Текст книги "Таинственные превращения"

При этой мысли я заплакал перед странным покойником. Насмешка на его губах, капля иронии – остаток омерзительной души – не давала мне покоя. Мне хотелось стереть ее, и я принялся массировать кончиками пальцев отвердевшие уста, чтобы придать им дядино добродушное выражение. В тот момент, когда я немного подался назад, чтобы, как скульптор, издали оценить свою работу, в дверь кто-то тихо постучал.

– Николя, это Эмма.

«Она ничего не знает, – спохватился я. – Сказать ей правду? Как она ее примет? Неизвестно. Хоть я и сплю с этой женщиной, но совсем не знаю ее. Между тем она однажды уже высмеяла меня за мои тревоги и страхи и упрекнула в том, что я все выдумываю». Я промолчал.

– Отдохни, – тихо произнесла она. – Барбара тебя сменит.

– Нет-нет, я останусь, а ты иди.

Я один буду охранять покой дяди. Я обвинял его в ужасных преступлениях и теперь должен просить прощения. Мы тихо беседовали всю ночь под рев бури: я и профессор Лерн. Под утро пришла Барбара, а я отправился подышать прохладой и снять душевное напряжение.

Осенняя листва увядала, и в парке пахло кладбищем. Буйный ветер за ночь оголил деревья, листья шуршали под ногами. Лишь кое-где на ветвях оставались одинокие листочки, издали похожие на воробьев. В считанные часы парк оделся по-зимнему. Что будет с великолепной оранжереей, когда придут морозы? Может, теперь мне удастся получить доступ в нее? Ведь немцы уедут. Я направился туда и издали увидел нечто, заставившее меня ускорить шаг. Дверь оранжереи была распахнута, едкий черный дым валил из окон.

Я припустил со всех ног. Три корпуса вместе с аквариумом лежали в руинах. Всюду высоченные кучи мусора, разбитые горшки, осколки стекла, сломанные кусты, растоптанные цветы и трупы животных. Конец великолепию, конец всем отталкивающим и трогательным чудесам! В одном углу еще тлела куча старых тряпок, в другом превращались в золу ветви когда-то восхищавших меня растений. Воняло горелыми костями. Я все понял: немцы заметали следы. Ночью из-за шума ветра и эмоционального расстройства я не уловил звуков свершавшегося вандализма.

Я приблизился к братской могиле и заметил, что яма разрыта. Кругом валялись кости и скелеты: одни без черепных коробок, другие вообще без голов. Трупы Клоца и Нелли исчезли.

Я направился в лабораторию, мысленно рисуя перед собой картину разрушения. Ветер то служил мне швейцаром, широко распахивающим передо мной двери, то озорным мальчишкой, захлопывающим их перед моим носом. Во дворе металось несколько испуганных животных, которых, похоже, не успели прооперировать. В операционных залах царил неописуемый хаос из разбитых склянок и разлитых по полу лекарств. Бумаги и книги были сожжены, основная часть хирургических инструментов – похищена. Я предположил, что мошенники, освоившие клоцевский метод трепанации черепа, захватили с собой все необходимое оборудование, чтобы со временем возобновить свое ужасное ремесло где-нибудь в другом месте. Ящики комодов в комнатах препараторов были выдвинуты, дверцы шкафов распахнуты, все полки – пусты. Трое злодеев бежали без оглядки.

Я уже собирался покинуть разгромленное здание, как вдруг увидел в одном из углов синеватую кучку. Эта горсточка угольев издавала невыносимый трупный смрад. Зажав нос пальцами, я подошел, и оттуда выскочила полудохлая сильно обгоревшая крыса, чуть не вскочившая мне на ногу. Череп ее был трепанирован, там зиял кровавый сгусток мозга. Охваченный одновременно отвращением и жалостью, я раздавил башмаком последнюю жертву варваров.

Глава XV. Строптивое животное

Врач, приглашенный для освидетельствования покойного, отнесся к происшествию совершенно апатично и ограничился беглым внешним осмотром тела. Я сообщил ему о сердечных приступах дяди, и доктор выдал разрешение на погребение.

