Текст книги "Дар Степаниды"

– Теть Вер, а где у нас здесь гаражи новые? Это в гаражах… Да, в гаражах…

– Гаражи… Где же у нас гаражи… так на Новгородской… и еще за больницей, на конце двойки. Но на Новгородской – новые!

Надька стремительно понеслась на Новгородскую. Дворничиха, опершись на лопату, нахмурив брови и качая головой, неодобрительно смотрела ей вслед.

***

Надя бежала за машиной «Скорой помощи», в которой увозили ее мать. Она падала и поднималась, плакала и кричала: «Мамочка, не умирай! Только не умирай!»

Выбившись из сил она упала и долго лежала на дороге под проливным дождем. Ее скрюченные, грязные, замерзшие пальцы царапали мокрый асфальт. А в сердце поселился – холод и страх! Холод и Страх! ХОЛОД и СТРАХ!

***

В небольшом помещении приемного покоя было безлюдно, и только Надюха, как раненный зверь в клетке, металась от стены к стене. Криво прибитые часы с едва видными цифрами показывали девятнадцать двадцать. Наконец, в комнату для посетителей вошла дежурный врач – терапевт – ухоженная, высокомерная, женщина лет сорока пяти – и строго спросила:

– Ну, чего буянишь?

– Скажите, как моя мама? – рванулась к ней Надя, – Как прошла операция? Почему мне никто ничего не говорит?

– Мать твоя – паленой водкой отравилась или уксусом, пищевод весь в ожогах. Не привезли бы ее вовремя, через час бы загнулась. Да-а-а, везет алкашам. Если выживет, в реанимации будет долго лежать.

– А что ей можно принести? Ну, покушать, – допытывалась Надя.

– Ни-че-го! Через трубку будет есть! – с каким-то удовлетворением, а то и с издевкой сказала она девочке и направилась к двери. – А знаешь, мы с ней однофамильцы. Я тоже Сенина. И так противно, что вот такая мразь, как твоя мать, алкашка, нашу фамилию позорит, – высказалась возмущенная докторша.

До Нади вдруг дошло, что ее мать обзывают… И кто?! Какая-то чужая тетка, которая не знает, через что ее мамочке пришлось пройти…. У которой, наверное, сытая и безбедная жизнь, толстые ленивые дети… И сырники по воскресеньям!

– Ах ты, злая поганая фашистка! Сама ты алкашка! – взвилась Надька и истерично закричала. – Быстро иди, лечи мою мамку! А если не вылечишь… Смотри, я тебя, поганка… Отравлю… Уксусом!

– Ненормальная, – испугалась докторша и схватилась за ручку двери, – психушка по тебе плачет. Да что говорить, яблоко от яблони…

***

Как хорошо сидеть в квартире своей подружки Людочки при свете маленького ночника, забравшись с ногами на мягкую тахту. А за окном падает хлопьями снег и жалобно завывает ветер. Надька наслаждалась тишиной и уютом и не слушала того, что ей рассказывала подруга, а поддерживала разговор чисто по инерции.

– А он на меня так посмотрел… ты не представляешь, у меня даже подмышки вспотели, – взахлеб рассказывала Людочка.

– А что, говоришь, на тебе было надето?

– Ну, коричневое шерстяное платье с жабо.

– Здорово! Тебе так идет… И что, что дальше – то было?

– Да ничего! Коновалова из 8 «а», ну, знаешь ее, кобыла такая! Так она к нему подходит и таким противненьким голосочком говорит: «Знаешь, Вадик, я в этой алгебре ну ничего не понимаю. Не поможешь? Ты же такой умный…» Тварь такая…

– Да, жаль. Но самое главное – он тебя заметил!

– Ну да! Заметил! Как хорошо, когда мамка в вечернюю смену работает. Жрать хочешь? Пошли на кухню, – позвала Люда.

– Хочу, – не отказалась Надя.

Подруги переместились на кухню, и Люда поставила чайник. Затем задумчиво рассмотрела содержимое холодильника и стала доставать продукты.

– Так, посмотрим, что нам сегодня Бог послал… А Бог сегодня послал сырники, фу, терпеть их не могу, будешь?

– Сырники!? А то! Все буду. Дома денег нет. Мать злющая, на мне срывается. Ей из-за Толика милиция всю душу на допросах вымотала.

– Это который застрелился?

