Текст книги "Таинственные превращения"

Глава VIII. Семейный альбом

Забрезжил рассвет, проснувшиеся воробьи шумно приветствовали друг друга, когда граф де Праз вернулся домой. Тревоги покинули его, и он вел себя, как обычно. Если бы его кузине, случайно пробудившейся на заре, пришло в голову высунуться в окошко, чтобы насладиться красотой нарождающегося утра, она не удивилась бы тому, что молодой кутила закончил свой день, когда все нормальные люди его только начинают. Правда, ее насторожила бы одна деталь: вместо того чтобы отправиться в буфетную и выпить там чего-нибудь прохладительного, месье Лионель прошел в библиотеку, порылся в каталоге и снял с полки несколько книг в кожаных переплетах. Он спрятал их под полой пальто, словно стесняясь благородной ноши, и с необычайной осторожностью поднялся к себе в комнату.

Мадам де Праз уловила его шаги. У нее был тонкий слух и чуткий сон, притом она волновалась за Лионеля и Обри, которые в эту ночь стерегли особняк Жана Морейля. Как прошла их вахта? Что нового они узнали? Может, и ничего. Эта мысль тревожила графиню даже сквозь сон, точно глухое тиканье будильника.

В ранний час, вскоре после возвращения сына, будильник мадам Элизабет шумно зазвенел. Ее охватило страстное желание вскочить с постели, накинуть пеньюар и бесшумно открыть дверь. Но та мешала немедленному удовлетворению любопытства хозяйки. Мадам де Праз чувствовала себя неловко в роли сыщика. Замок мог щелкнуть, петли – заскрипеть, дерево – затрещать. Если эти несносные звуки раздадутся в утренней тишине сонного дома, то разбудят племянницу, чья спальня поблизости. А графиня, как и ее сын, понимала: не следует предпринимать ничего такого, что возбудит в Жильберте недоверие к родственникам. Наоборот, надо во всем поддерживать обычный порядок. Какая-нибудь досадная мелочь грозила все погубить: Жильберта была своенравной девушкой, способной выйти замуж лишь потому, что семья этому противодействует, и мадам де Праз не питала на сей счет ни малейших иллюзий. Она четко осознавала: разбить надежды Жана Морейля должна сама Жильберта, и нужно зародить соответствующее желание в сердце племянницы. Пусть она до конца чувствует себя независимой и свободной в своих действиях. Если не удастся представить ей факты, которые произведут в ее душе переворот, нечего и думать повлиять на нее. Полная деликатность во всем. Никаких хождений к Лионелю в необычное время. Никаких подозрительных звуков при первых отблесках зари.

Впрочем, мадам де Праз вспомнила, что нынче Жильберта проснется рано, поскольку ровно в девять собирается с Морейлем на конную прогулку, о которой они условились накануне. У Жана есть восхитительная ирландская лошадь, умная и хорошо объезженная – идеальная для молодой девушки. В девять он должен привести эту лошадку Жильберте, и они поскачут в Булонский лес, где останутся до завтрака. «Вот и отлично, – решила графиня. – Пока парочка любезничает в лесу, мы с сыном успеем наговориться всласть».

Обдумывая ситуацию и перебирая в голове всевозможные варианты развития событий, мадам де Праз дождалась урочного часа. Конечно, любопытство распирало ее, но она укротила его, а чтобы отвлечься от назойливых мыслей, вызвала горничную и с особой тщательностью проделала свой утренний туалет.

Когда он был почти окончен, у дома послышался конский топот. Сторож широко распахнул ворота, и Жан Морейль въехал во двор верхом. Его сопровождал мальчик-слуга, ведший под уздцы лошадь для Жильберты. Господин спрыгнул с седла и направился к дверям.

– Который час? – спросила графиня.

– Половина девятого, мадам, – ответила горничная.

Завидев жениха из окна первого этажа, Жильберта звонко крикнула:

– Вы рановато, месье!

– Простите, я подожду. Лошади готовы, я тоже. Мне просто скучно дома одному.

– Понятно. Вы хорошо выспались?

– Отлично.