– Господин Лерн скончался естественной смертью, – заявил врач, – поэтому моя миссия, с вашего позволения, окончена. Более тщательное исследование лишь оскорбило бы память профессора.

Мы отвезли тело в Грей и скромно, без всякой шумихи похоронили. Последующие десять дней я употребил на то, чтобы привести в порядок дела Клоца – Лерна, двойного существа, одновременно убийцы и жертвы. За последние четыре с половиной года этот человек не оставил никаких распоряжений: к смерти он, очевидно, не готовился и вообще о ней не помышлял. Я смирился с тем, что не получу наследства, как вдруг в одном из ящиков стола нашел то завещание, о котором когда-то очень давно дядя упоминал в своем письме. Он и вправду назначал меня владельцем всего своего имущества. Но Клоц – Лерн обременил поместье закладными и большими долгами. В первую минуту я подумал, не затеять ли судебный процесс, но затем счел такой шаг опрометчивым и нелепым. Нет-нет, надо помалкивать, а не то я сам попаду в переделку. Я твердо решил покинуть Фонваль и освободиться от ужасных воспоминаний.

Я прочел все старые записи. Те, что принадлежали настоящему дяде Лерну, были целиком посвящены медицине, в том числе искусству прививок. Бумаги Клоца – Лерна, легко узнаваемые по почерку с готическим шрифтом, свидетельствовали о преступном уме их автора. Я сжег их, чтобы они не повредили Николя Вермону, который прожил в Фонвале шесть месяцев. Из тех же соображений я еще раз осмотрел парк и все здания. Убедившись, что все в порядке, я раздал крестьянам уцелевших животных, заплатил Барбаре жалованье и отпустил ее. Нанятые рабочие несколько дней упаковывали фамильное добро, а Эмма тем временем укладывала собственные вещи. Хоть она и обманулась в своих ожиданиях и не стала богатой, все равно радовалась предстоящему отъезду в Париж.

После смерти Клоца – Лерна я написал одному из своих друзей и попросил его снять мне уютную квартиру, подходящую для любовной парочки. Его ответ привел нас с Эммой в восторг. Он нашел на улице Виктора Гюго просторное помещение, будто специально для нас подготовленное и меблированное по нашему вкусу. Слуги уже ждали нашего приезда. Багаж отправили вперед.

Утром грейский нотариус Паллуд составил договор на предмет продажи имения. Эмма больше не могла тут оставаться. Вечером мы планировали уехать на автомобиле в Нантель и сесть в поезд, чтобы на другой день быть в Париже. Наступил момент разлуки с Фонвалем. Напоследок я прошелся по опустевшему замку. По комнатам все еще носился чарующе-сентиментальный аромат, чуть-чуть заплесневевший и сладковатый. Всюду на стенах зияли голые проемы, прежде занятые зеркалами и картинами. Пестрые и яркие обои напоминали могильные цветы. Я забрался на чердак и выглянул из окон мансарды. Да, моя юность неотделима от этих стен. Какие бы драмы в них ни происходили, будуар тети Лидивины, кабинет профессора, малая гостиная и моя «желтая» комната, где впоследствии мучился бедный Донифан, всегда будут жить в моем сердце такими, какими я запомнил их с детства. И вообще, зачем я продаю Фонваль, особенно теперь, когда пастбище снова превратилось в луг, а павильон Минотавра – в Бриарея?

Я обошел оголенный наступившими заморозками парк. Низкое небо покрылось серой ватой, статуи зябли. Из парка – в замок. Из замка – в парк. Нет-нет, довольно! Вон отсюда! Предать Фонваль паукам и забвению!

Эмма ждала меня во дворе возле автомобиля. Я не видел его с того дня, когда в нем скончался дядя; я даже не помню, сам ли я поставил машину в сарай. Не исключено, что это немцы оказали мне услугу. Я завел мотор, выехал на полукруглую площадку и с тяжелым вздохом прикрыл скрипучие ворота. Конец страшной аферы Клоца, конец моей молодости. Но разве нельзя продлить ее, если не отдавать Фонваль чужим людям?

