, которая должна быть сплошным “да”: вот и собираюсь: месяца три поколотить еще дерево, сбросить с души последние остатки мерзостного “Голубя” и сплинного “Петербурга”, чтобы потом сразу окунуться в 3-ю часть Трилогии. А то у меня теперь чувство вины: написал 2 романа и подал критикам совершенно справедливое право укорять меня в нигилизме и отсутствии положительного credo. Верьте: оно у меня есть, только оно всегда было столь интимно и – как бы сказать – стыдливо, что пряталось в более глубокие пласты души, чем те, из которых я черпал во время написания “Голубя” и “Петербурга”. Теперь хочется сказать публично “Во имя чего” у меня такое отрицание современности в “Петербурге” и в “Голубе”. Но – сперва доколочу архитрав нашего Bau». Взявшись впервые в жизни за стамеску, Белый приходит к идее третьего романа задуманной им трилогии. Первые две книги – «Серебряный голубь» и «Петербург» – представляют собой, по его мнению, отрицание, третий том – «Невидимый град» – должен был сказать «ДА» этому мирозданию, но, как и второй, «идеальный» том «Мертвых душ», этот роман так и не будет написан.

Изображая благотворное влияние труда, Белый несколько приукрашивает действительность. В «Материалах к биографии» поэт дает иную картину тех дней. Работать на стройке Белого хватает лишь на две первые недели. Потом, пишет он, «Ася с утра уезжала в Дорнах, а я оставался дома; я тоскливо бродил по улицам, заходил в зоологический сад и обедал в убогом вегетарианском ресторанчике. В эти дни я написал стихотворение “Самосознание”; в нем отразилась грусть этих дней». Не всё ладно было в антропософском королевстве Белого.

Этой весной 1914 года два раза по делам гражданского брака, без которого невозможно совместное проживание в швейцарской глубинке, Белый и Ася ездят в Берн, оттуда в Тун. Их брак регистрируется в Берне 23 марта 1914 года. Молодожены переезжают в Дорнах и останавливаются сперва в отельчике «Цум Оксен» (“Zum Ochsen”, Amthausstrasse, 21). Позже, с приездом матери Белого, Александры Дмитриевны Бугаевой, тоже взявшейся было за стамеску, вся семья переселяется в гостиницу «У льва» (“Zum Löwen”, больше не существует) в соседнем Арлесхайме (Arlesheim), где обедал когда-то, гуляя по базельским окрестностям, Карамзин. Александра Дмитриевна, однако, остается с антропософами недолго – между свекровью и невесткой происходит разрыв, Белый принимает в семейном конфликте сторону жены, и мать его уезжает из Швейцарии обратно в Россию.

Белый и Ася поселяются у Екатерины Александровны Ильиной в двух комнатках на Маттвег (Mattweg) в Арлесхайме. Ильина – одна из первых русских антропософок, переводчица текстов Штейнера на русский язык, ее дом называют «Русский дом» (“Das russische Haus”), она ведет «русские» дела Антропософского общества совместно с супругой Штейнера Марией Яковлевной, о которой расскажем ниже.

Работа над Гетеанумом идет ударными темпами. Активнейшее участие в антропософской стройке принимают приезжие из России. «Русская группа в Дорнахе оставила след; сумма сработанного ею в ГЕТЕАНУМЕ – была заметна, – пишет Белый в “Воспоминаниях о Штейнере”. – Так, один из порталов снаружи был сработан главным образом москвичами (М.И.С.; А.С.П. и покойным Трапезниковым); полурусский-полушвейцарец Дубах, – был правофланговым всех полезных работ; великолепно он вырезал в большом куполе форму Юпитерова архитрава; Н.А. и А.М. Поццо, А.А. Тургенева и я, – мы вырезали архитрав МАРСА; и частью резали БЕЛЫЙ БУК (Сатурн); мы с А.А.Т. главным образом вырезали Юпитеров архитрав в Малом Куполе; кроме того – мы участвовали и в других разных работах: резали надоконную форму, подножие одной из колонн, капительные формы, участок снаружи (у левого входа); я с Эккарштейн дней десять работал на МАРСЕ (Малого Купола); Русский “Л” в мастерской у “С” вырезал 6 огромнейших стекол; Тургенева и Н.А.П. тоже подрабатывали на стеклах; кроме того: Доктор им поручил всё внутреннее пространство главного портала».

Рудольф Штейнер с макетом первого Гетеанума

Расскажем кратко о нескольких из упомянутых Белым русских антропософах, работавших на строительстве Гетеанума в Дорнахе.

М.И.С. – Михаил Иванович Сизов, преподаватель, критик и переводчик, секретарь первого русского Спиритического конгресса в 1906 году, вместе с Блоком и Белым основатель «Аргонавтов».

А.С.П. – Алексей Сергеевич Петровский, сотрудник издательства «Мусагет» (перевел, в частности, «Аврору» Беме), библиотекарь Румянцевского музея, а позднее – Ленинской библиотеки. Переживет при большевиках аресты, ссылку.

Трифон Григорьевич Трапезников, историк искусств, «гарант» русской группы в Дорнахе, уедет из Швейцарии вместе с Маргаритой Волошиной в 1917 году. После прихода к власти большевиков посвятит себя защите произведений искусств от уничтожения и революционных погромов – поступит на советскую службу, его начальницей станет жена Троцкого. Благодаря стараниям Трапезникова будет сохранена, в частности, Ясная Поляна. В 1926 году он поедет лечиться за границу и умрет в доме вдовы поэта Христиана Моргенштерна, своего собрата по антропософии.