– Ну да! Потом эта больница. Целый месяц бегала ее кормить. По три раза в день. Эти курицы, из которых я этот бульон варила, мне уже снятся! Бегают за мной и кудахчут! Ну, хоть Генка, в кои веки, курицы наелся. А с уроками… Я думала, меня из школы выгонят. Раиса, классная наша, меня прикрывала, как могла, до чего же мне с ней повезло! – рассказывала про свои тяготы Надюха.

– Ну ничего, все образумится. Сейчас-то мать поправилась?

– Ну да. Оклемалась.

– Она хоть работает?

– Пивом торгует…

– Да лишь бы работала…

– А толку… Денег-то не дает. Хорошо, Арон Моисеевич поспособствовал, и меня на работу устроили.

– На какую работу?

– Посуду в ресторане на вокзале мою.

– Фу-у-у! Ты чего, посудомойка?

– Да, представь себе!

– Так вот ты где по вечерам шастаешь. А я-то думала, что ты парня завела и мне ничего не говоришь… Фу-у! Я бы ни за что не стала посуду мыть, – наморщила носик Людочка.

– Тебя, Людка, мать кормит, и пенсия за умершего отца идет. Тетя Нина, если не на заводе, то шьет целыми днями, а ты морду от нее воротишь… Мне бы такую мать, я бы с нее пылинки сдувала…

– Ой-ё-ёй! Пылинки! Плохо ты ее знаешь. Пилит меня с утра до вечера: посуда не мыта, шмотки разбросаны, мусор не вынесен… Да задолбала!

– Да. Каждому свое…. Кому-суп пустой, а кому жемчуг мелкий.

– Ну, хорэ мне уже нравоучения читать. Надька, мне мать разрешила два платья продать, будешь брать?

– Не знаю… Хотела мамке что-нибудь купить…

– Ну, ни хрена себе ты даешь! Я вообще тебя не понимаю. Ты, Надька, какая-то малохольная!

– Людк, а вам училка по литре задавала писать сочинение про семейные традиции?

– Ага! Чушь собачья. Какие еще там традиции… Это типа какая у нас дружная семья. Ну и в том же духе: ля-ля-ля, три рубля.

– Ты-то, что будешь писать?

– Ну, мать что-нибудь насочиняет, придумает… Она всегда за меня сочинения пишет.

– Знаешь, Людка, когда у меня будет своя семья, у меня обязательно будут традиции… В кино всей семьей, дни рождения, сырники… И дети у меня в голодные обмороки падать не будут. А я никогда не стану такой, как моя мать. Посмотри на меня, Людка! Слышишь? Я никогда не стану такой, как моя мать! И никто мне не сможет сказать: «Яблоко от яблоньки!» Надька закрыла лицо руками и заплакала. Все наболевшее и пережитое за последнее время вырвалось наружу слезами и рыданиями. Люда растерянно замерла, не зная, чем помочь, но потом засуетилась и стала метать из холодильника все, что там было, на стол.

– Да, что это я… Вот еще колбаса и масло. Вот огурчики соленые, и сырники, твои любимые! Ешь, давай! – хлопотала подруга.

***

Возвращаясь со школы домой, Надя и Людочка издалека заметили у своего подъезда группу людей. Там явно что-то происходило. Надька припустила бегом, крикнув на ходу подруге:

– Это моя… Людка, давай бегом!

Запыхавшиеся девочки подбежали к дому и увидели такую картину: у подъезда столпились соседи и прохожие и с интересом наблюдали драку двух женщин. Зинаиду почем зря дубасила здоровенная тетка лет пятидесяти в натуральной шубке. Клочьями летели непонятно чьи волосы. Тетка визжала фальцетом:

– Вот тебе, зараза! Будешь знать, как чужих мужей уводить, шлюха подзаборная! Ой-ой-ой! Волосы не трожь!

«Принявшая на грудь» Зинаида крепко дернула соперницу за волосы, и в ее руках остался крупный кудрявый локон. Зинаида испуганно отбросила его в сторону, как вдруг поняла, что волосы – ненастоящие:

– Ах-ха-ха! Да у нее парик! Он лысый, и она лысая!

– Это —шиньон! Отдай! Ну, щас я тебе, стерва гулящая, задам!

– Да нужен мне твой хрен плешивый… У него уже давно на пол шестого!

Надя покраснела и дернула мать за руку:

– Мама, перестань! Прекратите! Господи, стыд-то какой…

Она попыталась затолкнуть мать в подъезд и преградить дорогу тетке:

– Женщина, как вам не стыдно! Вы зачем драку устроили?

