Текст книги "Дар Степаниды"

– А давай-ка еще по глоточку, для веселья! Когда на новоселье пригласишь, Зинуля? – поинтересовалась Зоя, достала из сумки початую бутылку водки и отхлебнула из горла.

– На—ко вот, теперь ты! – заставила она выпить Зинаиду. – Зинк, вот умора, че вспомнила! Знаешь, какой сегодня ко мне мужик подкатил? Красавчик! Какая, говорит, Вы, Зоя Пална, импозантная женщина! А рядом Васька – Жердина, слесарь из ЖЭКа, заржал и говорит: «Нашей Зойке надо лишний вес сбросить…». А красавчик мою ручку целует, смотрит многозначительно так мне в глаза. «Это, – говорит, – не лишний вес, это лишние места для поцелуев!» Ах-ха-ха-ха!

Зинаида держала руку на сердце, но боль не проходила.

– Ты, чего, Зинка? Не смешно? Не веришь? Я чего, правда такая толстая? – тормошила Зину Зойка.

– Что ж мне не везет-то так с мужиками? – завела Зина свою песню, -что же ты мне, Господи, не можешь послать одного– нормального, умного, заботливого мужика?

– Да и правда, за что нас Господь карает? А ты, подруга, выпей! Выпей, легче станет!

Зинаида отхлебнула через силу и поморщилась, а Зойка лишь сделала вид, что отпила из бутылки.

– Вот ты мне скажи, что во мне не так? Вроде и симпатичная… -продолжала Зина.

– Тааак! Вот, выпей еще! – сунула ей бутылку Зойка.

– Не дура и работящая, – отпила из бутылки Зинаида, – ой, как же я устала, Зойка, как устала… от жизни от такой… Ой, что-то плохо мне…

Зинаида завалилась на скамейку и заснула. Зойка потрясла подругу за плечи, воровато оглянулась по сторонам, и на ее лице добродушной хрюшки вдруг проявилось злобное и хищное – свиное рыло. Чуть поколебавшись, она забрала Зинину сумку и быстрым шагом направилась к выходу из парка.

***

По радио передавали «Пионерскую зорьку». В это время Надюха всегда уходила в школу. Но как она ни старалась тихо уйти из дома, Зинаида все же проснулась. С похмелья сильно болела голова. Зина села на кровати и закричала:

– Надька, зараза, ты почему меня не разбудила? Надька, ты где, дай попить!

– Мам, я в школу опаздываю! – ответила уже одевшаяся девочка с портфелем в руке.

– Обойдется твоя школа, деньги забаулила?

– Нет, ты очень поздно пришла, я уже спала.

– Тебе бы только спать. Считай, давай, деньги, – стала выходить из себя мать. Она совершенно не помнила, где она была вчера вечером и как добралась до дома.

– Ну, мне же в школу! – попыталась возразить Надя.

– А меня с работы уволят! Что жрать будем?

– Ладно, где сумка? – сдалась девочка и стянула с себя пальто.

– Где, где? Где-то здесь!

Зинаида вдруг резко оживилась и бросилась на кухню, потом в ванную, под кровать. Она обыскала всю квартиру. Сумки не было.

– Генка, ты не брал? Точно? Убью, если брал!

– Да не брал он, видно же! – вступилась за отца Надька.

– Сумка… В парке сидели, на скамейке. Зойка! Зойка, сука! Больше некому! А вот теперь, Надька, готовь матери веревку и мыло!

***

1972год

Уже целый месяц семья Сениных проживала в двухкомнатной квартире. Квартирка была небольшая, хрущевской застройки. В большой, проходной комнате стоял светлый трехстворчатый шкаф, все та же кровать с шишечками, перевезенные со старой квартиры. Но появился и новенький круглый стол, четыре стула и письменный стол в Надину комнату. Пришлось снова брать кредит. А что, без кредита не проживешь! Но зато Зинаиде повезло, она совершенно случайно, почти даром, по объявлению, купила темный полированный сервант для посуды и книг. Ну, все как у людей…

Наконец-то у Нади появилась своя комната с письменным столом, небольшой книжной полкой и купленной с рук тахтой. Зинаида же с мужем заняли проходную комнату.

Зинаида уже подходила к подъезду, как ее окликнула незнакомая женщина. Волосы у нее были давно не крашенные, наполовину седые, наполовину ярко-красные, собранные на затылке в простой хвостик. Она постоянно поджимала и без того тонкие губы. Одета она была дорого, но безвкусно.

