Текст книги "Таинственные превращения"

Глава VII. Так говорила Эмма

Мы посмотрели друг на друга. Наши лица имели обычное в подобных обстоятельствах выражение. На ее лице была написана бессмысленная благодарность, а мое дышало глупейшим удовлетворением. Моя Киприда лежала передо мной молчаливая и добрая. Мне хотелось, чтобы это блаженное состояние длилось как можно дольше. Но она вдруг заговорила. Бывает так, что содержание влияет на форму, как монах на свою рясу. Лицо ее сделалось серьезным, словно она чувствовала, что меня мучают тягостные мысли. В ее поведении читалось определенное намерение.

– Миленький!

– Что?

– Если уж наши отношения зашли так далеко, было бы глупо не использовать все возможности. Но прошу тебя: будь осторожен! Лерн, видишь ли, он… Короче говоря, ты знаешь, что для нас обоих опасна эта связь, особенно для тебя.

Я видел, что ее страшат трагические последствия, и спросил:

– В чем конкретно заключается опасность?

– Затрудняюсь объяснить. У меня не хватает ума осознать, что тут творится. Я ничего, ровно ничего не понимаю, кроме того, что люблю тебя и что Донифан Мак-Белл пострадал из-за того, что я дарила ему свои ласки.

– Эмма, собери свое хладнокровие. Теперь мы вместе и выведем всех злодеев на чистую воду. Когда ты появилась в Фонвале? И что с тех пор произошло?

Она неспешно начала рассказ, который я передаю в исправленном виде и в удобопонятной форме, ибо в действительности это был не монолог, а диалог, все время отклонявшийся от основной темы. Вдобавок наша беседа прерывалась любовными интермеццо – это была пьеса со вставными номерами, поскольку я никак не мог насытить свою страсть. Да и какой вдумчивый разговор может быть с возлюбленной, с которой ты лежишь в постели? Его нить, увы, часто терялась.

При малейшем шорохе мы вздрагивали и замолкали на поцелуе или на полуслове. Эмма испуганно смотрела вперед, будто воочию видела перед собой Лерна, а я заражался ее страхом, ведь стоило дядюшке приложить ухо к стене или припасть к замочной скважине, и я наверняка разделил бы участь непокорного шотландца.

Из циничной исповеди Эммы я узнал, что мать бросила ее, как только родила, младенца подобрали чужие люди, поэтому девочка изначально была обречена на несчастья.

– С Лерном я познакомилась в Нантельском госпитале пять лет назад. Мне было пятнадцать, когда я пришла к профессору.

– Ты решила стать сестрой милосердия?

– Глупости! Я поссорилась со своей подругой Леони из-за Алсида. Алсид был моим… э… в общем, я от этого не краснею. Он великолепный. Настоящий колосс. Он играл мною, как мячом. Мой пояс служил ему браслетом. Леони из ревности пырнула меня ножом. Посмотри сюда: видишь, остался шрам? – Она откинула одеяло и показала в паху треугольный рубец. – Ее работа, – пояснила она. – Я тогда чуть не умерла от потери крови. Твой дядя выходил меня и спас мне жизнь.

– Он тебе понравился?

– Конечно. Такой милый и славный человек! Он не только лечил меня, но и разговаривал со мной, и мне это очень льстило. Профессор! Подумать только! А какой умный и праведный! Он проповедовал мне, как священник: твоя жизнь, деточка, грешна, надо обратиться на путь истинный и тому подобное, тра-ля-ля. Он не строил из себя небожителя и рассуждал так вдумчиво и искренне, что я и вправду почувствовала отвращение к прежней жизни и к Алсиду. Мною овладело какое-то безразличие, как будто кровь в моих жилах уже не бурлила, а текла плавно и медленно.

– Интересно.