– Пройдите, пожалуйста, в гостиную и присядьте. Через двадцать минут я в вашем распоряжении.

Мадам де Праз тоже хотела направиться в гостиную, чтобы поприветствовать месье Жана, но путь ей преградил Лионель.

– Подождите, – прошептал он. – Я видел, как он прискакал, поэтому поскорее спустился, чтобы сообщить вам кое-что. Есть потрясающая новость, но мне нужно удостовериться. Тем не менее я предпочитаю сразу же ввести вас в курс дела относительно своих наблюдений. Это лишь начало, но многообещающее…

Мадам де Праз чуть не задрожала от нетерпения:

– Говори скорее! Что такое? Гадость какая-нибудь?

– Не гадость, а радость, маман, – неприятно захихикал граф. – Истинная радость!

Графиня с любопытством и недоверием взглянула на сына:

– Начинай.

– Вы знаете, что такое раздвоение личности? – с сарказмом спросил Лионель. – Что такое переменное сознание?

На лице мадам де Праз выразилось изумление.

– Ты шутишь? – подняла она брови. – Жан Морейль? Ученый? Искусствовед? Художник?

– Вот именно, маман. Вы наслышаны о подобных явлениях?

– Я видела постановку «Прокурора Галлерса».

– Так вот, давайте пока не будем увлекаться. Когда я вам все изложу по порядку, вы убедитесь, что у нас еще куча работы. Я нащупал тайну, которую мы используем. Но сейчас я знаю лишь одно: нынче ночью Жан Морейль вышел из своего особняка под видом какой-то темной личности и несколько часов провел неизвестно где.

– Небо, благослови нас! – пролепетала графиня.

– Я счел необходимым предупредить вас до того, как вы увидите Морейля.

– Ты правильно поступил.

– А теперь идите к нему. Как только они с кузиной уедут, мы продолжим разговор. Я не стану показываться, хотя меня так и подмывает полюбоваться на физиономию Морейля после того, что произошло ночью. Интересно, какую гримасу он скорчит? Хотя я ведь могу понаблюдать за ним через стекло, оставаясь незамеченным…

– Ты очень смышлен, дорогой, – похвалила графиня.

Особняк, где жили де Празы и мадемуазель Лаваль, построили в эпоху Второй империи, когда архитекторы считали вполне допустимым наличие в зданиях темных коридоров. Один из таких тянулся вдоль гостиной. Чтобы осветить его, Гюи Лаваль прибег к единственно возможному способу – велел установить стеклянные двери. Гости, однако, ощущали себя неуютно, будто за ними кто-то подсматривает из мрака, поэтому хозяева замаскировали стекла высокими растениями в массивных вазонах. Мягкий ворсистый ковер, устилавший темный коридор, заглушил шаги заговорщиков. Мадам де Праз и ее сын неслышно подкрались к стеклу и сквозь пальмовые листья уставились внутрь.

Жан Морейль сидел возле окна. Он взял со стола семейный альбом с фотографиями и медленно перелистывал его. Джентльмен выглядел свежим и бодрым. Здоровый румянец, ясные глаза, чистая матовая кожа – все свидетельствовало о том, что Морейль, хоть и корпеет по ночам над книгами, не жалуется на самочувствие, занимается спортом и, даже если просиживает до рассвета над своими трудами, находит время высыпаться. В лучах раннего солнца гибкий и грациозный в своем костюме для верховой езды Жан Морейль смотрелся так эффектно, словно позировал художнику; чувствовалось, что этот молодой человек наделен природным изяществом. Очутись он в самой убогой обстановке, в нем все равно невозможно было бы не признать утонченного аристократа.

«Как это понимать?» – поразился Лионель, припомнив сутулого, с испитым лицом и бегающими хитрыми глазками апаша. Никакого сходства Жана Морейля с тем вульгарным типом не обнаруживалось. Неужели Морейль – двуликий Янус, который обращает к людям то темный лик, то светлый? «Ерунда какая-то», – подумал граф, и им овладело странное оцепенение, впервые испытанное накануне ночью, когда месье Жан появился на балконе своего кабинета. Как нам известно, Лионель успел порыться в книгах и прочесть про такое психическое диссоциативное расстройство, как раздвоение личности, но, не умея черпать душевное спокойствие в ученых трудах, граф вынес из них только еще более сильное недоумение и недовольство. Он уже начал сомневаться в своих ощущениях, памяти и разуме.

