Текст книги "Дар Степаниды"

 
«Хорошо при всех девчатах
В летний звездопад
Загадать про неженатых
Нашенских ребят.
Ельничек-березничек,
Грибная сторона.
Утренняя звёздочка
Из лесу видна»22
  «По грибы», Анна Герман


[Закрыть]
 

В дверь позвонили, и Надюха побежала открывать, хотя их дверь никогда не закрывалась на замок. На пороге стояла участковый детский врач Валентина Павловна, молодая и очень хорошенькая.

– Что тут за пение, Сенина? А что это у тебя с лицом? Накрасилась, что ли? Родители-то где?

Надюха прикрыла накрашенные губы рукой и ответила:

– Я одна. Мамка на работе, а папка рисует. Ему на работе, в «Химдыме» задание важное дали. Он Ленина рисует!

– А зачем врача вызывали?

– Так температура!

– Температура, а перед зеркалом скачешь… Еще и губы накрасила. Ладно, иди, послушаю!

Врач прослушала Надькино дыхание и, убирая в чемоданчик фонендоскоп, нахмурилась.

– Нда. Не нравится мне все это. Скорее всего – пневмония. Мать -то когда придет?

– Вечером!

– Так, Надя! Собирай вещи, знаешь ведь какие… И жди скорую. Я вызову. В больницу поедешь с этим направлением.

– Опять?!

– Опять. Ну, ты не кисни! Тебе ж не привыкать! А песни ты пой! Пой, дорогая! В песнях– твое спасение!

***

Да, действительно, Надюхе не привыкать. Детское отделение для нее, как родное. Хорошие добрые врачи, ласковые нянечки. В палате лежало всего шесть девочек. Надя в больничной пижаме, размера на три больше, сидела за столом и рисовала четырехлетнюю кудрявую девочкуcнатуры. Остальные с завистью заглядывали в ее рисунок и давали советы:

– У-у! Здорово!

– Не, губы надо потолще!

– Сама ты потолще! Похоже, правда!

– Надь, а меня нарисуешь?

– Смотрите, смотрите, как живая…

Надя искоса наблюдала за пожилой нянечкой Милей. Санитарка, закончив дневную смену, оделась и вышла из каморки, где переодевались медработники детского отделения. Надюха отложила рисунок и подбежала к санитарке:

– Тетя Милечка! Пожалуйста, сходите ко мне. Вы же знаете, где я живу… Узнайте, почему мамка не приходит? Ну, сходите еще раз! Ну, пожалуйста, здесь же рядом! Я очень вас прошу!

– Да схожу, схожу я, – виноватым голосом пообещала санитарка.

Женщина ушла, а Надя подошла к окну, из которого был виден главный вход в больницу. Прислонив ладони к окну, чтобы не отсвечивали в стекле люстры фойе, она стала всматриваться в темноту и быстро, скороговоркой зашептала:

– Мамочка, мамочка, милая моя. Ну приди ко мне! Моя миленькая… Мне не надо никаких передачек. Только сама приди, приди! Мама! Боженька, сделай так, чтобы моя мамочка пришла ко мне.

– Сенина, Сенина! – раздался крик медсестры. – Спустись к приемному покою, там к тебе пришли. Но мигом давай, посещения уже закончились!

– Боженька! Услышал! Я знала, что ты услышишь! – от счастья заплакала Надька и, перепрыгивая через ступеньки, пулей понеслась в приемный покой. Но… Матери там не было. Разочарованная Надюха обвела взглядом приемное отделение и увидела сидящих на крашеных синих скамейках взрослых детей Мариванны – бородатого Мишу, Игоря и Настю. В руках они держали пакеты и свертки. Бородач вскочил и усадил Надю на скамейку, а сам опустился на колени перед девочкой и заплакал:

– Прости нас, девонька! Прости нас, ангел! Мы были неправы, и если бы не ты, мать свою мы бы больше не увидели.

– Да ладно, чего уж… Да вы встаньте! – засмущалась девочка.

Настя тоже вдруг спохватилась и стала совать Надьке в руки свертки:

– Вот это тебе, и это, и это – все тебе! Ты ешь и поправляйся!

– Так как Мариванна?

– Она сейчас в больнице, в Ленинграде, еще не пришла в себя, – ответила Настя.

– Я очень вас попрошу, не говорите никому, что это я вам сказала, где искать вашу маму, – попросила Надя.

