Текст книги "Таинственные превращения"

Глава XIV. Гамлетовский прием

Когда Жан Морейль и Лионель де Праз вышли из такси у ворот виллы в Нёйи-сюр-Сен, гости еще не подъехали. Мадам де Праз распоряжалась последними приготовлениями. Жильберта, собрав возле пианино своих близких друзей – поклонников джаза, залихватски исполняла модный шлягер. Разрумянившаяся от переполнявших ее эмоций девушка виртуозно играла, пела и приплясывала на стуле в такт зажигательной мелодии; слушатели, тоже в такт, хлопали ей и сопровождали каждый ее пассаж восторженными возгласами. Лионель и Жан не стали прерывать захватывающее действо и отошли в сторонку. Морейль с удовольствием наблюдал за выступлением своей невесты, а Лионель, обняв терракотовый бюст, принялся танцевать со своей импровизированной партнершей. Закончилось представление всеобщим гомерическим хохотом, прерванным появлением мадам де Праз.

– Жильберта! – позвала она. – И вы, месье Жан!

– Да, тетя Элизабет, – отозвалась девушка.

Мадам де Праз взяла под одну руку племянницу, под другую – ее жениха и вывела их в соседнюю комнату.

– Дети мои, мне придется дать вам нагоняй. Жильберта сообщила, что вы назначили свадьбу на второе июня. Вы погорячились, это слишком рано. Как я управлюсь за такой короткий срок? Вы понимаете, что такое свадьба? Это грандиозное торжество! Мне и слугам предстоит масса хлопот. Даже если мы собьемся с ног, то не успеем до второго числа. Дайте мне минимум еще три недели. Вы согласны на двадцать пятое июня?

Она сжала руку Жильберты, но та слегка отстранилась и изобразила на своем хорошеньком личике капризную мину:

– Нет, тетя, свадьба состоится второго июня.

Мадам де Праз умоляюще взглянула на смущенного жениха и театрально простонала:

– Второго июня я не могу, или все выйдет комом. Ваша свадьба должна стать эталоном высшей пробы, сразить наповал весь великосветский Париж, и за это отвечаю я. Она будет незабываемой, обещаю, если вы удовлетворите мою просьбу.

– Сражать наповал необязательно, а сдвигать дату мы не намерены, – упорствовала Жильберта.

– Двадцать пятое июня – неудобное число, – поддержал невесту Морейль. – Мы предпочитаем второе, мадам, и уже давно условились.

– Вы неразумные упрямцы! – воскликнула графиня. – Я прошу всего-навсего три недели, которые для вас не значат ничего, а для меня – все. Детка, ты совсем меня не любишь. Мое мнение для тебя – пустой звук.

– Я буду самостоятельно решать вопросы, касающиеся своей судьбы, тетя, – холодно объявила Жильберта.

Жан Морейль кивнул в знак согласия, и тогда мадам де Праз встала на дыбы:

– Не дерзи мне. Вы еще не обвенчаны, следовательно, я по-прежнему тебя опекаю. Я вправе потребовать эти три недели и отсрочить церемонию на столько, на сколько нужно.

– Вы пойдете на такую подлость? – закричала девушка.

– Успокойтесь, пожалуйста, – вмешался Морейль.

– Я не способна навредить тебе, деточка, – внезапно смягчилась мадам де Праз. – Но ты говоришь со мной так резко, что я обиделась. Прости меня, дай я тебя поцелую. Не плачь, только не плачь! Давай заключим с тобой соглашение. Свадьба состоится второго числа, как вы с месье Жаном и хотите, но гостей мы соберем… в Люверси.

– Где? – опешила Жильберта.

– В родовом поместье, дорогая. Ты уже взрослая девушка, скоро станешь супругой, хозяйкой дома. Сделай над собой усилие и побори все страхи и предубеждения. В Люверси можно устроить шикарную свадьбу, праздник в духе семейных традиций. Это фундамент вашего семейного счастья, молодые люди. Люверси – твой дом, Жильберта, твое гнездо. В Люверси похоронена твоя мать. Кроме того, усадьба расположена вблизи Парижа, и наших столичных гостей не затруднит поездка. Если ты принимаешь мое условие, давай отправимся в имение на этой неделе. Я свое обещание сдержу: вы обвенчаетесь в назначенный день.

При первых словах мадам де Праз Жан Морейль вздрогнул, но быстро взял себя в руки и дослушал до конца с приветливой улыбкой.

