Текст книги "Русская Швейцария"

В этой церкви венчается в 1902 году будущий известный философ русской эмиграции Николай Лосский. Молодые живут в пансионе в Шаи над Клараном. После венчания в Веве свадьба отправляется на вершину Мон-Пельран. «Потом мы всею компаниею поднялись на фуникулере на Mont Pe´lerin, – пишет Лосский в своих воспоминаниях, – там пили чай, любуясь на озеро. Вся компания была настроена очень весело; мое приподнятое состояние выразилось в том, что, подписываясь под общим письмом, посланным нами в Россию, я написал свою фамилию с тремя с».

В Веве, как и в других городках по берегам Женевского озера, было много учебных заведений, куда отправляли состоятельные русские своих чад. Многие пансионы даже специализировались на приеме детей из России. Так, например, в «Русском Бедекере» по Швейцарии за 1909 год можно увидеть рекламу: «Русское подготовительное училище для мальчиков и девочек Е.Д. Озеровой. Веве, вилла Bon Se´jour, rue la Prairie 8».

Еще несколько слов о «самой русской» гостинице Веве – уже упоминавшемся отеле «Три короны». Начало традиции останавливаться в этой гостинице положил еще Павел с супругой Марией Федоровной в 1782 году, переночевав здесь со своей небольшой свитой, в которой находился между прочих Христофор Иванович Бенкендорф – отец знаменитого Александра Христофоровича. Книги записей гостей этой старейшей гостиницы хранят немало имен богатых русских путешественников.

Связаны «Три короны» и с творчеством Набокова. 16 февраля 1966 года сюда были приглашены знакомыми на ужин из недалекого Монтрё писатель с женой. На следующий день Набоков начинает записывать на своих знаменитых карточках новый, давно зревший роман, еще через три дня рождается название «Ада», и еще через несколько дней появляется запись в дневнике: «Новый роман развивается с тревожащей быстротой – по крайней мере полдюжины карточек в день». Решающая встреча Вэна и Ады происходит в отеле “Trois Cygnes” – смесь из “Cygne” (название крыла «Монтрё-Паласа», гостиницы, где жили Набоковы) и “Hôtel des Trois Couronnes”.

Вид на Веве

Насладившись видами Веве, направимся вслед за Карамзиным в Кларан.

«Отдохнув в трактире и напившись чаю, пошел я далее по берегу озера, чтобы видеть главную сцену романа, селение Кларан». В Кларане происходит действие «Новой Элоизы», здесь жил Руссо, здесь проходил его роман с госпожой де Варане. И в Кларане ожидания русского путешественника оказываются несколько обманутыми. «Подошел и увидел – бедную маленькую деревеньку, лежащую у подошвы гор, покрытых елями. Вместо жилища Юлиина, столь прекрасно описанного, представился мне старый замок с башнями; суровая наружность его показывает суровость тех времен, в которые он построен».

Замок Шатлар (Chatelard) был построен некогда для защиты жителей Монтрё от нападений, в Средние века разрушен и заново отстроен, чтобы позже стать для туристов целью прогулки по холмам с виноградниками – от замка открывается красивый вид на озеро.

Повторяет путь своего предшественника и Жуковский. Поэт приходит в Кларан пешком из Веве, причем встретившийся ему старый швейцарский крестьянин простодушно уверяет иноземца в полной достоверности истории Юлии и Сен-Пре.

В Кларане в 1857 году проводит почти два месяца Толстой. Сначала он селится в пансионе «Перре» (“Perret”, здание сохранилось: rue due Lac 10 + 12), потом в пансионе Кетерера (“Ketterer”, здание также сохранилось: chemin de la Prairie, 16), где жила знакомая ему чета Пущиных – декабрист Михаил Иванович Пущин (брат Ивана – друга Пушкина) и его жена Марья Яковлевна. Пущин рассказывает Толстому о своей встречи в 1829 году с Пушкиным на Кавказе, и молодой писатель убеждает Пущина записать это и послать Анненкову, собирающему материалы для биографии поэта.