– Заедем в Грей к нотариусу, – сказал я Эмме. – Я решил не продавать имение, а сдать его в аренду.

Я взял направо. Скалистые стены делались все ниже. Автомобиль привычно шумел, а потом заглох. «Это все из-за моей нерадивости, – укорял я себя. – В последнее время я плохо следил за ним». Мой стальной конь двигался толчками и периодически замирал. Надо заметить, что машина имела минимум педалей и рычагов и управлялась автоматически. Такое устройство должно находиться в полной исправности, ибо, запустив его, вы уже не сможете оказывать на него влияния, разве что регулировать скорость. Я притормозил и вылез, а когда двинулся снова, то не сдержал улыбки, вспомнив свои прогулки с Клоцем – Лерном. Мой дядя-самозванец обожал останавливаться, а потом резко срываться с места. Я полагал, что машина не подчиняется мне из-за неполадки мотора, и вслушивался в его шум, стараясь распознать, какая из функций расстроена. Неровность хода делалась все резче: мы трогались и через минуту буксовали. «Каналья профессор! – выругался я про себя. – Это все из-за тебя. Ты испортил мою машину».

– Что случилось? – спросила Эмма. – У тебя такое свирепое лицо!

– Неужели?

Странно! Ее вопрос огорчил меня. Я полагал, что держусь хладнокровно. Чего мне пугаться? Я просто рассердился на себя за то, что мне никак не удается выяснить, какой орган «заболел» в этом «мощном теле», как выражался профессор. Но напрасно я прислушивался к глухим толчкам: рычаги управления работали исправно. Я вылез и осмотрел колеса – все в порядке. Что за черт! Не иначе, запчасти заржавели.

– Посмотри, Николя, разве это нормально? – вдруг вмешалась Эмма и указала на акселератор, который работал сам по себе, и дурацкое прыганье машины соответствовало этим движениям педали.

Вот в чем причина! Я долго смотрел, как невидимая нога нажимала на педаль, останавливая машину, и уже хотел выйти, как вдруг автомобиль тронулся, а педаль отскочила. Меня охватило беспокойство, ведь нет ничего более неприятного, чем застрять по дороге. Однако я не помню, чтобы когда-нибудь так сильно раздражался по этому поводу. Сирена сама собой загудела, и я поспешил нарушить молчание, которое лишь удваивало мой страх.

– Нам сегодня не везет, – произнес я как можно беспечнее. – Мы не доберемся до Грея даже к ночи. Прости, Эмма.

– Давай обратимся в мастерскую.

– Нет, лучше я поеду своим ходом. Тише едешь – дальше будешь. А когда останавливаешься, не знаешь, сдвинешься потом с места или нет. У нас есть время, мы не торопимся. Может, все уладится.

Сирена заглушила мои последние слова; я судорожно схватился за руль: звук стал тише и сменился какой-то мелодией. Такое впечатление, будто сначала певец пробовал свой голос, а затем медная труба зазвучала свободно и радостно. Я узнал немецкую песенку «Румфидельдум, фидельдум!», которую часто напевал  Клоц – Лерн, все понял и помертвел от страха. Я попытался отвернуть кран – он сопротивлялся. Педаль отказывалась служить, тормоз не подчинялся. Вместо меня действовала другая высшая и непреодолимая сила. Я оставил руль и обеими руками взялся за тормоз: никакого результата. Между тем сирена мурлыкала и напевала, будто смеясь надо мной. Наконец она смолкла, и Эмма со смешком сказала:

– Какая забавная труба!

У меня отбило всякую охоту смеяться. В мозгу роились странные мысли. Неужели моя металлическая машина и есть то живое существо, которое еще никогда не жило, как писал Клоц в блокноте? Этот автомат являлся совершенным телом со всеми рефлексами, только без разума. Может, он согласно теории моего дяди-самозванца – то самое единственное существо, которое способно принять в себя человеческую душу и о котором Лерн однажды заявил, что такого существа нет?

