Текст книги "Дар Степаниды"

Надюха забрала пенсию у отца, сходила за едой на фабрику-кухню и, поев вкусной общепитовской пищи, занялась рисованием. А отец, поливая традесканцию в деревянных горшках, с гордостью приговаривал:

– О-го-го! Цветочки мои, жирненькие… Глянь-ка, Ленин! Листья крупные, ни одного сухого стебелька!

– Любят тебя цветы! А вот мамку нет! Папка, на, попробуй! Это банан. Людка угостила, – протянула Надька отцу половинку заморского фрукта.

Геннадий осторожно взял угощение, понюхал его, с опаской откусил и пожевал. Брезгливо скорчил лицо, но банан проглотил.

– Ну-у, как тебе? – спросила дочка.

– Вата! Сущая вата! Не-е-е. Ешь сама. Надо же, сущая вата… Ну-ка, покажи, что нарисовала, – Геннадий взял в руки рисунок дочери и остался доволен. Ему казалось, что талант у дочери – это от него!

– Ну, по мне, так уж больно много тут всего…

– Ну как ты не понимаешь? Здесь вся жизнь. Встреча, любовь, расставание – это осенние листья и опрокинутые шахматы. Королевский замок и летящие лебеди – мечты! А разбитые надежды -это осколки. Боль – репейник.

– Ишь ты. Мудрено-то как! Одним словом, – маленький Ленин. Мать-то где сейчас? Уж месяц, как не приезжала, – жалобно заплакал отец.

«Тааак, плохой признак», – подумала Надя, взглянув на побледневшее лицо отца.

– Папка, ты завтра на обед что хочешь? Суп с вермишелью или щи? Я и кислые могу!

– Охо-хонюшки… Нет, не хочу есть! Хвораю я что-то. Может, ты мне дашь на бутылочку красссссс-нень-е-е-е-е-когооооо? – спросил Геннадий и, как подкошенный, упал на пол, издавая стоны и хрипы. Он затрясся, лицо его еще больше побледнело, а губы посинели. Начались судороги. Изо рта выделилась слюна, окрашенная кровью. Видимо, прикусил губу или язык, когда падал. Надя уже привыкла к его припадкам. Она крепко держала голову отца на своих коленях, чтобы она не билась о пол. Постепенно судороги закончились, и сознание Геннадия стало проясняться. Он не помнил, что с ним произошло, и не понимал, где находится. Геннадий с трудом встал и, находясь в некой прострации, стал неуверенно передвигаться по комнате и что-то искать. Приподняв тонкую занавеску, он осмотрел чугунную батарею испросил:

– А где носки?

– Какие носки? – с тревогой наблюдая за ним, спросила Надя.

– Носки… Мои и Леонида Ильича.

– Чьи?

– Генерального секретаря ЦК КПСС.

Надька фыркнула и достала носки отца из шкафа.

– На тебе твои носки!

– Ты что, они же рваные!

– А вот и пусть Леонид Ильич в рваных походит, а тебе я, папка, новые куплю! Иди-ка, полежи!

– Это ты с носками правильно придумала… Ха-ха-ха, – голос Геннадия становился все громче и агрессивнее, – пусть походит в рваных… Жируют, суки! Пьют нашу кровушку народную… Кровопийцы!

Геннадий посмотрел в потолок, погрозил кому-то кулаком, а потом снял с ноги тапок и постучал им в стену:

– Вы еще у меня во рванье ходить будете! Я вам устрою кузькину мать…

Надька знала, что после приступа отец бывает очень опасен. Она на цыпочках вышла из квартиры, заперла дверь на ключ, а сама села на коврик под дверью, не дай Бог, отец опять начнет поджигать квартиру.

***

Уже три месяца Зинаида не появлялась дома, а Надя так скучала по ней. Она уже привыкла тянуть на себе хозяйство. Прибраться и сготовить незатейливую еду ей было нетрудно. Отец безропотно отдавал ей свою пенсию, а вот подработки и халтурки оставлял себе на дешевое винцо.

Пока выпивший отец храпел на диване, Надя, мурлыкая себе под нос современную песенку, домывала пол. С улицы, через раскрытый балкон, донесся зычный голос шестидесятилетней дворничихи тети Веры.

– Надька! Надька, зараза! Выходи, кому говорю!

Надя с тряпкой в руках вышла на балкон и посмотрела вниз.

– Че, теть Вер?

