Текст книги "Дар Степаниды"

Дед жесткой рукой усадил дочь на стул и спросил у Нади:

– А как она выглядела, девочка?

– Нуу, это была не совсем она, а ее призрак, или приведение, или сущность. Я не совсем в этом разбираюсь. У нее на голове был одет странный платок или полотенце… А вот еще… она держала в руках ножницы и прижимала их к груди.

– Врет она! Она все врет! – кричала Кафие.

– Нет. Она не врет! Откуда ей знать про ножницы?

Наде становилось не по себе, когда ее уличали во лжи. В такие моменты она покрывалась красными пятнами. Девочка встала и совсем по-взрослому сказала, глядя на деда и его дочь:

– Я сейчас передам вам послание и уйду. А вы сами решайте, врала я или нет. Зулейха просила найти Кафие и передать ей, что та не выполнила свою клятву и не положила в гроб то, что была должна. Если она не вернет то, что ей не принадлежит, до погребения Лукаса, умрет и ее первенец, а люди все узнают про Айдера.

– Ты, ты…. Ты не положила браслет? Да как ты могла?!

– А зачем он ей в гробу? А, отец? Зачем такая дорогая вещь покойнице??!

– Дура, дура! Да как ты могла? Ты и второго сына хочешь лишиться? А кто это – Айдер? Аааа? Или я чего-то не знаю?

Надюха посчитала свою миссию выполненной и тихонько проскользнула на веранду. Взяв мать за руку, они быстрым шагом пошли от злосчастного дома.

Ты-дым, ты-дым, ты-дым… Кто-то тяжелой поступью догонял Зинаиду и Надюху. Они обернулись и остановились. Это был дед Арсен.

– Дочка. Доченька, подожди, – второй раз нам помогаешь… Вот прими от меня. Вижу, небогато живете… Дед развернул носовой платок и достал оттуда три красненьких купюры достоинством в десять рублей. Большие деньги…

– Нет, нет. Мне нельзя! – закричала Надька.

– Давайте, давайте, дорогой Арсен, – отодвинула дочку Зина, – вы же от всего сердца. Спасибо вам, – выхватила десятирублевки Зинаида и засунула их в лифчик.

– Купи дочке что-нибудь.

– Да, конечно. До свидания.

Надька обиделась на мать и отвернулась, понимая, что она уже ни за что не отдаст деньги.

– Чего надулась – то? – весело спросила Зина дочку, отойдя от дома Арсена. – Нет, надо было мне тебя Нелей назвать, или Нонной, или Беллой! Хоть имя было бы красивым. А то… Знаешь, Надька, я вчера, в павильончике у пляжа, такое платье видела… обалдеть. И размер мой, и расцветочка такая веселенькая… Мы и тебе там чего-нибудь купим…

***

Незаметно пролетели волшебные, южные, отпускные денечки. Зинаида вернулась в кафе и приступила к своим обязанностям. Ее боевая подруга Тамарка, отгуляв свой отпуск, сегодня вышла на работу. Когда посетителей стало меньше, Тамара рассказала, что Власов сбежал из камеры предварительного заключения, а нашли его на следующий день. И где бы вы думали? На ручке двери квартиры Зинаиды! Он повесился на своем ремне.

Зина не стала ей говорить, что в тот же день, когда они с Надькой вернулись с Крыма, соседи со всеми подробностями рассказали ей об этой трагедии. И, конечно, Зинаида отрицала свое знакомство с Власовым. Она постоянно вздрагивала от хлопков двери, ожидая, что к ней нагрянет милиция, но все было спокойно.

Уже к закрытию кафе подруги решили расслабиться и открыли бутылочку армянского коньяка. Зинаида ни словом не обмолвилась о смерти богатого поклонника в поезде и смерти маленького мальчика, но зато, как настоящая актриса, рассказала Тамаре историю своей последней любви:

– Мужчина… высокий, сильный, косая сажень в плечах. Полубог! Вылитый Василий Лановой в фильме «Офицеры»! Я полностью отдала себя ему во власть, – прикрыв глаза, томно сказала Зина.

– И че? Дальше-то че, Зинк? – заерзала на стуле Тамарка от нетерпения.

– Его губы крепко и сладостно прикасались к моим губам… Я задохнулась, потерялась и утонула… Все вокруг перестало существовать.

– Ну надошшшь…, – всплеснула полными руками Тамара.