– Жильберта, – обратился он к невесте, – если вас что-то пугает, откажитесь. Нельзя допустить, чтобы вы страдали.

– Я не собираюсь страдать, – наперекор тетке заявила девушка. – Поклянитесь, тетя, в присутствии месье Морейля, что если я поеду в Люверси, то больше ни слова не услышу об отсрочке венчания.

– Клянусь, – торжественно произнесла графиня. – Для меня выбор Люверси – не пустая блажь. Дома, как говорится, и стены помогают. В родном поместье мне проще организовать торжество, дополнительные три недели не потребуются. Кроме того, я желала бы исполнить в отношении Люверси своеобразный долг. Твоя мать, дорогая, часто говорила мне: «Как я мечтаю, чтобы малышка Жильберта, когда придет время, обвенчалась со своим возлюбленным именно в нашем райском уголке!»

– Венчаться там? Погодите, тетя, такого уговора не было. Поехать туда – да, я готова, поскольку вы требуете. Но только один-единственный раз.

– Ладно. Я понимаю, насколько труден первый шаг. Надеюсь, тебе так понравится в усадьбе, что ты сама решишь пожить там недельки две.

– На это не рассчитывайте.

– Отправимся в четверг, хорошо? Месье Морейль, вы слышите? Ах, вы уже на Луне! Простите, что прерываю ваше инопланетное путешествие. В четверг в Люверси на авто, согласны?

– В четверг утром? – уточнил он, стряхивая задумчивость.

– Ну да, – усмехнулась девушка, – чтобы успеть съездить туда и вернуться обратно.

– Несносная девчонка! – погрозила пальцем мадам де Праз.

– Видимо, я очень люблю вас, тетя, иначе не согласилась бы на подобное условие.

– Ох, детка, если бы ты кого-нибудь любила…

Джаз-банд, загремевший по команде де Праза в знак приветствия первого припарковавшегося у подъезда автомобиля, заглушил последние слова графини. Голос Жильберты потонул в звуках саксофона. Она обняла тетку и прокричала ей в ухо:

– Второе июня! Я объявлю всем гостям!

– Да-да, – закивала мадам де Праз и повернулась к выходу, но, внезапно вспомнив о чем-то, шагнула назад и сказала Жану Морейлю:– Мы нынче едем в театр и приглашаем вас. У меня ложа в «Одеоне». Дают «Прокурора Галлерса». Вы, наверное, знаете, что это – возобновленный спектакль.

– Маман, – крикнул Лионель. – Вы где? К нам валом валят.

– Сейчас, – передернула плечами графиня и поспешила встречать гостей.

Праздник был в самом разгаре, когда де Праз, улучив минутку, отвел мать в сторону:

– Почему вам так важно, чтобы Жильберта поехала в Люверси?

– Мне хотелось выиграть время и отсрочить свадьбу, но эта строптивица – ни в какую. Ты бы слышал, как она мне дерзила! Я поняла, что придется уступить, и на ходу придумала способ, чтоб вознаградить себя за капитуляцию. Долг платежом красен, честь спасена. Впрочем, у меня есть кое-какая идея…

– А я сегодня пообщался с Жаном Морейлем у него дома. Беседа вышла занимательной.

Лионель рассказал матери о татуировке месье Жана и обо всем, что за этим последовало, акцентируя ее внимание на тревожном состоянии, в которое впадал Морейль, едва разговор касался трагедии в Люверси. Мадам де Праз внимательно выслушала сына.

– Морейль вообще непростой человек, он себе на уме, – заметила она. – Но кто знает, какие мысли роятся у него в голове? Как их прочесть? Работа в этом направлении займет слишком много времени, вдобавок она чревата случайностями, успех не гарантирован, а время не ждет. Свадьба уже скоро, а у нас никаких результатов. Нужно действовать самым спешным и решительным образом, пустить в ход все средства, чтобы помешать этому браку. Я трезво взвесила наши шансы и убеждена: в данный момент мы должны пренебречь выяснением роли Жана Морейля в смерти мадам Лаваль. Если он и причастен к гибели моей сестры, это еще надо доказать. Наш план заключается в том… – перешла графиня на шепот и огляделась по сторонам, удостовериваясь, что их никто не слышит.

– Ну? Излагайте!