– Хорошо, мы не скажем. Но хотелось бы знать, а ты знала, что находилось в яме? – допытывался Игорь.

– Наверное, знала, но боялась вас напугать.

– Когда мы достали из ямы человеческие останки, то очень напугались и вызвали милицию. Но сказали, что вынули кости случайно, когда доставали мать, – рассказывал Игорь.

– Слава Богу, с мамой все хорошо, и она обязательно придет поблагодарить тебя, как только сможет.

– Не надо! Не надо ей приходить, – всполошилась Надя, – и подарков мне от нее не надо!

Анастасия заплакала и вышла из приемного покоя, а Михаил как-то неловко спросил у девочки: «Она очень плохая учительница?»

– Она не любит детей, а они ее боятся.

– Ладно, мы ее уговорим уйти на пенсию… А все же, Надюша, скажи, как ты узнала, где ее искать? – не унимался Игорь.

– Сон я видела! Видимо, вещий! – на ходу сочинила отмазку Надя.

Вернувшись в палату, Надя всем рассказала, что приходила ее мама. И стала распаковывать свертки и открывать пакеты. Там она обнаружила и пижамку, настоящую, для девочек, и мягкий ярко-красный свитерок, и книгу Ивана Ефремова «Лезвие бритвы» и, конечно, сладости. Надька с удовольствием все раздала, оставив только самую малость для Вильки.

***

С утра Надька караулила, когда придет Миля. И наконец-то дождалась. Не выдержав, Надюха тихо подошла к комнате для персонала и встала к неплотно приоткрытой двери. Надька прислушалась и насторожилась, разговор шел про нее.

– Ну, чего, Милька, сходила вчера к Сениным?

– Сходила… Лучше б и не ходила… Дверь настежь… такая гулянка идет… А мать-то сама на кровати валяется… Да мужиков двое… Пьют за столом. Я плюнула и ушла. Что сейчас девчонке говорить буду? Вот у таких, прости Господи, такие дети хорошие родются, а тут… – рассказывала подругам Миля.

– Это ты про Сашку своего? Да-а-а! Не повезло тебе, Милька, непутевый у тебя сынок, – вставил кто – то из санитарок.

Надька тяжело вздохнула и, понурив голову, поплелась в палату. По ее щекам текли горячие слезы. И даже гора гостинцев, принесенная вчерашними гостями, не смягчили ее детского горя.

***

Надька и Вилька сидели в подвале у теплой трубы. Рядом, на старом матрасе посапывал, дергая задними лапами, Булька. Он уже оправился от жестоких побоев, ведь лечили его всем миром. Сердобольные соседи дали денег на ветеринара, ребятишки приносили ему вкусных косточек, кто-то притащил ему теплый матрасик.

– Вильк, посидишь со мной еще чуть-чуть? Пусть мои заснут. Тебя ругать не будут? – спросила Надька у друга.

– Не-а! Ругать некому. Отец на смене. Придет после двенадцати… Надьк, а у тебя друзья есть?

– А как же, ты, ребята!

– Да нет, кроме нас? До нас…

– Друзья? Не знаю… – подумала Надька, – Был у меня один друг…

Вилька заерзал и недовольно поджал губы. Ему почему-то не хотелось, чтобы у его Нади, его милой, славной подружки был друг.

– Был друг! Кот! – вспомнила Надька.

– Ну, кот… Это разве друг?

– Ну, он не совсем кот, он привидение. Кроме меня, его никто не видел. Он меня любил. Называл ласково – Наденька, Надюшка. Обнимал меня. Когда мне грозила опасность, он меня предупреждал.

– Как это?

– Ну, например, утром он мне сказал: «Пойдешь со школы, не наступай на скользкий камень в луже. А то ногу сломаешь!» Вышли мы со школы с Вовкой Дробышевым, подошли к этой луже, я ее обошла, а Вовка на камень встал, поскользнулся, упал и ногу себе сломал! Мне было его жалко и стыдно. Я потом коту и говорю: «Зачем ты так сделал? Это же я должна была ногу сломать!» А он отвечает: «Да, ты! Все, что суждено, должно было произойти. Но тебя я люблю, а Вовку нет!»

– А как его звали? – без тени улыбки спросил Вилька.

– Кого? Кота? Да так и звали – Котяра! Тяжелый был зараза!

– Как, разве призраки имеют вес?