– Не было ни моря, ни холодного колючего песка, ни родных, ни знакомых… Не было ничего, кроме этих губ. Я таяла и растворялась в его объятиях, но краешком сознания понимала – не может быть так счастливо, так хорошо!

– Это ж любофь, Зинка! Настоящая любофь! – вытирала сердобольная Тамара слезы белым передником.

– Он целовал мне ноги. Каждый пальчик!

– Ноги??? Ну это же не гигиенично, Зин! Бр-р. А дальше? Что дальше?

– А что дальше? Уехал. Ничего не обещал. Но кое-что мне оставил.

– Украшения? Деньги? Сколько? – загорелись глаза у завистливой подруги.

– Дура ты, Тамарка! Беременная я!

– Как, опять? Ты точно знаешь?

– Точнее некуда… Все, как всегда – сначала сладко, потом гадко!

Зинаида поморщилась, подошла к зеркалу и поправила свои шикарные волосы, уложенные просто и высоко. Затем, что-то вспомнив, заговорила:

– Нет, ты представляешь, Надька моя сегодня утром подскочила, руки на живот мне положила и смотрит мне в глаза! А я стою и пошевелиться не могу. Смотрю, а зрачки у нее становятся ярко-зелеными и светятся…

– Све-тя-тся… – выпучила глаза и закрыла рот ладошками Тома.

– Ну да! А потом мне говорит: «Мама, не убивай их!», Я спрашиваю: «Кого, их?», а она: «Это двойняшки у тебя! Если ты их родишь, то у тебя все наладится! И все будет хорошо!»

– А ты?

– Сдурела, что ли? Трое детей! Чокнутых плодить! Я с этой-то справиться не могу! Ишь, чего удумала – двойняшки…

– Значит, опять на аборт?

– А куда ж еще?

***

Лёгкая прохлада окутали землю ещё с конца августа. И пахло прелыми от дождей листьями и… несбывшимися мечтами… Эйнштейн и Зинаида бродили по парку, они вновь стали встречаться. Зинаида сплела венок из желтых листьев клена и веточек ярко – красной рябины и, надев его на голову, стала похожей на лесную нимфу. Она огляделась по сторонам, и, не заметив никого, закружилась в вальсе. Эйнштейн залюбовался ею. Молча сел на скамейку, затем встал, направился к Зинаиде и громко стал читать стихи:

– «…Люблю я бешеную младость,

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд;

Люблю их ножки; только вряд ли

Найдете вы в России целой

Три пары стройных женских ног…»

– А это я знаю! Это Пушкин! – вставила Зина, поправляя венок на голове.

– Да-а! Евгений Онегин!

– Юлий, неужели в прошлом веке все женщины были кривоногими?

– Ну, не все, наверно… Кстати, про стройные ножки. В зороастрийских текстах сказано, что женщина с кривыми ногами не войдет в царствие божье – может поскользнуться и грохнуться с моста Чин Ван.

– Чего, чего? – смеясь, переспросила счастливая девушка.

– То есть женщина с кривыми ногами может не войти во врата Рая.

– Да-а-а… Правильно тебя друзья назвали, ты и впрямь – Эйнштейн!

Юлий нагнулся завязать шнурок, а Зинаида ласково поглядела на него и поняла… как ей дорого все, что имеет к нему отношение: даже такие глупые мелочи, как фасон его давно устаревшего пиджачка, и то, что у него на затылке – две макушки. Ужасно захотелось тронуть их пальцем. И он, видимо почувствовав что-то, поднялся и прижал ее к себе.

***

1967 год.

Весь сентябрь Надюха пролежала в больнице с воспалением легких. От уколов и капельниц болело все тело. Мать навещала ее нечасто, отговариваясь работой. Многие дети из ее палаты угощали ее сладостями и фруктами, но Надька никогда ничего у них не брала, ведь сама она не могла предложить ничего взамен и отговаривалась тем, что с ее-то печенью… ничего, кроме больничной пищи есть нельзя. Печень-то у нее как раз была в порядке, но, чтобы не обижать людей, приходилось немножечко врать. Она слышала, как упоительно вели разговоры о своих болячках санитарки детского отделения и делились домашними рецептами настоек, которые вмиг могут вылечить любую печень.

В начале октября Надя пошла в школу. Третий класс принял ее с радостью, так как все помнили ее проделки и шутки в первом и во втором классе.