– Ой, а ты ж кто? Софийкина дочка… Такая же распутница…

Но тут за Надю вступилась Вера-дворничиха. Она вышла вперед, закрыла Надьку собой и стала наступать на женщину.

– А что это Вы, гражданочка, детей оскорбляете? А ну, геть отсюдова! Мы Надьку в обиду не дадим, она девка хорошая!

– Ага, знаем мы… этих проституток!

И в тот же миг тетку с шиньоном сильной волной отбросило в снег. Она так нелепо приземлилась, что стоящие рядом зеваки рассмеялись. Соперница Зинаиды вертела головой и искала виновника ее падения. Надька, скрывая улыбку, подхватила мать под руку и повела к подъезду. А вслед им неслись крики сидящей в сугробе женщины:

– Она меня толкнула! Эта маленькая тварь меня толкнула! Вы видели!? Видели? Какая у нее силища?! Только у психов столько силы!

***

Убавив звук утренней передачи «Пионерская зорька», чтобы не разбудить родителей, Надя собиралась в школу. Завязала хвостик черной аптечной резинкой и прошла на кухню, но там, кроме корки вчерашнего хлеба – ничего. Пусто. «Зря вчера в ресторане не взяла остатки еды, ведь предлагали же… Все стыдно, неудобно. Вот и ходи теперь голодная, – подумала Надька, – Ну и ничего, протянем до обеда, пятнадцать копеек у меня есть». Надюха сняла с вешалки пальто и вышла из квартиры. Не протрезвевшая за ночь Зинаида подняла голову с подушки и крикнула:

– Надька, падла, ключ оставь!

Надя позвонила в квартиру Людочки, та, в колготках и лифчике, открыла дверь.

– Ну, как всегда – в неглиже, – не сдержалась Надя.

– Где? – не поняла подруга.

– Там! Быстрей давай!

Люда убежала на кухню, а Надька, переминаясь с ноги на ногу в прихожей, слушала, как тетя Нина пыталась накормить дочь завтраком.

– Зайчик мой, лапа моя! Съешь еще кусочек, – сюсюкала мать.

– Ну, я больше не хочу-у-у! Хватит в меня засовывать, я и так уже поправилась на шесть килограммов, – отбивалась любимая доченька.

– Умница ты моя, красавица! Ну дай, еще поцелую…

Тетя Нина чмокнула Людочку и крикнула Наде:

– Надя, ты завтракала? Может, съешь что-нибудь?

– Спасибо, теть Нин! Я завтракала, мамка меня пельменями кормила! Вкусными… – заглушая голодное бурчание в животе, громко ответила Надюха.

Тетя Нина вышла провожать девочек до двери и, застегивая пуговки на новой Людочкиной шубке, давала дочери последние наставления:

– Людочка, солнышко мое! В школе пообедай! Слышишь, лапуленька, чтоб непременно в столовую сходила!

– Ну хватит! Заколебала уже! – лениво-протяжно отвечала дочка.

Девочки вышли из подъезда, и Надя, не выдержав, отругала подругу:

– Людка, да как ты с матерью разговариваешь?

– Да сил нет. Людочка, дочушка, заинька, лапушка!

– Я бы своей матери руки целовала, если бы она меня так называла…

– Надька, а давай, я тебя ласковыми словами буду называть, а ты мне будешь руки целовать. Давай? А?

– А давай я тебя портфелем… по мягкому месту…

– Чего ты, Надька, всегда такая серьезная. Надо наслаждаться жизнью, веселиться…

– Знаешь, Люда, я вот думаю: мне уже шестнадцатый год, а я еще ничего не сделала хорошего, полезного для людей. А ведь что-то, наверное, могла бы…

– А чего, надо чего-то делать? Ой, Надька, я такая ленивая… Ничего не хочу делать…

***

Это был хороший день, из тех дней, когда Зинаида была немного выпивши, но находилась дома. Она валялась в индийском халате на диване в большой комнате, читала книгу и с удовольствием ела красное сочное яблоко. Надя сидела над уроками и, посмотрев на мать, подумала: «Откуда зимой яблоко? И ведь даже не угостила» и задумчиво уставилась в окно.

– Мама, а почему ты меня в школу не провожаешь? Людку тетя Нина каждый день провожает, завтрак ей готовит, – не удержалась от вопроса Надька.