– Да, иногда такой тяжелый… мягкий и теплый. А иногда – проходит через мои руки, а то и через меня. И холодно так становится. Бр-р-р! Несколько раз он говорил мне, кто из знакомых скоро умрет. Больше года жил у нас. Потом говорит: «Пора уходить!» И больше не вернулся.

Вилька неловко прислонился к Надюшке, желая ее уберечь и успокоить, и она поняла его и тоже теснее придвинулась к нему. Воцарилась неловкая тишина.

– Вилька, а от чего твоя мама умерла? – осторожно спросила Надя.

– Мама умерла от рака, мне тогда было шесть лет… Я еще в детстве решил: мама не умерла, а уехала. Далеко-далеко, в командировку. В Африку… Негров вроде как спасает… революционеров! Потом понял: она теперь на небе. Ты только не смейся…

Надька энергично замотала головой.

– Она —ангел. Летает где-то рядом, оберегает меня. Когда я так думаю, мне легче….

– А отец, как ты с ним?

– А что отец? После ее смерти как начал пить, так до сих пор и пьет. А до меня ему дела никакого нет.

Воцарилась тяжелая тишина.

– Раньше я думала: мама добрая, умная, красивая. Мне надо стараться быть похожей на нее. А сейчас… мне так за нее стыдно. Она делает некрасивые вещи. А еще люди говорят: «Яблоко от яблоньки недалеко падает…»

– И что?

– Что, что? Значит, что и я такая же…

– Нет, ты не такая, ты хорошая, жалостливая, добрая.

– Знаешь, я иногда думаю, что я ей не родная… Другие мамы так со своими детьми не поступают. А может, она мне и не мама, а мачеха? А моя мама где-то ходит, ищет меня…

– А ты документы посмотри.

– Какие документы?

– Ну, бумага такая, документ, когда они поженились. И твой документ о рождении, там написано, когда ты родилась. Вот все и выяснишь.

***

Эх, как некстати Зинаида затеяла эту генеральную уборку. Именно сегодня Надюха хотела сходить с Вилькой в кино, но, видно, пропал день. Зинаида мыла окно и покрикивала на домашних. Надька преувеличенно-старательно вытирала пыль в серванте. Испуганный Геннадий время от времени выглядывал из кухни и проверял, когда же закончится эта «пытка».

– Ну все? Долго там еще? – шепотом спрашивал он у дочери. Надька пожимала плечами и подавала ему знаки, махая руками – «Скройся с глаз!».

– Да-а. Всю квартиру загадили. Вот нет меня, и прибираться никому не надо! Ну что ж вы за свиньи-то такие? Это ж надо, окно так заляпать. Это ж какие должны быть грязные руки. Генка!

– Чего тебе? – закричал из кухни Геннадий.

– Это ведь тебе делать нечего, это ведь ты у нас – хреном груши околачиваешь. Ты все окно заляпал? – распалялась Зинаида.

– Зачем мне твое окно? Давай воду в ведре поменяю, – заискивая, подскочил к жене Геннадий.

– Да уж сделай милость. Хоть какая-то польза от тебя будет.

Зинаида присела на подоконник, поправила платок и увидела, как во дворе симпатичный мужчина повесил на турник ковер и начал энергично выбивать из него пыль. Она оценивающим взглядом окинула мужчину, затем, глядя на свое отражение в стекле, сняла платок и поправила волосы.

– Нет, ну ты глянь. Мужик этот, из восемнадцатого дома… И дорожки трясет, и ковры, и белье развешивает. Может, и стирает сам? Краси-и-вый! А что же жена у него делает? Нет, но видела бы ты его жену! Ни кожи, ни рожи! Ножки – как у моей козы рожки… Как он с ней живет?

Надюха, готовая в любой момент угодить матери, поддакнула:

– Да. Очень страшная женщина. А ты бы видела, какая у них дочка уродина. Вся в конопушках, и на велосипеде никому не дает прокатиться. Жадина-говядина.

– Вот где они таких мужиков находят? И почему они достаются таким страшилищам? – гнула свое Зинаида.

Наконец-то Геннадий принес в комнату ведро с чистой водой.

– Генка! За смертью тебя посылать! Куда на хрен в обуви прешься! – закричала Зинаида.

Испуганный Геннадий тут же скрылся в кухне.

– Ма! – негромко, чтобы не услышал отец, окликнула мать Надя.

– А кто был моим папой?

– Ооооой, – недовольно вздохнула мать, – лыжником он был… спортсменом. Ты бы видела, как он с трамплина прыгал… Красивый, высокий! Да ну! Чего это я чушь несу. Генка твой отец! Кто ж еще?!