Мать и сын стояли в амбразуре окна. Вокруг царило невероятное оживление. Звуки джаз-банда терялись в многоголосом гуле разговоров, криков, пения и смеха. Центром светской вселенной являлась, конечно, Жильберта Лаваль. Официальное сообщение о помолвке сделало ее королевой бала, едва не утонувшей в море поздравлений, пожеланий, улыбок и взглядов. Графиня де Праз на глазах превращалась в бедную родственницу, которая станет серой мышью, как только передаст связку ключей от сейфа в руки мадам Жан Морейль. На графиню уже сейчас никто не обращал особого внимания, и, пользуясь этим, она детально посвятила сына в свой проект.

– Когда ты, Лионель, делился со мной впечатлениями от посещения полиции, я отметила про себя одну немаловажную деталь. По-моему, префект не слишком уверен в том, что Фредди-Уж снова не упадет на дно, стоит только его подтолкнуть. Не станем заходить далеко и думать про убийство. Но то, что он способен совершить кражу, кажется мне вполне реальным.

– Я вас понял, маман. Нам нужен вор. Вынудить его что-нибудь украсть, не так ли? Чудесный план. Я тоже немного размышлял об этом, но вы меня опередили.

– Что, если сделать из Фредди того самого, кем он был раньше? Грабителя. Или искусственно ввести его в это состояние. Судьбоносная дата – второе июня – требует того, чтобы Фредди-Уж снова стал вором. Лишь таким путем нам удастся расстроить свадьбу.

– Но вы говорили, маман, что Жильберта из любви к Морейлю предпримет попытку его излечить.

– Так или иначе, а свадьбу придется отложить – я вмешаюсь, не беспокойся. Это будет не только мой долг, но и мое право. И тогда мы получим шанс действовать так, как сочтем нужным. Впрочем, я знаю психологию молодых дам. Им достаточно увидеть, что любимый человек превратился в грабителя или маньяка, чтоб остыть к нему на веки вечные.

Лионель всегда восхищался энергичностью и несгибаемой волей графини, ценил ее сильный характер, способность устоять перед шквалом бед и напором обстоятельств, но в данную минуту был просто потрясен и, как примерный сын, готов выполнять любые приказания матери.

– Что нужно делать?

– Пусть Обри поближе познакомится с Фредди-Ужом, поскорее войдет к нему в доверие, подучит его, искусит, подобьет на кражу – как угодно; я не пожалею денег на такую работу. Для оказания этой услуги достаточно нескольких дней. Как только Обри даст сигнал, что его «клиент» готов к решительным действиям, мы срежиссируем подходящий случай.

– Мне вмешиваться в процесс?

– Обри и Жан Морейль – Фредди-Уж друг друга не знают. А тебе лучше не играть с огнем. Достаточно слабого воспоминания, маленького контакта в памяти обеих личностей, и наша операция провалится.

– У нас есть серьезный противник.

– Высокопоставленное лицо, о котором говорил префект? Тот, кто наблюдает за тем, чтобы Фредди не скомпрометировал Жана? Я об этом думала. Важно установить его имя и нужным нам образом повлиять на этого человека, но так, чтоб он ни о чем не догадался. Ты имеешь хоть какое-то понятие, кто этот ангел-хранитель?

– Никакого. Префект не обсуждал со мной данную тему, а Обри еще не успел хорошенько исследовать ночную жизнь Фредди-Ужа.

– Что по поводу Явы?

– О ней я мало осведомлен, но с этой стороны не предвижу препятствий. Любая бывшая кокотка считает подарком судьбы стать рабыней какого-нибудь господина. Она не так щепетильна, чтобы брезговать преступным прошлым Фредди-Ужа; его незапятнанная честь вряд ли представляет для нее ценность, скорее, наоборот…

– Я полагаю, что Обри лучше держать ее в неведении относительно своих намерений, – сказала мадам де Праз. – И вообще, он обязан соблюдать конспирацию и поменьше болтать.

Лионель проводил долгим взглядом танцующую пару – Жана Морейля и Жильберту Лаваль, – и воображение нарисовало ему синюю змею на правом предплечье обнимавшего его кузину молодого человека.

– Если бы она знала! – прошептал он и представил себе Морейля не в костюме от английского портного, а в фуражке, без галстука, в холщовых брюках и парусиновых башмаках – того самого апаша, который крался к дому в ночной темноте. Светское танго превращалось в вульгарную пляску, Жильберта принимала облик кокотки Явы… – Если бы она знала! – повторил он, взглянув на мать с выражением тайного злорадства.