В ближайших окрестностях проживают летом 1857 года еще несколько русских аристократических семейств, в частности Мещерские и Галаховы. Петр Николаевич Мещерский женат на Екатерине Николаевне Карамзиной, старшей дочери главного героя нашей книги, вместе с ней жила и Елизавета Николаевна, его младшая дочь. Галахова Софья Петровна – сестра создателя главной нашей путешественницы – мадам Курдюковой – поэта Мятлева. О Мещерских Толстой сперва записывает: «Не мои люди», – но потом меняет мнение и пишет о старшей дочери Карамзина: «славная» и «ее консерватизм мил».

В Кларане Толстой много читает, между прочим под влиянием витающего над этими местами духа Руссо перечитывает «Новую Элоизу». Здесь он работает над «Альбертом» и «Казаками». В письмах писатель сравнивает красоты, уединенность и чистоту Швейцарии с грешным и грязным Парижем. Вот кларанские виды, схваченные толстовским пером:

«Погода была ясная, голубой, ярко-синий Леман, с белыми и черными точками парусов и лодок, почти с трех сторон сиял перед глазами; около Женевы в дали яркого озера дрожал и темнел жаркий воздух, на противоположном берегу круто поднимались зеленые савойские горы, с белыми домиками у подошвы, – с расселинами скалы, имеющими вид громадной белой женщины в старинном костюме. Налево, отчетливо и близко над рыжими виноградниками, в темно-зеленой гуще фруктовых садов, виднелись Монтрё с своей прилепившейся на полускате грациозной церковью, Вильнев на самом берегу, с ярко блестящим на полуденном солнце железом домов, таинственное ущелье Вале с нагроможденными друг на друга горами, белый холодный Шильон над самой водой и воспетый островок, выдуманно, но все-таки прекрасно торчащий против Вильнева. Озеро чуть рябило, солнце прямо сверху ударяло на его голубую поверхность, и распущенные по озеру паруса, казалось, не двигались.

Удивительное дело, я два месяца прожил в Clarens, но всякий раз, когда я утром или особенно перед вечером, после обеда, отворял ставни окна, на которое уже зашла тень, и взглядывал на озеро и на зеленые и далью синие горы, отражавшиеся в нем, красота ослепляла меня и мгновенно, с силой неожиданного, действовала на меня. Тотчас же мне хотелось любить, я даже чувствовал в себе любовь к себе, и жалел о прошедшем, надеялся на будущее, и жить мне становилось радостно, хотелось жить долго-долго, и мысль о смерти получала детский поэтический ужас. Иногда даже, сидя один в тенистом садике и глядя, всё глядя на эти берега и это озеро, как будто физическое впечатление, как красота через глаза вливалась мне в душу».

Из Кларана Толстой отправляется в пешее путешествие по Бернскому Оберланду.

«15/27 мая. Нынче утром уезжали мои соотечественники и сожители в Кларанском пансионе Кетерера, – пишет Толстой в „Отрывке дневника 1857 года“ об отъезде Пущиных. – Я давно уже собирался идти пешком по Швейцарии, и, кроме того, мне слишком бы грустно было оставаться одному в этом милом Кларане, в котором я нашел таких дорогих друзей; я решился пуститься в путь нынче же, проводив их».

В горы Толстой отправляется с сыном еще одного аристократического семейства, жившего по соседству, – Сашей Поливановым. Толстой предполагает написать, отдав дань традиции, свои альпийские путевые записки. Идея взять с собой ребенка пришла ему еще в Женеве – 13 апреля он записал: «Путешествие с невинным мальчиком, его взгляд на вещи». Юный спутник нужен для придания взгляду рассказчика свежести, удивленности, что, очевидно, оказывается излишним – Толстой рушит каноны и не прибегая к помощи аристократа-малолетки, однако хватает его на описание лишь первых дней их путешествия, которое продолжается с 15 (27) мая по 24 мая (5 июня). В путешествие спутники направляются через Монтрё. Мальчик Саша Поливанов в будущем толстовцем не станет. Он будет исправно служить офицером в лейб-гвардии Конном полку.

