Текст книги "Таинственные превращения"

Глава X. В кабачке

В тот день, когда влюбленные совершили конную прогулку, графиня с сыном условились пригласить Жана Морейля отужинать у них в доме. Никакого особого повода для этого не было, заговорщики преследовали единственную цель – продолжить наблюдение за жертвой. Месье Жан явился в безупречном смокинге, весь вечер находился в прекрасном настроении, много шутил и почти не впадал в свойственную ему задумчивость. Мадам де Праз подала сыну условный знак, и Лионель на глазах у Морейля принялся листать альбом с фотографиями мадам Лаваль, надеясь вызвать у гостя определенные эмоции и вовлечь его в доверительную беседу, но тот никак не отреагировал. Поскольку в «Одеоне» шел спектакль по пьесе «Прокурор Галлерс», графиня ловко перевела разговор на тему раздвоения личности, однако гость, ограничившись двумя-тремя дежурными фразами, дал понять, что эта тема ему не интересна. Месье Жан наслаждался общением с Жильбертой и ушел лишь около полуночи, да и то с большим сожалением. При этом он не выказал ни малейших признаков подчинения каким-либо таинственным силам. Одним словом, версия Лионеля о том, что Морейль страдает психическим расстройством, не подтвердилась.

Граф де Праз проводил месье Жана до ворот, пожал ему руку и сообщил, что проведет ночь в модном грузинском кабачке, где собирается «золотая» молодежь. Но как только жених Жильберты вернулся домой, Лионель вызвал Обри, и оба заняли наблюдательный пост: граф – напротив калитки особняка, а привратник – в аллее. Прячась в тени деревьев по ту сторону мостовой, Обри не спускал глаз с куста, где укрывался де Праз, и ждал сигнала.

В начале второго ночи в зарослях мелькнул огонек. Обри понял, что Жан Морейль вышел из дома. Огонек погас и через минуту зажегся снова. «Морейль отправился в том же направлении, как и накануне», – решил Обри и тут же убедился, что аллею пересекла чья-то тень. Не медля ни секунды, привратник зашагал вслед за жертвой. Апаш не оборачивался и почти бежал, казалось, ни о чем не беспокоясь. Обри еле поспевал за ним, да и то лишь потому, что надел удобную, на резиновой подошве обувь, позволявшую двигаться легко и почти неслышно. Шпион не рискнул прятаться в тени – это показалось бы подозрительным, если бы Жан Морейль, встревоженный малейшим шорохом, вдруг обернулся. Но этого не произошло: странный человек неуклонно следовал к намеченной цели. «На сей раз я его не упущу», – поклялся себе Обри, досадуя на вчерашний промах.

Вдали замаячили силуэты двоих полицейских в униформе, но Жан Морейль не свернул с дороги. Он замедлил шаг и на ходу, защищая огонек ладонями рук, закурил сигарету, после чего направился в район, примыкавший к городским укреплениям.

На углу под газовым фонарем стояла, кого-то поджидая, женщина и, увидев Морейля, пошла ему навстречу. Она вскинула голову, и глаза ее странно заблестели. Обри невольно вздрогнул и отступил в тень дерева. Оттуда при свете фонаря он более-менее разглядел ночную незнакомку: она была высокого роста, довольно стройная, но уже немолодая, с властным лицом и темной, забранной вверх шевелюрой, скрепленной гребнями. Кажется, на ней было что-то длинное и яркое: пурпурное платье либо красный плащ – блики искажали краски. Мужчина и женщина прильнули друг к другу и в обнимку зашагали по дороге, причем дама поминутно целовала Морейля в губы и не сводила с него влюбленных глаз.

«Отлично, лучше не придумаешь. За такие новости я попрошу с де Празов двойную плату», – возликовал Обри и с веселой ухмылкой последовал за любовниками. По дороге он обдумывал создавшееся положение. Граф Лионель еще вчера в общих чертах объяснил ему суть явления под названием «переменное сознание». «Черт его знает, – рассуждал про себя бывший лакей, хитрая бестия, – чем все обернется? Раздвоение личности – забавное приключение, я с таким еще не сталкивался. Но больно уж все как-то странно и непривычно. Чего хорошего ожидать от психически ненормального типа, такого как Морейль? Ой, не нравится мне это дело, напрасно я согласился следить за апашем: по мне, так лучше шпионить за каким-нибудь инопланетянином, прилетевшим на Землю». Но льстивый голос тщеславия нашептывал Обри, что отныне он – не простой слуга, каких в Париже тысячи, а участник невиданного эксперимента, свидетель редкостного чуда, герой волшебной сказки, доблестный рыцарь, которому доверена важнейшая миссия. Охоться он на единорога или кентавра, Обри и то не гордился бы собой так, как сейчас. Ходить ночью по пятам за человеком, в котором уживается два существа, – это ли не сенсация? Значит, сама судьба сделала его своим избранником.