– Так вот, в один прекрасный день Лерн сказал мне: «Ты здорова, можешь идти куда хочешь. Не желаешь поселиться у меня? Будешь стирать белье и честно зарабатывать на хлеб. Но только честно, понимаешь? Я изумилась и подумала: «Нет, меня не проведешь. Как только я окажусь в твоем доме, ты запоешь по-другому». Не верю я в платоническую любовь. Кому-то на моем месте и в голову не пришло бы что-то подобное, но я-то знаю: святых не существует. Мужчина держит у себя женщину не из любви к искусству.

– И что? Ты согласилась?

– Мне нравилось, что Лерн знаменит, плюс ко всему в нем было что-то шикарное – затрудняюсь объяснить, что именно. Все это вместе взятое превратило мою признательность в более глубокое чувство, почти сердечную склонность. Я приняла предложение профессора, понимая, что плотская связь между нами неизбежна. Тем не менее я ошиблась. Один святой на свете все-таки нашелся. Целый год твой дядя не трогал меня даже пальцем. О том, что я живу у него, никто не знал, но я боялась, что Алсид начнет меня разыскивать. «Не бойся, – успокаивал Лерн. – Я больше не служу в госпитале. Мне поручено работать над одним научным проектом. Мы уедем в имение, и там нас никто не найдет».

– Так ты очутилась в Фонвале?

– Да, Лерн привез меня сюда. Я заплакала от радости, увидев этот замок и парк. Садовники, званые обеды, экипаж, лошади, апартаменты – всего у меня было вдоволь, как у важной госпожи. Я считала себя счастливой.

– Чем занимался дядя?

– Когда мы приехали, строительство оранжереи и лаборатории подходило к концу. Лерн наблюдал за рабочими. Он был весел, постоянно шутил и часто повторял: «Какие чудеса мы тут устроим! Нам позавидуют боги!» Он походил на школьника, который радуется началу каникул. Лабораторию оборудовали всем необходимым. Ты бы видел, сколько ящиков и коробок сюда навезли! Когда все приготовили, Лерн отправился в Грей встречать коллег на железнодорожной станции.

– Ты тоже с ним ездила?

– Нет, я поджидала их в замке. Аллея тогда еще была прямой, и я издали завидела профессора с пятерыми спутниками и собакой. С ним рядом шли Мак-Белл, Вильгельм, Карл, Иоганн, Отто Клоц – тот самый высокий брюнет с фотографии, и сенбернар по кличке Нелли. Шотландец встретился с немцами уже в Нантеле. Я уверена, что до этого Донифан не знал их. Троих препараторов поселили в лаборатории, а Мак-Белла и доктора Клоца – в замке. Так распорядился Лерн.

– Как тебе показался Клоц?

– Я его боялась. Высокий, сильный, взрывной, темпераментный. Однажды я спросила твоего дядю: «Откуда этот Дон Жуан?» Мой вопрос рассмешил профессора, и он ответил: «Успокойся. Ты везде видишь двойников своего бывшего любовника Алсида. Профессор Клоц прибыл из Германии. Он умный и честный человек. Это мой коллега, которому поручено руководить работой троих его соотечественников».

– Прости, Эмма, – прервал я ее. – Мой дядя знал тогда немецкий и английский языки?

– Нет, он изъяснялся с огромным трудом, однако ежедневно упражнялся и спустя год заговорил более-менее сносно. Его коллеги тоже подучили французский, Клоц владел всеми тремя языками, а Мак-Белл знал только свой родной. Лерн взял его в Фонваль по просьбе отца юноши, который хотел, чтобы сын некоторое время поработал под руководством именитого ученого.

– Где ты тогда спала, Эмма?

– Около бельевой. Далеко от Клоца и Мак-Белла, – прибавила она с хитрой улыбкой.

– Как эти двое относились друг к другу?

– По-приятельски. Искренне или нет, я не знаю. Немцам это не нравилось. Они с первого дня ревновали Клоца к Мак-Беллу, и я часто ловила их косые взгляды. Донифану препараторы не докучали, так как он не работал с ними в лаборатории, а все время проводил в оранжерее. Он долго изучал какие-то толстые книги. Мы нередко встречались, ведь я бегала по усадьбе туда-сюда, выполняя поручения хозяина. Шотландец вел себя со мной предупредительно и почтительно. Мы понравились друг другу и выразили взаимную симпатию – первоначально жестами. Кстати, Лерн требовал от меня, чтобы я любезно держалась с его коллегами.