Что же получается? В момент смерти Клоц – Лерн переселился в автомобиль, как когда-то в дерево? Но профессор давно сделался рассеянным и не учел, что если его душа целиком перейдет в приемник со своим стебельком, то его человеческая плоть неминуемо обратится в труп, а душа больше не вернется в тело. Может, Клоц – Лерн, впав в отчаяние, сознательно избрал такую смерть, перейдя из дядиной оболочки в коробку моей машины? Или он захотел сделаться животным будущего, тем венцом творения с вечно воскресающими органами, которые обеспечивают бессмертие? Если учесть к тому же – нет-нет, этому я не верил – некоторое отдаленное сходство между профессором и автомобилем, например обман слуха или порчу винта, чудо становилось вполне объяснимым.

Я принялся искать новые доказательства и скоро нашел их. Мы подъезжали к опушке леса, где покойный всякий раз декларировал свое непоколебимое «до сих пор и не дальше». Я знал, что машина остановится, и заранее предупредил Эмму:

– Откинься на спинку сиденья.

Несмотря на меры предосторожности, автомобиль затормозил так резко, что нас обоих швырнуло вперед.

– Что происходит? – воскликнула Эмма.

– Ничего страшного, успокойся.

Но я лишь делал вид, что веду себя непринужденно. Я тоже испытывал страх, хоть и принял твердое решение сопротивляться Клоцу – Лерну. «Я не подчинюсь тебе, чудовище!» – мысленно поклялся я, попробовал двинуться вперед и тут же понял, что бессилен. Руль вышел из-под управления и действовал сам по себе, педали и рычаги задвигались, и, описав изящную дугу, машина поехала назад в Фонваль. «Стой!» – приказал я, стараясь придать автомобилю обратное направление, но он не двигался с места. Мой страх превратился в ярость, а сирена зловеще хохотала.

– Смеется тот, кто смеется последним, – пробормотал я в ответ.

– Николя, что стряслось? – добивалась моя спутница.

Не слушая ее, я вытащил из ящика с инструментами железный рычаг и стал изо всех сил колотить по строптивой машине. Тяжелый мотор прыгал как сумасшедший: плясал, вскакивал, опускался, снова вздымался, будто желая нас вышвырнуть.

– Держись! – кричал я своей любовнице и продолжал экзекуцию так, что мотор ворчал, а гудок выл от боли и ярости, поскольку на него градом сыпались мои удары.

В лесу раздавался дикий шум, точно ревел слон. Мастодонт встал на дыбы, сделал два прыжка и пустился вперед, будто стремясь разбиться вдребезги. Я больше не являлся хозяином положения. Господи, спаси! Клоц – Лерн несся так, что у меня замирало сердце, а от рева сигнала мороз пробегал по коже. Мы стрелой летели по Грею, давя кур и собак; кровь брызгала мне в очки. Вывеска на двери конторы нотариуса Паллуда блеснула, как золотая полоска. Вот улица, обсаженная платанами. Мы промчались мимо, как вдруг моя машина утомилась, замедлила ход и позволила управлять собой.

Я поспешил воспользоваться ситуацией, чтобы быстрее доехать до Нантеля. Некоторое время мы держались молодцом, но когда перескочили через огромный валун, медные уста заревели. Я заметил, что спица правого колеса сломалась. При въезде в отель я хотел починить колесо, но гудок ревел так дико, что я отказался от своего намерения. Да и к чему? Дальше мы отправимся по железной дороге, строптивого зверя сдадим в багаж, а все остальное предоставим будущему. Итак, я загнал машину в гараж и поспешил убраться, чувствуя, что в спину мне угрожающе светят круглые глаза фар. Мне вспомнилась фраза из статьи профессора, которая давала объяснение этому явлению и предсказывала новые неприятности: «Между живым существом и мертвой материей такая же связь, как между животным и растением».

Я поднялся в лифте на верхний этаж отеля, и мне указали нашу комнату. Эмма была уже там и с жадностью смотрела на улицы, на горевшие огнями витрины магазинов и вереницы экипажей. Она не переставала любоваться кипучей жизнью города и бегала от окна к окну, не обращая на меня ни малейшего внимания. Очевидно, мир привлекал ее гораздо больше, чем я. Мое странное поведение в автомобиле она, похоже, объясняла моей экстравагантностью или остатками послеоперационного безумия.