Между тем Жан Морейль и его спутница вошли в низенький домик и захлопнули за собой скрипучую дверь. Обри недоуменно посмотрел на вывеску: обычный ночной кабачок, на окнах – деревянные ставни. Бывший лакей призадумался: «Надо ли мне входить туда? Куда Морейль от меня денется? Притаюсь в кустах и понаблюдаю оттуда. Дверь у меня на виду, через щели в ставнях пробиваются лучи света, изнутри доносятся голоса». Обри прислушался, но по тем звукам, которые он уловил, невозможно было судить о том, что за публика собирается в этом заведении. Вроде бы, все спокойно и чинно.

Внезапно дверь отворилась, вышли трое молодых мужчин, вполне твердо стоящие на ногах, в обычных слегка поношенных брюках и спортивного покроя рубашках с эмблемой в виде велосипеда. Еще через пару минут в заведение поднялись молодой человек и девушка – оба весьма прилично одетые, и Обри, пересилив сомнения, устремился за  парочкой.

Они миновали плохо освещенное полупустое помещение бара с конторкой в форме дамской шпильки и ступили в следующий зал, где царило заметное оживление. Обри сразу успокоился: это был даже не кабачок, а обычное, для публики со средним достатком кафе без каких-либо претензий и изысков. Потертые мраморные столики, зеркала в металлических рамах, дешевые репродукции на стенах, расстроенное пианино в углу, клубы табачного дыма и многочисленное собрание кутил, в основном спортсменов-велосипедистов, которые облюбовали это заведение и сделали его чем-то вроде своего профессионального клуба. Днем здесь обедали мелкие клерки и рабочие из механических мастерских, по вечерам назначали свидания влюбленные, которым были не по карману фешенебельные рестораны.

На Обри никто не обратил внимания, и он скромно пристроился за угловым столиком. Зато Жана Морейля и его спутницу, которая в эту минуту гладила шоколадного цвета собачонку с зеленым бантом на голове, публика приветствовала довольно шумно. Животное млело от удовольствия и периодически обнюхивало потертый рыжий саквояж.

– Давай змей, Ява! – раздались крики. – Жарь напропалую!

Женщина, казалось, не спешила удовлетворять желания шумной компании. Она нахмурилась и пробормотала что-то нечленораздельное, а Морейль окинул ее насмешливым взглядом.

За столик Обри уселись трое парней уже в изрядном подпитии и потребовали у гарсона «добавки», чему шпион втайне обрадовался: развязать языки собутыльникам не составляло труда, а ему нужна была информация. Когда шум немного стих, Обри прислушался к разговору Морейля и его дамы и сразу понял, что они ссорятся.

– Показывай змей, раз тебя просят, – пробурчал мужчина.

Но она и не думала подчиняться. Не спуская со своего кавалера дикого взгляда, полного одновременно любовной страсти и свирепого бешенства, она процедила сквозь зубы:

– Не ври мне, Фредди, и не увиливай. Это был ты – я видела собственными глазами.

– Кого ты видела?

– Тебя на лошади нынче утром. Не изображай, будто я свихнулась. Кто эта шикарная краля? Назови ее имя, с остальным я сама справлюсь. Я дважды окликнула тебя. Тебе уши заложило? Или ты постыдился сказать мне «здравствуй»?

Лицо Морейля приняло жесткое выражение, и, поигрывая желваками, он отрезал:

– Ява, перестань нести вздор. Ты взбесилась от ревности и не сознаешь, что мелешь.

Та, кого называли Явой, едва сдерживала слезы. В воздухе, словно дождевые тучи, сгущалось любопытство. Заскрипели стулья, посетители начали оборачиваться и глазеть на парочку.

– Прекрати озоровать, – угрожающе произнес он; каждое слово прозвучало, как удар хлыстом, и Ява в отчаянии опустила голову.