– Мамк!

– Не мамкай!

– Ты меня любишь?

– Ну чего ты заладила: Лю-ю-бишь– не лю-юбишь! Ромашки какие-то. Сходи к гадалке. Знаешь ведь, что не люблю я эти пуси-муси. Да и вообще, я тебя рожать не хотела. Ты – так, случайность!

Надька остолбенела.

– Я… случайность?!

Надьке настолько было горько слышать такие слова, знать, что она не любима, не желанна, что она не нужна никому… Надя с силой швырнула тряпку на пол и пулей вылетела из дома.

– Видали? Слова ей не скажи… Уж такая вся нежная… Меня-то никто в детстве не целовал и не обнимал, и ничего, выросла…

– Дура ты, Зинка! – вышел из кухни Геннадий, – Зачем Ленина обидела? Злая, подлая… И убиваешь всех беспощадно своим жалом. Жалишь всех, кто тебя любит…

– И чего я такого сказала? – пожала плечами Зинаида, подошла к зеркалу, причесалась и подкрасила губы. Открыла настежь окно и стала тщательно тереть его газетой. Затем громко и с чувством запела, кидая призывные взгляды на хозяйственного соседа, колотящего по очередному ковру модной выбивалкой:

– «Бесаме, бесаме мучо,

Комо си фуэра эста ноче ла ультима вес.

Бесаме, бесаме мучо

Ке тенго мьедо пердерте,

Пердерте деспуэс»

***

По крыше дома, озираясь, крался Вилька. Наконец он нашел Надюху, забившуюся между трубами. Подошел, накинул на нее свою курточку и сел рядом. Отсюда прекрасно был слышен голос Зинаиды, разливающийся соловьем.

– Вот ты где… С матерью поругалась? А я ищу-ищу. Никто тебя не видел. Но я-то знаю все наши тайные места, явки и пароли…

Надя молча пожала плечами и всхлипнула.

– Ладно, не спрашиваю. Давай просто помолчим. Эх, хорошо она у тебя поет…

– Она не поет. Она мужика с соседнего дома охмуряет.

– Да-а-а!? Женщины…

Помолчали.

– Вилька! Зачем мы родились, если нас не хотят? Если нас никто не любит? Разве нас не за что любить?

– Моя бы мать меня любила… Я бы ее попросил, она бы и тебя любила.

– Если тебя никто не любит, в сердце образуется громадная дыра. А душа потом становится черная.

– Не-е! У тебя не станет, – категорично возразил Вилька, -ты добрая и сама всех любишь. А я —буду любить тебя!

– Правда?

– А давай, Надька, поклянемся друг друга любить.

– Давай. Кровью! Подай-ка мне это стеклышко.

Надька выхватила у друга острую стекляшку, поплевала на нее и протерла подолом платьица. Сначала она полоснула по своей ладони, поморщилась, затем сделала надрез на Вилькиной ладошке и приложила ранку к ранке.

– Теперь я тебе навеки сестра, а ты мойбрат! Клянусь!

– Клянусь! – почему-то шепотом повторил Вилька и добавил. – А я всегда буду защищать тебя и делиться последним куском хлеба.

– Кстати, про хлеб, – вспомнила Надюха, – так есть хочется… Хочешь, я тебе бутербродов сделаю? Я умею! Ну, надо взять кусок хлеба и еще масла и колбасы! Или сыра…

– Хорошо бы… Только дома-один хлеб.

– А еще можно хлебушек помочить и посыпать сахарным песочком…

***

Зинаида больше не ходила к Фруме, она до сих пор была обижена на ее мужа за то, что уволил ее. А Надька нет-нет, да и забегала к ним. Пол помоет, посидит, поговорит.

А сегодня ей дверь открыла незнакомая женщина и провела ее в комнату. Но что творилось в комнате! Пустая мебель частично была обернута большими листами бумаги. Всюду стояли запакованные коробки и мешки. Навстречу ей, держась за костыли, вышла Фрума. Она очень обрадовалась появлению своей любимой девочки.

– Что это, Фрумочка? – развела руки оробевшая Надя.

– Переезжаем мы, детка. В Грузию. Врачи прописали мне сухой климат. Да и родственники наши там живут – внучатые племянники.

Надька почувствовала, как в ее сердце отрывается второй кусочек. Сначала дед, теперь – Фрумочка. Чувство потери нахлынуло на нее, слезы накатились на глаза, и она стала прощаться.