– Эй, гражданочка! – закричала женщина и вскочила со скамейки, – Это вы Зина? Я вас уж часа три караулю.

– А чего меня караулить? – удивилась Зинаида, быстро перебирая в памяти своих последних «знакомых».

– Тут кое-кто мне сказал, что дочь твоя… Слушай, можно я на «ты»?

– Да чего уж там…

– Так, сказали мне, что дочка ваша может убийцу найти. Брата у меня убили!

– Чушь какая… – Зина попыталась пройти в подъезд, но женщина навалилась на дверь спиной.

– А вот и не чушь! А ты не бойся, я хорошо заплачу!

– Сколько? – с деловым подходом подошла Зинаида.

– Сколько? Пять рублей!

– Да? – засомневалась Зина и выдержала длительную паузу.

– Десять!

– Хорошо! За пятнадцать она все вам скажет!

– Много конечно, да ладно! Жизнь дороже! По рукам! Меня Ольга зовут, – протянула руку женщина, – так вот, Зина, нужно выяснить, отчего в нашей семье произошли два убийства.

– Но ведь Надька не милиционер, откуда ей такое знать?

– Но она же не простая девочка у тебя…

– Слушай, а откуда ты это знаешь?

– Да оттуда! Я, милая моя, много чего знаю… Вольковская я… Знаю, что дочка твоя – внучка Степаниды! А дар свой бабка скорей всего твоей Надьке и передала… Ну что, будешь мне помогать?

***

А в это время дома Надя готовила на электрической плитке суп с вермишелью и учила заданное на дом стихотворение. Мать ворвалась на кухню, как тайфун, плюхнулась на табуретку и утащила со стола почищенную морковку. При появлении жены Геннадий, лежавший на диване с любимой книгой про атамана Ермака, демонстративно отвернулся к стене. Зина отдышалась и исподволь завела разговор бархатным, елейным голоском:

– Слушай, тут такое дело… У одной моей знакомой сестру зарезали. Одна бабка ей сказала, что семья вся проклята, и надо порчу снимать. Снимала, снимала, только не порчу, а денежки. А через месяц – брату горло перерезали… Или наоборот, сначала брата, а потом… А, точно! Брата! Она и боится, как бы до нее очередь не дошла. А дом после ее смерти племянникам достанется, – вкрадчиво рассказывала Зинаида, впиваясь в Надьку глазами, – надо бы ей помочь. Жалко женщину! Сможешь? А, Надька?

На лице дочери проступило изумление, затем недоумение, и она подумала: «Что это с матерью? Когда это ей кого было жалко? Видимо, денег ей посулили. Ведь она никогда не проявляла интереса к страшной и непонятной стороне жизни своей дочери».

– Нет! Помогать никому не буду! Я ее не знаю! Не видела в глаза. Что за люди? Что за дом, какой дом? Нет, не могу я. Не умею, – отрезала Надя, помешивая лук, жарящийся на сковородке.

– Ах, неблагодарная ж ты дрянь. Сидишь сиднем на моей шее. Кто тебя кормит!? Жрать-то вы любите! А вот людям хорошим помочь или копейку в дом принести, тут вас нет! – стала упрекать дочь Зинаида.

Надька, чтобы не слышать ее причитаний, закинула лук в кастрюлю и скрылась в своей комнате.

– Нет, она еще и дверь закрыла, – закричала Зинаида, -а это, вообще-то, моя квартира! Слушай, что тебе мать говорит! – еще громче заорала она.

Через некоторое время Зинаида, хлопнув дверью, куда-то ушла. Надюха вздохнула: «Ну, наконец – то отстала». Да не тут-то было. Через час довольная мать вернулась и выложила перед Надькой пачку фотографий незнакомых людей.

– Вот, принесла! Изучай!

Надька со злостью бросила их на пол, и они разлетелись веером по всей комнате. Но, спустя полчаса она успокоилась, любопытство взяло вверх, и девочка собрала фотокарточки.

От некоторых карточек веяло холодом, от других– теплом.

– Живые и мертвые… – поняла Надька и отметила про себя, что раньше она такого не делала, а ведь могла бы по фоткам узнавать, жив человек или нет.

А вот фотография двухэтажного деревянного дома. Что-то странное… Да нет, вроде нормально все. Надя закрыла глаза, провела ладонью по снимку. Возникло покалывание в подушечках пальцев и сильная тревога. Нет, страх!