Мы отужинали внизу в ресторане при уютном, точно будуарном, свете ламп в обществе мужчин во фраках и дам в декольте. Эмма восхищалась одними, осуждала других, высмеивала третьих и готова была общаться со всеми, но я постарался поскорее закончить трапезу и предложил своей любовнице поехать в варьете.

Маленький театр был битком набит лавочниками, студентами и куртизанками. Над толпой висело густое облако дешевого табака. Эмма шикарно устроилась в ложе. Оглушительная музыка примитивного оркестра привела ее в восторг, и, поскольку дама ничуть не сдерживала своих эмоций, несколько сотен пар глаз устремились на ее шляпку и перья, качавшиеся в такт с веером. Эмма с улыбкой умиления приняла весь этот парад.

В тот вечер в варьете выступали атлеты-борцы – скотоподобные самцы, безлобые черепа которых содержали одни лишь челюсти, но мою развратную Мессалину это сводило с ума. Первый приз получил какой-то колосс, все тело которого покрывали татуировки. Горожане устроили ему овацию, а жюри присудило титул «Нантельский лев» и объявило чемпионом Арденн. Эмма вскочила с места и, хлопая в ладоши, закричала «браво», причем так громко, что развеселила весь зал. Победитель послал ей воздушный поцелуй, а я покраснел от стыда.

Когда мы вернулись в отель, то по моей инициативе так рассорились, что провели ночь без любовных утех. Наша комната выходила окнами к воротам здания, перед которыми до утра шумели автомобили. Мне снились страшные и глупые сны. Пробудившись, я обнаружил, что лежу один, и тупо подумал: «Сейчас вернется, никуда не денется». Но, пошарив рукой по простыне, я убедился, что место Эммы давно остыло, вскочил на ноги и позвонил.

Кельнер принес мятый, испещренный каракулями листок бумаги. Привожу содержание этого письма, кишевшего орфографическими и грамматическими ошибками, которые я опускаю, – в конце концов, для меня не было новостью, что Эмма не получила никакого образования.

«Милый Николя!

Извини, если я тебя огорчаю, но так лучше для нас обоих. Вчера в варьете я неожиданно встретила своего первого любовника, мужчину, из-за которого когда-то подралась с Леони. Ты помнишь, его зовут Алсид – это тот самый красавец, ставший чемпионом Арденн по борьбе. Я вернусь к нему, потому что не могу без него, от тоски по нему у меня болит сердце. Я бы никогда не ушла от Алсида, если бы Лерн не пообещал мне кучу денег. А тебе я принесла бы одни несчастья, и в итоге мы все равно расстались бы. Ведь ты всего два раза был на высоте (не обижайся, прошу тебя): в первый – когда бык Юпитер проколол тебя рогами, а во второй – когда вдруг выбежал из моего будуара. Про остальное и говорить нечего. Прощай навсегда. Эмма Бурдише».

Мне оставалось лишь согласиться со своей любовницей, ибо я и сам прекрасно понимал, что мы привязаны друг к другу только плотски: я жаждал наслаждений, а эта красивая развращенная женщина давала мне их. Что же дальше? У меня хватило мудрости, чтобы назавтра же прогнать всякую мысль об этом, тем более что я и без того несколько охладел к Эмме. Осведомившись о ближайшем поезде в Париж, я послал за механиком, который помог бы мне сдать в багаж автомобиль, точнее, Клоц-машину.

Механик скоро явился, и мы поспешили в гараж. Машина исчезла. Была ли какая-нибудь связь между пропажей Эммы и автомобиля? Хмм. Директор отеля предположил кражу и позвонил в полицию, а вернувшись, сообщил, что в окрестностях найдена машина под номером 234-XV. Очевидно, угонщики бросили ее из-за отсутствия масла и бензина: резервуар оказался пуст.

«Что ж, – подумал я, – наверное, Клоц хотел бежать, но не рассчитал запас масла. Вот поэтому…» Я, разумеется, ни с кем не поделился своими догадками и приказал механику прикатить машину на станцию – в любом виде, пусть даже сломанную.