– Опять бутылки в камень метала? Это что тебе, гранаты, что ли? Иди, стекла убирай!

– Щас, тетя Вер, я все уберу!

– Ладно, я убрала уже! Но еще раз стекол набьешь, я эту чертову каменюку тебя заставлю отнести во-о-он туды! Понятно?! А теперь давай… Спой мою любимую!

– Щас, теть Вер! Руки намою, – обрадовалась Надя, что сегодня ей не нужно идти собирать стекла от бутылок.

Надюха не спеша вылила воду из ведра, вымыла руки и подошла к зеркалу. Накрасила губы, достала из шкафа материн платок, накинула его на плечи, улыбнулась своему отражению и запела:

– «Издалека долго течет река Волга,

Течет река Волга, конца и края нет.

Среди хлебов спелых, среди снегов белых,

Течет моя Волга, а мне семнадцать лет.

Сказала мать: «Бывает все, сынок.

Быть может, ты устанешь от дорог.

Когда придешь домой в конце пути,

Свои ладони в Волгу опусти»

Надька допела песню и выскочила на балкон за причитающимися ей аплодисментами.

– Умеешь же ты, зараза, слезу пробить, – вытирая слезы, похвалила Надьку баба Вера, – а бутылки больше с балкона не швыряй. Все равно их пить не отучишь!

***

Со вчерашнего вечера у Надюхи появилось нехорошее предчувствие. Она не находила себе места, зная, что мать в опасности. Надя металась по квартире. То сядет за книгу, то подбежит к окну, то откроет входную дверь и выглянет в подъезд. Геннадий молча наблюдал за дочерью и знал, что все это неспроста, но все же решился спросить у нее:

– Ты чего? Стихи пишешь? Ай, заболела?

– Плохо мне, папка. Ой, как плохо.

– Видишь чего? Зинку видишь? – занервничал Геннадий.

– Не вижу ничего, просто плохо.

– Заболела… Врача вызывать? Я сбегану, давай две копейки…

– Нет, что-то другое. С мамкой, наверно… Со вчерашнего дня у меня такая страшная тревога…

Неожиданно в квартиру вошла Зинаида. Да Зинаида ли это была?! Платье разорвано, лицо, руки, тело… Все покрыто красно – синими кровоподтеками и ссадинами. Надя бросилась к ней, но та отмахнулась от дочери, легла на кровать и отвернулась к стене.

– Мама, что с тобой? Это кто же, а? Это что ж такое-то, а? Кто это тебя?

Обрадованный возвращением жены, Геннадий участливо засуетился:

– Может, водички? Иль чай поставить? Зинк, а у нас капуста квашеная есть, да Надь?

– Иди, быстро ванну помой. Да как следует. И воду пусти, – дала ему поручение Надя, – да кто же это сделал? – с какой-то щенячьей грустью посмотрела она на мать.

– Толя… – застонала мать.

– Толя? Да его убить за это мало…

– Он уже! Уже убитый… Застрелился из ружья…

***

Надюша помогла матери вымыться в ванне, уложила ее в постель и стала осторожно прикладывать к синякам холодное полотенце.

– Юбилей начальнику отмечали, – начала рассказывать Зинаида, – всех в ресторан пригласили. Танцы начались. Толя меня к нему и приревновал… Домой пришли, он меня так бил, так бил… Я убежала, спряталась за вагончики. Потом прихожу, вещи собрать хотела, а он…. Сидит… С ружьем… Столько крови…

Надя расплакалась и стала целовать матери руки, гладить ее влажные волосы и шептать, шептать ласковые слова:

– Мама, мамочка! Я для тебя все сделаю. Милая моя, ты даже не работай. Я ведь теперь сама зарабатываю. Посуду мою. Дядя Арон письмо написал новому директору ОРСА и тот устроил меня в ресторан на вокзале, по чужой трудовой книжке. Если надо, я еще одну работу найду! Я тебе все-все куплю, ты только не пей!

***

Надя откинулась на подушки, вытерла ладонью потный лоб и достала из подмышки градусник. Тридцать семь и восемь. Температура постепенно снижалась. В прихожей прозвенел звонок, и в квартиру, словно тайфун, ворвался Вилька.

– Здрасти, дядь Ген! – поздоровался он с Надиным отцом и резко открыл дверь в ее комнату.

– Вилька! – завопила Надя, натягивая на себя одеяло. -Дурак, стучаться надо!