– Придет время – узнает, – заверила мадам де Праз.

– Маман, – вздрогнул граф от внезапной мысли, – вы ведь любите племянницу?

– Конечно, но прежде всего я – мать. А разве я не пекусь о счастье Жильберты? На мне лежит ответственность за будущее девочки, и я не отдам ее какому-то сумасшедшему, который днем напускает на себя лоск, а ночи прожигает в пивных с кокотками. Кроме того, он вор, мошенник, а может, и убийца. О чем ты говоришь, Лионель? Я спасаю твою кузину от беды, иначе это чудовище, страшнее любой змеи, погубит ее.

Смущенный душевной легкостью, с какой мать приносит счастье Жильберты ему в жертву, Лионель, поразмыслив, пришел к выводу, что она поступила бы точно так же, окажись месье Жан безупречным человеком. Граф понимал, что дело не в Морейле и его психических отклонениях. Центростремительной силой являлась безмерная материнская любовь, с годами превратившаяся в неистовую страсть, готовую испепелить всех, кто мешает счастью единственного ребенка. Тешило ли такое жертвенное чувство самолюбие Лионеля? О да, и весьма сильно.

– Ты почему не танцуешь? – спросила мадам де Праз.

– Нет настроения, – нахмурился граф. – Скоро обед, а потом мы едем на спектакль. Предлагаю, пока есть время, обсудить, как вести себя с Морейлем в театре. Насколько я понял, вы прибегаете к гамлетовскому приему, – улыбнулся Лионель, бравируя своей образованностью.

– Гамлет? – удивилась мадам. – Я о нем не думала.

– Следовательно, вы подражаете Шекспиру бессознательно. Давайте освежим ваши знания, маман. Принц датский подозревает свою мать, королеву, и отчима, короля, в том, что они, войдя в сговор, убили законного короля – родного отца юноши. Он приглашает их на импровизированный спектакль, на котором заезжие комедианты разыгрывают пьесу, воспроизводящую детали предполагаемого убийства. Преступная королевская чета так потрясена, что выдает себя, и тайно наблюдавший за отчимом и матерью Гамлет обвиняет их в злодеянии.

– В «Прокуроре Галлерсе» нет ни убийства, ни чего-либо такого, что хоть отдаленно напоминает смерть тети Жанны.

– Вы меня не поняли, маман, или лукавите?

– Я решила показать месье Жану спектакль, изображающий его психическое расстройство, вот по какой причине: мне важно установить, насколько глубоко Морейля волнует данная проблема. Сильно ли его мучает вторая личность? Всем известно, что временами Морейль впадает в беспокойное состояние: задумывается, о чем-то мечтает, слишком пристально разглядывает предметы – взять хотя бы фотографии в нашем альбоме. Если обе его памяти хоть чуть-чуть связаны, как описано у Линдау, мы извлечем из этого огромную пользу.

– Какую именно?

– Мы избежим случайностей или сумеем предусмотреть их. При их возникновении мы успеем сделать надлежащие выводы. Строить предположения разумно лишь при условии, что ты остаешься на намеченном пути и не теряешь времени на обдумывание мелких «если». Впрочем, хватит, мне нужно к гостям, а то меня упрекнут в неучтивости, а ты, дорогой, иди танцевать, и никаких «но». Естественность – основа основ. Не надо возбуждать ничьих подозрений, а то начнут сплетничать, будто ты недоволен предстоящим браком своей кузины.

Лионель тотчас пригласил на танец знакомую даму, а когда они закончили вальсировать и подошли поздороваться и поболтать с другими парочками, среди которых были Жан Морейль и Жильберта Лаваль, до Лионеля случайно долетели такие слова:

– По-моему, этот метод не годится. При любых заболеваниях нервной системы рекомендуется медленное многоступенчатое лечение.

– Лучше так, чем откладывать свадьбу до двадцать пятого июня.

Первую фразу произнес Морейль, вторую – Жильберта, и заинтригованный граф де Праз, крутясь поблизости, весь обратился в слух.

– Вы смелая девушка, я благодарен вам выше всякой меры, но это неразумно.

– Не пугайте меня, Жан. Мне сейчас нужно быть храброй, а вы своими сомнениями этому не способствуете. Вы ведь сами убеждали меня, что черно-белая змея сдохла, а теперь переменили свое мнение. Вы от меня что-то скрываете?

– Никогда и ничего.