– Клоц ревновал тебя к Донифану?

– Да; между ними будто кошка пробежала. Они тщательно скрывали свою вражду, но я-то видела. Нелли не сдерживалась и при всяком удобном случае лаяла на Отто на моих глазах. Лерн, вроде бы, ничего не замечал, а я помалкивала, тем более что соперничество джентльменов мне очень льстило. Хоть я и обещала профессору вести себя прилично, меня возбуждало внимание красивых мужчин, и я не знаю, что бы тут разыгралось, если бы четыре года назад вдруг не случилась страшная перемена.

– Боже! – вскричал я. – Все, как я думал!

– Что, миленький?

– Ничего, ничего! Дальше!

– Так вот, четыре года назад Донифан Мак-Белл уехал домой в Шотландию на каникулы. Рано утром того же дня Лерн тоже куда-то собрался и заявил мне: «Я отправляюсь с доктором Клоцем в Нантель, и мы задержимся там до вечера».

Перед закатом Клоц вернулся один. Я спросила его, где Лерн. Оказалось, профессор получил важное известие, ему срочно понадобилось выехать за границу, а возвратится он лишь через три недели. «Куда же он подался?» – удивилась я. Клоц замялся, а потом ответил: «В Германию. Значит, Эмма, все это время мы будем одни…» Он обвил рукой мою талию и долго смотрел на меня своими большими глазами. Меня поразила внезапная отлучка Лерна. Заботясь о моей добродетели, он постоянно следил за мной, а тут вдруг без всяких объяснений оставил меня одну на милость и волю иностранца.

«Нравлюсь ли я тебе?» – спросил Клоц и прижал меня к себе уже без всякого приличия. Как я рассказывала, Николя, он был высокого роста и очень крепкий. Я ощущала его стальные мускулы и уступила его домогательствам помимо своей воли. «Эмма, будь моей сегодня, потому что… ты меня больше не увидишь», – прошептал он.

Я не труслива. Между нами, меня уже не раз обнимали руки убийц. Мои первые любовники нередко выражали свои чувства, отвешивая мне подзатыльники. Ты просто отдаешься им в жертву и сама не знаешь, что это – мука или наслаждение; впрочем, все не так уж неприятно. Но то, что было раньше, не могло и отдаленно сравниться с той ночью, которую я провела с Клоцем. Это был не секс, а телесное наказание. У меня на теле до сих пор остались следы тех любовных пыток. Проснулась я поздно. Клоца рядом не было, и я действительно больше его не видела.

– А дядя?

– Три недели он не писал, а вернулся абсолютно внезапно. Я даже не заметила, как он подъехал к замку. По его словам, он прямо из Грея поспешил в лабораторию. Взглянув на него, я чуть не вскрикнула: он постарел лет на двадцать, был бледен, под глазами темные круги, лицо изрезано морщинами, на переносице жесткая складка. С ним явно стряслась беда, как если бы он кого-то похоронил. Что он узнал? Что сделал? Какое проклятие его настигло? Я пробовала расспросить, но он отвечал невнятно, с резким акцентом той страны, откуда приехал. «Эмма, – вдруг произнес он, – я полагаю, ты любишь меня?» – «Вам хорошо известно, благодетель, что я предана вам и душой и телом». – «Меня интересует лишь твое тело. Ты способна меня полюбить… плотской любовью? – пробормотал он. – Конечно, я уже не юноша, но все-таки…» – «Не знаю», – замялась я. Лерн нахмурил лоб: «Вот что, – поспешно сказал он. – С сегодняшнего дня моя комната будет твоей».

– Ничего себе! – воскликнул я, не скрывая досады.