– Мама, нам надо в дом этот сходить.

– Так иди, вот адрес! А я не пойду, я еще с ума не сошла…

– Мама, так и мне страшно! Я не знаю, с кем или с чем еще придется столкнуться. Зачем ты меняв это втягиваешь? Ведь я всего лишь ребенок…

– Ребенок… Жеребенок! Тебе уже четырнадцать, корова…

– Ладно, пусть тогда Генка идет!

– Не называй меня Генка, —подал голос Геннадий, – пошли, схожу с тобой. Это ж надо, куда ребенка посылает! Ей ведь, суке, все равно! А там налево и направо горла режут!

***

– Вот, вот он! – закричала Надька, показывая отцу дом, указанный в записке. Это был обыкновенный, покрашенный сто лет назад зеленой краской, ничуть не страшный дом в поселке Халтурино. За забором заливисто затявкала собака, и на ее лай вышла хозяйка.

– А-а-а! Пришла? Может, еще фотографии нужны? Ольга Николаевна меня зовут!

– Мне бы в дом войти, – попросилась Надя.

– Так иди! Смотри, что хочешь!

Отец вошел первым, за ним, осматриваясь по сторонам, семенила Надя. Она обошла осторожными шагами все комнаты, углы, чуланы. Половицы поскрипывали. Надя вздохнула, сняла с шеи бабушкино колечко, одела его на палец и успокоила отца:

– Нет, здесь все спокойно. Ничего не происходит. Может, дело в людях?

– А чердак и подпол у вас есть? – спросил Геннадий, явно давая понять Ольге Николаевне, что он здесь не последний человек.

– Есть и чердак, и подпол… – засуетилась хозяйка и стала искать фонарь.

Сначала спустились в подпол, но, кроме запасов на зиму, там ничего не было. Да и запасы-то… Доживут ли до весны? Большинство банок с огурцами взорвались, и запах гнилостного брожения наполнял подвал. Хозяйка абсолютно не среагировала ни на огурцы, ни на запах. Надя, забрав фонарик у хозяйки, поспешила ретироваться. Компания поднялась в комнату, и Надюша тревожно сказала:

– Пойдемте дальше!

Ольга Николаевна дернула за крепкий шнур и опустила вниз легкую деревянную лестницу, ведущую на чердак.

– Залезайте! – скомандовала она, делая приглашающий жест рукой в сторону чердака!

– Мне не залезть, – виновато сказал Геннадий.

– А я боюсь! – отошла в сторону хозяйка.

– Ну что, тогда я?! – не ожидая ответа, спросила Надя и полезла по хлипкой лестнице наверх.

– Выключатель слева! —заискивающе крикнула Ольга Николаевна и на всякий случай отошла подальше.

Включив свет, Надя обошла запыленный, заваленный рухлядью и всяким хламом чердак. После второго круга она почувствовала ощущение тревоги рядом с огромным старым сундуком, стоящим под крошечным слуховым окошком, в дальнем конце мансарды. Замок был выломан. Сундук – пуст.

– Когда вы открывали сундук? – громко крикнула Ольге Николаевне девочка.

– Так незадолго до Васькиной смерти. Он и открывал, – закричала Ольга, сложив ладони рупором.

– А что взяли из него? – крикнула Надька дрожащим голосом и поежилась.

Стало очень прохладно. Висящая под потолком, загаженная мухами лампочка вдруг замерцала и потухла. Потянуло холодом. Надьке стало по-настоящему страшно, и по ее виску побежала струйка пота. Внизу заволновался Генка:

– Ленин, что там? Почему молчишь?

Надька хотела отозваться, но голоса не было. Она, как рыба, открывала и закрывала рот. А на сундуке сидела бледно-голубого цвета женщина, лет сорока. На шее у нее был огромный разрез, нанесенный или лезвием, или острым ножом. Лицо не было запачкано кровью, но платью здорово досталось. И эта темно-бурая кровь еще больше усилила страх Надюхи. Призрачная женщина держала в руках то ли картину, то ли большую семейную фотографию в красивой золотой рамке.

– Что т-т-тебе надо? – заикаясь, спросила Надька.

Женщина потрясла картиной и прошипела: «Смерть…».

Надька со страху кубарем вылетела с чердака. Как только ноги не переломала… Отец подхватил бледную, испуганную дочь и потащил ее к выходу. В прихожей он споткнулся о здоровенные кирзовые сапоги и чуть не упал:

– Ну, японский городовой!