– Так я же постучал, – без тени сомнения ответил Вилька, – я еще и звонил, – плюхнулся на стул и стал перебирать и разглядывать Надины рисунки, разбросанные на письменном столе.

– Ну чё, опять заболела? Я тебе тут яблоко принес, – скороговоркой проговорил Вилька, вытащил из кармана осенне-полосатое яблоко, откусил от него и бросил подруге.

– Ну как же ты все это делаешь? -с интересом рассматривая странные Надины рисунки, поинтересовался Вилька.

– Что, рисую? Ну как… Беру в руку карандаш и рисую…. А ты разве так не умеешь?

– Я?! Да ты что? Я и ежика не нарисую… А тут… Что это? Пирамиды, другие миры… Люди какие-то странные… Почему ты вот этого обвела синим цветом, а этот будто в огне горит? Это все из-за твоих приступов?

– Да. Я вижу иногда сияние, исходящее от людей. Оно бывает разное, но я не могу в этом разобраться, не знаю, что это обозначает. А еще я вижу людей, которые высасывают нашу энергию. Они голодные и опасные для других.

– А что, есть такие? – усомнился Вилька, поежился и инстинктивно отодвинулся от подружки.

– Угу! – продолжала она, видно решив в конец его запугать.

– А еще я вижу призраков. Если они сильно привязаны к кому-то из живых, они не могут уйти вовремя и застревают между миром живых и мертвых. Вот от них я больше всего устаю.

– Мороки, фантомы, спектральные души… Что там еще? Я тут в библиотеке попросил книжки про это, так нашли только про барабашку в журнале «Наука и жизнь», а остальное, говорят – мракобесие! И как ты вообще что-то видишь?

– Не знаю, просто вижу. Интуиция, чутье или провидение, ну, в общем, как рентген. Если бы я только умела управлять или контролировать свое состояние…

– Дааа… Как же тебе нелегко с таким даром!

– Не знаю, дар это или проклятие…

– Да что бы это ни было – я с тобой! Я всегда с тобой. И я тебе верю!

Надюша закашлялась, и Вилька увидел, какая она была бледная, уставшая, измученная, и ему так захотелось прижать ее к себе, заботиться о ней, защищать и оберегать ее.

***

Надька не любила праздники, не любила гостей и застолье, ведь все это заканчивалось пьянкой, скандалом или дракой. А сегодня праздник – 7 Ноября! Родители уже вчера начали отмечать этот «Великий праздник». Надька хотела остаться дома, зимние сапоги были сданы в ремонт, а демисезонные совсем прохудились. Но не пойти на демонстрацию – нельзя, классная сказала, что явка должна быть стопроцентная. В глаза светило неяркое солнце, вышедшее ненадолго из-за низких темных туч. Тепло одетые горожане спешили занять удобные места на площади, поближе к трибуне. Многие уже нарядились в зимние пальто и меховые шапки. Заводчане тащили огромные плакаты с лозунгами, прославляющими партию и советское правительство. В кузовах автомобилей, разукрашенных кумачом, стояли люди и пели песни, а то и плясали. Внутри сплоченных рядов весело выпивали, наверное, таким образом согревались. Из репродукторов неслась громкая музыка. В колонне собрались учащиеся школы и учителя. Надины одноклассники, веселые и нарядные, держали в руках красные флаги, огромные гвоздики из гофрированной бумаги, разноцветные шарики и транспаранты. Парни громко и развязно отпускали скабрезные шуточки, переговаривались, смеялись, потихоньку отлучались покурить. Циля держала под локоток Храпову, и, повысив голос, чтобы услышала Надя, сказала:

– А мы сегодня с мамкой все утро салат «Оливье» стругали. После демонстрации праздновать будем.

– А на заводе вчера всем, кто на демонстрацию пойдет, по бутылке водки выдали. Так что мы сегодня тоже в гости пойдем! – подхватила Храпова.

– Тебе, Храпова, только бы пожрать! – заржал Витька Фарин.

– И выпить! – закричал кто-то из ребят.

Надя зевнула и лениво ответила:

– Мы сегодня тоже с мамой целый таз «Оливье» приготовили. Пообедаем, потом в кино пойдем, потом в гости, а потом опять в кино… индийское – «Любовь в Кашмире».

– Подумаешь, кино… У нас с Храповой зато телек есть, вечером будем Кобзона и Сличенко в «Голубом огоньке» смотреть! – не унималась Циля.