Фрума засуетилась:

– Наденька, да как же так, только пришла… Галя, можем мы девочку чаем напоить?

– Нет, нет, я не буду! – замахала руками Надя, незаметно вытирая слезы, – Я, Фрумочка, тороплюсь очень.

– Наденька, а как с суседушкой – то быть? Поедет ли с нами, или здесь останется?

– А ты сама как хочешь?

– С собой хочу увезти…

– Тогда поставь рядом с антресолями большую коробку. Положи туда что-нибудь мягонькое и немного сладостей или хлеба. Выйди из комнаты на несколько минут. За это время домовой успеет собраться и решит, нужно ли ему переезжать на новое место. А еще скажи: «Дедушка, дедушка, забираю я тебя с собою. Если хочешь быть со мной, то забирайся сюда. Я покажу тебе твой новый дом. Ты будешь там хозяином.»

– Агааааа! Ладноо! – удивленно протянула Фрума, повернулась к Галине, помогавшей ей по дому и спросила:

– Галя, а где сумочка, которую я просила тебя отвезти девочке?

Галя шустро соскочила со стула, скрылась в спальне и тут-же вынесла красивую кожаную сумочку. Фрума протянула ее Наде и попросила открыть ее. В ней лежала небольшая, чудесная, фарфоровая куколка. Она была так прекрасна, что у Нади защемило сердце. Это была ее первая кукла, мать всегда считала, что игрушки детям ни к чему. И кроме Буратинки, пупсика без ножки, неваляшки и пластмассового зайца у нее ничего не было. А тут – такое чудо!

Провожая Надю, Фрума вспомнила, что в сумке лежит письмо для Зинаиды, и попросила девочку передать его.

Девочка обняла и расцеловала Фруму, почувствовав, что все у них с мужем будет хорошо.

***

Приехав домой, Надя долго любовалась куколкой. А когда насмотрелась, спрятала ее. Не дай Бог, разобьется… Затем развернула письмо, предназначенное матери, и стала читать:

– «Дорогая Зинаида, жаль, что ты совсем перестала бывать у нас. Я очень скучала по тебе. Да и Арон переживал… Мы уезжаем. Надя тебе все расскажет. Я очень прошу тебя, будь с ней поласковей. Недавно, с какой-то конференции Арон привез интересный журнальчик, и я вырезала из него статью. Прочти, сделай милость. Прощай, дорогая. С любовью, Фрума.»

На улице громко плакал ребенок. Надюха досадливо поморщилась и развернула вырезку. Разгладила ее на коленях и стала внимательно читать:

«Дети-экстрасенсы.

В конце 1960-х годов Нэнси Энн Таппе, экстрасенс и лектор Университета Сан-Диего в Калифорнии, открыла миру существование детей – экстрасенсов. Вот что она рассказала: «Дети регулярно присылают мне письма, в которых спрашивают, как управлять своими экстрасенсорными способностями. Многие из этих детей пишут мне втайне. Как и я в свое время, они часто не получают поддержки и понимания от родителей, тогда как все, что им нужно, – это разобраться, что с ними происходит. Дети, которые обращаются ко мне, излагают свои мысли настолько толково и лаконично, так по-взрослому, что иногда мне кажется, что это маленькие гении.

Вопросы приходят от детей со всего мира, обычно в возрасте от десяти до шестнадцати лет. Они рассказывают мне обо всех тех удивительных вещах, на которые они способны, например, предвидеть будущее своих близких или принимать послания от умерших родственников. Обычно они лишь интересуются, реально ли все это, поскольку окружающие отказываются им верить или пугаются».

Надя отложила заметку и принялась ходить по комнате. Она так разволновалась, что вспотели ладони, и сильно забилось сердце. Она сбегала на кухню и выпила стакан воды из—под крана и продолжила чтение:

«Такие дети обладают истинным даром; даже ничего толком не зная об их жизни, я могу сказать, что они чрезвычайно умны, гораздо выше среднего уровня; их ощущение своего пути в жизни просто невероятно, а по зрелости и мудрости они во многом превосходят обычных людей. Многие из этого подрастающего поколения станут выдающимися экстрасенсами. Я убеждена в том, что интуитивные и экстрасенсорные способности в предстоящие годы изменят представления о возможностях человеческого сознания, и начало этому процессу уже положено так называемыми «детьми Индиго».