Вернувшись из путешествия, Толстой много гуляет по окрестностям, поднимается, в частности, вместе со своим знакомым писателем и критиком Александром Дружининым в Глион и к замку Шатлар.

Ходил к Глиону Толстой и с Александрин Толстой. Она вспоминает: «Взобравшись в гору, в поте лица, мы нашли общую гостиную единственного тогда отеля битком набитою англичанами, американцами и всяким другим людом. После чаю Лев, не обращая никакого внимания на многочисленную публику, бесцеремонно уселся за фортепьяно и требовал от нас, чтобы мы начали петь. <…> Мы пели “Боже, царя храни”, русские и цыганские песни – короче, всё, что приходило на ум Льву Николаевичу…»

В 1868 году живет в Кларане несколько месяцев Бакунин. В отличие от Герцена он быстро находит общий язык с «молодой эмиграцией». В первое время после приезда Бакунина в Швейцарию вокруг него собираются Утин, Жуковский, Элпидин, другие представители нового эмигрантского поколения и затевают все вместе издавать русскую революционную газету «Народное дело». Вот история этого издания в изложении Бакунина: «Жук (Н.И. Жуковский. – М.Ш.) в то время предложил мне основать русскую газету. Муж г-жи Левашевой (Ольга Левашева – одна из представительниц “молодой эмиграции”. – М.Ш.) дал для этой цели тысячу рублей Жуку. Но г-жа Левашева, которая возгорелась безумной страстью к Утину, хотела, чтобы последний принял участие в редакции газеты. Между нами и Утиным было абсолютное несходство – не идей, ибо, собственно, Утин не имел никаких идей и говорил, что мы должны принять принципы, какие русская молодежь найдет нужным в нас влить, – было абсолютное несходство характеров, темпераментов, целей. Мы хотели само дело, Утин заботился только о себе. Я долго противился всякому союзу с Утиным. Наконец я устал и уступил, и после короткого опыта, так как деньги были собственно г-жи Левашевой, я оставил Утину газету вместе с ее названием». Первый номер, почти целиком принадлежавший перу Бакунина, выходит в начале сентября 1868 года. После разрыва с Бакуниным Утин будет продолжать выпускать газету как антибакунинский орган русской секции Интернационала в Женеве.

Частый гость Кларана – Петр Чайковский, он приезжает сюда в 1877, 1878, 1879 годах. Здесь он работает над «Орлеанской девой». Живет композитор на вилле «Ришелье». Впоследствии этот пансион снесли и возвели на его месте гостиницу «Интернасьональ-Рояль» (“International Royal”). Чайковский пишет Надежде Мекк 26 февраля (10 марта) 1878 года: «Я не могу себе представить никакой другой местности, кроме России, которая так бы успокаивала меня, как Кларан».

П.И. Чайковский

Кларан – место жительства и Петра Кропоткина. «Здоровье моей жены было плохо, и врачи велели ей немедленно оставить Женеву с ее холодными ветрами, а потому весной 1880 года мы с женой переехали в Кларан, где в то время жил Реклю, – вспоминает Кропоткин в “Записках революционера”. – Мы поселились под Клараном, в маленьком домике, с видом на голубые воды Лемана и на белоснежную вершину Дан-дю-Миди. Под окнами журчала речка, превращавшаяся после дождей в ревущий поток, ворочавший громадные камни и вырывавший новые русла. Против нас, на склоне горы, виднелся старый замок Шатлар… Здесь, при содействии моей жены, с которой я обсуждал всегда всякое событие и всякую проектируемую статью и которая была строгим критиком моих произведений, я написал лучшие мои статьи для “Re´volte”, – между прочим, обращение “к молодежи”, сотни тысяч которого разошлись на различных языках. В сущности, я выработал здесь основу всего того, что впоследствии написал».