– Тогда зачем такие доводы? Мне нужна ваша помощь, а вы мне в ней отказываете. Я согласилась поехать в Люверси только потому, что ваша уверенность заряжала меня спокойствием. И в тот момент, когда она проросла во мне, она исчезла в вас.

– Клянусь вам, Жильберта…

– Нет-нет, я убедилась: вы лишь притворялись, чтобы успокоить меня. А едва зашла речь о возвращении в Люверси, вы сами чего-то испугались. В итоге из-за вашего страха я боюсь Люверси еще больше, чем прежде. При одной мысли о нем мною овладевает ужас.

– Вот и отлично! Мы побудем там несколько дней, чтобы выполнить условие, поставленное вашей тетей, и вернемся в город. И, пока ваша нервная система не стабилизируется, мы в Люверси больше не поедем.

– Жан, это правда? У вас нет другой, более существенной причины опасаться за меня? С недавних пор вы выглядите мрачновато, а в ваших глазах тревога. Что происходит?

– Ничего особенного: в четверг мы наведаемся в Люверси на прогулку, как обещали графине, и этим ограничимся. По поводу всего прочего разрешите мне временно оставить вас в неизвестности. Позднее…

– Ну и ну, – возмутилась Жильберта, – это уж слишком!

– Я вас люблю, – сказал он с нежностью, – потому и переживаю.

– Я вас тоже люблю, Жан, и понимаю: вы сейчас думаете о том же, о чем и я: отныне мы оба боимся Люверси.

Глава XV. «Прокурор Галлерс»

– Не забудьте веер, маман, – почтительно подал Лионель графине изящный футляр и посмотрел на нее, как Гамлет, принц датский, глядит с театральных подмостков всех стран мира на свою неверную мать и отчима-убийцу.

– «Прокурора Галлерса», – сообщил Жан Морейль, когда все четверо уселись в автомобиль и поехали в «Одеон», расположенный на левом берегу Сены, – я впервые видел лет пять или шесть назад.

– Вот как! – воскликнула мадам де Праз. – Вам эта пьеса знакома? Что же вы сразу не сказали?

– Зачем отказывать себе в удовольствии? – улыбнулся Морейль. – Мне нравится это произведение своей строгостью, холодным, почти научным реализмом. Конечно, Линдау изображает раздвоение личности так, как его представляли себе психиатры прошлого. В настоящее время в медицине принято считать это явление симуляцией, к которой нередко прибегают неврастеники. Почти доказано, что переменное сознание близко к симуляции, и это лишает раздвоение личности той значительности, которую придавал ему драматург. Переменное сознание в том виде, как он его показал, – ужасное бедствие, какое только может свалиться на человека. Я до сих пор помню сильнейшее впечатление, которое на меня когда-то произвела эта драма. Я был еще юношей и несколько дней не мог освободиться от навязчивой идеи. Мне даже вспомнить об этом тяжело. Обсуждая эту тему, я и сейчас делаю над собой усилие, хотя стыжусь такой реакции и никогда никому в ней не сознавался.

Лионель украдкой переглянулся с графиней.

– В общем, – резюмировала мадам де Праз, – вы не верите в то, что личность способна раздвоиться?

– В житейском смысле нет, и так, как это понимали психиатры прошлого, – тоже нет. Они заняли слишком категоричную позицию, в частности, не признавали симуляции, хотя она лежит в основе многих психозов. Видимо, тогдашним врачам не хватало наблюдательности и внимания к пациентам.

– Вы отрицаете то, что человек способен существовать в двух ипостасях: допустим, днем он прокурор, а ночью – предводитель воров? Ведь именно так жил Галлерс.

– Он жил так только на сцене, – уточнил Морейль.

– Согласен, – кивнул Лионель, – но банкир Уильямс тоже, как писали в газетах, вел два различных образа жизни.

– Не надо путать: тут слабость памяти, и ничего другого.

– Ну а примеры, приведенные, допустим, в трудах Рибо?

– Я читал его статьи. Его наблюдения не строго научные, многие выводы поспешны и «притянуты за уши».

– Вы слишком категоричны, месье Жан, – заметил Лионель. – Лично я имел дело с одним субъектом, который до того походил на прокурора Галлерса, что можно подумать, будто эта пьеса внушила моему знакомому бессознательное желание раздвоиться.