Все. Больше ничего. Ни адреса, ни телефона. Куда писать? Надька громко вздохнула и убрала вырезку в письмо.

– Ну надо же… неужели это про меня? Зачем только ты мне дала это, Фрумочка, как же мне самой разобраться со всем этим? А я просто хочу быть, как все! А ведь и мамка меня не любит… Боится она меня…

– Ой, опять… Где же это ребеночек плачет?

***

Надя вертелась перед зеркалом в материном платье и туфлях на шпильках. Губы у нее были ярко накрашены красной помадой. Она примерила шляпку, газовый шарфик и заговорила со своим отражением в зеркале: «Да-а! Это я! Спасибо за комплименты. Хорошо-хорошо! Конечно, спою, мои дорогие слушатели! Но я не слышу ваших восторгов». Надюха откашлялась и запела:

– «Бесаме, бесаме мучо.

Комо си фуэра эста ноче ла ультима вес.

Бесаме, бесаме мучо.

Ке тенго мьедо пердерте, пердерте деспуэс.»

– Так, здесь где-то был белый ридикюльчик! – вспомнила Надюха и

порывшись в шкафу, достала из-под стопки белья маленькую белую сумочку. Открыла ее.

– Та-а-ак! Бумаженьки…

Надюха обрадовалась, села за стол и стала вынимать документы из сумки.

– Ну-у! И где тут у нас свидетельство о браке? Вот оно! А вот и мое… Щас мы вас на чистую воду и выведем! Поженились… так… А я родилась тридцатого… Ага! И что? Ничего не понимаю я в этих документах….

Да что же это ребенок то до сих пор плачет?! У меня уже голова разрывается.

***

В темном подвале Вилька и Надюха склонились над документами. Рядом с ними лежал Булька и, громко чавкая, с удовольствием грыз огромную мостолыгу.

– Тэкс, – многозначительно сказал Вилька и сделал длинную паузу, – разберемся… Ты родилась 30 сентября, а они поженились… в июне этого же года.

– Ну, и-и?

– Раз, два, три, четыре… – с умным видом стал он загибать пальцы. – Да, кажись, они тебе неродные. У родных сначала женятся, а потом ребенок! Ребенок должен у матери в животе отсидеться девять месяцев.

Вилька еще раз посчитал на пальцах.

– Так, где же ты еще пять месяцев находилась?

– Ну, я не помню…

– Да, Надька, вот оно как все оказалось…

– Вилька, мы скоро переезжаем. На Авиационную. Нам квартиру дают. Двухкомнатную.

– Квартиру? Ну как же? Как же так? Нет, это, конечно, не так уж и далеко… Это же не в первый Волхов, всего-то две остановки… Мы же будем видеться?

– Конечно, Вилька. Мы же с тобой как братья… Ой, опять…

– Что опять? Тебе плохо? – заволновался Вилька.

– Слушай, Вилька, тут такое дело… Скажи, ты сейчас слышишь, как ребенок плачет?

Вилька прислушался, походил по подвалу и потряс головой.

– Неааа! Никаких младенцев…

– Значит, опять… Виль, мне помощь твоя нужна.

***

Надя и Вилька уже несколько часов бродили между домов. Плач младенца то затихал, то становился громким и требовательным. И чем ближе они подходили к лесозащитной полосе, окружающей завод железобетонных изделий, крик становился все громче и громче.

– Как в игре «горячо-холодно», – заметила Надька, – и все же, самый громкий крик – у этой помойки…

– Да, развели грязюку. И ведь это все наши жители… Ну, что дальше делать будем? Плачет? – заботливо поинтересовался Вилька, заглядывая подружке в глаза.

– Плачет. Сильно, голова болит жутко…. А что делать, не знаю…

На последних словах Надюшу повело, и она упала, неловко, боком, прямо на кучу гниющих отходов.

– Ну, вот, опять! – успела подумать Надюха, и ее затянуло в ярко – красный туман, быстро меняющий свой цвет.