– Змей! Змей! Ява, начинай! – потребовали зрители.

– А может, ты, Фредди, сам покажешь нам фокус? – предложил кто-то из публики.

– Сейчас будет весело, – пообещал один из соседей Обри. – Вон даже хозяин вылез из-за стойки.

Толстый приземистый человечек в фартуке и с засученными рукавами на минуту оторвался от бутылок и стаканов, протиснулся к столику Явы и ее кавалера и громко, на весь зал, воскликнул:

– Ну же, Фредди! Удружи, приятель! Давненько мы тебя не видали за работой. Уникальный момент, дамы и господа, попрошу внимания: сейчас вы увидите опасный эксперимент Фредди-Ужа.

– Фредди! Фредди! – скандировали окружающие.

– Ставь саквояж, – приказал Морейль Яве. – Ладно, так и быть, я выступлю, – самоуверенно улыбнулся он, снял пиджак, до локтей закатал рукава розовой с белыми полосками рубашки, и Обри тотчас узрел на правом предплечье «артиста» татуировку – синего ужа, обвивавшего руку.

На столе перед Фредди поместили открытый саквояж. Мужчина уселся рядом, по-восточному скрестив ноги, и поднес к губам дудочку.

– Тишина! – скомандовал хозяин кабачка, а Ява слегка оттеснила слишком любопытных, чтоб они не мешали фокуснику.

– Ты ведь велосипедист? – завел Обри разговор с соседом, смуглым, щупленьким, немного угловатым юношей. – Сразу заметно: спина у тебя немного согнута.

– Да, это профессиональное. Мы с товарищами, – кивнул он на двоих других парней, – сегодня утром выиграли гонку и решили отметить успех. Мы всегда ходим в этот кабачок – тут «клубятся» все наши, и к тому же нам нравятся трюки Фредди. Пускай забавляет публику, – вальяжно развалился на стуле велосипедист, поднося ко рту стакан. – Даже бездельники должны иногда чем-то заниматься.

– А он лентяй? – уточнил Обри.

– Заправский, за что его и прозвали Ужом. Я и раньше видел его представления, когда он еще без Явы работал.

Обри с нетерпением ждал, какой такой «работой» займется Жан Морейль под псевдонимом Фредди-Уж, как вдруг раздалась нежная, тягучая, монотонная мелодия. Сидя на столе, мужчина играл на флейте и беспечно покачивался из стороны в сторону. Собачонка на стуле внимательно слушала его, наклоняя курчавую головку то вправо, то влево и комично встряхивая зеленым бантом-мотыльком.

Посетители кабачка затаили дыхание – настолько их заворожили волшебные звуки, сначала походившие на свист ветра в камышовых джунглях, а потом на ласковые, убаюкивающие морские волны, которые становились все тише и тише, так что каждый слушатель уловил шелест и легкие толчки, доносившиеся изнутри саквояжа.

Обри вздрогнул, когда внезапно, подобно чертику, выскакивающему на пружинке из табакерки, из саквояжа на несколько дюймов высунулась змея и потянула свою плоскую голову к музыканту, то выбрасывая вперед, то пряча раздвоенный кончик языка. За первой показалась вторая, за той – третья, и в одну минуту саквояж превратился в сосуд, из которого торчал отвратительный букет змей. Казалось, в бездонном чреве кожаной сумки таится отрубленная голова Горгоны Медузы.

Флейта участила ритм и засвистела. Покачивание музыканта превратилось в танец туловища вокруг неподвижных бедер и следовало в такт мелодии. Змеи тоже наклонялись то в одну, то в другую сторону и походили на сгибаемые ветром стебли. Затем раздался нескончаемый протяжный свист, символизирующий статичность звука либо бесконечность линии горизонта, и движение замерло. Мелодичная «прямая линия» завершилась каскадом подрагиваний.

Фредди-Уж, подобный индийскому факиру, столь же важный и невозмутимый, начал издавать журчание, такое нежное и легкое, словно он боялся оборвать его собственным дыханием и пальцами, осторожно перебегавшими с одного отверстия дудочки на другое. Журчание напоминало извивы пресмыкания, волнообразные линии в пространстве тишины. Фредди-Уж умело подчеркивал их, придавая своим плечам текучую подвижность.