– Дура, вот и готовит. Потом ей эта Людка на шею сядет и поедет…

– Мама, поцелуй меня.

– С чего вдруг? Что ты, мужик, чтобы тебя целовать? Терпеть не могу я эти цыплячьи нежности…

– Мама, почему ты меня так не любишь? Ведь я же твоя дочь!

– Хм! – хмыкнула мать и повернулась на другой бок.

– А может, не твоя?

– А может, и не моя… – не глядя на Надю, лениво протянула мать.

– А кто ж мой отец?

– Ой, ну достала… Так Генка же! Слушай, ну чего ты вечно ходишь надутая, как сыч? Всем недовольная… Ты давай, одевайся! Щас отец пенсию принесет, в магазин пойдешь!

***

1974 год

В здании горисполкома проходило плановое заседание комиссии ГОРОНО. За столом сидели члены комиссии – важные, серьезные женщины, читали документы и передавали их друг другу, показывая на отдельные строчки пальцем. Время от времени они с осуждением посматривали на Зинаиду, которая примостилась на краешке стула и разглядывала потемневший портрет Макаренко на стене. Надя с безучастным видом подпирала стенку, так как ей сесть не предложили. Наконец, заведующая ГОРОНО начала заседание:

– Итак, гражданка Сенина, Вы считаете, что ваша шестнадцатилетняя дочь может учиться в вечерней школе и работать.

– Да-а! Она и сама так хочет!

– А не думаете ли Вы, что с ее здоровьем ей работать еще рановато? Не вы ли написали в исполком тонну жалоб, чтобы Вам выделили двухкомнатную квартиру, так как у вас больная дочь и муж?

Зинаида тотчас встала, приняла оборонительную позицию и пошла в наступление:

– Что-о-о? Это Вы меня сейчас попрекаете квартирой? Всучили мне вонючую хрущевку, в которой не развернуться, не повернуться… Ремонт пришлось самой делать! Пенсии моего мужа хватает только ему на пропитание и то на десять дней. А он еще пьет! А где я денег возьму? А как мне их всех прокормить? И пусть работает, и пусть знает, как деньги достаются!

– Мам, ну мам, перестань!

Наде было стыдно за мать. Она дергала ее за рукав, пытаясь усмирить, но не тут-то было…

– Что «мам»? Что «мам»? Навязались, нахлебники, на мою голову. Кому нужна эта ваша учеба? Я вот ваших академий не кончала, а ничего, заведующей кафе работаю. И все меня уважают… И кафе наше лучшее в городе!

– Какой заведующей? Вас из заведующих выгнали уже сто лет тому назад. За пьянство, между прочим, – сказала второй член комиссии.

– Да за этой мамашей за самой нужен контроль, – поддержала коллегу женщина помоложе, с обесцвеченными кудряшками.

– Что??? За мной контроль? Да знаешь ли ты, профурсетка крашенная…

– Во! Она еще и обзывается! Прав ее родительских лишить…

– Да прекратите Вы! – не выдержала Надька. – Взрослые люди! Дайте мне разрешение на работу, и мы уйдем!

– Да, конечно! – пристыженно сказала заведующая. – Вы посидите минут пятнадцать в коридоре…

***

– Ах, до чего ж хороша! Годы летят, а я все еще хороша! – думала Зинаида, стоя перед зеркалом и тщательно рассматривая свое отражение. В свои сорок Зинаида выглядела гораздо моложе. Правда, после отравления она очень похудела, но это ее не портило. Глаза на ее лице стали ярче и крупнее. Рот у Зинаиды красивый, белозубый, как говорил покойный Юлий – «смехом наполнен». Губы полные, сочные. Зинаида поправила прическу, сделанную сегодня в парикмахерской по последней моде и застыла… Седой волос! Еще один. Зинаида лихорадочно стала вырывать их. Боже, еще один, и здесь, и здесь… Зинаида остановилась и безвольно опустила руки. Прошла, прошла твоя пора, Зинка…. И она сразу как-то отяжелела и, чувствуя, как закипают едкие слезы, присела к столу. Но в ту же минуту все взбунтовалось в ней. Нет, не прошла ее пора! Не было у нее поры. Каждому положено цвести в своей жизни, а разве она цвела? Чем ей вспомнить свою загубленную жизнь? Еще ребенком в деревне коров пасла, стирала белье соседям. Нянчила сестер и братьев. А уж после смерти матери и того хуже. А Генка? Вот зачем прилепила его к себе? Зачем дала его матери слово, что не бросит его? Ведь и она не каменная, ведь и у нее тоже сердце есть, и оно ласки хочет…

Не раздеваясь, она бросилась на кровать, зарылась головой в подушки и зарыдала: «Боже мой, Боже мой!»