Вихрь живого огня был похож то на темную кровь, то вдруг глаза слепили бордово—оранжевые вспышки. Желтые световые осколки стали приобретать очертания осенних листьев клена и ясеня. Картинка приобрела реальность, и девочка увидела себя в домашнем легком халатике и тапках на босу ногу у мусорной свалки. Она оглянулась вокруг в поисках Вильки, но его рядом не оказалось. Где же Вилька? Странно. Кто-то идет сюда! Но это не Вилька…

Надя, недолго думая, спряталась за деревья. К мусорной куче, шатаясь, как после долгой болезни, шаркая ногами и оглядываясь по сторонам, подошла девушка, почти девочка. Она явно была не здорова. В руках она несла ведро, в котором кто-то шебуршился. Девушка подошла к куче мусора, поставила ведро и опустилась на колени. Она стала разгребать вонючий мусор руками, выкапывая нечто похожее на ямку. Где-то послышались голоса, она занервничала и стала рыть быстрее. Надька вышла из своего убежища и вплотную подошла к девушке. Не решаясь ее окликнуть, Надя тихонько кашлянула. Она хотела спросить, что она здесь делает и не нужна ли ей помощь? Но та ее не видела. Девушка аккуратно достала из ведра тряпочный сверток и прижала его к себе. Сверток мяукнул: «Мяааа, мяа-аааа!» Лицо девушки исказилось скорее от душевной боли, нежели от физической. Она заплакала и забормотала: – Прости, прости, прости! Я приду! Я скоро сама приду к тебе! Недолго уж осталось.

Она опустила сверток в ямку, край пеленки приоткрылся, и Надька увидела маленькую детскую ручку. Обезумев, Надя стала колотить девушку руками и кричать: «Не смей, не делай этого!» – но руки проходили сквозь тело молодой матери, которая уже забросала мусором тельце своего еще живого ребенка.

Вилька, зная о необычных Надиных приступах, сильно не испугался, а присел рядом и стал терпеливо ждать, когда девочка очнется. Достал из кармашка Надиного платья носовой платок и аккуратно вытер показавшуюся из ее носа кровь.

Надюша открыла глаза. На нее навалилась тяжелая безысходная тоска. Девочка поднесла свои руки к носу, понюхала их, сделала отвратительную гримасу и с трудом встала на ноги.

– Виль! В этой куче – мертвый ребеночек. Мать, очень молодая, в ведре его сюда принесла, он еще жив был. Пищал тихонько. Здесь его зарыла. Плакала сильно.

– Зарыла, да и зарыла. Пусть себе лежит…

– Ты что, Вилька!? Его надо похоронить. А-то у меня мозги не выдержат слышать этот плач.

– Ааааа!?

– Да, это он плакал. Уйти не может…. Виль, милицию надо вызвать…. Но про меня им знать нельзя! Придумай что-нибудь…

***

Через двадцать минут к мусорной куче подъехала милицейская машина. Из нее вышли двое мужчин в милицейской форме и одетый в гражданское, уже знакомый Надюхе следователь Корнев. Сама она пряталась за углом дома и наблюдала за происходящим.

– Мальчик! – окликнул Корнев Вильку. – Это ты милицию вызвал?

– Ну, я! – засунув руки в карманы, решительно ответил мальчик.

– Так где, говоришь, ребенок?

– Так там, в мусорной куче!

– Ты что, шутишь, что ли? – грозно рявкнул на Вильку один из блюстителей закона.

– Да не шучу я! Вон лопата! Я ее с подвала принес! Копайте здесь! Вот, посередине! – ткнул пальцем в середину кучи Вилька и оглянулся на Надьку. Девочка, словно ветряная мельница, жестикулировала руками, показывая что-то. Вилька ничего не понял из подающих Надюхой знаков и подбежал к ней. Это не укрылось от глаз следователя.

Вилька вновь подошел к представителям доблестной милиции и показал более точное место, где надо копать. Один из милиционеров принялся раскидывать мусор лопатой, а другой – ковырять кучу палкой.

– Эй, девочка, подойди ко мне! – поманил Надю рукой Корнев.

– Яяяя? – показала на себя пальцем не успевшая убежать Надька, – а зачем?

– Ты, ты!

Надька робко, мелкими шажками подошла к Корневу, надеясь, что он не вспомнит ее.

– Тебя как зовут?

– Надя… А фамилия – Сенина… – еле слышно пролепетала девочка.

– Вячеслав Игоревич! Нашли, кажись! Точно, ребенок! – закричал мужчина в форме и уступил место другому, с фотоаппаратом.

Корнев подошел, присел, внимательно осмотрел находку, поморщился, словно его пронзила зубная боль, и вернулся к Надьке.

– Ну, рассказывай, дочка, как про ребеночка-то узнала?

– Я… я никак… – нечленораздельно пролепетала Надюха, пятясь назад, – это он, мальчик этот нашел! Правда, мальчик?! – обратилась она к Вильке.