– Ну что, что там? Узнала, что ль, чего? – пыталась выяснить хозяйка, но Надька с отцом уже были за забором. Сердце у Надюхи колотилось, как сумасшедшее, еще маленько – и выскочит из груди.

– Скажешь что-нибудь? – спросил Геннадий дочь, усаживая ее на лавочку у подъезда своего дома.

– Знаешь, я хочу, чтобы этого ничего не было… Хочу думать, что это сон… Боже, зачем я туда пошла, зачем? – разрыдалась девочка.

– Ну и ладно… Хочешь, так и думай, что не было ничего! – подбодрил дочь Геннадий.

Придя домой, Надюха умылась и собралась сразу лечь спать, но войдя в свою комнату, она поняла, что спать ей не придется. Дух женщины с картиной находился в ее комнате. Первая ее мысль была – выбежать из комнаты, но вдруг она услышала голос бабушки Степаниды: «Доведи все до конца, иначе она от тебя не отстанет… И что бы с тобой ни происходило необычного, волшебного или страшного, не пугайся, никто тебе плохого ничего не сделает. Колечко, колечко одевай! Не рассчитала… Справляйся, внучка, сама…»

Призрак больше не пугал девочку. Прозрачная женщина молча сидела в двух метрах от Надюхи и прижимала к себе семейную реликвию.

Надя поняла, что тайна связана с этой картиной. И надо ее отыскать!

– Папка, одевайся! Идем скорее назад! – скомандовала Надька. Геннадий уже уютно устроился на кухне и ел холодные макароны с куском жареной докторской колбасы. Он обрадовался, что его маленький Ленин вновь позвал его с собой. Значит, не такой уж он и ненужный. Почувствовав себя неким Шерлоком Холмсом, важно, прихрамывая больше, чем обычно, он прошел мимо удивленной жены и молча стал одеваться. Зинаида, в ночной сорочке, так и осталась стоять посреди комнаты с открытым ртом.

***

Худосочная, болтливая невестка Зойка, жена Василия, к которой привела их Ольга Николаевна, взволнованно рассказала, что Ленка и Василий, брат и сестра Ольги Николаевны, решили почистить чердак, хотя чего там чистить, и нашли там старинный сундук. Сундук никакой ценности из себя не представлял, но замок на нем был – ого-го! Здоровущий замок взломали с трудом, а там картина, замотанная в старую мужскую рубаху. А рамка у нее, кажись, золотая! Вот и взял Васька картину, как старший в семье. А потом… когда уж Ваську похоронили, картину Ленка себе забрала. Говорит, это наши предки – их надо чтить. Это наша типа родословная…. А утром… Господи помилуй, – перекрестилась она, – ее нашли с перерезанным горлом….

– Так, тетеньки! Вот, что, – обратилась Надя к женщинам, – картину, то есть портрет этот, надо сжечь! Вы поняли меня? Это очень важно!

– Так ладно, я сожгу. Уйду в поле и сожгу! – клялась тощая Зойка.

Надя успокоилась. Она нашла источник проклятия. Можно спокойно идти домой.

Но как только она вошла в свою комнату, призрак с картиной уже ее поджидал.

– О Боже, что не так??? – воскликнула смертельно уставшая Надька. Она только что собиралась лечь и ничего ей сейчас не было нужно, только бы ее оставили в покое.

Но обозленная женщина-призрак не отставала. Она трясла картиной… Нет, не картиной, а старинной золоченой рамкой… и шипела: «Смерть, смерть…».

– Утром, все утром, – прошептала Надюха, махнула рукой и вырубилась.

Утром, ни свет, ни заря, в квартиру трезвонила вусмерть перепуганная Ольга Николаевна. На ней просто не было лица.

– Убили, Зойку убили! Горло перерезали. Соседка ее рано утром нашла у крыльца. Милиция только уехала.

– Картину, картину она сожгла? – выбежала на крики Надя.

– Так откуда мне знать? Обещала сжечь!

Надюха, забыв про усталость, школу, и про все на свете, едва умывшись, побежала за Ольгой Николаевной в дом ее невестки Зойки.

Двери дома были опечатаны, но Ольга Николаевна отвела Надю на задний двор, поддела гвоздиком раму и открыла окно. Подсадила Надюху, и та, перемахнув через подоконник, спрыгнула на пол. Золоченую рамку она увидела сразу. Она стояла на комоде и переливалась в утренних солнечных лучах, падающих на стену.