Змеи выползли и скользким пучком растеклись по мраморному столику, то связывая и развязывая свой узел. Оттуда они метнулись на колени Фредди; одна из них внезапно выбросила тело вверх, к шее музыканта, и обмоталась вокруг нее.

Вскоре факир был весь опутан змеями, точно древесный ствол в тропическом лесу: они обвивали его плечи, голову, кисти рук и тянули треугольные головки к нежной свирели. Их глаза, устремленные в одну точку, горели зловещим огнем, вилообразные язычки быстро шевелились. Обри на миг зажмурился от ужаса: ему показалось, что синяя татуированная змея на руке Фредди, повинуясь звукам сладостной мелодии, тоже извивается блестящими кольцами и поднимает свою четко очерченную голову.

В этот момент Ява обошла публику, а когда вернулась на место, ее миска была доверху набита купюрами и монетами разного достоинства. Фредди перестал играть, снял с себя змеиное кашне и водворил своих питомиц в их кожаное жилище. Грянули аплодисменты. Хозяин хлопал громче всех, после чего прошел за стойку, откупорил бутылку игристого вина и лично подал ее «маэстро» на подносе.

– Дружище, – погладил он Фредди по плечу, – если бы ты захотел, то стал бы богачом. Ява тоже искусно проделывает этот трюк, но у тебя он выходит бесподобно. Предлагаю тебе выступать у меня каждый вечер. Да подожди ты отказываться! Подумай! Я хоть сейчас готов предложить тебе… – И он что-то прошептал «артисту» на ухо.

– Отвяжись, – нахмурился Фредди, и хозяин, досадливо махнув рукой, возвратился за стойку.

Обри заказал красного вина, чтобы угостить своих соседей, но парни не слишком обрадовались такой щедрости, очевидно, сделав вывод, что незнакомый тип околачивается в кабачке не просто так. Обри почувствовал, что ему не доверяют, что на его вопросы отвечают неохотно, и пустился на все хитрости, в итоге все-таки выяснив главное: Фредди-Уж появился в этом заведении два года назад. Сначала он показывал фокусы со змеями в одиночку, а позднее привлек Яву, бывшую парижскую кокотку. Чем еще занимается Фредди, никто не знал и не интересовался. Его привыкли видеть только здесь и только в ночные часы.

Обри не рискнул продолжать «дознание», к тому же трое его соседей, заподозрив в нем шпиона, вскоре покинули заведение. В зале оставалось человек двадцать: одни оживленно болтали, другие в отупении созерцали стены и потолок, а кое-кто, не рассчитав силы, лежал, уткнувшись пьяной физиономией в столик.

Ява и Фредди-Уж сидели в одном из отдаленных уголков. Он, лениво развалившись, курил одну сигарету за другой и равнодушно рассматривал посетителей. Она, положив голову ему на плечо, что-то томно нашептывала на ухо. Обри видел их сквозь густую завесу дыма, но не мог разобрать ни слова. Ему показалось, что Ява о чем-то просит своего кавалера и его молчание раздражает ее. Она даже встряхнула его за плечо, но тот не пошевелился. Тогда, словно осмелев, она сделала это вторично, причем сильнее. Жан Морейль, или, вернее, Фредди-Уж, медленно повернул к своей напарнице свирепое лицо, процедил короткое ругательство и занес руку. Ява ловко увернулась от удара, моментально присмирела, обвила шею возлюбленного руками и больше не издала ни звука.

Фредди беспрестанно поглядывал на круглые часы, висевшие на стене между плакатами, прославлявшими все достоинства аперитивов с нелепыми, но звучными названиями. Обри тоже следил за временем, хотя стеклянный потолок зала, залитый бледным светом утренней зари, не хуже часов показывал, что ночь уже миновала.

Наконец укротитель змей поднялся из-за столика. Ява схватила рыжий саквояж и поспешила за любовником.

– Бенко! – кликнула она собаку, и та, встряхнувшись, сонно поплелась за хозяевами.

Обри мгновенно выскользнул за дверь и притаился в полумраке. Фредди, еле высвободившись из страстных объятий Явы, пошел в ту же сторону, откуда появился. Женщина провожала его взглядом, пока он не исчез во тьме. Порядком подуставший привратник подумал, что дальше следить за факиром нет никакого смысла, тем более что в данный момент Обри больше интересовала Ява.