Мадам де Праз, которая не была обескуражена, поскольку, в отличие от сына, не видела ночью никакого апаша, обратила, однако, внимание на то, что Жан Морейль рассматривает фотоснимки не так, как обычный праздный человек, желающий сократить время ожидания. Он буквально впивался взглядом в каждый из них, и чем дальше, тем сильнее на его красивом лице отражалось странное удовлетворение. В Морейле происходила какая-то внутренняя работа, изменившая его внешний облик. Брови джентльмена сдвинулись, губы сжались – все выдавало в нем беспокойного мыслителя, стремившегося вызволить из глубины сознания некое беглое воспоминание или ускользающее объяснение. Наконец он закрыл альбом, положил его на стол и зашагал по комнате, погруженный в глубокие раздумья. Прогнав жестом надоевшую мысль, он опять уселся в кресло, равнодушно постукивая ручкой хлыста по башмакам.

Мадам де Праз сочла, что пора войти и поздороваться с гостем, а Лионель предпочел убраться восвояси. Графиня не любила бросать слов на ветер, поэтому поспешила воспользоваться тем, что они с Жаном Морейлем пока одни в комнате и могут побеседовать конфиденциально.

– Я хотела бы кое о чем попросить вас в отсутствие Жильберты, – произнесла мадам после нескольких банальных комплиментов. – Уговорите ее, пожалуйста, вернуться в Люверси, ведь вы имеете на нее огромное влияние. Прекрасное поместье фактически заброшено, и причиной тому – ребяческий испуг. Право, это неразумно. Да, произошла трагедия, моя сестра погибла. Но неужели злополучная змея целых пять лет скрывается в доме или парке и ждет часа, чтобы расправиться с нами? Глупо, вы не находите?

– Я того же мнения, мадам, но Жильберте нужно время. Подсознательный страх быстро не изживается, это дело требует терпения. Однако я готов оказывать вам всяческое содействие.

– Если бы вы знали, какой это рай, усадьба Люверси, вы вместе с нашим семейством отправились бы туда прямо сейчас. Сами посудите, зачем слоняться по отелям, когда можно наслаждаться комфортной жизнью в собственном роскошном поместье? Хотите увидеть его собственными глазами? Лионель отвезет вас и покажет.

– Я не против, – произнес Морейль таким тоном, будто верил в искренность мадам де Праз и не подозревал о ее кознях.

– Так в чем препятствие? – всплеснула руками довольная графиня. – Из вчерашней нашей беседы я заключила, что вас так и подмывает отыскать змею…

– Нет, – помотал он головой, – вы несколько упрощаете картину. Что ж я, по-вашему, мальчишка-сорванец? Мне просто жаль Жильберту: после этой трагедии в ее душе поселился страх, который, я уверен, с годами рассеется, если приложить к тому усилия. Я, как и вы, полагаю, что злополучная рептилия давным-давно покинула бренный мир, поэтому поиски не принесут результата, а лишь разбередят сердце мадемуазель Лаваль. Жильберта увидит в этой погоне подтверждение существования змеи, и, как следствие, ее фобии усилятся. Она наверняка расценит мою поездку в Люверси как расследование смерти ее матери или розыски змеи, так что лучше от этого отказаться.

– Давайте не будем посвящать ее во все детали.

– Скрывать что-либо от Жильберты я не стану. Рано или поздно она все равно поняла бы, что я роюсь в лесах Люверси не просто так, и сочла бы это предательством с моей стороны. Не в моих интересах потерпеть такое фиаско. Повторяю: ваша племянница лишь укрепится во мнении, что змея еще жива и представляет угрозу. Оставим этот «проект» на потом.