Наконец, кому-то дали отмашку, заиграл оркестр, и колонна двинулась по центральной улице в сторону площади Ленина. Раиса Васильевна подхватила Надю под руку и повернулась к ребятам:

– А что это, ребята, у нас так скучно? Надя! Спой что-нибудь!

– Да не-е, Раисвасильна! Я сегодня не в голосе, – запротестовала Надя.

– Спой светик, не стыдись! – попросил Витька.

– Давай, Сенина! Мы тебе подпоем! – подхватили одноклассники.

Надя не любила, когда ее упрашивали, и громко запела:

 
– «Будет людям счастье,
Счастье на века!
У Советской Власти
Сила велика!
Сегодня мы не на параде,
Мы к коммунизму на пути.
В коммунистической бригаде
С нами Ленин впереди!»
 

Ребята подхватили песню, затем к ним присоединились «ашки» и «вэшки». Фарин демонстративно взял Надюху под руку, увел ее вперед, подальше от классного руководителя, и восхищенно сказал:

– Ну и голосяра у тебя, Сенина! Уважаю! А ты, Надька, как думаешь, коммунизм у нас настанет?

– Конечно! Даже не сомневайся!

– Это значит, все общее будет? И еда, и шмотки, и бабы?!

– Дурак ты, Фарин! Бабы… При коммунизме все будет чистым! Люди – Богочеловеки! Умные, честные, со светлыми помыслами. Дома красивые, с висящими садами. Летающие машины. Звездолеты будут бороздить космические просторы.

– Да ну…

– По лунным трассам будут нестись луномобили на солнечных батареях. На земной орбите построят целые космические города. На Марсе будут обязательно цвести яблони, а фотонные звездолёты устремятся к Веге, Ориону и сверкающему Антаресу.

– Коммунизм – это вещание вечности, – добавил Вовка Дробышев.

– Заткнись ты, Вован, со своими вещаниями! – цыкнул на отличника Фарин и кивнул Наде, чтобы продолжала, – Надьк, ну что там дальше?

– Человек – коммунист смело и разумно шагнет далеко за пределы Солнечной системы, где столкнется с представителями иных цивилизаций. Человек понесет в ледяную космическую тьму Красоту, Надежду и, самое главное, Любовь! – с пасофом продолжала Надя.

– Основное же призвание Человека заключается в том, чтобы расти и познавать, чтобы по мере возрастания выполнить свой сыновний долг и взять на себя всю ответственность за судьбу этого мира. В этом, собственно, и состоит суть принципа активного антропоцентризма», – важно продолжил Дробышев цитировать роман братьев Стругацких.

– Слышь, зубрилка, помолчи ты! Скулы от тебя сводит. Так что там, Надька, впереди? – не унимался Витька.

– А значит, впереди – Солнце Полудня, победно сияющее над ССКР!

– Чего, чего??? – состроил глупую рожу Витек.

– Солнечным Собором Коммунистических Республик!

– У нас же Эс-Сэ-Сэ-Эр? – поправила Надю Храпова.

– Да умничает все она. Выпендривается, – подхватила Циля и скривила лицо.

– Это все не мои слова. Это Стругацкие, Ефремов, Снегов, Гуревич, Рыбин, Казанцев, – призналась Надька.

– А-а! А я-то думал, – разочарованно протянул Фарин.

– Вот я и говорю… В этом, собственно, и состоит суть принципа активного антропоцентризма, – подвел итог Дробышев.

– Ребята, приближаемся к площади, – закричала Раиса Васильевна, – давайте споем про Ленина! Ту, которую на уроке музыки учили! Надя, запевай!

И Надюша запела:

– «Неба утреннего стяг,

В жизни важен первый шаг.

Слышишь, реют над страною

Ветры яростных атак!

И вновь продолжается бой,

И сердцу тревожно в груди,

И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди.

И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди!»

– Ребята! Подходим к трибуне. Поднимаем выше транспаранты! И громко кричим «Ура!» Давайте же! Громко, – командным голосом закричала Раиса Васильевна.

– Мне эти деревяшки с гвоздями, ну… эти транспаранты уже все руки оттянули. Раисвасильна! Я их точно в школу не потащу, – заныла Циля.

– Ребята, выше флаги! Приготовились! Ура! – кричала учительница.

– Ура! Ура! Ура! – подхватили ученики, проходя мимо трибуны, где стояли важные люди из исполкома и еще более важные гости из самого Ленинграда.

***

Возвращаться домой Надюхе не хотелось, но очень хотелось есть, и она надеялась, что мать что-нибудь все же приготовит.