Но Зинаида не умела долго печалиться. Она умыла чуть опухшие глаза, подкрасила губы и достала из шкафа новую, белоснежную, шифоновую блузку. На наряды для себя она никогда не жалела денег.

– Хороша…. Ай, как хороша! – подбодрила себя Зина и закружилась перед зеркалом. Затем взглянула на часы – пора! Она уже опаздывала на свидание. Зина улыбнулась своим мыслям, и в ее глазах появились бесовские огоньки:

– Был – Юлий, теперь – Юрий… Жизнь продолжается!

***

Надя перевелась в вечернюю школу и устроилась работать в небольшой уютный детский сад. Сначала мыла полы в коридорах и называлась «коридорная няня». Затем ее перевели на группу, и она не только кормила детей, мыла посуду, полы, расставляла раскладушки на тихий час, но и занималась с детьми. Играла, устраивала небольшие спектакли, читала сказки. Заведующей детсадом понравилась талантливая девушка, и она посоветовала поступить Наде в педагогический. С первой получки Надюха с огромным удовольствием прогуливалась по магазинам и перебирала в кармане новенькие шуршащие купюры. Целых пятнадцать рублей! Ей хотелось купить себе туфельки или резиновые ботики, старые-то давно уже прохудились… А можно купить диковинку – фен «Олеся» для сушки волос или колготки. А можно… Нет, нельзя! Сейчас надо мать лечить. Ей пища хорошая нужна. Мягкая, полезная. Вон она как животом мается…

По пути она зашла в сберкассу заплатить за квартиру. На сдачу кассир предложила ей лотерейный билет.

– А что с ним дальше делать? – с интересом спросила Надя.

– Покупаете билет, а потом ждете газету «Труд», кстати, на следующей неделе розыгрыш, и ищите свой, вот этот номер. Если нашли, то смотрите выигрыш, – с увлечением и желанием продать билет рассказывала девушка.

Надежда взяла в руки несколько красивых глянцевых билетиков и, коснувшись одного из них, почувствовала теплое покалывание. Надя купила его за тридцать копеек.

***

Спать до двух часов дня, в воскресенье, как ее подруга, Надюха не могла. Ей всегда было жалко времени на сон. Ведь столько дел можно сделать за это время. Например, заняться рисованием, выжиганием, да и просто… намыть окна. Мать уже давно перестала заниматься уборкой. А можно и суп сварить… Если мясо есть. Да, впрочем, откуда оно, мясо-то? Значит, окна! Не успела Надюха снять занавески в своей комнате, как ворвался запыхавшийся Вилька, размахивая тонкой ученической тетрадкой за две копейки. Из комнаты родителей заорала Зинаида:

– Надька, дрянь, опять двери не закрыла на ночь! И бегают тут по квартире все, кому не лень. Вилька! Звонить добрым людям надо, а не врываться!

– Ой, простите, тетя Зина! Я торопился очень! – прокричал извинения Вилька.

– Чего это ты такой? Что случилось? – с интересом спросила Надя, слезая с подоконника.

– Так узнал я!

– Что узнал? – не поняла Надюха.

– Про колечко твое узнал! Вчера я ездил в Питер и записался в Публичную библиотеку на набережной реки Фонтанки. Во! Полдня искал картинку с таким колечком. Нашел! А книжку с собой не дают. Только в читальном зале можно. Пришлось сбегать тетрадку купить и все переписать! – закончил свой рассказ Вилька и потряс тетрадкой у Надюхиного лица.

– Ну ты даешь, – с восхищением сказала девушка, листая исписанные страницы.

– Вот, вот отсюда читай, – выхватил тетрадь Вилька, плюхнулся на тахту, и сам начал торопливо читать.

– «Уробо́рос. От греческого – свернувшийся в кольцо змей, кусающий себя за хвост. Является одним из древнейших символов, известных человечеству, точное происхождение которого – исторический период и конкретную культуру – установить невозможно. Символ уробороса имеет богатую историю использования в религии, магии, алхимии, мифологии и психологии».

– Ну, не трындычи ты, Виля. Читай медленнее, – толкнула в бок его Надя и присела рядом, пытаясь разобраться в Вилькиных каракулях.