В коридоре Зинаида объясняла учительнице дочери:

– Мария Ивановна, дорогая! После такой тяжелой операции ей нельзя никаких физических нагрузок. Я сама буду портфель утром приносить. А со школы пусть Вовка Дробышев несет, он в нашем подъезде живет. И чтоб никто не толкал ее!

– Хорошо, хорошо! Я все поняла! – пыталась поскорее уйти учительница, – так вы говорили, что сейчас заведующей кафе работаете? А продукты дефицитные у вас есть?

– Нет, продуктов у нас нет, – отрезала Зинаида.

Мария Ивановна поджала губы, отвернулась от ненужной ей мамаши и скрылась в учительской. Собеседница стала ей совсем не интересна.

Зинаида недалеко отошла от школы, как зарядил противный мелкий дождь. Она с досадой стукнула себя по лбу и остановилась:

– Фу ты, черт! Справку медицинскую забыла отдать. И зонтик не взяла, как назло.

Зинаида вернулась в школу. Уроки еще не начались, по коридору стайкой бегали ребятишки. Зинаида вошла в класс и стала искать глазами дочь. Ребят в классе было мало, и Надьки среди них не оказалось.

– Ребята, а где Надя Сенина? – спросила Зина.

– Так она на вешалке дежурит! – выразительно ответил маленький лопоухий мальчишка.

– Как на вешалке? На какой вешалке? – не поняла Зинаида и поспешила в раздевалку. Действительно, в гардеробе Надя принимала у детей мокрые от дождя пальто и куртки. Зинаида оттолкнула вахтершу, ворвалась в гардероб и буквально за шкирку вытащила дочь.

– Ну ты дура… Не, ну ты что, дура?! – Зинаида потянула дочь по лестнице на второй этаж. У кабинета директора она оставила ее, и Надюха тот час же прильнула к замочной скважине, но и без того можно было услышать, как за дверью ее мать, не выбирая выражений, объясняет директору, кто есть эта Надькина учительница – Марья Ивановна, он сам, и вся его школа. Проходившая мимо учительница остановилась и с осуждением посмотрела на Надю:

– Девочка, подслушивать нехорошо, иди—ка ты лучше в класс. Надюхе уже давно надоел скандал за дверью, и она с радостью помчалась к своим одноклассникам.

Ученики второго «б» класса, сидя за партами, ждали учителя. Когда вошла Надюха, они повскакали со своих мест, окружили ее и засыпали вопросами:

– Ну что? Ну как? Дала твоя мамка Марьванне жару?

– Куда Мариванна ушла? Ее к директору вызвали?

– Тихо! Садитесь, а то опять всех накажет!

Через пять минут в класс с перекошенным злобой лицом и ярко-красными пятнами на шее ворвалась Мария Ивановна. Она схватила со стола деревянную метровую линейку и стала громко лупить ею по столу. Дети испуганно вжали головы в плечи и вздрагивали от каждого ее удара.

– Ох уж эта мне Надя! – приговаривала расхаживая по классу, Мария Ивановна, время от времени стукая линейкой по чьей – либо парте, – Ох уж эта мне мама! Глядите-ка, нашлась прынцесса. Нельзя ей ничего поднимать! А другим так можно! Королевна она у нас… Да, дети?

Несколько детей угодливо посмотрели на учительницу и засмеялись. Мария Ивановна почувствовала, что многие ученики сочувствуют этой противной девчонке, и резко остановилась возле ненавистной девочки, от мамаши которой ей еще, видно, придется потерпеть. Надюха, парализованная страхом, стала медленно «стекать» под парту. Учительница истерично, визгливо закричала:

– Все! Быстро все сели! – линейка вихрем побежала по всем партам и больно ударила Надю по пальцам. Дробышев с жалостью схватил пальцы девочки и стал на них дуть. Марья Ивановна, увидев это, застучала линейкой по парте перед лицом мальчика и прошипела:

– А ты, Дробышев, не смей за нею портфель носить! Понял? Я спрашиваю, понял?

– Понял, – прошептал Вовка и, робея под грозным взглядом учительницы, опустил глаза. «Мучительница» повернулась к доске и мелом написала: «Изменение прилагательных по родам».

В полнейшей тишине, неожиданно для всех, с парт, где сидели ученики, медленно взлетели учебники, дневники и тетради. Все они, как будто под воздействием чьей-то невидимой руки, резко набрали скорость, врезались в Марию Ивановну и градом посыпались на пол. Изумленная и испуганная учительница интуитивно прикрыла руками свою голову от ударов и повернулась к детям.