– Сознаюсь тебе, Николя: все это казалось мне очень естественным. Но до того времени я ничего не знала о том жестоком Фредерике Лерне, который внезапно вырос передо мной в своем настоящем виде. Он рванул меня к себе обеими руками и злобно посмотрел на меня. «Все, – воскликнул он, – довольно шутить. Конец этой противной комедии. Теперь ты принадлежишь мне, одному мне. Я видел все, что тут творилось, и какие самцы тебя обхаживали. Я избавился от Клоца, а что касается Мак-Белла, имей в виду: если он продолжит вести себя так, как сейчас, ему не поздоровится. Пожалей его!» Вскоре Лерн отпустил всю прислугу, нанял Барбару и устроил лабиринт дорог.

– Что случилось с шотландцем?

– В назначенный день он с собакой вернулся в замок и был поражен произошедшими переменами. Лерн накинулся на него, прежде чем тот успел вынуть из чемодана свои вещи, и объяснялся с ним так грубо, с таким противным лицом и отвратительными жестами, что Нелли ощетинилась и оскалила на профессора зубы. «Пусть будет что будет!» – решила я. Когда-то мы с Мак-Беллом питали самые почтительные чувства к возрасту и духовным качествам своего наставника и, как говорится, уважали его дом. Но после таких злобных нападок и несправедливых обвинений нам захотелось обмануть развратного тирана и наставить ему рога.

Между тем профессор с каждым днем становился все страшнее, все яростнее. Он находился в каком-то невыразимо раздраженном состоянии. Никуда не выходил. Работал, как машина. Может, создавал что-нибудь гениальное, но на вид казался больным. Он сделался забывчивым и часто расспрашивал меня о собственном прошлом. Только свою науку он помнил хорошо. В замке больше не слышалось смеха, счастье иссякло по капле. При малейшем подозрении Лерн ругал и бил меня. Меня почти не трогают оскорбления и побои, пусть даже они доводят меня до слез и боли, но только если проклинающие меня уста и сыплющие на меня удары кулаки принадлежат любимому человеку. Тогда – да, хоть до смерти. Но я совсем не любила старую дряблую обезьяну – твоего дядюшку, и объяснила ему, что мне надоели одиночество и бедность и что я ухожу. Ты бы видел, что с ним сделалось! Он обхватил мои колени и валялся на полу, твердя: «Эмма! Заклинаю тебя, останься! Подожди еще два года. Мы уедем отсюда, ты будешь жить словно королева! Я разбогатею, сильно разбогатею! Потерпи! Я знаю, ты не создана для того, чтобы прозябать тут, как в монастыре. Поверь мне, я заработаю много, неисчислимо много денег. Еще два года терпения, и ты – царица!» Я позволила уговорить себя и осталась в Фонвале, но годы шли, срок протекал, а вместо роскоши – одно мучение. Я ждала, полагаясь на гений профессора, но ничего – полный ноль. «Не теряй мужества, мы приближаемся к цели, – постоянно твердил он. – Все сложится так, как я тебе обещал, ты станешь миллиардершей». Чтобы задобрить меня, он каждый сезон выписывал из Парижа новые костюмы, шляпки и другие дамские наряды и побрякушки. «Научись все это носить, разучивай свою будущую роль», – говорил он мне.

Три года я промаялась между Лерном и Мак-Беллом. Первый обращался со мной грубо, попирал меня ногами, а потом опять обожал, как Мадонну, и украшал дорогими тряпками; второй обладал мною тайком, где придется, – на ковре или на кушетке. Однажды профессору понадобилось уехать на два месяца. Мак-Белла на весь срок своего отсутствия Лерн отослал на родину. Вернулись они в один и тот же день. Мне кажется, они сговорились встретиться в Дьепе. Лерн выглядел мрачным и проворчал: «Тебе придется еще подождать, Эмма». – «Что случилось?» – «Ученые полагают, что мое открытие пока не усовершенствовано. Но не волнуйся, я доведу дело до конца». И он опять взялся за свои лабораторные опыты.