В 1881 году русского князя за его анархистскую пропаганду высылают из Швейцарии. Жена Кропоткина сдает в это время в Женевском университете последние экзамены на степень бакалавра естественных наук, и поэтому им не хочется уезжать далеко. Кропоткины переселяются из Кларана на противоположный берег озера, во Францию, в Тонон.

Живет в Кларане последние годы и умирает в 1882 году еще один видный деятель русской эмиграции – Варфоломей Зайцев. Революционный публицист, один из теоретиков русского нигилизма, он эмигрирует из России в 1869 году, подолгу живет в Париже и в Италии, прежде чем переселяется в Швейцарию. Зайцев становится другом Бакунина, который живет у него осенью 1872 года в Локарно.

В восьмидесятые годы живет в Божи над Клараном Плеханов. Во время проезда сюда по Женевскому озеру он подхватывает простуду и опасно заболевает – сильно задеты легкие, и это оставляет свои следы на всей его жизни.

Нужно отметить, что чудесные курортные места вокруг Кларана становятся традиционными местами отдыха русских революционеров. Так, в Божи много лет живет и имеет молочную ферму известный эсер, старый землеволец, привлекавшийся еще по «процессу 193-х», Егор Лазарев. Отбыв свое в тюрьмах и на каторге, Лазарев бежит из Сибири через Японию и Америку и становится в 1890-е годы одной из самых заметных фигур русской политической эмиграции. В Швейцарии он женится на вдове русского подданного Лакиера, владевшего домом и молочной фермой в Божи.

Эта ферма становится приютом не только для народников, но и для представителей всех русских оппозиционных течений. Жена Плеханова, Розалия Боград, лечившая русскую женевскую колонию, как средство от всех болезней прописывала своим пациентам молочную диету на лазаревской ферме. Целебное воздействие русского кефира получило такую известность, что даже императрица Австрии Елизавета сделала русского революционера на несколько недель своим лейб-медиком.

О пребывании у Лазарева вспоминает в своих мемуарах «Давно минувшее» Екатерина Кускова: «А людей на ферме много, почти все – революционеры. Почти все они больные, с привязанными к поясу бутылками: кефир». Местечко в конце XIX века еще отрезано от цивилизации: «В Божи – ни лавчонки, ни каких-либо признаков ресторана или кафе: всё надо было покупать в Кларане». Через много лет Кускова, бежавшая в Швейцарию из большевистской России, снова приедет сюда и не узнает деревеньки: «Когда мы потом уже после революции и второй войны, т. е. более чем через полстолетия, посетили Божи, – оно было просто неузнаваемо: всё застроено виллами, есть рестораны, идет от Кларана трамвай. Всё это испортило эту прелестную деревню, с тех пор как мы там жили в 1896 г. И нет того аромата роз, и нет фермы Лазарева… К нашему удивлению, сохранилось наше appartement, только хозяйка его уже умерла. Встретили нас ее дочери, сгорбленные, постаревшие, как и мы сами… Одна из них, Лора, узнала нас, – она часто прислуживала нам.

– Какое счастье, что вас не убили эти проклятые большевики! – сказала она. – Мы их так боимся: придут сюда!»

После октябрьского Манифеста 1905 года Лазарев приезжает в Россию и участвует в эсеровском движении, но уже в 1907-м возвращается на кларанскую ферму. Через два года снова отправляется в Петербург, арестован, сослан в Сибирь, снова отпущен в Швейцарию. Ко всему прочему Лазарев оказывается замешан в убийство Столыпина: Богров пытался через него связаться с партией для выполнения своего потрясшего всю Россию террористического акта.

После февраля 1917-го Лазарев опять отправляется на родину, причем, как ему кажется, навсегда – швейцарское имение продается. Член Учредительного собрания, министр народного просвещения правительства Комуча в Самаре, он, пройдя испытания Гражданской войны, спасается из России с эшелоном чехословацких инвалидов через Дальний Восток и США. Вот когда, наверно, он вспомнил о своей молочной ферме на тихом Лемане. Остаток жизни Лазарев проводит в Праге, существуя на скудную пенсию чешского правительства.