– Обещайте мне! – настаивал я. – Это очень важно. Мой поезд отходит, надо спешить. И повторяю: не наливайте масла, а катите ее.

Глава XVI. Гибель оттомобиля

Наконец-то я очутился на улице Виктора Гюго в квартире, снятой для нас с Эммой, и уединился со своими воспоминаниями, ничуть не страдая от того, что моя бывшая любовница предпочла мне Алсида. Начало февраля. В камине трещат дрова. Со времени возвращения в Париж я ничего не делаю и ничего не читаю, только пишу по утрам и вечерам за круглым столиком повесть о своих необыкновенных приключениях.

Закончились ли они? Клоц-машина здесь, в специально устроенном отделении гаража. Механик, несмотря на категорический запрет, налил масла, и Луи, мой новый шофер, потратил немало сил, чтобы пригнать автомобиль в Париж. Водителю никак не удавалось отвернуть кран и вылить бензин из резервуара. Затем мотор принялся разрушать своего преемника последней модификации. Что делать с этим проклятым Клоцем? Продать и обречь на мучения других? Разбить автомобиль и тем самым покончить с профессором в его последнем воплощении? Нет, на убийство я не пойду, а лучше запру Клоц-машину в гараже. Отделение снабжено высокой дубовой перегородкой, тяжелая металлическая дверь – замком и засовом.

Несмотря на меры предосторожности, новый зверь рычал и пел всю ночь, вызывая жалобы соседей. Я велел Луи убрать гудок. Мы вместе принялись отвинчивать гайки и заметили, что те как будто срослись с машиной. Нам пришлось выдирать их с корнем, причем авто вздрогнуло всем телом и из оторванной части, словно из раны, полилась какая-то желтоватая, пахнущая бензином жидкость. Я видел, что металл превратился в органику, – вот результат той жизни, которая овладела моей машиной. Я понял тщетность своих попыток изготовить новую спицу: отныне подобная операция входила в область прививок и была таким же трудным делом, как пересадка палки на человеческую руку.

Хоть я и отнял у Клоца голос, этот тип не замолчал: он еще неделю нарушал покой мирных обывателей, яростно бросаясь на дверь. Но примерно месяц назад злодей затих: наверное, бензин или масло иссякли. Я строго-настрого приказал Луи не вмешиваться в процесс и лишний раз не входить в клетку «дикого зверя». Теперь нам стало спокойнее, но Клоц все еще здесь…

Однажды, без стука ворвавшись ко мне в комнату, Луи прервал философские размышления, только что вылившиеся из-под моего пера.

– Сударь! – крикнул он. – Идите и посмотрите на свою машину!

Не задавая лишних вопросов, я последовал за ним. Когда мы спускались по лестнице, Луи сознался, что без моего разрешения отпер гараж, поскольку с некоторых пор оттуда ужасно воняло. Мы приблизились к дверям: воздух и впрямь вызывал тошноту.

– Чувствуете? – спросил Луи, зажимая нос. – Что там за мертвечина?

Мы вошли и ахнули. Машина изменилась до неузнаваемости: съежилась и осела; колеса погнулись, словно были из воска и тот растаял; фары потускнели, как глаза покойника. Я заметил, что железные и алюминиевые части разъедены мерзкими «трупными» пятнами; стальные детали загноились, медные – приобрели губчатость. На всем виднелся желтовато-красный и зеленоватый налет, но не ржавчина и не окись меди. На полу в сиропообразной жидкости валялся навоз, вызывая нестерпимый смрад. Странные химические реакции заставляли гниющую металлическую плоть время от времени выделять какие-то пузыри, и внутренности механизма вспучивались. Вдруг что-то похожее на коровий кал упало на пол, превратилось в жижу и так завоняло, что я бросился бежать: мне почудилось, что трупные черви принялись за работу.