Она вошла в квартиру. Зинаида лежала на диване, рядом примостился счастливый Геннадий и обнимал ее. Мать приподняла голову, увидела дочь, сбросила с себя руку Геннадия и недовольно спросила:

– А-а! Это ты? Где шлялась?

– Я на демонстрацию ходила. Ма, а поесть что-нибудь есть?

– Ахга! А ты сначала заработай, а потом уже проси поесть.

– Ладно. Ничего другого я и не ждала…

– Генка, а какой, ёпрстэ, праздник-то сегодня, Пасха?

– Неее, Пасха, кажись, уже прошла… Хорошо вчера посидели.

***

Накануне дня рождения матери Надя долго ходила по отделам универмага, выбирая матери подарок ко Дню рождения. Присматривалась к вещам в отделе «Женская одежда». Ей так хотелось купить что-то такое, чтобы мать очень удивилась и похвалила ее. Из примерочной вышла женщина, похожая комплекцией на ее мать, примеряющая на себя роскошный халат. У Нади загорелись глаза, но второго такого же она не нашла. Женщина сняла халат и подошла к кассирше.

– Действительно индийский? Ну, тридцать рублей… С ума спрыгнуть! Девушка, отложите ненадолго, я еще похожу, посмотрю, подумаю, -сказала женщина, отдавая халат.

– Не придет! – констатировала продавщица сама себе.

– Скажите, девушка, а есть еще такие халаты? – подлетела Надюха к продавщице, как только покупательница вышла из отдела.

– Нашла девушку, – фыркнула продавщица, – так его же отложили, размер – 48.

– А мне такой и надо! Продайте мне! Тетенька, миленькая, мне позарез надо! Мамке я хочу купить, на день рождения.

– Уж больно дорогой подарок для матери, – засомневалась продавец.

– Мне для своей мамки ничего не жалко, – воскликнула Надя.

– Господи, если бы кто из моих детей так про меня сказал, я была бы самой счастливой на свете, а то все – дай да дай! Ладно, давай деньги, халат действительно чудесный, о таком только мечтать можно! Три-и-дцать рубле-ей!? А откуда деньги, девочка?

– Не бойтесь, не ворованные! – гордо ответила Надька

***

Вечером Зинаида решила затариться продуктами и отметить свой день рождения с размахом. Из магазина они с Надькой вышли с тяжелыми сумками. Направляясь к дому, Зинаида стала перечислять купленные продукты и вдруг вспомнила:

– Селедку под шубой… Вот, ты ж зараза… Свеклу-то, свеклу забыли!

Они остановились и поставили сумки на землю. Навстречу им, из-за угла, под руку с супругой вышел красавчик-сосед из восемнадцатого дома. Зинаида выпятила грудь вперед, обаятельно улыбнулась и автоматически обстреляла мужчину глазами. Семейная пара прошла мимо, едва ли заметив Зинаиду.

– Не, ну ты видела… Фу-ты, ну-ты – ножки гнуты… Уродка жирная. Подбородок висит, как у свиньи… Не, ну чего он в ней нашел, – брезгливо спросила Зинаида у дочери.

Надя увидела в глазах матери откровенную зависть и возмутилась, так как женщина вовсе не была жирной и противной, а даже наоборот.

– Мама, а ты не можешь на миг представить, что он любит ее не за красоту. Просто она хороший человек. Добрый, ласковый.

– Ой, да брось ты. Поговори мне еще! Щас за свеклой пойдешь, и картошки килограмм десять купишь! Умная шибко стала… Больно много из себя понимаешь.

***

Наступил долгожданный день. Надюха торжественно вручила матери подарок и с восхищением и любовью смотрела, как она примеряет перед зеркалом новый халат.

– Индийский, говоришь? Вообще-то в Индии сари носят…

Слегка пьяненький Геннадий восторженно захлопал в ладоши.

– Какая ты красивая! – восторженно глядя на мать, воскликнула Надя.

– Запомни, Надька! Никогда не ходи по дому в засаленном халате. Настоящая женщина должна и дома выглядеть как королева, – поучала Зинаида дочь, любуясь собой.

– Так тебе он понравился? – допытывалась Надя, заглядывая матери в глаза.

– Ну, на мой вкус, слишком темный… А я люблю буйство красок!