На лице графини отразилось разочарование, особенно когда в комнату вбежала светящаяся от радости девушка в модных ботинках, шпорах наездницы и мужской шляпе. Через пару минут, когда всадники выехали из ворот, мадам де Праз, подойдя к столу, взяла альбом, который с увлечением рассматривал Жан Морейль. Там было множество снимков мадам Лаваль, сделанных в разное время. Вот она одна, вот среди друзей. На одном из фото она изображена играющей в гольф, на другом – верхом на любимом пони. Снимки воскрешали путешествия, маскарады и балы – печальные воспоминания о жизни приятной великосветской дамы. Вот она в горах, на охоте, на карнавале, на сцене в любительском спектакле, на свадьбе в белоснежном платье под руку с мужем, облаченным в строгий фрак, у колыбели малышки Жильберты, на курорте в кокетливой шляпке… Альбом бережно хранил образы безвременно ушедшей, но словно живой Жанны Лаваль.

«Значит, это снимки моей сестры так взбудоражили месье Морейля? – с тревогой подумала графиня. – У него был такой вид, будто он силился вспомнить, где и когда видел женщину с фотографий». При других обстоятельствах такое предположение не вывело бы мадам де Праз из равновесия. Но зная о раздвоении личности Жана Морейля, графиня загорелась желанием докопаться до сути и распутать таинственный клубок. Заранее предвкушая удовольствие, она начала разрабатывать в голове план «операции», когда на пороге гостиной появился Лионель.

– Знаешь, на что он тут таращил глаза? – воинственно заявила мадам де Праз сыну. – На фотографии тети Жанны.

Граф замер как вкопанный, устремив на мать пронизывающий взгляд.

– Успокойся, – смягчилась она, – сейчас разберемся. Расскажи мне подробно, что вы с Обри видели нынче ночью.

Лионель последовательно изложил свои впечатления и добавил:

– В нашей библиотеке маловато книг по психиатрии, но я нашел несколько трудов, которые просветили меня насчет того, что такое раздвоение личности. Бывает, что человек поочередно представляет собой два совершенно разных существа, подчас противоположных, которые не знают друг друга и никак не связаны между собой. Случается, что второй субъект редко вмешивается в жизнь первого, а появляется периодически, в определенные дни и часы, и точно так же исчезает. Вторая личность может существовать лишь несколько мгновений или, наоборот, получить огромное влияние, захватить четверть или половину жизни первой. Еще в книгах приводятся случаи, когда вторая ипостась закончила тем, что убила первую, и, таким образом, второе состояние постепенно превратилось в новую индивидуальность, душа которой нисколько не похожа на душу первоначальной личности.

– Ты не сообщил мне ничего нового. Я читала историю банкира Уильямса и видела спектакль по пьесе Линдау «Прокурор Галлерс». Банкир сделался абсолютно другим человеком, а прокурор, днем судивший воров и преступников, по ночам сам становился предводителем шайки и навел ее на собственную квартиру с целью ограбления.

– Да-да, все верно. Утром я прочел несколько статей психиатров: в них десятки примеров раздвоенного сознания, аналогичного клиническим случаям Уильямса и Галлерса. Ученые обозначают их термином «болезнь личности».

– Так ты говоришь, обе эти личности не знают друг друга? – озадачилась графиня. – Их память разобщена? То есть воспоминания человека номер один и номер два не похожи?

– Не совсем, маман. Некоторые психиатры пишут, что между той и другой памятью имеется связь, и именно ею обусловлены нюансы поведения.

– Ага, – кивнула графиня в сторону альбома. – Все это очень интересно, однако у нас нет ничего кроме предположений. Ты видел, что Жан Морейль вышел из дома и вернулся в образе ночного бродяги. Допустим. Но откуда ты знаешь, что здесь раздвоение личности? Он просто переоделся и отправился на прогулку. Дурачился, выразимся так.

– С какой целью? Мне она кажется подозрительной. Оставим пока эту мысль, маман. Если бы вы воочию лицезрели его лицо и походку, то убедились бы, что это не переодевание, а перевоплощение, которое объясняется только патологически.

– Вероятно также, что это исключительное явление, которое больше не повторится.

– Я согласен с вами в том, что материала для выводов у нас пока недостаточно, так это поправимо. Теперь, как вы понимаете, мы будем наблюдать за Морейлем каждую ночь.