Я пробовал убедить шофера, что иногда вследствие молекулярных превращений металл распадается, но Луи слушал меня с недоверием, да я и сам себе не верил. В мозгу билась только одна мысль: Клоц больше не существует, автомобиль погиб, профессор умер из-за собственного открытия. Грош цена его теории об одухотворении механизма и его превращении в бессмертное и бесконечное создание! Вместе с жизнью приходится дарить и смерть, а без смерти нет жизни.

Я понял, что смерть наступила не от недостатка бензина, не от потери крови и высыхания. Оба резервуара были почти полными. Душа здесь убила тело, гибельная человеческая душа так скоро источила и уничтожила сильнейший механизм. Я распорядился, чтобы гараж очистили от останков машины и от грязи. Пусть клоака станет могилой Клоца. Он умер! Я свободен! Он невозвратно погиб. Его душа в царстве мертвых, он больше не причинит мне никакого вреда.

– Ха-ха-ха! Мой старый оттомобиль погиб! Смрадное животное!

Я опять счастлив. Или нет? Но только не из-за Эммы. Правда, она причинила мне душевную боль, но черт с ней. Печаль, которая позволяет себя утешить, уже утешена. Все мое несчастье в воспоминаниях. Меня по-прежнему мучит то, что я видел и пережил: кретин Мак-Белл, страдалица Нелли, жуткая операция, мерзкий Минотавр, я – Юпитер и прочие ужасы. Я боюсь обращенных на меня глаз и опускаю взор перед каждой замочной скважиной. Отсюда мои невзгоды.

А что, если это не финал? Если смертью Клоца не заканчивается мое повествование? И все-таки злодея больше не существует, и, когда он дразнит меня под маской Лерна или моего автомобиля, я считаю это галлюцинацией или сном. Отто Клоц умер, и я пытаюсь вычеркнуть его из памяти. Трое его помощников беспокоят меня гораздо сильнее. Чем они сейчас занимаются? Им известен метод трепанации черепа, и они могут применять его, сколько хотят. Клоц – Лерн нашел многих, кто согласился на дьявольскую операцию и пожелал поменяться своей душой с другими. Выходит, немцы с каждым днем увеличивают количество несчастных, жаждущих богатства, молодости и здоровья, а мир ничего не знает о том, что в нем живут мужчины и женщины – совсем не те, кто они на самом деле…

Я уже не верю в очевидность, лица кажутся мне масками. Есть люди, чей облик отражает несвойственную им душу. В других, чистых и добродетельных, скрываются тайные пороки и страсти. А вы уверены, что в вас живет ваша вчерашняя душа?

Иногда, общаясь с кем-нибудь, я вижу в глазах собеседника чужой огонь, читаю в них не характерную для него мысль. Он удивился бы, если бы я высказал ее вслух. Я знаю людей, которые меняют свои мнения ежедневно. Это нелогично.

Часто мною овладевает какая-то властная сила (Отто Клоц?), жестко науськивает против самого себя, дразнит – и я совершаю что-нибудь, о чем впоследствии горько сожалею. Я знаю, что такие явления случаются со всеми, но их причина для меня темна и недоступна. Гнев и ярость вечно бунтуют против сдержанности и дипломатичности – с этим ничего не поделаешь.

Безусловно, мое душевное состояние требует врачебного наблюдения. Я болен, с тех пор как вернулся из Фонваля; тем не менее я тщательно фиксирую все прошлые события. Не из тщеславия – боже сохрани! – но в надежде, что чем больше я занесу на бумагу, тем меньше останется в моей памяти. Работаю я медленно, потому что, пока пишу, переживаю все заново. Порой у меня такое чувство, будто моим пером водит кто-то другой или диктует мне, и вопреки моей воле на бумаге появляются чужие слова и целые фразы.

Я не достиг цели. Мне нужно забыть прошлое, подавить его даже в мелочах. В окрестностях Фонваля могут родиться слишком умные животные, поэтому мне надо поспешить выкупить Европу, Ио и Атор и отдать их на скотобойню. Да и Фонваль лучше бы продать со всей мебелью. Жить в себе самом! Пусть это смешно, глупо или экстравагантно, но я хочу быть самим собой и освободиться от воспоминаний. Пусть эти ужасы в последний раз промелькнут в моем мозгу!