Надя схватила рамку и подала ее в окошко Ольге Николаевне. Та схватила ее, прижала к себе, но тут же отшвырнула от себя, как будто обожглась.

– Вот ведь дрянь какая! Позарилась на рамку. Картину сожгла, а рамку себе решила прикарманить, – сокрушалась Ольга Николаевна, – всегда была жадной! И Васеньку-то ей было не жалко!

Надюха подхватила рамку и потащила Ольгу Николаевну подальше от людских глаз.

На пустыре, они пытались зажечь костер, но рамка упорно не поджигалась. Тогда Надя решила остановить проезжающего мимо парня на мопеде, и рассказала ему сказочку о бабушкином предсмертном желании – сжечь раму. Парню понравилась красивая девчонка, и он не пожалел ни бензину, ни своего времени, ни сухих веток. Рамка сгорела, но Надька еще долго слышала шипение костра: «Смерть, смерть…»

Милиция больше месяца таскала на допросы Ольгу Николаевну, а потом, по состоянию здоровья, ее положили в психиатрическую больницу. Отдать ей должное, – про Надю она ничего не сказала. Зинаида один раз навестила ее в надежде, что та заплатит ей за проделанную дочерью работу, но Ольга Николаевна или притворилась, что не узнала Зинаиду, или и впрямь тронулась головой. Смерти в их семье прекратились. За убийства посадили одного из племянников убитого Василия, якобы нашли у него тот самый нож, и дело закрыли.

***

Зинаида недолго радовалась новой квартире. Жажда приключений манила ее, и она вновь исчезла в неизвестном направлении. Но дочь не переживала за нее, чувствовала, что у матери все хорошо. «Пусть мамка будет счастлива, а мы уж как-нибудь с Генкой проживем», – успокаивала себе Надюха, но сама очень скучала по матери. Девочка с удовольствием делала уроки и наслаждалась своей уютной, милой комнаткой, стены которой были украшены выжженными по дереву картинами.

Геннадий возлежал на диване и громко, вслух читал потрепанную книгу «Ермак». Надюха, сидя за письменным столом, заглянула в его комнату и сделала отцу замечание:

– Папка, читай про себя. Ты мне мешаешь уроки делать!

– Не-е! Я про себя не хочу! Я про Ермака хочу. Я, когда вслух читаю, запоминаю лучше! – ответил Геннадий. -Да-а-а! Какие люди раньше жили! Вот, Ермак Тимофеевич, казачий атаман, положил начало присоединения Сибири. А мы… Мы – ничтожные букашки, – Геннадий заплакал, а Надюха спросила его:

– Вот сколько себя помню, ты всегда читаешь две книги. «Ермак», и «Стенька Разин», почему?

– А что еще читать, «Малую землю»? А пожрать у нас, что-нибудь есть, а Надюха?

– Поесть? А я тебе утром деньги давала на хлеб и картошку, ты купил?

– Нет, потерял… Выронил как-то, – опять заплакал Геннадий.

– Как-то…

– Да, дырка в кармане.

– Дай, погляжу!

– А я уже зашил!

– Все ясно. Мне искать или сам отдашь?

– Ищи, раз делать нечего…

Надя вышла из своей комнаты и стала искать бутылку бормотухи под диваном, в кладовке, в шкафу. Но это была просто игра. Она прекрасно знала, где в этот раз отец спрятал спиртное. «Случайно» Надя нашла бутылку плодово-ягодного вина в туалете в сливном бачке. Быстро подбежала с бутылкой в комнату, к раскрытому балкону. Отец пытался ее перехватить, но наметанным движением руки Надя бросила бутылку с балкона, как гранату! Тыдыж! Точнехонько в огромный камень, лежавший на этом месте многие годы.

– Ну зачем? Зачем? За нее же деньги плачены, а бутылка-то – семнадцать копеек, – опять заплакал Геннадий.

– Денег у нас с тобой осталось на два дня, а пенсия у тебя через четыре… Ты же первый жрать запросишь!

– Зачем выбросила, взяла моду, – опять заплакал отец, – не нужен я никому! Зинка шляется-паскуда! Уж месяц носу не кажет… И ты, мой маленький Ленин, папку не любишь! Сдохнуть бы, сдохнуть…

– Ой, да не ной ты… Завтра к матери поеду, может, денег даст… Чай будешь?

– Чай? Чай не буду. А вот сахарок грызну. И водку пить не буду. Но если плиснешь, то немного лизну.