– Чтоооо? Учебниками в учителя кидаться? Да как… да как… Как вы посмели, гаденыши? Это ты, Сенина, всех подбила?

– Неет, – солгала Надька. Хотя она и вправду не понимала, ее ли это рук дело. Она же не дотрагивалась до учебников… Надя вдруг вспомнила водяные комочки, которые набросились на ее мать. Так может все-таки это она? Девочка была в растерянности. Она и не подозревала, что может сделать такое… Надюха, открыв у себя новые способности, растерялась и заплакала. Она не знала – как же теперь ей этим управлять?

В гневе или страхе Мария Ивановна выбежала из класса. Все ребята, как по команде, уставились на Надю и как будто ждали ее объяснений.

– Это не я… – открещивалась Надюха, – ребята, вы что, это же не я!

Ребята повскакали с мест, стали поднимать с пола свои учебники и обсуждать произошедшее. Многие не связывали это с Надей Сениной – ведь это же невозможно! А кто-то, наоборот, восхищался «книгопадом», сотворенным волшебницей Надей.

Дробышев подвинулся к плачущей соседке и быстро зашептал:

– Это не ты! Мы же все видели, что это не ты. Ты не плачь, я буду носить тебе портфель и утром, и после школы. А пупсик у тебя есть?

– Пупсик? Какой пупсик? Есть…

– Я твоему пупсику одеяльце свяжу. Я и шарф могу! Длинный… А еще– ты приходи к нам домой, сырники есть! Моя мамка так их вкусно готовит…

***

Прошел месяц. Учеба давалась Наде легко, у нее была чудесная память, но почерк ее был ужасен. Учительница по-прежнему придиралась к Наде. А девочка на перемене так комично изображала орущую на нее Марьиванну, с линейкой в руках, что весь класс хохотал до коликов. Несмотря на свой небольшой рост, она была заводилой в классе. Когда она с озорством встряхивала своими белокурыми кудрями и в ее серо-зеленых глазах вспыхивали бесовские огоньки, тут уж устоять перед ее отчаянными выходками – проказами никто не мог. Домой Надьку провожали пол класса. Пол класса… мальчиков. Девочки давно уже создали пары, а Надя постоянно то болела, то месяцами жила в пригородном санатории, какие ж подружки ее будут ждать?

В этот день дома ее уже поджидала Зинаида. В руках она держала старый ремень Геннадия.

– Ну, чего встала? Застыла, как статуя. Мать Кукушкина приходила жаловаться. Ты чего парня застращала? Избиваешь его?

– Я-я-я? Ку-куш-кина? Избиваю-ю? Когда? Да ты его видела? Он в два раза толще меня. У него харя…

– Ты мне не про харю, ты мне расскажи, зачем ты мальчиков курить учила?

– Я-я-я? Ку-ри-и-ть? – возмутилась Надька, демонстративно отвернулась и, как самая прилежная ученица, стала вынимать учебники из портфеля.

– Ты, ты! Значит, ты и сама куришь?

– Да я не….

– Ты видела хоть раз, чтобы твоя мамка курила? Не-ет? Запомни! Нет ничего омерзительнее, чем курящая женщина. Если хоть раз унюхаю…. А теперь задницу поворачивай!

Зинаида огрела дочь ремнем, замахнулась, но Надька ужом проскользнула мимо нее. Зинаида побежала следом и успела перехватить ее, пока дочь не закрылась в ванной, а то пришлось бы опять заложку на дверях менять. Надя извивалась и громко орала:

– За что? Мамка, больно!

– За разбитое стекло в школе. За двойку по математике. Вот те за Кукушкина… Вот те за Петруничева, которому ты фингал поставила… – приговаривала мать.

– Ты за это меня в прошлый раз била…

– Ни-че-го! Чтоб запомнила получше!

– Мамочка, я так больше не буду! Мамочка, любимая, я с завтрашнего дня начну новую жизнь!