– Неудивительно, – ответил Морейль. – Судя по тому ошеломительному эффекту, который сочинение Линдау когда-то произвело на мою молодую впечатлительность, я допускаю, что некоторых людей с лабильной психикой оно могло довести до полубезумия. Но повторяю: современные психиатры не подтверждают таких фактов.

– Особа, на которую я намекаю, – продолжал Лионель, – ведет себя точь-в-точь, как прокурор Галлерс. Кстати, она проповедует ваши новомодные теории, хотя собственным примером демонстрирует их несостоятельность.

– Немыслимо, – засмеялся Морейль.

– Судя по вашей реакции, вы не слишком уверены в своей правоте, – произнес граф. – Жаль, что я не могу назвать вам имя этого субъекта.

– Да и не нужно: подобные вопросы давно перестали меня интересовать, – отмахнулся Морейль, но его лицо опровергло эти слова: он нахмурился и заиграл желваками, напряженно пытаясь что-то припомнить.

Драма в четырех актах, казалось, не вызвала в его душе ничего кроме обычного интереса. Мадам де Праз и Жильберта сидели впереди, а Лионель – рядом с месье Жаном, подстерегая каждый жест и мимическое выражение соседа. В частности, граф заметил, что Морейль удваивал внимание всякий раз, когда Жемье, игравший роль Галлерса, изображал муки прокурора, терзаемого смутным страхом и по необъяснимым причинам ощущавшего, что с ним происходит что-то страшное.

Таким образом, Морейль выдержал экзамен, устроенный ему мадам де Праз и ее сыном, зато Жильберта, для которой ужасные перевоплощения чиновника-бандита стали настоящим откровением, испытала душевное потрясение.

– Кошмар! Впору сойти с ума! – твердила она, и ее возгласы отчаяния звучали в ушах тетки и кузена сладкой музыкой.

«Держись, Жан Морейль, ты в шаге от пропасти», – подумал де Праз, наблюдая, как в заключительном акте Галлерс, исцеленный скорее драматургом, чем психиатрами, навсегда расстается со своей второй личностью.

Не дожидаясь, пока публика досмотрит спектакль, Лионель тихонько выскользнул из ложи и выскочил на улицу, где неподалеку от здания театра его ждал заранее предупрежденный Обри. Привратник доложил о результатах слежки за Явой.

Днем в сопровождении своего подельника, младшего жандарма полиции, Обри посетил меблированные комнаты, где проживала любовница Фредди-Ужа. Когда они вошли в заведение, бывшая кокотка разговаривала с квартирной хозяйкой. Они о чем-то спорили, и Обри попытался вмешаться, но укротительница змей возмущенно фыркнула и, схватив собачонку и рыжий саквояж, выбежала из дома.

Увидев удостоверение с грифом жандармерии, хозяйка сделалась словоохотливой. Да, Ява и ее приятель снимают здесь комнату, а подробности… какие именно? Женщина ничего не знала.

– Такие люди, как эти двое, – сказала она, – долго не задерживаются на одном и том же месте: они вечно кочуют, через месяц-другой меняют квартиру, потом снова возвращаются, и так по кругу. Ведут себя вполне прилично, работают, платят вовремя.

– А где они работают? – уточнил Обри.

– Ява показывает фокусы со змеями, а мужчину днем никогда не видно, значит, он тоже где-то служит.

Жандарм попросил регистрационную книгу, и Обри сделал выписку, которую показал графу де Празу. Тот взглянул и вслух прочел имя, под которым Жан Морейль был прописан в доме с «меблирашками»:

– Альбер Леон Баскар, наемный рабочий, родился в 18… Что за ерунда? – вскинул брови Лионель. – Эта фальшивка ничего нам не дает. Я уверен, бывшая кокотка Ява тоже придумала себе новое имя.

– Так и есть, она значится в домовой книге как Эрнестина Аррегюи.

– Ну и черт с ней!

– Мой друг из жандармерии посоветовал допросить прислугу «меблирашек». Что скажете?

– Нет, – отрезал де Праз. – Наоборот, отвяжитесь от Фредди и Явы. Они не должны заподозрить, что за ними наблюдают, иначе сорвется мой план, в который я тебя сейчас посвящу. Строгая секретность, уяснил? Пусть Фредди совершит кражу, причем при таких обстоятельствах, которые не оставят у мадемуазель Лаваль ни малейших сомнений.

– Рад стараться, граф, – хмыкнул привратник, и его наглая физиономия засветилась от удовольствия.