Конец лета 1904 года в Кларане проводит бывший ссыльный марксист и будущий религиозный философ Николай Бердяев. Живет он в том самом отеле (“Hôtel Ketterer”), в котором останавливался когда-то Толстой. Своей невесте Бердяев пишет 16 (29) августа: «Такой красоты, как здесь в Clarens и Montreux, я никогда не видел. На озере есть совершенно Беклиновский остров, и при лунном освещении он производит впечатление чего-то мистического. Сегодня поеду в Шильонский замок, который виден из моего окна…» В другом письме он замечает: «Последние дни я довольно много работаю и много думаю». Своими мыслями тридцатилетний философ делится с невестой: «Я ведь не только сознательно, надуманно, по философским построениям своим, но и стихийно, безотчетно, каждой клеткой своего духовного существа верю в бессмертие, в безвременную, вечную жизнь моего индивидуального духа. В моем бессмертии я никогда, понимаешь, никогда не сомневаюсь, внутренне для меня даже тут нет вопроса, во всем могу усомниться, но не в этом. Поэтому для меня “уйти” имеет другой смысл, строго говоря “уйти” от себя нельзя, “уйти” от жизни нельзя, потому что мы во власти жизни вечной. А отсюда я делаю то заключение, что нужно принять всякую муку жизни, нужно пройти через всё и творить свое будущее и будущее мира».

Божи облюбовал для жизни и Николай Рубакин. Библиограф и писатель, а по молодости и эсер, Рубакин эмигрирует в Швейцарию в 1907 году. Первое время он живет в Женеве, а затем селится в Кларане. Его сын, Александр Рубакин, вспоминает: «Там только что был построен большой пятиэтажный дом со всеми удобствами, с чудесным видом на Женевское озеро, Шильонский замок, Савойские Альпы. В этом доме все квартиры были пусты, и отец снял целый этаж – стоило это дешево, в каждой из двух квартир было по пяти больших светлых комнат с центральным отоплением и всеми удобствами. В то время Швейцария была, вероятно, самой благоустроенной страной в Европе, а также самой дешевой».

В одной квартире дома «Ламбер» Рубакин живет с семьей, в другой располагается его легендарная русская библиотека. За свою долгую жизнь Рубакин собирает 230 тысяч томов. Сам он пишет сотни, в основном научно-популярных, книг, общий дореволюционный тираж которых в России превышает 20 миллионов экземпляров. Его библиотекой пользуется вся русская эмиграция, поэтому неудивительно, что у Рубакина в Кларане побывали многие известные деятели русской революции.

Кстати, Кларан избран Рубакиным не случайно. Еще весной 1903 года во время путешествия за границу со своей будущей второй женой Людмилой Коломийцевой (с первой женой, Игнатьевой, Рубакин разводится в 1904 году, поделив детей: младший сын остается у матери, старший, Александр, – у отца) Рубакин очарован красотами французской Швейцарии, особенно Клараном, где происходит его встреча с Плехановым.

Дом Рубакина в Кларане становится центром русской политической жизни на Женевском озере. Он дает книги всем, невзирая на политические убеждения читателя, особенно после того, как выходит из партии эсеров после разоблачения своего знакомца Азефа. Для некоторых читателей, например Плеханова, строгий библиотекарь отпускает книги без ограничения на любой срок. Пользуется библиотекой и Ленин, о котором Рубакин однажды сострил, что тот ненавидит буржуазию больше, чем любит пролетариат.

Бывают у Рубакина и нелюбимые читатели – те, кто неаккуратно обращается с книгами, например Луначарский, которого он называет «несерьезным человеком». С будущим наркомом просвещения Рубакин ругается по поводу его манеры читать – все книги возвращаются исчерканными. Интересно, что самыми популярными книгами среди эмигрантов были «Война и мир» Толстого и «Балканский кризис» Милюкова.