Погруженная в тягостные мысли, она двинулась в противоположную сторону и выглядела настолько расстроенной, что ее, похоже, нисколько не заботило, шпионит за ней кто-нибудь или нет. А может, опыт парижской кокотки, привыкшей быть объектом вожделения назойливых «клиентов», приучил ее не реагировать на них и не принимать близко к сердцу их «атаки». Так или иначе, Ява не заметила Обри, и он без особых ухищрений пронаблюдал, как она скользнула в подъезд убогого здания с вывеской «Меблированные комнаты». «Нынче я неплохо поработал, – хмыкнул от удовольствия привратник и пошел домой. – Осталось только грамотно доложить о результатах и получить денежки».

В десять утра он позвонил в парадную дверь и его сразу провели к Лионелю. Выслушав отчет Обри, граф сообщил, что Жан Морейль вернулся домой на заре.

– Из-за этого кретина я всю ночь провел в кустах, но у меня хватило терпения дождаться его, – раздраженно заметил де Праз и велел Обри трижды пересказать сцену со змеями, выпытывая все новые и новые подробности. – Значит, прозвище Морейля – Фредди-Уж? Он факир? – поразился граф. – Это многое проясняет.

– Что именно? – удивился привратник.

– Так, я имею в виду наш семейный альбом, – рассеянно произнес Лионель.

– Господин граф, позвольте осведомиться…

Но де Праз, погруженный в свои мысли, которые сгущались, словно грозовые тучи, слушал собеседника рассеянно и вместо ответа задал ему неожиданный вопрос:

– Обри, сколько времени ты служишь у моей матери?

– Я перешел к ней незадолго до смерти ее сестры, а до этого месяцев семь состоял у мадам Гюи Лаваль дворецким.

– Получается, пять лет назад, когда погибла моя тетка, ты находился в Люверси?

– Да, граф.

– Ты не встречал там тогда Жана Морейля? Или Фредди-Ужа? Это одно и то же. Поройся в памяти, дружище. Ты по службе безвылазно сидел в поместье, когда там жила тетя Жанна, а я приезжал туда только на каникулы. Не заметил какого-нибудь бродягу, который крутился поблизости? Может, он заходил в усадьбу? Или в оранжерею?

– Боже мой, граф, – побледнел слуга, сразу раскусив, какого рода подозрения роятся в голове хозяина.

Несколько секунд они безмолвно глядели друг на друга, причем Обри делал вид, будто мучительно старается что-то припомнить.

– Ну? – нарушил молчание Лионель. – Говори.

– Честное слово, граф, ничего такого. Когда вы показали мне Жана Морейля, велев следить за ним, меня ничто не насторожило. Я увидел этого человека впервые в жизни.

– Ты ничего не скрываешь? – упорствовал де Праз. – Ты ведь знаешь, что моя тетка умерла от укуса ядовитой черно-белой змеи. Тебя не настораживает, что вчера утром Морейль, сидя у нас в гостиной, разглядывал фотоснимки тети Жанны с таким умственным напряжением, будто пытался воскресить в памяти какие-то события или факты?

– Господин граф, – пробормотал Обри, – я ведь не ребенок. Будь у меня подобные сведения, разве я стал бы утаивать их от вас? Но то, что вы предполагаете… Право, меня в жар бросило!

– Ладно, иди, – махнул рукой Лионель, отпуская соглядатая на все четыре стороны, но Обри еще пару часов не мог успокоиться, взбудораженный подозрениями графа.

Глава XI. У префекта полиции

– Месье де Праз, господин префект примет вас через пять минут. Благоволите присесть, – вежливо попросил секретарь.

– Хорошо, – кивнул Лионель.

Ждать пришлось недолго. Вскоре раздался звонок, секретарь выскочил из-за стола, за которым сортировал письма и бумаги, и распахнул перед посетителем двойную дверь со специальной мягкой обивкой, заглушающей звуки и исключающей любую возможность подслушивать снаружи.

Лионель оказался в обычном кабинете чиновника-бюрократа. В середине стоял массивный стол темного дерева, заваленный папками с документами, а в кресле с высокой спинкой восседал пожилой усатый сухопарый человек с энергичным профилем и угольно-черными глазами, метавшими искры. Он разговаривал по телефону, гримасничая и жестикулируя, словно собеседник на том конце провода мог воспринять такие проявления эмоций.