– Ага. Счас тебе! Я, папка, сейчас в магазин сбегану, а ты пока поспи. Не пей ты, нельзя тебе. Опять припадок будет…

***

Надюха закрыла входную дверь на ключ и столкнулась с симпатичной, модно одетой девушкой, выходившей из соседней квартиры.

– Привееет! Новые жильцы? – приветливо улыбаясь, спросила она.

– Да-а.

– Меня Людочка зовут. А ты… Надя?

– Ну-у.

– А что за парень тебя частенько у подъезда караулит? Я уже не первый раз его вижу. Красивый такой…

– А-а! Это Вилька… мой брат. Ну не совсем брат, а брат по крови. Ну, то есть по клятве, – застеснялась Надюха.

– Ничего не поняла… Но его кадрить-то можно?

– Кадрить? Кого, Вильку? Ха-ха! Ну, так кадри… – нерешительно сказала Надя, но отчего-то ей стало неприятно. И совсем она не хотела, чтобы ее Вильку кто-то кадрил. Надюха отвела золотистую прядь волос с лица, и, чтобы сменить тему разговора, спросила:

– Слушай, а я тебя в школе видела. Ты ведь в восьмом «в» учишься?

– Ну да! А я думаю, где я тебя видела…

– Да я в школе-то редко бываю. Все по больницам да по санаториям…

– Как интересно! Расскажешь? А в школу теперь вместе будем ходить. Ты за мной заходи!

***

Зинаида встречала дочь на железнодорожной станции Мга. Надюха увидела мать из окна. Красивая… Голову держит гордо, смотрит на всех свысока. Надька отметила у матери новый, ярко-красный плащ и бордовые, в тон плащу, ботильоны. Зинаида оглядела дочь, видимо, осталась недовольна ее видом и разочарованно вздохнула:

– Могла бы и приодеться! Все-таки в гости едешь…

– Да ладно, что было, то и надела…

Мать уверенно повела ее через железнодорожные пути, мимо вагонов, поездов. Счастливая Надька не сводила глаз с матери. Как же она соскучилась по ней.

– Ну вот, сорок минут – и ты здесь! Билеты проверяли? – поинтересовалась Зинаида.

– Даже два раза. Бегала от них по вагонам…

– Правильно, молодец! Государство наше не обеднеет. Вот смотри, видишь, вагончики стоят? Вот там мы и живем! Ты, Надька, будь с Толей повежливее, не хами! А то я тебя знаю!

– Я сегодня у тебя ночевать останусь! – поставила Надя мать перед фактом. Зинаида поморщилась, но ничего не ответила.

Минут через десять они подошли к вагончику, и Зинаида открыла дверь ключом:

– Ноги вытирай, – остановила Зина дочь.

Внутри оказалось очень просторно, чисто и уютно. Здесь была кухня с печкой и отдельная спальня за занавеской.

– Вот здесь мы с Анатолием и живем… Нравится?

– Нравится.

– Да ты садись, сейчас Толя придет, есть будем. Ты знаешь, Толя такой работящий! Его очень уважают! Он совсем не пьет. И представляешь, Толя такой умный, разгадывает все кроссворды. А недавно Толин портрет на доску почета повесили…

– На доску почета? – не поверила Надя.

– Знаешь, и вот все бы хорошо, но мать его, старая грымза, родом из какого-то Мухосранска, приезжала уже сюда два раза. К сыночку погостить… Это в нашу-то халупу… Уж больно она по Толеньке соскучилась. Я перед ней и так, и сяк! И так, и сяк! А она все морду кривит. И с ним все шу-шу-шу! Шу-шу-шу!

– Вот гадина, – поддержала мать Надюха.

– Не нравлюсь ей… Ну ничего… Ночная кукушка дневную перекукует. А ты знаешь, Толя в этом году в таком почете… Представляешь, он какое-то рационализаторское предложение сделал…

– Да что ты… – зевнула дочь.

– Знаешь, что такое рационализация?

– Нет!

– Рационализация – это усовершенствование средств труда и технологических процессов, заключающееся в улучшении производственных и потребительских качеств выпускаемых изделий! Фуу! Ну, как я тебе?

– Четко! Сколько дней учила?