Среди постоянных гостей Рубакина – ветераны освободительного движения, «бабушки» и «дедушки» русской революции, поселившиеся после каторги и ссылок на берегах Женевского озера в ожидании падения царизма. Близкий в те годы к революционным кругам Иван Егоров в своих мемуарах «От монархии к Октябрю» описывает свою жизнь в 1912–1913 годах в Кларане и, в частности, вспоминает: «У Рубакина мы застали маленького старичка, прямо гнома, который только что облобызался с моложавой, красивой женщиной. Это были знаменитые революционеры-народовольцы: Осип Васильевич Аптекман и Вера Николаевна Фигнер».

Проведя четверть века в тюрьме, Вера Фигнер возвращается в страну своей студенческой молодости и селится в Кларане, рядом с домом «Ламбер». Каждый вечер она приходит к Рубакину на музыкальные вечера, гуляет с его детьми, работает над своими мемуарами.

Егоров вспоминает, как Рубакин показывал ему книги: «Они стояли в десятке комнат на полках от пола до потолка». Однако собеседником Рубакин был не самым легким: «Беседовать с Николаем Александровичем было трудно. Говорил он один, и всё о книгах, и только о книгах. Книги заслонили от него всю прочую жизнь. Он даже не заметил, что с его женой творится неладное. Однажды утром, войдя к ней в спальню, он обнаружил записку, в которой жена сообщала, что уходит от него к другому, так как жить с ним больше не в состоянии. Это случилось именно в 1912 году. Вечером того дня я случайно был у Николая Александровича. И он в разговоре о книгах мимоходом заметил, что у него жена сбежала. И тут же рассмеялся, заговорил о другом…»

С началом войны, в сентябре 1914 года, Рубакин организует в соседнем Монтрё, в отеле «Сплендид» (“Splendid”, Grand-Rue, 52), «Русский клуб», который, по его замыслу, должен был объединить разбитую на враждующие группки эмиграцию. Клуб предполагается надпартийным, с запретом играть в карты и пить спиртные напитки. За два первых месяца деятельности проводится десять встреч, здесь выступают с рефератами об отношении к войне Плеханов, Ленин, толстовец Павел Бирюков, будущий первый советский Верховный главнокомандующий и наркомюст СССР периода «чисток» Николай Крыленко. Проводятся и неполитические, музыкальные вечера, которые устраивает вернувшаяся к Рубакину жена Людмила.

Оказавшись из-за войны отрезанным от основных источников доходов в России, Рубакин обращает свои взоры на Германию – немецкие деньги не были изобретением большевиков, идея настойчиво витала в воздухе. В 1915 году с увеличением количества русских пленных в Германии Рубакин предлагает немцам организовать революционную пропаганду в лагерях путем издания и распространения популярных брошюр на русском языке. Для этого он вступает в контакт с германским послом в Швейцарии Ромбергом. Речь идет об организации небольших библиотек в немецких лагерях для русских пленных. После долгих переговоров он получает от германского правительства на печатание его книг гонорар в 10 000 франков.

В 1916 году Рубакина в Кларане посещает его старый друг Павел Милюков, приехавший в Швейцарию в качестве члена русской парламентской делегации, одна из ведущих фигур русской истории начала века, лидер партии кадетов, будущий министр иностранных дел Временного правительства.

В отличие от большинства своих читателей Рубакин не возвращается в Россию после революции и остается до самой смерти в Швейцарии. Большевистский переворот Рубакин принимает и откликается на него серией очерков о главных деятелях русской революции, благо всех знал лично. За отсутствием дипломатических отношений представитель советского Красного Креста в Швейцарии Багоцкий в двадцатые годы выполняет роль фактически посла, в то время как Рубакин с его библиотекой – культурного атташе Советской России.