– Мак-Белл тоже работал в сером здании? – полюбопытствовал я. – Или по-прежнему в оранжерее?

– Только в оранжерее. Твой дядя поручал Донифану проводить там всякие эксперименты и практически держал его под замком. Бедный парень! Лучше бы он остался у своих родителей. Ведь он возвратился из Шотландии только ради меня. Он часто повторял мне: «Я здесь лишь для вас, Эмма». Больше он ничего не умел сказать по-французски. Боже милосердный! Через несколько недель его…

– Что? Продолжай!

– Слушай по порядку. Сначала о безумии. Это случилось прошлой зимой. Шел снег. После завтрака Лерн задремал в кресле в малой гостиной смежной со столовой. Нам показалось, что он спит, но для конспирации Донифан вскользь обмолвился, что уходит в оранжерею. Посвистывая, он удалился, а я осталась в столовой убирать посуду. Донифан вышел в коридор и по черной лестнице вернулся в столовую через другой вход; закрыв дверь, мы долго обнимались, целовались и прочее. Царила полная тишина, как вдруг мой любовник тревожно взглянул на дверь и побледнел как смерть. Я спохватилась, что в двери глазок, подбежала, посмотрела в него и вскрикнула: прямо на меня уставились зрачки Лерна – ужасные, буравящие. Он все это время шпионил за нами из гостиной.

– Даже страшно подумать, что произошло дальше.

– Профессор ворвался в столовую, ударил Мак-Белла и опрокинул его на пол. Они долго боролись. Полилась кровь. Лерн топтал соперника, царапался и кусался не хуже собаки. Я кричала на весь дом и пыталась помешать злодею: Мак-Белл ведь маленький, сил у него немного, и твой дядюшка-садист запросто мог убить его. Донифан уже потерял сознание. Заметив это, Лерн дико, словно сумасшедший, захохотал, взвалил шотландца на плечи и понес в лабораторию. Я по-прежнему верещала, и мне пришло в голову позвать: «Нелли! Нелли!» Собака моментально прибежала. Я науськала ее на профессора, она бросилась за ним и настигла в ту секунду, когда он скрылся со своей ношей в кустах. Я притихла и услышала свирепый лай. Нелли укусила Лерна, а меня он в тот день бил и таскал за волосы. Я заявила, что уеду, и он опять надавал мне тысячу обещаний, только чтобы я его не покинула. Впрочем, со времени моей измены он стал любить меня еще яростнее, и так продолжалось много-много дней…

– Где в это время находился Мак-Белл?

– У меня создалось впечатление, что профессор прогнал его и что Донифан уехал, как и Клоц. Я нигде не встречала ни его, ни собаку. Но однажды Лерн велел мне приготовить для шотландца «желтую» комнату. «Он вернулся? – спросила я. – С ним все в порядке?» – «Наполовину, – ответил твой дядя. – Он сошел с ума. Вот к чему приводит распущенность, Эмма. Сначала малый вообразил себя Богом, потом лондонским епископом, а теперь лает и считает себя собакой. Завтра жди от него новый трюк». – «Что вы с ним сделали?» – побледнела я. «Голубушка, – ответил профессор, – с ним никто ничего не делал. Запомни это и прикуси язык. Не смей дерзить мне и болтать всякие глупости. После нашей драки в столовой я унес Мак-Белла, чтобы полечить. Ты же заметила, что он упал в обморок. При этом он сильно ударился головой; как следствие, сотрясение мозга и сумасшествие. Вот и все, понятно?»

Я ничего не ответила, оставаясь в уверенности, что Лерн не расправился с шотландцем только из боязни ответственности перед родителями Донифана и правительством. Вечером беднягу перенесли в замок. Вся голова у него была в повязках. Меня он не узнавал. Я стала жалеть и любить его еще больше и тайком наведывалась к нему. Лечение не принесло никаких результатов, но кормили узника хорошо, и он сильно располнел. На фото Мак-Белл совершенно другой. Ты бы не узнал его, Николя.