Мадам де Праз помолчала, постукивая пальцами по столешнице.

– Что, если он душевно болен? – принялась рассуждать она. – Такие диагнозы нередки. Но этого мало для того, чтобы Жильберта отвернулась от своего жениха. Она сострадательная девушка и, не дай бог, начнет жалеть Жана, заботиться о нем, пытаться излечить и прочее. Нам подобный сценарий не подходит.

– Пфф, все зависит от того, как изобразить дело. За вора, убийцу или просто умалишенного кузина не выйдет, это  точно. Если грабитель или разбойник действуют под влиянием душевного расстройства, их держат в тюрьме. Им можно сочувствовать, помогать, но супружеские узы исключены.

– Время покажет, – резюмировала мадам де Праз. – Пока что следите за Морейлем, ничего лучшего не придумать. Но не делай ставку только на раздвоение личности. Лучше, как говорится, иметь в запасе две веревочки. В моей голове уже два-три дня зреет некий проект. Проверяя свои установки, я во время сегодняшней краткой беседы с Морейлем старалась держаться определенной линии, которую собираюсь развивать, и убедилась в том, что у нее есть перспектива. Если вдруг твое открытие не приведет к цели, я реализую другой план «нападения».

– Какой?

– Не суй свой нос в мелкие комбинации. У тебя сейчас достаточно других, более масштабных задач. Займись слежкой. Мой проект – чисто женский. Материнский, так сказать. Позволь мне самостоятельно вести его.

– Вы у меня самая лучшая, маман, – почтительно поцеловал ей руку Лионель. – С вашим умом нужно управлять государством.

– Спасибо за высокую оценку и согласись: я не ошиблась – в жизни Жана Морейля есть тайна. Задумчивость, рассеянность, полеты мысли – все это характерные признаки психически нестабильной личности.

– Интересно, а днем, когда Морейль играет роль аристократа, он думает про апаша? Планирует, куда тот пойдет, когда стемнеет, что будет делать? Какой ужас! Я уверен: события вчерашней ночи повторятся и примут какой-нибудь неожиданный поворот. Насчет тайны я с вами не спорю. Нам бы теперь разгадать ее. Ключи, лампы – все это неспроста: они тоже звенья одной цепи. Да и ученость Морейля наводит меня на тревожные мысли: неизвестно, каким целям она служит. Ладно, будем действовать, а не сокрушаться.

Глава IX. Женщина со змеями

Нужно ли говорить о том, что Жильберта Лаваль мчалась верхом, как мальчишка-сорванец: одна нога здесь, другая – там? Она была из тех современных наездниц, к которым не подходит устаревшее слово «амазонка» и которые никогда не сели бы в дамское седло и не надели длинную юбку. Как к этому относился Жан Морейль? В душе, может, и жалел, но, будучи прекрасным всадником, ценил изящную и уверенную езду молодой девушки, филигранно владевшей своими движениями. Лошадь шла под ней грациозным, спокойным и размеренным шагом.

Молодые люди поупражнялись в скачках с препятствиями, после чего Морейль предложил отправиться в Эрменонвиль, перекусить и выпить чего-нибудь прохладительного. Было так жарко, что весенний день походил на июльский; лошади вспотели. Жан и Жильберта неспешно двинулись по тенистой дороге.

– Второе июня подходит, дорогая? – спросил он. – Зачем дальше откладывать? Я бы с радостью обвенчался с вами хоть сегодня, но всякие формальности…

– Я не возражаю, Жан. Пусть будет второе июня.

– Договорились, – сказал он, пришпоривая лошадь и восхищенно глядя на невесту.

Всадники соединили руки, но тотчас с сожалением расцепили, давая дорогу кавалькаде молодежи, галопом промчавшейся мимо и оглушившей влюбленных смехом и криками.

– Куда мы поедем после церемонии? – спросила Жильберта.

– После второго июня? Может, в Люверси?

– Вы шутите?

– Шучу, хотя будущее полно неизвестности…

– Странно, что вы вспомнили про Люверси, Жан. Еще когда я была маленькой девочкой, я грезила о том, как буду там счастлива со своим избранником.