В 1920-е годы Рубакин переселяется из Божи в Лозанну, но тот факт, что он открыто принял советскую власть, ставит его в полную изоляцию среди новой эмиграции. Заслуги Рубакина перед новой Россией признаются в Кремле: с 1930 года СССР – уникальный случай – начинает выплачивать ему пенсию, причем деньги поступают на его счет регулярно, вплоть до его смерти после войны. Неоднократно Рубакина зовут вернуться на строящую социализм родину, но библиофил не торопится – начались «чистки». Контакт с Россией практически полностью прекращается – за исключением пенсии.

Во время Второй мировой войны Рубакин, оставаясь верным своим культуртрегерским идеалам, снабжает книгами лагеря русских интернированных в Швейцарии. Умирает он в возрасте восьмидесяти четырех лет в ноябре 1946 года. В 1948 году его библиотеку перевозят в Москву, где она хранится в Российской государственной (Ленинской) библиотеке под шифром «Рб». Урна с прахом покоится в стене Новодевичьего монастыря.

Но вернемся к эмиграции начала века. В нескольких шагах от «Ламбера» располагалась вилла «Винсент» (“Vincent”, теперь «Ле-Лила» – “Les Lilas”). В этом доме постоянно снимают комнаты русские эмигранты. Например, в 1916 году там живет Инесса Арманд. Ленин заботливо пишет ей: «Как-то Вы устроились? Холодная ведь квартира Maison Vincent?»

Здесь же, в Божи, живет во время войны Николай Бухарин. Как и Ленина, Бухарина война застает в Австрии, там его также арестовывают по подозрению в шпионаже, но и ему удается перебраться в нейтральную Швейцарию.

Лето 1915 года проводит в Кларане пролетарский поэт Демьян Бедный.

Одним из любимых русских мест становится также Шаи (Chailly), маленькая деревня над Клараном, – здесь отдыхают женевские революционеры, среди которых стоит упомянуть Владимира Бурцева как одного из самых ярких представителей того времени. Расскажем поэтому об этом дачнике, устроившемся летом 1903 года в Шаи, поподробнее.

Революционер-народоволец, Бурцев бежит в 1888 году из иркутской ссылки в Швейцарию, затем живет во Франции и Англии, где публично призывает убить Николая II, за что получает полтора года заключения. Из Англии его высылают, и в 1903 году он селится по подложному паспорту на берегу Женевского озера. Живя над Клараном, помимо издания «Былого», где публикуются материалы по истории «Народной воли», этот неутомимый борец с деспотизмом занимается печатанием газеты «Долой царя», все материалы которой принадлежат его перу, возобновляет в Швейцарии издание «Народовольца», за которое был осужден в Англии и в котором призывает русскую молодежь «следовать славному примеру их предшественников» – цареубийц. Кроме того, Бурцев выпускает в Женеве брошюру «К оружию» с подробными объяснениями, как самому изготовить взрывные устройства.

В докладе директора швейцарской центральной полиции Е. Жорно департаменту юстиции и полиции Женевы 21 ноября 1903 года говорится о Бурцеве: «Этот человек, горячий сторонник пропаганды делом, обладает огромным даром убеждения и привлек на свою сторону многих молодых российских революционеров. Это убежденный, опасный, способный на всё человек». И для швейцарских ведомств Бурцев оказывается слишком шумным. Благодушно не обращая внимания на анархистов и эсеров, потихоньку готовящих свои теракты на нейтральной альпийской территории, швейцарская полиция не может позволить открытую пропаганду «желябовских» методов политической борьбы. Постановлением Федерального совета от 7 декабря 1903 года Бурцев высылается и из Швейцарии – за распространение изданий, содержавших подстрекательство к убийству, а также инструкции по способам этих убийств.