– А ты – слушай! – прикрикнул на нее Вилька и продолжал. – «В учении христианских гностиков уроборос был отображением конечности материального мира».

– Каких еще «ностиков»? – не поняла Надька.

– А я знаю? Слушай давай! – занервничал Вилька и продолжил чтение, – «Для алхимиков уроборос был воплощением цикла смерти и перерождения, одной из ключевых идей дисциплины. Змей, кусающий себя за хвост, олицетворял законченность процесса трансформации, преобразования четырёх элементов».

– Ничего не понимаю, – расстроилась девушка, а Вилька продолжал читать:

– «В новейшее время швейцарским психоаналитиком Кэ Гэ Юнгом был вложен новый смысл в символ уробороса. В ор-то-док-сальной ана-ли-ти-ческой психологии ар-хе-тип уробороса символизирует темноту и саморазрушение одновременно с плодородностью и творческой потенцией».

Вилька остановился.

– О! А это слово я как раз знаю.

– Какое слово?

– Так «потенция»!

– Ой, да ну тебя! Дурак какой – то…

– А вот это ты зря! Я, между прочим, неплохо учусь! Так! Продолжим! – Вилька строго посмотрел на Надюху и стал читать очень медленно.

– «Дальнейшие исследования данного архетипа нашли наибольшее отражение в работах юн-ги-ан-ского психоаналитика Эриха Нойманна, обозначившего уроборос в качестве ранней стадии развития личности. В ведийской религии и индуизме…» – Вилька закрыл тетрадь и сунул ее Наде в руки:

– Все. На, держи тетрадь, и сама в ней разбирайся. А то у меня сейчас голова закипит!

– «Уроборос», значит… – прошептала Надя.

***

С самого утра семья Сениных находились в приподнятом возбужденном состоянии. Отец постоянно поглядывал на часы и спрашивал у дочери:

– Ну что, где твой сюрприз-то? Долго еще ждать? Уже двенадцатый час.

– Все! Успокойся, через минуту будет тебе сюрприз!

Ровно через минуту в дверь позвонили. Геннадий открыл дверь и опешил. На пороге стояли два огромных мужика и держали в руках большую коробку с надписью «Не кантовать». Они занесли груз в комнату и поставили его на пол. Надя расписалась в квитанции, и грузчики с топотом ушли.

– Ну, и что это? – не выдержала Зинаида.

– Давайте откроем, – соблюдая интригу, предложила Надька.

Дружно, всей семьей, они открыли коробку и вытащили из нее…

– Ах! Телевизор! Горизонт! Откуда деньги? – воскликнула Зина.

– Выиграла в лотерею! Завтра мастер придет подключать!

– Ну-у! Теперь все, как у людей! И телевизор, и… В общем, все, как у людей. А куда поставим? Тумбочки-то нету? – как-то виновато спросил Геннадий.

– На табуретку. А тумбочку потом купим! – ответила счастливая Надюха.

– Да-а, все, как у людей… Наш Ленин… Это наш Ленин! И стол купила, и стулья новые! А ты, Зинка… Ты это… так… И не Зинка ты вовсе! А теперь еще и телевизор… Но обмыть надо, – и, поймав строгий взгляд дочери, заискивающе пробормотал, – ну, чтоб хорошо работал…

***

Через неделю хулиганы отобрали пенсию у Геннадия. Мать чуть не попала под машину. И Надька поняла: если ты что-то получаешь, то обязательно надо что-то отдать взамен. Где прибыло, там и убыло. Больше лотерейных билетов она не покупала.

***

Трезвый Геннадий с разбитой хулиганами губой смотрел польский фильм «Четыре танкиста и собака». Надька делала уроки и одним глазом следила за сюжетом фильма о боевых буднях экипажа танка «Рыжий» и пса по кличке Шарик во время Второй мировой войны. Какой же замечательный этот Шарик… Входная дверь открылась, и из прихожей послышался преувеличенно веселый голос Зинаиды:

– А ктоооо у нас дома-а-а?

«Не одна! И чего заявилась? Так все было хорошо!» – подумала Надя и сказала отцу:

– О-о, не прошло и полгода! Наша мать пришла, молочка принесла!

В квартиру вошла радостная Зинаида. Позади нее переминался с ноги на ногу незнакомый мужчина лет сорока пяти, с широким носом, рыжий, с конопушками по всему лицу, похожий на льва, героя мультфильма «Каникулы Бонифация».