– Эмма, – пробормотал я, – как можно любить идиота?

– Для любви не надо ума. Наоборот. Я читала в романе, что Мессалина, которая была большой развратницей, любила всех за исключением поэтов, а Мак-Белл…

– Замолчи!

– Не злись, дурачок! – воскликнула она. – Теперь ты мой единственный возлюбленный.

«Ну да», – усмехнулся я про себя, а вслух спросил:

– Ты не знаешь, что стало с Клоцем? Что дядя мог с ним сотворить? Ты полагаешь, он прогнал Клоца и тот вернулся на родину?

– Прощальные слова Отто и поведение Лерна, когда он вернулся из Германии, убедили меня, что Клоц уехал.

– У него есть семья?

– Нет, он круглый сирота.

– Как долго Мак-Белл провел в лаборатории?

– Три недели или месяц.

– Перед этим его волосы тоже были такими светлыми? – уточнил я, проверяя свою тайную мысль.

– Конечно! Что ты выдумал?

– А что с Нелли?

– Назавтра после драки в столовой я услышала душераздирающий лай. Очевидно, собаку разлучали с хозяином. Я спросила твоего дядю, где Нелли, и он ответил: «Там же, где другие собаки и где ей надлежит быть». Больше она не появлялась, но приблизительно неделю назад… Разве ты не слышал? Бедняжка! Как быстро она нашла своего Мак-Белла! Она часто воет по ночам, потому что сильно тоскует по Донифану.

– Каково твое мнение обо всем этом? Что, собственно, здесь произошло? Где истина? Неужели ты допускаешь, будто шотландец сошел с ума от удара головой при падении?

– Почем я знаю? Может, и так. В лаборатории происходят такие дикие и мерзкие сцены, которые одним своим видом сведут с ума. Донифана туда не пускали, и для него, в отличие от немцев, это потрясение. Вероятно, он испытал такой страх и отвращение, что лишился рассудка.

Я невольно подумал о шимпанзе и о том жутком впечатлении, которое произвела на меня его смерть. Не исключено, что Эмма права. Но вместо того чтобы разгадывать каждую загадку в отдельности, не лучше ли узнать, что произошло четыре года назад и вызвало перелом в жизни Лерна и всего замка? «Надо основательно исследовать это таинственное начало, – решил я. – Там ключ ко всем запертым дверям».

Маленькая бело-розовая ножка с накрашенными ногтями, похожими на японские кораллы, соблазнительно выглянула из-под желтого шелка, точно драгоценность из футляра. Но как мила и очаровательна она ни была, я вдруг вспомнил о другой ноге, обутой в сапог и так мало похожей на эту, – о той, которую я видел в лесу. Я убедил себя, что она принадлежит трупу: его наспех зарыли в землю, а когда кретин раскопал ее, оттуда высунулся сапог. Внезапно я ощутил себя в одиночестве в глубокой тьме, где меня подстерегали тысячи опасностей.

– Давай убежим, Эмма.

Она покачала своей головой менады.

– Донифан предлагал мне. Нет. Лерн обещает огромные богатства. Почему я должна отказываться? Я хочу обеспечить свое будущее, а как только это произойдет, я брошу старого распутника. Кроме того, в день твоего приезда он поклялся, что убьет меня, если я изменю ему с тобой или сбегу от него. Я давно убедилась: он способен сдержать свое слово.

– Да, когда он знакомил нас друг с другом, в твоих глазах витала смерть, Эмма.

– Сам посуди: свою любовь мы можем скрыть, а бегство не скроешь. Нет, нет и нет! Лучше давай радоваться жизни и пользоваться каждой счастливой минутой, – томно произнесла Эмма, обвила меня руками, и мы незамедлительно последовали ее совету.

Часы пробили полпятого. Я оставил свою ненасытную возлюбленную и поехал в Грей. Эмма долго не хотела отпускать меня. Вздыхая и потягиваясь, как кошка, она медленно и лениво освобождалась от любовных чар.