– Да, прости. Я забыла…

***

Надюха готовила уроки. Какой—то тонкий запах, идущий из большой комнаты, заставил ее принюхаться. Она встала, и запах привел ее в кладовку. Надя разобрала пальтушки, сваленные на табурете, и под ними обнаружила эмалированный бак, закрытый крышкой. Приподняла крышку и в нос шибанул резкий запах браги. Надюха отшатнулась:

– Та-а-к! Устроили мне тут «Кабачок тринадцать стульев». Бражку заварили. У-у-ух ты! Забродила уже! Ща-а-ас мы тебя подправим!

Надя кастрюлей вычерпала несколько литров браги и вылила ее в унитаз. Затем наполнила бак холодной водой из-под крана, аккуратно завалила «волшебный горшочек» старыми пальто, и с чувством выполненного долга села за незаконченную работу.

***

В посудомоечной привокзального ресторана, в который устроил Надюху Арон Моисеевич, было парно и душно. Надюха домыла последний стакан и, вздохнув, села:

– Фффууу! Наконец – то!

Надя облокотилась на стол, где стояли до блеска вымытые граненые стаканы, фужеры, тарелки. Достала учебник физики за восьмой класс и принялась читать. Из соседнего помещения донесся зычный голос:

– Надюха, тарелки закончились! Неси бегом! Да и Шекспир твой уже давно тебя ждет!

Надя захлопнула учебник, поправила выбившиеся из-под косынки белые завитки волос, вздохнула, поставила стопку тарелок на поднос и понесла на кухню.

***

Надя и Вилька сидели на ступеньках нового моста, проходящего над железнодорожными путями. Падал мелкий снежок и весело переливался в свете фонарей. Вилька знал эту Надькину дурацкую привычку – приходить сюда после работы, поэтому заранее приволок два ящика, не дай Бог, Надюха простынет…. Со свистом промчался без остановки скорый поезд. Надька уютно устроилась на ящике и прижалась к Вильке, чтобы было теплее. Она глядела в одну точку, куда-то вдаль. Вилька нерешительно посмотрел на нее, достал пачку сигарет «Родопи» и закурил.

– Ты чего, куришь? – отшатнувшись от него, удивленно спросила Надя.

– Нуу… Вообще – то, я уже полгода балуюсь. Глянь, «Родопи»!

– И что? Мне все равно. Но я бы не хотела, чтобы ты курил.

– Можно подумать, что тебе до меня дело есть. А хочешь, я и тебя курить научу!

– Нет. Я курить не буду. Один человек сказал, что целовать курящую женщину – все равно, что облизывать пепельницу.

– Ха-ха-ха! И этот человек, наверно, очередной хахаль твоей мамки!?

– Вообще – то, это Чехов!

– Аааа. Ну, тогда и от мужиков так же воняет!? Придется завязывать. А то ты со мной целоваться не будешь….

– Ну, хватит, Виль. Договорились же. Друзья! А друзья не целуются…

Вилька тяжело вздохнул:

– Ясно…

– Ой, да у тебя появились усики! – удивленно заметила Надя и всплеснула руками.

– Усики – это пароль, чтобы лазать в трусики… – парировал Вилька.

– Фу. Как пошло.

– Да. Ты права. Прости. А вот ты мне все-таки скажи, ты зачем на вокзал приходишь? Чего мы тут на мосту сидим? Кого ты ждешь? – поинтересовался Вилька.

– Никого. Я просто смотрю… Все видят рельсы на вокзале, но никто не знает, где эти рельсы кончаются. Просто уходят куда-то – и всё. Красиво… Какую-то они в меня надежду вселяют, что где-нибудь там, далеко, лучше, чем тут! И когда-нибудь я туда попаду. И вообще интересно… Люди приезжают, уезжают. Встречаются и расстаются. Грустят, плачут, радуются. Вокзал – это то место, где соединяются прошлое, будущее и настоящее.

– Чудная, ты, Надька.

Вилька смотрел на нее и видел, что кожа у нее на лице шелушится, а на носу – маленький прыщик. На лбу прилипшие светлые завитки волос, которые так и хочется поправить. Он вглядывался в ее лицо и понимал, что есть более красивые лица, но он знал также, что для него прекраснее лица нет.

– Ладно, пошли в депошку, поедим. Я сегодня при деньгах… – скомандовал Вилька.

Они спустились с моста и тут же затерялись среди людей.

***

Надя чуть приоткрыла дверь своей комнаты, и стала подслушивать перешептывания Зинаиды и Геннадия, которые постепенно перешли в крики.