С возрастом Бурцев всё больше увлекается историей революционного движения и разоблачениями агентов полиции, что становится его коньком. Настоящую славу Бурцеву приносит разоблачение Азефа. До Первой мировой войны он издает за границей «Былое» и газету «Будущее», которую рассылает царю, великим князьям, министрам и в библиотеку Государственной думы. С началом войны неистовый борец с царизмом становится патриотом и добровольно сдается властям на русской границе. Его судят, ссылают, но скоро амнистируют. Кстати, в ссылке Бурцев коротает сибирскую зиму вместе со Свердловым и Сталиным, так что неудивительно, что большевики арестовывают его одним из первых – прямо в ночь октябрьского переворота. Через несколько месяцев ему удается вырваться на свободу, и в конце концов Бурцев снова оказывается в эмиграции, где занимается привычной издательской деятельностью, посылая теперь из-за границы проклятия уже большевикам. Судьба еще раз приведет этого борца за правду в Швейцарию – в 1934–1935 годах. Бурцев выступит в Берне в качестве свидетеля на суде, выяснявшем вопрос о подлинности «Протоколов сионских мудрецов», и посвятит этому вопросу свою известную книгу «“Протоколы сионских мудрецов” – доказанный подлог». Потом он будет бороться против фашизма. В конце жизни, глубоким стариком, умирая в оккупированном Париже в лечебнице для бедных, Бурцев, по воспоминаниям дочери Куприна, «спорил с пеной у рта и доказывал, что Россия победит, не может не победить».

И в других курортных местечках вокруг Веве и Монтрё русские политэмигранты были частыми гостями.

Неподалеку от Кларана расположилась деревенька Пюиду (Puidoux), облюбованная русскими дачниками из Женевы. Здесь, на озере Лак-де-Бре (Lac de Bret), проводят лето женевские большевики, в частности, летом 1904-го приезжают на велосипедах Ленины. Бонч-Бруевич вспоминает: «К этому времени из Женевы выехали на летнее время М.С. Ольминский, А.А. Богданов с женой и Е.П. Первухин с женой Александрой Николаевной Первухиной в небольшую деревушку Puidoux (Пюиду) <…> за Лозанной, в 2 с половиной часах езды от Женевы. Туда же должны были приехать Владимир Ильич с Надеждой Константиновной. Проездом из Женевы Владимир Ильич предполагал остановиться в Лозанне, чтобы встретиться, кажется, со своей сестрой Марией Ильиничной, на время приезжавшей из России повидаться с ним и привезшей в подарок Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне велосипеды от матери Владимира Ильича. <…> Сюда же наезжал Боровский и здесь жила Нина Львовна, “Зверь” (тов. Эссен). Мы все останавливались в доме, где жили Первухины».

«Большой любитель физического труда, – вспоминает Крупская, – Владимир Ильич с удовольствием работал в саду и огороде, помогая хозяину дома – крестьянину Форне». Эта ни к чему не обязывающая фраза сделала скромную крестьянскую семью своего рода местной достопримечательностью – многочисленные советские авторы, приезжавшие впоследствии в Швейцарию по ленинскому пути, обязательно заглядывали в Пюиду, с благоговением отмечая в своих путевых записках, что «в семье Форне и по сей день передаются воспоминания о работящем русском».

Местечко Сен-Лежье (St. Le´gier) связано с именем малоизвестного русского литератора и известного большевистского комиссара. Во время Первой мировой войны здесь живет с семьей на полученное в России наследство Луначарский. Он занимается переводами своего знакомца – швейцарского «писателя-народника», ныне основательно забытого, Карла Шпиттелера (Carl Spitteler) – и сочиняет стихи, причем одно посвящает красотам Сен-Лежье. В своих «Воспоминаниях и впечатлениях» Луначарский пишет: «Я должен сказать, что пребывание мое в Швейцарии в течение двух лет (1915–1916 гг.) оставило во мне самые приятные воспоминания, но не в силу политической ситуации… Живя около города Веве на даче, мое свободное время я расходовал на усиленные занятия. Я занимался швейцарской литературой и особенно великим поэтом Шпиттелером».

Продолжим наше путешествие по берегу озера в сторону Шильонского замка и, прежде чем отправиться в Монтрё, остановимся еще ненадолго в Кларане как городке Стравинского.