– Мы рассчитываем на тебя, дружок, – продолжал Лионель. – Познакомься с Фредди, войди в доверие и доведи этого типа до нужного состояния. А награда всегда найдет достойного.

– Понял, – оживился бывший лакей, и его глаза хищно заблестели. – Я настрою его сознание должным образом, будьте спокойны.

Граф де Праз, не ожидавший такой готовности, с опаской взглянул на Обри и убедился, что маман права: этот подлец не остановится ни перед чем, чтобы отомстить Жильберте, приказавшей выдворить его из особняка в Нёйи-сюр-Сен.

– Ну и с чего ты начнешь? – поинтересовался граф.

– Подготовлюсь к ночному визиту в кабачок и оденусь так, чтобы не выделяться из публики. В прошлый раз парни не очень-то мне доверяли, но я исправлю оплошность, сольюсь со средой, и все пойдет как надо.

– Ты бесподобен! – расхохотался Лионель. – Как ты думаешь, теперь уже нет смысла сторожить дом Морейля?

– Ясное дело. Морейль каждый вечер приходит или в кабачок велосипедистов, или в «меблирашки» к своей зазнобе. В этих заведениях я справляюсь сам, господину графу не стоит беспокоиться.

– Ладно, но это не все, Обри. Остается «добрый гений», помнишь, я тебе говорил? Аристократ, занимающий высокое место в парижском обществе, в обязанность которого входит удерживать Жана Морейля на стезе добродетели.

– И что?

– Как что? Надо узнать, кто он. Он же будет следить за тобой, пока ты «окучиваешь» Фредди. Он раскусит твои намерения, вмешается в процесс и отразит твой натиск. Не допусти, чтобы тебя провели! Поэтому быстрее наведи справки, от кого ждать опасности.

– Так точно, господин граф.

– Желаю успеха, Обри. Пока что не торопись в кабачок. Фредди сейчас в «Одеоне», в ложе моей матери. Заканчивается спектакль по пьесе «Прокурор Галлерс».

– Я тоже хочу посмотреть его в воскресенье утром, – сообщил Обри. – Говорят, прямо-таки душу вынимает.

Проинструктировав лакея и набрав полную грудь свежего воздуха, окрыленный Лионель де Праз взбежал по каменным ступенькам из вестибюля «Одеона» к первому ряду лож. В тускло освещенных коридорах, галереях и фойе царила напряженная тишина; в зрительном зале погруженная в полумрак публика, затаив дыхание, внимала финальной драматической сцене. Лионель потихоньку прокрался в ложу и увидел, что графиня сидит с непроницаемым лицом, Жан Морейль смотрит на сцену со спокойным сопереживанием, а Жильберта плачет, утирая слезы. Наконец занавес опустили, и публика всколыхнулась, покидая свои места.

– Какой ужас! – произнесла девушка, оборачиваясь к жениху. – Теперь мне понятны ваши юношеские впечатления. От этой пьесы мурашки по коже, впору тронуться умом и слечь в постель.

– Не волнуйтесь. Романисты и драматурги, усиливая эмоциональный накал, обычно несколько упрощают факты, препарируют их и изолируют от бесконечного ряда жизненных явлений. По законам творчества допустимо группировать и объединять одной интригой всевозможные перипетии, которые в обыденной обстановке принадлежат к разным измерениям. Кроме того, писатели придумывают дополнительные события и трактуют их по-своему – в общем, я веду к тому, что раздвоение личности в реальном мире не встречается в такой изощренно крайней форме, как у прокурора Галлерса.

– Вы скептик, месье Морейль, – усмехнулся Лионель, когда все четверо спускались в вестибюль, – и чем-то напоминаете Галлерса. Будьте искренни с самим собой. У кого из нас подчас не бывает неясных воспоминаний, наплыв которых переполняет разум и душу недоумением и удивлением? Я тоже испытываю такие состояния, и вы, я уверен, не исключение.

– Да, – с горячностью подтвердил Жан Морейль. – Порой случается так, как вы говорите. Но поймите меня правильно: подобное переживают все, но раздваивается не каждый. Не у всякого человека два или три сознания.

– Не кипятитесь, Жан, – попросила Жильберта. – Вы, вроде бы, рассуждаете здраво, а интонации у вас, как у прокурора Галлерса. Мне даже страшно стало.

Лионель прикусил сигарету, стараясь скрыть саркастическую улыбку, а мадам де Праз даже бровью не повела.