– Это же откуда такая вонь? Генка, ну ты, сволочь! Что с брагой сделал? Ты чего туда – воды вбухал? Новый год на носу! – орала Зинаида.

– Ничего я не бухал, – открещивался Геннадий.

– Знаю я тебя, алкаша! Потихоньку попивал и водички добавлял!

– Не пил я! Это, наверно, маленький Ленин!

– Ты хоть ребенка-то в это не впутывай! Выжрал всю брагу, да еще и испортил…

– Сука! Я говорю – не трогал! – кипятился ни в чем не виноватый Генка.

– Все! Понесли в туалет! А то меня щас вырвет! Держи крепче, тяжелый, зараза! Дурак. Сколько денег в унитаз слить… Сука, ты Генка, в ботах! Сколько сахару-то…, – убивалась по браге Зинаида.

Ехидно улыбаясь, довольная Надюха прикрыла дверь в свою комнату и на цыпочках пошла ложиться в постель.

***

На встречу Нового года Зинаида решила пригласить свою свекровь, с которой вот уже год, как не разговаривала и не встречалась.

– Надо бы помириться, – думала она, – а то ни денег, ни продуктов, ничегошеньки… Да ведь и в ссоре я сама виновата!

Зинаида пригласила домой и сестру Анну с семьей. Но Аннушка в очередной раз поссорилась с мужем, и тот с детьми ушел отмечать Новый год к своей матери. Постоянные ссоры и скандалы на почве ревности, устраиваемые Анной, совсем доконали его.

– К матери ли? – жаловалась Анна сестре. – Нутром чую, баба у него завелась. Одеколон только успевает покупать. Скажи, зачем ему одеколон?

– Ну, он у тебя чистоплотный, красивый… почему ему не подушиться? Что тут такого? – успокаивала ее Зина. – Ты что, хочешь, чтобы от него псиной воняло?

Анна подарила племяннице настоящие акварельные краски «Ленинград», а на стол выставила купленный в магазине торт с кремовыми розочками.

К одиннадцати подъехала Полина Венедиктовна. Привезла внучке сладости, а взрослым – бутылку коньяка и банку красной икры.

Готовилась Зинаида к празднику со всей серьезностью. Перед свекровью-поваром нельзя было ударить лицом в грязь. Круглый стол в большой комнате разобрали – и появился стол овальный… Стол, застеленный белоснежной скатертью, ломился от яств. Тут были и «Оливье», и «Селедка под шубой», и тушеная картошка с мясом.

Выпили за здоровье, потом за счастье… Третий тост – за любовь! Поговорили о мужиках, о работе, о детях. Песен попели, отвели душеньку.

– А давайте погадаем! – загорелась свекровушка.

– Так еще рано гадать! Гадать надо в Рождество, считай только через две недели, – вставила Аннушка.

– Какая, хрен, разница? Новый год, Рождество! – стояла на своем Полина Венидиктовна.

– А вот в Америке Рождество отмечают за две недели до Нового года! – просветил гостей Геннадий.

– О, слыхали?! Мой сын все знает! Значит всё, гадаем! – засуетилась Полина Венедиктовна. – Будем гадать на бумаге! Анна, давай ты! Газету комкаешь, ложишь на крышку! Зинка, крышку дай! – приказала свекровь.

Аннушка скомкала газету «Волховские огни» и положила комок на крышку от большой кастрюли.

– Тааак! Поджигаем… осторожненько! А теперь, когда бумага съежилась, мы подносим ее к стене… Надька, свечку со стола сюда неси! – командовала свекруха.

Надюха живо принесла зажженную свечу, и бабушка стала вертеть крышку с лежащим на ней пеплом.

– Так, не пойму, корабли какие-то… или лес! – шепотом прокомментировала Анна.

– Путешествие! Наверно, в санаторий поедешь! – ввернула Зинаида.

– Да нет, кресты! Глянь, Зинка, вот и вот, я ж говорю– кресты! – показывала на смутные тени свекровь, – да точно, кладбище!

– Какие кресты, тут белье сушится на веревке! – закричала Зинаида, увидев, как побледнела сестра.

Аннушка расплакалась.

– А теперь, мама, давай посмотрим на твои тени! – сказала расстроенная Зинаида.

– А чего на них смотреть-то?!

Полина Венедиктовна скомкала две газеты для пущего эффекту и подожгла бумагу. Сгоревший комок четко отбросил тени на стену в виде нескольких крестов.