– Со мной?

– Да. Правда, тогда в моих мечтах вы были белым юношей.

– Что это значит?

– Белым, словно чистая страница. И вот вы пришли, на ней появился ваш портрет. Кстати, в Люверси есть старая каменная скамья, на которой я часто сидела рядышком с вашим призраком. Как жаль, что это нельзя воплотить!

– Почему нельзя? Все зависит от вас.

– От меня? – поморщилась Жильберта. – Между прочим, я вовсе не трусиха. Это не страх, а гораздо хуже. Все мое существо противится возвращению в Люверси. Просить меня вернуться туда – все равно что требовать, чтобы я утопилась или бросилась в огонь. Даже ради вас я на такое не способна.

– Я ни на чем не настаиваю, – ответил Жан. – Но сегодня утром мадам де Праз выразила желание, чтобы я убедил вас побороть ваше предубеждение. Разумеется, я отказался. Вы не должны насиловать свою природу.

– Мою природу? Признаться, она у меня какая-то нелепая. Разумом я понимаю, что та змея сдохла, но мои эмоции сильнее, и они нашептывают мне: «Все не так просто». По-вашему, это глупо?

– Нет, не глупо. Таковы особенности вашей натуры. Однако я уверен, что змеи давным-давно нет на свете, она даже приснилась мне мертвой.

– Вы меня заинтриговали.

– Доказательств, к сожалению, привести не могу. Это, скорее, интуиция.

– Вы не хотите помочь мне излечиться? Ну, сделать так, чтобы я разделила вашу уверенность?

– Форсировать данный процесс не имеет смысла. Аффекты, как правило, излечиваются небыстро, и ускорять ваше исцеление я не собираюсь: оно и так происходит – пусть медленно, но верно. Вот почему я не тороплю вас с визитом в Люверси. На время забудьте о нем и не тревожьтесь.

– Вы же сами предложили?

– Да, но вы пока не готовы. Некоторые склонности, странности и привычки нужно атаковать не с фронта, а с тыла, делая вид, будто не замечаешь их.

– В сущности, Жан, вы удерживаете меня от посещения Люверси, не так ли? Неожиданный поворот!

Впоследствии Жильберта не раз вспоминала этот разговор, который изначально произвел на нее смутное впечатление. Жан Морейль показался ей каким-то загадочным и непонятным. Беседа прервалась, и до Эрменонвиля возлюбленные не обмолвились ни словом. За столиком на террасе мадемуазель Лаваль не стала возвращаться к прежней теме, поскольку девушке не нравился озорной огонек, который вспыхивал в глазах Жана, едва речь заходила о Люверси.

В Эрменонвиле – живописном местечке вблизи Парижа, – как обычно, было многолюдно. Густая зелень, красивые цветники, чистое озеро неизменно привлекают сюда посетителей. Здесь много красивых, в модных нарядах женщин, которые прогуливаются под ласковым солнцем, наслаждаясь запахами весны и оставляя за собой шлейф изысканных парфюмерных ароматов. К журчанию светской болтовни примешивается легкомысленное щебетание птиц. Жаль только, что автомобили своими гудками нарушают всеобщее умиротворение.

Жан с невестой потягивали из высоких хрустальных бокалов охлажденный апельсиновый сок. Эффектные соломинки насквозь протыкали хрупкие ледяные пластинки. Звучала красивая музыка, и молодые люди пребывали в блаженном состоянии безграничного упоения друг другом. Внезапно Жильберта побледнела и привстала с места, безмолвно указывая рукой вперед. Жених, сидевший спиной, обернулся, посмотрел в ту сторону и воскликнул:

– Вот досада!