– А это что еще за Бонифаций? – тихо спросила Надюха.

Зинаида бросила на дочь косой взгляд и уже тверже заявила:

– Вот, знакомьтесь, это Юра! Юра, знакомься– это моя дочка, а это… Геннадий. И… это… – обратилась она к мужу, – Гена, Юра у нас поживет. Ему идти некуда!

– Геннадий! А что у вас с губой? Подрались? – пожав Геннадию руку, вежливо начал разговор Юрий.

Геннадий пощупал языком губу и улыбнулся. Ну не рассказывать же ему об отобранной пенсии, когда в руках у гостя такие большие сумки, а из них просачиваются такие благоухающие колбасные запахи и слышится волшебное позвякивание стеклянных бутылок.

– Этому Юрию удивительно подходит кличка «Бонифаций», – подумал с гордостью Геннадий, и глаза его заблестели, вот ведь какой умный его маленький Ленин, все-то подметит, все-то увидит…

Зинаида засуетилась, стала доставать из сумки бутылки с портвейном и закуски. Геннадий совсем преобразился. Нынче у него роль гостеприимного хозяина. Только Надюха, стоявшая у дверей в свою комнату, зверем смотрела и на мать, и на гостя.

– Юрий, да Вы проходите, кино вот идет, – залебезил Геннадий, – про танкистов, не смотрели? Доча, доченька, а ты бы матери помогла… поставила картошку вариться, а-а?

Надя зашла на кухню и обратилась к матери:

– Играешь в радушную хозяйку?

– А что это ты себе позволяешь? Почему так с матерью разговариваешь? – накинулась на дочь Зинаида.

– И как ты себе это представляешь? Чужой мужик, где он спать-то будет?

– Ой-й! Не начинай только! Что ты меня все время учишь… Не пей! К друзьям не ходи! Домой никого не води! Мой дом! Кого хочу, того и привожу! Надоела, как собака!

– А не надо было рожать меня!

– А я и не хотела! Выродила на свою голову! У-у! Змеища! Чисть картошку.

– Тебе надо, ты и чисть!

Чтобы гость не слышал перепалку между женой и дочерью, а главное, чтобы не ушел и не унес с собой заветные гостинцы, Геннадий сделал звук телевизора громче. Но Бонифаций все же с тревогой прислушивался к ругани, доносящейся из кухни. Геннадий снисходительно улыбнулся и успокоил Юрия:

– Не волнуйтесь, Юрий! У нашего Ленина не забалуешь, она еще и водку может разбить.

– И что делать? – испугался Юрий, подумав: «А не дочка ли избила своего папашу?»

– Надо убрать пока бутылки. Ничего… поругаются и… еще поругаются… Это ж мать… и дочь!

***

Взволнованная, еще не остывшая от тревожного возбуждения, Надя возвращалась домой из вечерней школы. Сегодня ее приняли в комсомол! Из тридцати человек приняли только пять. И утвердил их горком партии! Было все совсем не официально, а как-то очень по—дружески. Ее спросили, а могла бы она проявить силу воли, сделать что-нибудь особенное, поехать куда-нибудь далеко, если пошлют. Или другое что-нибудь. В общем, проявить смелость. И она ответила: «Постараюсь!» Хотя по состоянию здоровья, с ее слабыми легкими никто и никуда ее не возьмет. Но ничего, и здесь она найдет себе занятие! Так много чудесных профессий. Наде казалось, что всем сегодня так же хорошо и радостно, как и ей. Но, заходя в подъезд, она столкнулась с заплаканной дворничихой.

– Теть Вера, что случилось? – спросила Надюха.

– Да сил моих уже нету смотреть на эту ленивую корову, – стала рассказывать женщина про свою невестку.

Сын тети Веры погиб при взрыве на крупнейшей шахте в Донецке, а невестка в скором времени переехала к ней с тремя детьми и ни дня не работала, а сиднем сидит на ее шее.

– Я уж жду-не дождусь, когда помру, чтобы этого безобразия не видеть. Ведь целыми днями лярва лежит на диване, смотрит телевизор, а как я войду – руки скрестит на груди, ни дать, ни взять – покойник! Вот сколько лет она у меня живет, она либо заболела, либо только вылечилась, либо вновь подхватила что-то, еще более опасное. А у меня, в моем-то возрасте, она думает – лошадиное здоровье? Четверых тащу на себе. Помру, может, на том свете встречу мужа своего покойного, Федечку. Он мне часто снится. Стоит, улыбается, молчит. А иной раз протягивает мне ветку черемухи… Уж больно я черемуху люблю… А иногда манит меня куда-то, мол, пошли со мной…. Вроде, он с собой зовет… Я и просыпаюсь. Знаю, что с покойником идти нельзя! А умные люди говорят, что есть жизнь после смерти. Ты как, Надька, думаешь правда?