– Ой, и у вас кресты! – обрадовалась Анна, вытирая слезы.

– Да фигня все это! – Зинаида выхватила у свекрови крышку и выбросила пепел в мусорное ведро. Это неправильное гадание! Говорила же, надо на Рождество! А пусть нам Надька погадает! Эта точно скажет всю правду!

Недовольная Надюха принесла из комнаты колоду и попросила бабушку вытянуть три карты левой рукой. При соприкосновении их рук, у Нади начался приступ. Часто кляцая зубами, она опустилась на пол, а из носа потекла привычная теплая струйка.

Полина Венедиктовна побежала на кухню за водой.

– Ой, не к добру это! – запричитала Аннушка.

– Чего ты мелешь? – зло оборвала ее Зинаида, присаживаясь на пол рядом с дочерью и вытирая кровь кухонным полотенцем, которое ей сунул Геннадий.

– Да ты сама говорила: «Если Надька кувыркнулась, жди беды!»

Через несколько минут Надя очнулась, пришла в себя и слабо улыбнулась.

– Что-то мне плохо стало. А гадать я и не умею вовсе. Так, девчонкам вру, что в голову сбредет, а им и нравится.

– Вся семейка у тебя, Зинка, чокнутая… И свекровь не чище моей… А ты говорила: «Хорошая, хорошая», – взъелась на сестру Анна.

– Да, Зинка меня любит. Так ведь, и я ее люблю! – гордо сообщила Полина Венедиктовна.

Надюша прилегла на диван и с огромной жалостью и любовью наблюдала за перепалкой своих родственников. Нет, не надо гадать и не надо заглядывать в будущее… Зачем им знать о себе раньше времени? Но как быть ей, Наде? Как жить с этим новым знанием? Знать, что по иронии судьбы обе женщины – Аннушка и свекровь Зинаиды, через полгода обе будут лежать в больнице, в одной палате и умрут в течение одной недели: одна – от инфаркта, другая – от рака желудка.

***

Надюха проснулась ни свет, ни заря от дурного предчувствия. Не зная, откуда беда пришла и что ей делать, Надя набросила зимнее пальтишко с капюшоном, выбежала на улицу и побежала к остановке. Постояв, вернулась обратно. И так несколько раз. Туда-сюда, туда-сюда. Из-за угла с деревянной лопатой вышла дворничиха баба Вера. Понаблюдала за соседкой и поинтересовалась:

– Надька, чего мечешься с утра пораньше? Че не спится-то тебе? Пяти часов нету.

– Теть Вер, если мамку мою увидите, сразу мне скажите!

– Так скажу! Как увижу, так и скажу! А че случилось-то?

– Не знаю, но что-то случилось. С мамкой моей… С мамочкой, – заревела Надька.

– Да успокойся ты, уж привыкнуть должна. Зинка месяцами дома не появляется! Да ничего с такими женщинами не сделается.

– Вы не понимаете. Сегодня что-то не так. Я чувствую. Беда! Мамочка моя дорогая, любимая моя мамочка! Я все для тебя сделаю, все, что скажешь, только будь живой.

Из подъезда, набросив пиджак на голое тело, выскочил встрепанный Геннадий.

– Ну что, нет ее? – спросила у отца Надя, надеясь, что вот они разминулись с матерью.

– Плевать я на нее хотел! Пусть шляется, где хочет. Для меня– ее нет! – сорвался Геннадий на крик.

– Да прекрати орать, пьянь! Вот ты у меня где уже сидишь… Мама, мамочка, ну где же ты? Ей плохо, ей больно. Я чувствую это. Ее надо искать. Ну где ты? Мамочка?

– Да ни хрена с твоей мамочкой не случится… Бабы живучи, как кошки, – высказался Геннадий, плюнул на заснеженное крыльцо и скрылся в подъезде.

Надька почувствовала, как сильно закружилась голова и к горлу подступила дурнота. Опираясь спиной о стену дома, она аккуратно опустилась в снег и потеряла сознание.

Она парила птицей над недавно построенными гаражами из белого кирпича. Вот приоткрытая железная дверь. Что это? Это мамин сапожок! Мать, видно, ползла к двери, но не было сил, и она бросила его в дверь. Запомнить, какой ряд… Четвертый! Тропинка. Пенек и несколько колес от машин. Все! Я найду ее!

Через несколько минут она пришла в себя, вспомнила свой необычный полет и, вытирая кровь на лице, быстро заговорила с подбежавшей к ней тетей Верой.