Какая-то высокая женщина с увядшим лицом обходила столики, держа в руке железную миску, куда от посетителей требовалось бросать монеты. Это была парижская кокотка по прозвищу Черная каска. Когда-то высокооплачиваемая проститутка, чья порочная красота опустошала бумажники мужчин, теперь эта женщина с бесстыдным взглядом являла собой неприятное зрелище. Ее прежде шикарные, цвета воронова крыла волосы утратили силу и блеск и выглядели спутанной черной шевелюрой, взбитой кверху и поддерживаемой гребнями с фальшивыми камнями; глаза потухли, щеки ввалились, чувственные губы опутала сеть морщин. Но фигура ее до сих пор сохраняла стройность, и красное облегающее платье подчеркивало эффектность форм. Вид у дамы был кричаще-вульгарный. Она то и дело повиливала бедрами и приподнимала подол, обнажая довольно стройные, но уже дряблые ноги в высоких шнурованных ботинках. По пятам за ней следовал шоколадного цвета щенок с зеленым бантом на голове. Но не это вынуждало джентльменов перешептываться, а леди с визгом вскакивать с мест: шею и руки женщины обвивали мелкие, скользкие, изворотливые змейки, точно живые ожерелья и браслеты.

– Какой ужас! – прошептала Жильберта.

Черная каска приближалась к их столику, протягивая каждому посетителю миску, периодически водворяя на место соскользнувшую змею и нараспев произнося: «Пожертвуйте укротительнице, господа!»

– Пойдемте, Жан, я вас умоляю!

– Секунду, дорогая. Гарсон! – Подошел слуга, и Морейль сунул ему стофранковый билет, приказав: – Отдайте этой женщине, и пусть немедленно убирается и не беспокоит нас. Поняли?

Гарсон поклонился, подбежал к Черной каске и что-то шепнул ей. Она ухмыльнулась, взяла деньги, кивнула и обернулась в сторону Морейля. В ее взгляде, сначала равнодушном, вдруг блеснул и тотчас потух странный огонек, но расстояние помешало Жильберте заметить его. Кокотка внимательно посмотрела на влюбленную парочку, но никто из окружающих не придал этому значения, полагая, что женщина, не ожидавшая такой удачи, сбита с толку огромным гонораром. Наконец Черная каска, вильнув бедрами, сошла с террасы. Возле клумбы лежал ее облезлый кожаный саквояж рыжего цвета. Она открыла его и начала складывать туда змей, снимая их с шеи и рук; при этом шоколадный пес не сводил глаз с хозяйки. Гарсоны с террасы жестами давали понять укротительнице, чтоб она немедленно покинула кафе. Когда она удалилась, Жан вызвал управляющего и недовольно спросил:

– Что за фокусница?

– Ява, – ответил тот. – С прежним ремеслом она покончила, теперь танцует в кабаре, а иногда наведывается к нам. Ее пускают, потому что публику забавляют ее номера. Вас что-то беспокоит, месье? Песик очень симпатичный. Или мадемуазель боится змей?

– Пусть подадут счет, – нахмурился Морейль, вынимая из бумажника еще одну стофранковую купюру.

Принесли сдачу, и Жильберта протянула ее гарсону.

– Покорнейше благодарю, – поклонился молодой человек, – поистине королевские чаевые! Приходите к нам еще, мадам.

– Он назвал меня «мадам», – усмехнулась девушка, когда они с Жаном направились к лошадям. – Хотя я еще не ваша жена, мне это приятно. Мадам Жан Морейль. Красиво звучит, правда? Я так счастлива сегодня! И все благодаря вам.

Минут через десять всадники поскакали обратно и, едва выехав из Эрменонвиля, поравнялись с Явой, которая медленно шла по мостовой с собачкой на поводке и саквояжем в руке. Женщина опять пристально посмотрела на Морейля и его спутницу. В ее взгляде читался вызов, недобрая складка залегла в уголках увядших губ.

– Мне не по себе, – шепнула жениху Жильберта. – Она злая, сразу видно.

Они уже проехали мимо, когда сзади раздался крик:

– Эй, Фредди! Ты чего не здороваешься?

Собачка тявкнула и сиганула в сторону, вероятно, испугавшись лошадей.

– Что ей нужно? – удивилась девушка.

– Фредди! – снова прозвучал хрипловатый голос.

– Не оборачивайтесь, – велела Жильберта. – От сумасшедшей всего можно ожидать.

При этих словах лошадь девушки споткнулась, но Жильберта уверенно дернула поводья и пустилась в галоп. Жан Морейль трогательно улыбнулся невесте вслед.