***

В подвале у Надькиной банды давно было облюбовано местечко. Там было тепло и сухо, и мебель какая – никакая, смастеренная из ящиков, стыренных из ближайшего продуктового магазина, имелась. Раньше в доме были печки, и для хранения угля и дров жильцам были отведены отсеки в подвале. Потом в дом провели газ и паровое отопление, и отсеки стали использовать как складские помещения для ненужных вещей. Авось, когда пригодится. Кто-то хранил там консервированные овощи и фрукты со своего огорода или дачи, кто-то лыжи и санки… Жильцы туда почти не заглядывали, а ребятам было где посидеть и поговорить. Сегодня Петруничев угощал ребят драниками. Мать наготовила их на два дня, а сама в деревню уехала. А сам он оладьи из картошки терпеть не может, да и сестра его старшая больше любит бутерброды.

– Умммм, пальчики оближешь, – похвалила драники Надька, вот только не пойму, почему их драниками называют, если там только картошка и мука?

– ??? – пожал плечами Петруня, – ачерт его знает!

– А мне так все равно, лишь бы пожрать! – сказал Вилька, хватая последнюю лепешку с газеты.

– Ну что, в ножички? – спросил у дружков Вилька, вытирая той же газетой жирные руки, – в «Земли» или «Города»?

– В «Земли», для «Городов» маловато места…. Колька, начинай, -скомандовала Надька, поигрывая новым, с перламутровой ручкой ножичком.

– Какой здоровский ножичек у тебя, Надька! Где надыбала?

– Мамкин хахель подарил!

– Че врешь-то, сама говорила – свистнула! – вывел подругу на чистую воду Вилька.

– Ну-у… и че? Свистнула и свистнула. Он все равно им колбасу резал. А такой ножичек, – Надька с восхищением провела по переливающемуся перламутру пальцем, – уж точно не для колбасы.

– Да, это уж точно! – решил Вилька поддержать подругу, и вдруг обратил внимание, что она как-то странно закатила глаза и медленно стала заваливаться на бок. Лицо ее становилось белым, как мел, а губы принимали сиреневатый оттенок. Ее трясло. Испуганные мальчишки, не зная, что делать, отпрянули от нее, но не убежали, а ждали, что скажет Вилька.

– Что это с ней, Вилька? – прошептал, не выдержав, Колька.

– Колька, беги скорее к ее матери – вдруг дома, или отца зови! А ты, Петруня, воды принеси! Ну, мигом!

Не прошло и нескольких минут, как в подвал прибежал бледный Геннадий. Он схватил дочку, обнял ее, и, гладя ее по волосам, запричитал:

– Да что ж это такое? Так как же ж это? Зинка, стерва, никогда ее нет… Доча, Ленин мой маленький…

Испуганные мальчишки переглядывались и пожимали плечами.

– Сбрендил… Ленина зовет…

– Это на неврвной почве… Я знаю… У меня бабка… – начал было рассказывать Петруничев.

– Иди ты со своей бабкой, – грубо оборвал дружка Вилька. Петруничев надулся и стал ковырять пальцем штукатурку на стене.

– Дочка, ну как ты? Все прошло? – тихонько потряс Геннадий дочь.

Постепенно Надька пришла в себя и огляделась по сторонам. Вилька сунул ей грязный носовой платок – вытереть кровь под носом. А Надька, будто что вспомнив, стала вырываться из рук отца и кричать:

– Булька! Буленька! Ребята! Бежим Бульку спасать!

– Глюцинации!!! – поставил диагноз Колька.

– Да! Я про эти глюконации все знаю… У меня бабка… – опять начал Петруничев.

Надюха вскочила и понеслась к выходу, за ней бросился Вилька:

– Эй, ребя, чего стоим, бежим! – крикнул он ничего не понимающим друзьям.

Мальчишки очнулись и кинулись догонять Вильку. Сильно прихрамывая, Геннадий поспешил за ребятами.

***

Выскочив из подвала, Надюха неслась к небольшому продовольственному магазинчику, расположенному во дворе. На площадке перед магазином трое пьяных молодых парней с остервенением били ногами лежащего на земле любимца всей дворовой ватаги – Бульку. Увидев жуткую картину, Надя замерла от ужаса – голова, пасть, лапы, живот собаки – всё было в крови. И кровь крупными каплями шлепалась на жёлтый щебень… Не задумываясь, она с криками: «Сволочи! Сатрапы! Батраки фашисткие!» – налетела молнией на одного из ублюдков. Вилька повис на самом здоровом парне, который уже было занес ногу над собакой. Геннадий, подхватив лежащий на дороге сук, со всего маху опустил его на голову бритоголового парня. Тот, не ожидавший нападения, рассвирепел и одним взмахом руки отбросил Геннадия в сторону. Отлетев, Геннадий крепко приложился головой о кирпичную стену здания. Немногочисленные прохожие шарахались от дерущихся, стараясь побыстрее уйти. Но все же одна шустрая бабка с криками: «Милиция, убивают!» – вбежала в магазин. Здоровяк оторвал от себя Вильку и ударом ноги вновь отбросил его в сторону:

– Че лезешь, недомерок! Он мне руку прокусил. Поддай ему еще, Серый! Палкой его, палкой! – закричал бугай дружку по кличке Серый.