– Правда, правда! Эта девочка тут ни при чем! Я ее первый раз вижу!

– Опять, как в церкви, в минеров играли? – сдвинув брови, спросил следователь, не глядя на Вильку.

– В каких минеров? – не поняла девочка, но вдруг вспомнила, как отмазывался отец несколько лет тому назад. И как он только помнит про это?

– Как ты узнала, что здесь труп ребенка? Ведь в этот раз вы его не откапывали?

– Плакал он. Несколько дней плакал… И сегодня, и вчера…

– Так…. А трупик-то давно здесь лежит, – сказал Корнев самому себе, – а, кроме тебя, кто-нибудь слышал, как он плакал?

– Нет, никто…

– И дружок твой, ну, этот мальчик, тоже не слышал?

– Нет. Не слышал!

– Никто, значит…

– Вячеслав Игоревич! – опять закричал Дылда. – Труп-то уже месяца два, если не больше, здесь лежит.

– Дааа! Дела… – протянул следователь и внимательно стал рассматривать такую славную, но очень странную, не простую девочку…

– Дааа. Кто ж ты такая, Надя Сенина?!

***

Зинаида и ее напарница, продавщица пива Зойка, не спеша возвращались с работы домой. Они уже успели отпраздновать Зинину первую получку на новом рабочем месте. Зойка была полноватой и низкорослой. И походила на добродушную маленькую хрюшку. Небольшие заплывшие глазки, словно бусинки, так и шныряли по сторонам. Она завидовала Зинаиде, ее красоте, безупречной фигуре, легкому характеру. Холодный ветер пузырил тонкие пальтишки Зинаиды и Зои. Но женщины не ощущали пронизывающего холода. Они изрядно выпили и, вспоминая разные смешные случаи в своей пивнушке, то и дело истерично хохотали. Впереди злобно залаяли собаки. Неожиданно раздался протяжный волчий вой. Девушки вздрогнули. Вой усиливался и наполнял душу первобытным страхом.

– Ой, мамочки, волки! – всплеснула коротенькими ручками Зойка. Зинаида сложила руки рупором и, что было силы, закричала:

– А ну, пошли воооон! Волки позорные! – и почувствовала, как тугая пружина, сжимавшая ее изнутри последнее время, распрямилась и отпустила. И тут на нее напал такой гомерический хохот. Ее смехом заразилась и Зойка. Они хохотали, как сумасшедшие, и не могли остановиться до тех пор, пока на глазах Зинаиды не появились слезы.

Зойка предложила Зине пройти через парк, и подруги свернули с дороги.

– Да, Зинка! Как судьба – то распорядилась, -посетовала Зоя, – была ты-заведующей кафе. Уважаемой женщиной. А теперь эта страшила-Томка сидит на твоем месте… Да какая с нее заведующая?

– Да-а! Ну какая из нее заведующая? – задумчиво произнесла Зина. – Она и считать-то не умеет. Ты правда считаешь ее страшной? А ты слыхала, что мужики ее называют Гренадершей… Ну, конечно, за спиной…

– Я-то понимаю, что официанткой тебе там в падлу работать. Правильно и сделала, что к нам пришла. Пивнушка, пивнушка… Зато в этой пивнушке на одной только пене столько намухлевать можно! А мужиков – завались! – расхваливала Зойка прибыльную работу.

– Да-а! Тамарка… Какая из нее заведующая… Зойка, я так устала, я так смертельно устала… Еще эта беготня с ордером на квартиру… Представляешь, на днях у меня будет двухкомнатная квартира… Набегалась я с ней. Нет правды. Нет… Устала – как собака. Зачем мы водку с пивом мешали? Ой, Зойка, я чего-то выдохлась. С сердцем плохо…, – Зина схватилась за сердце и прикрыла глаза.

– А мы сейчас посидим. Вот на скамеечке и посидим, – потащила Зойка Зину к деревянной лавочке.

– Слушай, Зина, а чего ты со своим инвалидом не разведешься? Была бы, свободная, – поинтересовалась она и усадила Зину на скамейку.

– Зоя, как ты не понимаешь? Во-первых, я слово дала свекрови, да даже и не в обещании дело… А в жилье! Двухкомнатную квартиру, которую я с трудом таким выцарапала, делить нужно. Генке, как инвалиду, положена однокомнатная. Ну, а нам с Надькой – комната на общей кухне. А жить с чужими людьми я не могу. Вот и приходится терпеть.