Наталья Алексеевна Тургенева – сестра супруги Андрея Белого Аси, выходит замуж за Александра Михайловича Поццо, адвоката. Оба живут в Дорнахе на вилле Сан-Суси (Sans soucis) и активно участвуют в строительстве Гетеанума. Александр Поццо уедет в 1916 году в Россию, а в 1920-м вернется в Швейцарию и останется здесь вахтером при Гетеануме, напишет интересные «Воспоминания о Штейнере». Он умрет в 1941 году в Цюрихе. Кстати, известной антропософкой станет дочь Натальи и Александра Поццо – Мария. Когда в 1913 году родители, оставив ребенка на воспитание бабушке, отправятся искать истину в Дорнах, Маше всего два года. В девять лет вместе с отцом она приедет в Швейцарию, где из нее воспитают эвритмистку, и почти всю свою долгую жизнь она будет работать в театральной группе Гетеанума, а также станет одной из организаторов первого антропософского детского сада.

«Доктор, по-видимому, доверял РИТМУ русских, работавших на дереве, – продолжает свой рассказ Белый. – Уезжая надолго, предупреждал он Хольцлейтер, поставленную для наблюдения за общим темпом работ: “Вы уж русских оставьте: не вмешивайтесь; они – справятся сами”. На других поприщах тоже работали русские; г-жа Эльрам, бывшая директриса гимназии в Петербурге, заведовала точильней, важным для нас учреждением; ежеминутно ломались стамески; работающих по дереву летом 14-го года было более полутораста человек; сломанные стамески стекались десятками к бедной Эльрам, от которой несло керосином за версту: с утра и до вечера она скрипела своей стамеской о камень; петербургская “Ф” возилась с кухарками в кухне кантины, приготовляя обед для работающих; студент “М”, химик, с Эккарштейн производил опыты в лаборатории по добыванию красок; временами из Парижа являлся русский инженер Бразоль, замешиваясь в работы; Фридкина (врач и художница): 1) участвовала в резных работах, 2) лечила в Дорнахе; Ильина годами с утра до ночи отстукивала на машинке для М.Я. Штейнер; М.В. Волошина принимала деятельное участие в художественных мастерских, подготовляя живопись малого купола; Т.В. Киселева вела ряд эвритмических групп и лично работала по эвритмии с доктором и с М.Я.; все временно приезжавшие или жившие месяцами в Дорнахе русские (главным образом москвичи) принимали посильное участие в работах: О.Н.А., Б.П.Г., Н.А.Г. и др. Когда создалась уже группа первоначальных исполнительниц эвритмии, то в ней ГРУППА русских заняла видное место: Киселева, Н.А. Поццо, Богоявленская, А.А. Тургенева, мадам Нейшеллер, явившаяся из Петербурга. Если сложить сумму работ в разном направлении, произведенных в месяцах (даже в годах) маленькою русскою группою, то эта сумма выйдет весьма и весьма почтенной».

Еще небольшой комментарий к упомянутым в приведенном отрывке лицам. Зашифрованный Белым «Б.П.Г.» – это Борис Павлович Григоров, один из основателей антропософского движения в России, личный ученик и переводчик Штейнера. Через Григорова увлечение антропософией проникает в среду собиравшихся вокруг издательства «Мусагет». Именно на арбатской квартире Григорова в Москве собирались композитор Рейнгольд Глиэр, Маргарита Сабашникова, Трифон Трапезников, Андрей Белый, Ася Тургенева, Владимир Нилендер. Григоров был избран председателем образованного в сентябре 1913 года русского Антропософского общества.

Рассказывая о враче Фридкиной в другом месте «Воспоминаний», Белый и здесь не забывает указать на всезнающего Доктора: «…Так в 14 и 15 годах, когда съехались в Дорнах отовсюду и открылись эпидемии (грипп, инфлуэнца), вставали потребности иметь антропософа-врача; лечила нас доктор Фридкина (русская женщина-врач), до сих пор еще не практиковавшая, но имеющая права на врачебную практику; Фридкина доктору давала отчет о всех больных; и он знал, кто чем болен; входил он в детали лечения Фридкиной и ей давал ряд советов». Во время Второй мировой войны Фридкина будет депортирована немцами в лагерь и там погибнет.

Среди строительниц Гетеанума – писательница Ольга Форш. Дорнахской антропософией заинтересовались и революционеры, но, конечно, не из прагматического лагеря социал-демократов – в Дорнах приезжали более близкие романтике эсеры, например, один из лидеров партии Вадим Руднев. Остается работать на строительстве Гетеанума эсер Константин Лигский. Здесь он находит и свое личное счастье – знакомится с художницей и эвритмисткой Гертруд фон Орт и женится на ней. Русская революция зовет его на родину – Лигский бросает Гетеанум и отправляется в большевистскую Россию, где вступает в коммунистическую партию и делает карьеру на дипломатическом поприще, едет консулом в Варшаву, Токио, Афины. До чисток он не доживет – умрет своей смертью в конце двадцатых годов.

В книге воспоминаний «Зеленая змея» Маргарита Сабашникова-Волошина, кстати, воспитанная в Москве швейцарской мадемуазель Шахер, так описывает своеобразную экстравагантность русской колонии в Дорнахе: «Число работников на стройке росло. Люди приезжали из всех стран. Также и из Москвы один за другим появлялись друзья. Пестрое общество, бродившее тогда по улицам Дорнаха и Арлесхайма, совсем не походило на местных добропорядочных обывателей. Оно было в буквальном смысле пестрым… Русские – хотят они этого или нет – почти всегда выглядят несколько странно. Эти фигуры – из Швабинга, Латинского квартала, Москвы – вызывали негодование добропорядочных деревенских обывателей. Уже одно то, что у нас допоздна горел свет, казалось им легкомысленным расточительством. Скоро и священник католической церкви начал в своих проповедях поносить антропософию как “противохристианское учение”».