– Ой, бляха, он меня, кажись, за ногу тяпнул! – заорал Серый, только что сбросивший с себя Надьку. – Да я его щас своими руками задушу! – и парень навалился на собаку всем телом.

– Не смей! Гад! Не трогай мою собаку! – вцепилась Надя зубами в плечо парня. Мучитель страшно закричал, вытаращил глаза и резко ударил девочку по руке. Сильная боль пронзила ее, она покачнулась и упала. Геннадий, с залитым кровью лицом, поднялся с асфальта и со словами: «Ах так! Ленина моего бить? Ну, держитесь, паскуды!! Ну, ты, падла, щас у меня получишь!» – Геннадий с яростью схватил Бритого за рубаху, тот грязно выругался и вывернулся, оставив в руках Геннадия кусок ткани. Здоровяк и Серый опрокинули мужчину на землю и принялись бить его ногами. Вилька разошелся и метелил бугая, как только мог, нанося ему несильные, но частые удары. Самому тоже крепко досталось. Куртка порвана, глаз подбит, выпростанная рубашка разорвана в клочья и заляпана грязью. Колька и Петруня тоже приняли участие в драке. Они кидались камнями в хулиганов, а потом, подобрав за магазином выброшенные кем-то деревянные доски с гвоздями, нанесли парням весьма ощутимые удары.

Надя сидела на земле, прижимая к себе зверски болевшую сломанную руку. Ей было жаль отца, жаль Вильку, у которого шла носом кровь, и бесконечно жаль милого, родного, лежащего на земле и еще пытающего сопротивляться Бульку.

Она молча, сосредоточенно остановила свой взгляд на Бритоголовом, который душил Бульку. Из глубины ее души поднялась такая черная ненависть… Ненависть… НЕНАВИСТЬ… Лицо ее покраснело и стало приобретать бордовый цвет, глаза потемнели. Из носа тоненькой струйкой потекла кровь. Парень вдруг отпустил собаку, схватился руками за свое горло и захрипел. Глаза его вылезли из орбит. Он будто пытался оторвать от своего горла невидимые руки, пытающиеся его задушить.

Надька все глядела и глядела на Бритого. Парень упал и стал в ужасе рвать ворот своей рубахи. Из горла хулигана вырывались хрипы и стоны, ноги его мелко – мелко застучали по асфальту.

Лежащий на асфальте Геннадий с удивлением, страхом, а затем с ужасом завороженно переводил глаза то на парня, то на дочь. Что-то в голове отца щелкнуло и, очумев от догадки, он подполз к дочери и, тряся ее за плечи, закричал:

– Надька, нельзя! Не смей! Слышишь, не смей! Нельзя так, нельзя!

Геннадий заплакал и крепко прижал Надю к себе. Бритоголовый хватал ртом воздух и кашлял. Через минуту он успокоился и затравленно стал оглядывается по сторонам.

А Надька с гневом устремила свой взгляд на двух других парней, не понимающих, что же произошло с их приятелем, и резко толкнула их взглядом. Толкнула изо всех сил. Она и не знала всей силы того, что таилось в ней. Но удар был так силен, что оба дюжих молодца, только что поднявшиеся на ноги, отлетели прочь. Оглушенные, ничего не понимающие, они покатились по земле.

– Атас, ребя! Менты! – закричал ополоумевший Здоровяк.

Парни подхватили Бритого под мышки и потащили за собой.

Несколько человек, проходивших мимо, умолкли, даже не поняв, что произошло, но почувствовали, что произошло нечто нереальное.

Геннадий, держал дочку на коленях и, покачиваясь, гладил ее по голове. Обессилевший маленький Ленин, такой маленький, но такой храбрый, лежал в его руках. Золотистые волосы девочки слиплись от пота и непонятно чьей крови. Геннадий вдруг отметил, что обычно серо-зеленые глаза дочери приобрели вдруг ярко фиолетовый цвет.