– Думаю, что да, теть Вера.

Вечером у Надюхи возникло таинственное «ощущение» чьего-то присутствия в комнате. Прежде чем это ощущение оформилось в мысль, а скорее, еще не дав ему оформиться, Надюха резко повернулась и увидела мужчину-призрака. «Мама дорогая, не иначе нас посетил уже три года как умерший Федечка…» – подумала Надя, проверив наличие бабушкиного кольца на пальце. Надюха узнала его по ветке черемухи. Еще ни разу ее визитеры не приносили с собой запаха, а тут на тебе – черемуха!

Надя заглянула к родителям, поняла, что никому не интересно, что происходит в ее комнате, и вернулась к призраку.

– Федор? – уточнила она, – тети Верин муж?

Федор кивнул.

– Ну и чего ты хочешь, Федор?

Федор колыхнулся и поплыл из комнаты. Надежда поспешила за ним.

– Надька, куда пошла? – окликнула ее мать. – Сходи на почту с Генкой, он сегодня пенсию получает, а то не увидим ни пенсии, ни Генки, улетит в вытрезвитель или отнимут опять. Да и бутылки сдайте, спотыкаюсь уже об них!

– Сейчас я, на одну минуту, – крикнула Надя, выскакивая на лестничную площадку.

Федор «спустился» по лестнице, «вышел» из подъезда и «двинулся» к подвалу первого подъезда. Девочка спустилась по ступенькам, ведущим в цокольное помещение. Дверь в подвал была не заперта. Включив свет на стене за спиной, Надюха уже не так боялась. В подвале было сухо и чисто. Баба Вера несла свою службу исправно. Разномастные двери были коряво пронумерованы в соответствии с номерами квартир. Надя стала оглядываться по сторонам в поисках Федора. Да вот же он… Машет веткой у отсека номер восемь. Призрак остановился – и тут же оказался по ту сторону решетки. Все знали, что у тети Веры три сарайки: дворницкая – для инвентаря и песка, вторая своя– для банок с соленьями и хранения овощей со своего огорода, и сарайка – для разного хлама, которую она давным – давно получила в постоянное пользование. Состоятельные жильцы из восьмой квартиры. В восьмом отсеке стояла старая, покрытая пылью мебель. У стены были составлены доски и бруски разных размеров. Федор помахал веткой, чтобы привлечь внимание девочки, а затем переместился к противоположной стене и указал на четыре красных кирпича в общей светло-желтой кладке. И растворился…

Надюха внутрь сараюшки попасть не могла.

– Эх, ключа нет… Что же он хотел мне сказать? По – любому, надо тетю Веру звать. Ведь послание-то от Федора для нее!

Надюха отыскала тетю Веру, болтающую с дворником с соседнего двора, и потащила ее к подвалу. Недовольная женщина, ничего не понимая, кряхтя и охая, держась за поясницу, поплелась за девочкой.

– Вчерась, видно, спину продуло, вот ведь зараза! Ну что тебе, самой не открыть подвал? Сказала же, бери ключ, я тебе доверяю. Нет, иди да иди со мной. Когда Надюха подвела дворничиху к восьмой сарайке и попросила ее открыть, тетя Вера удивилась, но открыла. И только тогда Надя рассказала о посещении Федора. Испуганная женщина схватилась за сердце и присела на пыльное кресло с тремя ножками.

– А я-то думаю, чтой-то черемухой пахнет… Да неужели ж такое бывает? А, Надька? Не врешь?

Надюха указала ей на красные кирпичи. Тетя Вера быстро сориентировалась, подняла с земли ржавую железяку и стала усердно подцеплять кирпичики и расшатывать кладку. Благодаря приложенным усилиям кирпичи вывалились, и тетя Вера, перекрестившись и что-то проговорив себе под нос, запустила руку в образовавшееся углубление. Пошарила немного и вытащила пакет, завернутый в старую детскую клеенку оранжевого цвета и перемотанный бельевой резинкой. Она не стала разворачивать его при Наде, а сунула пачку в карман.