– Да дня три! Мне нельзя сейчас лицом в грязь… Сейчас, Надька, социалистическое соревнование принимает всенародный масштаб. И Толя со своей бригадой – всегда первый! Победитель во всем! Видишь, Толя еще и изобретатель. Соорудил для железной дороги какую-то штуковину, что начальство ахнуло! И выписало ему премию – аж пятьдесят рублей! И руководство… ну… выше! – показала мать указательным пальцем в небо. -Его решило поощрить…

– Мама, а почему ты не спрашиваешь, как мы живем, – перебила ее дочь.

– Что? Ну… И как там Генка? И, ты представляешь, выдали эту премию и еще билеты в театр. В Ленинград поедем. Он мне сапоги обещал купить и еще чего-нибудь. Ты знаешь, Толя еще и охотник. В эти выходные зайца подстрелил. Вкуу-сны-ый!

– Мам, а ты мне денег дашь?

– Денег? Ты знаешь… У нас сейчас такие стесненные обстоятельства… Да и деньги-то мне Толя в руки не дает, – стала оправдываться мать.

В вагончик, громко топая, вошел смуглый, неказистый, маленького росточка мужчина. В резиновых сапогах, телогрейке и шапке из меха не то ондатры, не то собаки.

– Татарин или узбек, – подумала Надька.

Он ей сразу не понравился. Не поздоровался, страшный какой-то… Анатолий долго и тщательно вытирал ноги у порога, сурово оглядел девочку и сделал гримасу, как будто ему вырвали зуб.

– Здрасти! – смущенно поздоровалась девочка.

– А вот и Толя пришел, – обрадовалась Зина, – Анатолий, знакомься, это Надежда, моя дочь! Она и рисует, и поет, стихи пишет… Она такая вся талантливая, ну вся в меня! – забегала вокруг любимого Зинаида.

Дядя Толя важно кивнул, подошел враскачку к рукомойнику и стал старательно мыть руки небольшой щеточкой с мылом. Особенно тщательно он вымывал грязь из-под ногтей. Зинаида тут же подбежала к нему с полотенцем и подобострастно заглянула ему в глаза.

– Устал… Знаю, что устал… Ну, сейчас отдохнешь…

Надька не узнавала свою мать. Это просто была другая женщина. Ласковая, заботливая, любящая… Как же она лебезит перед этим уродцем. И что она вообще в нем нашла? Толя молча вытер руки, крякнул и уселся за стол. Зинаида подтолкнула дочь к свободному стулу, взяла Толину тарелку и до краев наполнила ее горячим, вкусно пахнущим, наваристым супом. Потом налила дочери. У Надьки потекли слюнки и свело желудок. Дней пять они с отцом перебивались с хлеба на квас.

– Это суп-харчо! Нравится? А потом еще и плов будет! Из зайца! Толенька, может, перчика? Сметанки? – тараторила Зина.

«Ни фикасе! Плов из зайца! А у нас дома – хлеб с луком…» – подумала Надька и, обжигаясь, стала глотать мясной ароматный суп.

– Ешь, Толя, ешь! Устал… Может, выпьешь стопочку?

– А чего ж не выпить? Выпью, – не отказался мужчина.

«А говорила, что он не пьет», – опять подумала Надька.

– Ну, а я тебе компанию составлю… Тебе, Толенька, соли хватает? А может, горчички положить?

– Положить.

– Знаешь, Надька! Когда Анатолий со своими друзьями встречается, у них такая интересная игра есть… Ну, они руками борются, кто чью руку на лопатки положит…. Ах-ха-ха! Так Толя…

– Ой, я забыла, мне ведь домой срочно надо! Я, кажется, утюг забыла выключить, – подскочила Надька и стала одевать резиновые сапожки.

– Ну как же? А как же заяц? Толя, скажи ей, – недоумевала Зинаида.

– Ау меня на зайцев аллергия! – выпалила Надька, схватила сумочку, Фрумин подарок, сняла с вешалки куртку и выбежала из вагончика.

Растерянная Зинаида посмотрела ей вслед, удивленно пожала плечами. Анатолий крякнул, добавил в тарелку перцу и невозмутимо продолжил хлебать харчо.

***

После отъезда дочери у Геннадия все-таки случился эпилептический припадок. Геннадий еще не пришел в себя. И, находясь в возбужденном состоянии, ломал ножки у стульев и кидал их на новенький круглый стол. Туда же летели книги, Надькины журналы «Юность», газеты. Все это ему с трудом удалось поджечь одной рукой, и, брызгая слюной, он истерично орал:

– Суки! Все бросили. Никому не нужен! Ни пожрать нет, ни денег не оставили. Господи, куда же ты смотришь? Почему она еще не сдохла со своими кобелями? Гори все синим пламенем! Твари, уроды!