Надька смотрела на отца бессмысленным, обращенным в неизвестные глубины взглядом, и бушевавшая, изнуряющая буря чувств внутри нее вдруг стихла под натиском нежной жалости отца.

Геннадий заплакал и неожиданно вспомнил о бабке Степаниде, ведьме, высокой и черной… Неспроста она приходила. И эти Надькины видения домовых… И сны… и мертвая женщина в церкви… Что она сделала с ребенком? И как же она, бедная, бедная Надька, живет со всем этим?

Вокруг них стал собираться народ, и Геннадий решил убраться подобру-поздорову.

– Вилька, помоги—ка мне, – попросил он мальчика.

Растерзанный Вилька помог Геннадию встать и взять на руки Надьку. Сам же расстелил на земле свою испачканную землей и кровью курточку и переложил на нее Бульку. К нему чумазые, с палками в руках подошли Колька и Петруня. Вилька спросил:

– Дядь Ген! Мы к ветеринару его отнесем! Вы сами дойдете?

– Дошкандыбаем как-нибудь, здесь недалеко, – ответил Геннадий, прижимая дочь к себе.

Медленно подволакивая больную ногу, Геннадий потащил домой свою дорогую ношу.

***

Зинаида не появлялась дома уже три дня. А сегодня пришла и, помня, что лучшая защита – это нападение, с места в карьер стала кричать на Геннадия:

– Это что за срач вы мне тут устроили? Это откуда столько песку на полу? Это что за гора посуды на кухне?

Геннадий опешил от ее наглости, но смолчал и вывел жену в кухню, чтобы не разбудить спящую Надьку. Рассказав Зинаиде все, начиная с Надькиного приступа, Геннадий с надеждой посмотрел на жену:

– Ну, что делать – то? Ведь она может кого-нибудь и того…

Зинаида не больно-то и удивилась, и легко так сказала:

– Может, нам все-таки отвезти ее в Ленинград и сдать в институт. Пусть ее там изучают!

– ЧТО??? – взревел Геннадий. – Попробуй только вякни где-нибудь про нее. Я тебе тогда точно башку разобью!

– А чего это ты так о ней печешься? Будто она твоя родная дочь? – вызывающе спросила Зинаида и поставила на электрическую плитку чайник.

– Моя – не моя… Не знаю. Но это точно – мой маленький Ленин! – твердо сказал Геннадий.

– Боже, с какими чокнутыми приходится жить! – театрально заломила руки Зинаида, оглядев свое отражение в стекле кухонной двери.

***

Школа отмечала праздник «День учителя». По этому случаю состоялся концерт, в котором выступала и Надюха. После драки у магазина Надьку знали все учащиеся школы. Она стала героем дня и даже месяца. Девочка гордо держала на перевязи сломанную руку в гипсе и пела песню из кинофильма «Неуловимые мстители». Учитель пения аккомпанировала ей.

– «Есть пули в нагане, и надо успеть

Сразиться с врагами и песню допеть.

И нет нам покоя, гори, но живи!

Погоня, погоня, погоня, погоня

В горячей крови!

Погоня, погоня, погоня, погоня

В горячей крови!»

На первом ряду между собой перешептывались две учительницы.

– Так это она с хулиганами дралась? Ну и ну! Такая маленькая!

– Она из 3 «б»! У Марьи Ивановны учится.

– Аааа! Так это у нее мать скандальная?

– Ага! Хоть один человек смог Марию Ивановну на место поставить.

– Ну как поет девчонка! Аж мурашки по коже.

– А вы в курсе, что учительница по музыке Анна Анатольевна пыталась ее в интернат для одаренных детей устроить?

– Да что Вы!?

– Представляете? Такая возможность для ребенка! Мать вроде и не против, а ребенок – ни в какую! А мать-то любит выпить… и, простите, – погулять… А видели бы Вы рисунки этой девочки…

– Да-а-а! Жил бы ребенок в Ленинграде. На всем готовом. Сыта, обута… А здесь… Что она увидит с такой-то матерью?

– «В удачу поверьте, и дело с концом!

Да здравствует ветер, который в лицо!

И нет нам покоя, гори, но живи!

Погоня, погоня, погоня,

Погоня в горячей крови!» – заливалась Надюха.