Не прерывая беседы, префект бросил на вошедшего юношу один из тех молниеносных, до костей пронизывающих взглядов, от которых у его подчиненных, а также у преступников, наверное, по коже бегут мурашки, а на лбу выступает пот. Шеф властно указал Лионелю на кожаное кресло сбоку от стола напротив окна. Граф сел и принялся рассматривать чиновника, дожидаясь, пока тот договорит.

Этот когда-то рыжеволосый, а сейчас совершенно седой старик обладал крутым нравом и всю жизнь старался обуздать свою вспыльчивость, но самообладания так и не достиг. Суровый, жесткий резонер, непроницаемый для окружающих, он по своему душевному складу представлял собой нечто прямоугольное и прямолинейное, и его подстриженная квадратом и торчавшая ежиком шевелюра, казалось, повторяла очертания его мозга.

Шумно водрузив трубку на аппарат, префект покосился на бювар, где лежала визитная карточка, и ледяным тоном произнес:

– Месье Лионель де Праз?

– Он самый, господин префект, по рекомендации министра Кордье, – пролепетал Лионель, точно школьник.

Сановник нахмурился, отчего его старческое лицо сморщилось, как пергамент, и бесцеремонно смерил собеседника взглядом, в котором читались суровость, непреклонность, властность и способность видеть на шесть футов под землей.

– Я вас слушаю…

– Господин префект, – неуверенно начал Лионель, – знаете ли вы такого… такую темную личность, как Фредди-Уж?

– Дальше, сударь, – не дрогнув ни единым мускулом, велел сановник.

– Но… это почти все, что я имею вам сказать. Впрочем, вы не думайте, я пришел сюда не расспрашивать, а для общественной пользы. Я желал бы оказать услугу полиции, если это возможно…

– Не сомневаюсь в ваших благих побуждениях. На ваш вопрос насчет особы по прозвищу Фредди-Уж отвечаю утвердительно: да, я его знаю.

– Вам известно его истинное имя?

– А в чем, собственно, дело? Здесь обычно вопросы задаю я. Этот человек причинил вам вред? Вы пришли жаловаться?

– Нет, никоим образом.

– В таком случае конкретизируйте свои намерения.

– Господин префект, у меня есть веские причины обратиться к вам по поводу Фредди-Ужа. Во-первых, вполне вероятно, что действия этого апаша…

– Апаша? Не слишком ли сильно сказано?

– Действия этого парня, – поправился сбитый с толку Лионель, – связаны с одной трагедией…

– Какой?

– Со смертью моей тети, мадам Гюи Лаваль, скончавшейся в поместье Люверси пять лет тому назад в ночь с девятнадцатого на двадцатое августа.

Префект удивленно посмотрел на посетителя, и графу показалось, что в стальных зрачках стража порядка промелькнула искра любопытства, даже морщины на лице старика слегка дрогнули. Но уже через пару секунд он напустил на себя прежнюю холодность и отстраненность. Лионель, однако, решил не сдаваться.

– Конечно, – продолжал он, – это всего лишь предположение, но я не вправе не поделиться им с вами, господин префект. Я напал на верный след, и если идти по нему, доказательства отыщутся.

Старик слегка кивнул и сделал жест пальцами, что согласен.

– Во-вторых, – замялся граф, с трудом подбирая слова, – у меня есть кузина, молодая девушка, дочь погибшей в Люверси мадам Гюи Лаваль. Ее зовут Жильберта, и она – невеста Жана Морейля. Что вы думаете об этом, месье?

Сановник в очередной раз устремил на де Праза испепеляющий взгляд, от которого графу сделалось не по себе, и отчеканил, словно вбивая гвозди:

– Объясняйтесь прямо, без обиняков. При чем тут ваша кузина? И почему меня должно интересовать, чья она невеста?

Покраснев от смущения, Лионель решил зайти с другой стороны.

– На свете бывают такие парадоксальные явления, о каких полиции неведомо, поэтому обязанность каждого честного человека предупредить…

– Парадоксальные явления? – саркастически воскликнул чиновник. – С этого пункта давайте поподробнее.

Загнанный в ловушку Лионель, менее всего желавший углубляться в тонкости психиатрии, в которых он совсем не разбирался, кашлянул и сухо промолвил:

– Я не доносчик, я – джентльмен. Мне противно выслеживать кого бы то ни было. Однако я обязан выяснить: полиция в курсе таинственной авантюры, связанной с Фредди-Ужом и Жаном Морейлем, или нет? В конце концов, господин префект, я радею не только о себе, а о благе ближнего своего, как и подобает достойному гражданину.