Журналы и газеты загорелись. Постепенно стали загораться и стулья. Комната наполнилась сизым чадом. На крики и запах дыма в квартиру прибежала соседка тетя Нина, Людочкина мать.

– Ох, батюшки, горим! Геннадий, да что же вы натворили? Пожарку и то не вызвать!? Ни одного телефона в подъезде нет! Где у вас ведро?

Геннадий присел на диван и принялся раскачиваться. Соседка залила костер водой, забрала спички и, покачав головой, тяжело вздохнула:

– Бедный, бедный! Глубоко несчастный человек…

***

Для такого позднего времени народу на платформе было полным-полно. Заканчивался летний сезон. Дачники, нагруженные саженцами, досками, сумками и рюкзаками немыслимых размеров, перли в сады, на сто двадцатый километр. В России отдыхать – означает строить свой сарай за городом, ковыряться в огороде и пить водку. По перрону проковыляла неопрятная тетка с большой корзиной пирожков с мясом сомнительного вида. «Тошнотики», – называют их студенты. Но несколько мужиков не побоялись и купили себе пирожков на закуску. Да и что с ними, проспиртованными, случится!? Надюха одиноко стояла на платформе и ждала электричку. Она ежилась от холодав своей тоненькой курточке с уже ставшими короткими рукавами и вытирала слезы.

Надя издалека узнала мать по красному плащу. Было видно, что она торопилась, перепрыгивая через железнодорожные пути. Подбежав к дочери, тяжело дыша, она стала выговаривать ей:

– Я так и знала, что ты все испортишь! Чего ты подскочила, как ужаленная? Не могла посидеть для приличия? Что теперь Толик про тебя подумает?

– Да мне плевать, – взвилась Надька, – надоели мне все твои мужики! А ты… почему ты никогда не задумываешься, как мы живем без тебя? Как твой ребенок живет с больным припадочным отцом– пьяницей? Думаешь, нам легко?

– А что, тебе, кобыле, кастрюлю щей не сварить?

– Да разве дело в щах? Ты ни разу не спросила: что я ем, как мое здоровье? Хватает ли нам Генкиной пенсии?

– Ну, я не знаю, я тут тебе три рубля принесла…

– Да подавись ты своей трешкой!

– Да как ты с матерью разговариваешь?

– Да какая ты мать? Да, кстати, а кто мой родной отец? Художник? Лыжник? Генерал? Кто на этот раз?

К перрону с грохотом подошла электричка, и Надюха, растолкав дачников, вбежала в вагон и заняла место у окна. Она смотрела, как мать идет по перрону. Молодая, красивая, гордая. Мать, которой она не нужна…

***

Запах гари Надя почувствовала далеко от подъезда, и уже знала, какой сюрприз ждет ее дома. На кухне отец с соседкой тетей Ниной пили чай с пирогом.

– Гена, да разве ж можно себя жизни лишать? – увещевала его соседка. -Да еще пожар… И мы могли бы все сгореть. Вот как теперь все это очистишь? Сколько мебели поломал.

– А я виноват? Виноват, что родился инвалидом? Что Зинка от меня бежит, куда глаза глядят. И что вместо рисования я клею коробки на химзаводе. А ведь у меня талант!

– Ну ладно, ладно, с кем ни бывает… Все будет хорошо!

В квартиру влетела раскрасневшаяся Надька.

– Папка, ты чего??? Опять надикуясил? Господи, у меня как сердце чувствовало. Всю дорогу от остановки бежала. Спасибо, теть Нин. Я теперь сама справлюсь.

Тетя Нина суетливо попрощалась и поспешила домой.

– Что, видела мать? – поинтересовался Геннадий.

– Видела, – преувеличенно спокойно ответила дочка, – да пошла она! Неси давай швабру и ведро мусорное!

– Стол-то совсем немного подгорел, скатертью накроем и не видно будет, – оправдывался Геннадий.

– Ага! Скатертью… А есть она– эта скатерть то? Поджигатель хренов! Окна открой, дышать нечем!

Надюха закатала рукава и принялась убирать квартиру.

***

В доме все еще пахло паленым. Последствия пожара были ликвидированы, но еще заметны. В большой комнате уже не красовались новые стулья, но у стола подгорела только крышка, и, накрытый старенькой плюшевой скатертью, он смотрелся вполне прилично.