***

Уже темнело. Солнце уходило за чугунную ограду, и причудливые тени от ветвей деревьев ложились на тропинки сонного парка. Эйнштейн провожал Зинаиду домой. Влюбленные не замечали, что сзади за ними осторожно крадется Рябой, которому Зинаида уж месяц назад дала от ворот – поворот. Эйнштейн рассказывал девушке очередную байку, а она держала его под руку, время от времени с обожанием заглядывая ему в глаза.

– Первый список чудес света приписывается Геродоту. Список появился в Древней Греции, в пятом веке до нашей эры. Все чудеса находились на острове Самос. Это перечисление состояло из трёх чудес света: акведука в виде тоннеля, дамбы в порту на острове и Храма богини Геры.

– А богинь я знаю, – поддержала беседу Зина и погладила его руку нежным движением своих легких пальчиков.

– В третьем векепоявился новый список чудес. Его источником историки считают стихотворение Антипатра:

«Видел я стены твои, Вавилон,

на которых просторно и колесницам;

Видел Зевса в Олимпии я,

Чудо висячих садов Вавилона,

колосс Гелиоса и пирамиды —

дела многих и тяжких трудов»

– Ну надо же… – вставила Зина, крепче прижимаясь к любимому.

Рябой, скрываясь за деревьями, вслушивался в разговор Зинаиды с Эйнштейном. Скрипя зубами, он недобро смотрел на соперника.

«Знаю Мавсола гробницу огромную.

Но лишь увидел я Артемиды чертог,

Кровлю вознесший до туч,

Все остальное померкло пред ним.

Вне пределов Олимпа солнце не видит

Нигде равной ему красоты».

– «Равной ему красоты…» – зачарованно вторила ему Зинаида.

– Впоследствии список дополнили: храм Соломона, Ноев ковчег, Вавилонская башня, храм Софии в Константинополе. Ну вот, какую кучу всего наболтал.

– Господи, как много всего ты знаешь, как с тобой интересно…

– А мне так приятно рассказывать Вам…

– Тебе! Мы уже давно перешли на «ты»!

– Тебе… моему самому внимательному слушателю. Ты, Зиночка, очень умная, слету все схватываешь!

– Я еще раз вам напомню, что после восьми классов я два года в торговом техникуме училась.

– Ну, тогда это многое объясняет.

– А что это ты в сетке с собой таскаешь?

– Это Вам с Надюшей подарок, – ответил Юлий с такой радостью, как будто это ему сейчас сделают подарок.

– Подарок? Какой? – удивилась Зина и подалась вперед.

Рябой споткнулся о корень дерева и чертыхнулся, но никто не услышал его. Юлий присел на скамейку и развернул жесткую коричневую бумагу.

– Пластинки! Твоя любимая Сара Монтьель, держи! – Юлий достал из сетки несколько пластинок и стал по одной подавать Зинаиде: – Вот – музыка индийского кино! Это Надюшке, танцевать! Александра Коваленко – «Прощальная песенка» – твоя любимая!

– Боже! – выхватила из его рук очередную пластинку Зина, -да ты волшебник!

– Не-е-ет! – Эйнштейн медленно достал последнюю пластинку. -А вот теперь я волшебник! С большим трудом ее достал… София Виллане Шиколоне!

– Господи, Господи, Господи! Это невероятно! Моя любимая Софи Лорен! А ты знаешь, что мы родились с ней в один год? В 1934-й? Не-ет? А я много про нее знаю. Как-нибудь тоже расскажу.

Зинаида страстно поцеловала и обняла своего кавалера. Глаза ее наполнились слезами.

Переполненный ненавистью Рябой отступил в тень и, сжимая кулаки, грязно выматерился.

– Ну, ну, ну… Ладно, Зина! – смутился Юлий.

А Зинаиде хотелось сказать ему, как же ей хочется оберегать его, заботится о нем, любоваться им, слушать его рассказы и засыпать вместе, крепко, изо всех сил прижав к себе. Она обвила руками его тоненькую шею.

– Ну до чего ж ты у меня худенький! Жалко мне тебя. Неухоженный какой-то. Дай, хоть рубашки постираю! Вон, пуговицу пришью…

Эйнштейн поцеловал Зинаиду в висок и, глядя в ее сияющие глаза, сказал:

– Я все решил. Зина! Мы поженимся! Непременно поженимся! Подавай документы на развод. Я уже и маме про тебя сказал. Комнату снимем или дом.