Префект кисло улыбнулся, но не сделался от этого веселее.

– Я помогу вам, господин де Праз. Поверьте, мне отчетливо ясны побуждения, которые привели вас ко мне, как и причины, мешающие вам в данную минуту свободно изложить суть дела. Успокою вас, сударь: оба только что произнесенные вами имени известны префектуре. Мы знаем, в каком, – действительно необычном, – отношении друг к другу они находятся. Все, что вы нам сообщили, не содержит ничего нового. И, как говорится, мы не спускаем с них глаз. Это странный случай. Благодарю вас за наблюдательность и вполне понимаю вашу тревогу. Но, по-моему, она беспочвенна. Вряд ли я ошибаюсь в том, что господин Жан Морейль – порядочный человек.

– Значит, Фредди-Уж не преступник?

Префект поерзал в кресле и, сдвинув брови, заявил:

– Тот, кого вы упоминаете, не всегда вел примерный образ жизни, но сейчас образумился и поутих. Может, причиной тому его природная лень. Ночной гуляка Фредди раньше был заправским мошенником из тех, что подкарауливают одиноких прохожих на пустынных улицах, просят дать закурить, ну и так далее. Не буду утомлять вас неприятными подробностями, вам достаточно знать, что вмешательство одного высокопоставленного лица положило конец этому безобразию, и сейчас преданный друг Жана Морейля зорко следит за поведением Фредди-Ужа, не давая ему вновь оступиться. Благодаря усилиям тайного союзника, занимающего в Париже видное положение, так называемый Фредди-Уж не попадет на скамью подсудимых и не угодит за решетку, если только пагубные инстинкты не возьмут в нем верх, во что я не особенно верю. Полагаю, сударь, теперь вы достаточно осведомлены об интересующей вас проблеме?

Лионель с сомнением покачал головой и вполголоса пробормотал:

– Вы абсолютно убеждены в своих словах, господин префект? Неужели в прошлом Жана Морейля, или, вернее, Фредди-Ужа, нет ничего такого, за что отправляют на эшафот или на каторгу?

– Вы удивляете меня своим напором, господин де Праз, – поморщился сановник. – Не позвать ли секретаря, чтоб он застенографировал ваши показания?

– Нет, – поспешно ответил Лионель. – Я вам уже доложил: пока кроме подозрений я ничем не располагаю. Но тот старый инцидент не дает мне покоя.

– Какой старый инцидент? Трагедия в Люверси?

– Да, и как только у меня появятся доказательства, я вам их представлю, а до тех пор предположим, что я вам ничего не говорил.

– Как угодно, всегда к вашим услугам.

– Часто ли вам приходится сталкиваться с раздвоением личности, господин префект?

– Гораздо чаще, чем думают обычные люди. В нашем архиве значится с десяток таких случаев, вполне официальных. Немало и тайных. Мозг человека находится во власти противоречий – так уж мы устроены. Разве преступник, убивший жертву или совершивший кражу, не искупает злодеяние того лица, которым он был всего лишь минуту, пока наносил смертельный удар, и которое потом исчезло в нем навсегда? Вы сами, граф, присягнете в том, что вы всегда и везде одно и то же лицо? На основании нашей беседы готов поклясться в существовании вашей второй личности, сознание которой отделено от сознания первой и не сообщается с ним.

Лионель усмехнулся, недовольный тем, что ему самому примерили маску переменного сознания, встал и торопливо направился к двери.

– Прощайте, сударь, – крикнул ему вдогонку префект. – Не бойтесь заглянуть ко мне еще разок, если понадобится. Я обещаю вам поразмыслить над трагедией в Люверси.

Лионель, пошатываясь, вышел на улицу. Он был так измотан общением с вредным стариком, что без сил присел на скамейку подышать свежим воздухом. В голове неотступно крутилась фраза префекта: «Фредди-Уж не попадет на скамью подсудимых и не угодит за решетку, если только пагубные инстинкты не возьмут в нем верх…» «Я займусь этим делом вплотную, – с дьявольской радостью подумал де Праз, прокручивая в голове план новой кампании, – и мне наплевать на мнение этого тщедушного деспота».