Текст книги "Двойные игры адвоката"

– Как странно, – бормотала Лиза. Ее не оставляло ощущение, что она только что очнулась от комы, в которой пребывала несколько месяцев. – Вы, значит, знакомы с Сергеем Ивановичем и даже в курсе, как они ладят в быту? Удивительно, что я об этом ничего не знаю.

– Зная тебя, я совсем не удивляюсь, – заметила свекровь. – Жизнь, как ты понимаешь, идет своим чередом. Многие считают, что с женщиной за пятьдесят уже ничего, кроме инсульта, приключиться не может. К счастью, головокружение в нашем возрасте может быть не только от болезни, но и от любви тоже. Будь снисходительна. Твоя мама имеет право на счастье!

Вот с этим Дубровская спорить не собиралась. Она только пожала плечами.

– Каждый имеет право на счастье, – кивнула она.

Ольга Сергеевна была готова привести еще десяток аргументов в пользу зрелой любви, но, не встретив ожидаемого протеста со стороны невестки, подрастеряла пыл.

– Все-таки ты могла бы уделять своей матери больше внимания, – только и сказала она, поджав губы.

– И здесь вы абсолютно правы, – согласилась Дубровская.

Ее мысли, казалось, находились очень далеко, но думала она сейчас отнюдь не о работе. Была ли причиной усталость после утомительного дня или же на нее подействовали слова свекрови о любви и счастье, но Лиза вдруг остро ощутила одиночество. Да, если разобраться, она была не одна. В спальне, в кроватках, спали усталые малыши, ее дети. В кабинете перед телевизором дремал муж, изредка просыпаясь и переключая каналы. Рядом с ней находилась свекровь, которая уже вовсю хлопотала, приводя гостиную в порядок. В кране журчала вода, Ольга Сергеевна что-то продолжала говорить, собирая со стола посуду. Но Дубровская ощущала себя так, словно ее помимо воли выбросили на необитаемый остров, и вот она стоит у кромки воды, вперив взгляд в синеву океана, и понимает, что во всем мире осталась одна. Кричи не кричи, ее никто не услышит. Ау! Где она, ее любовь? Неужели у них с мужем впереди не будет ничего, кроме череды небогатых событиями лет? Неужели это безмятежное спокойное существование рядом друг с другом и есть то семейное счастье, о котором она когда-то мечтала? Неужели для того, чтобы ощутить вкус жизни и заставить сердце трепетать, нужно погрузиться в новые отношения? Ее мать имеет право на счастье. А как же она сама?

– Лиза, похоже, тебя Андрей зовет, – сказала свекровь, и Дубровская, еще не выпав из своих дум, машинально проследовала в кабинет.

– Подай мне плед, будь добра, – пробормотал Мерцалов, размягченный количеством выпитого вина. – У меня нет сил добраться до спальни.

Лиза достала из шкафа клетчатый плед и подушку, вспомнив, что уже не первый раз муж предпочитает ночевать в кабинете, а не в их общей спальне. Причины, на первый взгляд, выглядели вполне убедительно. То он допоздна смотрел телевизор, то ждал важного звонка, то просто перебрал лишнего и ленился подняться на второй этаж. Как знать, может, это и был тревожный звонок, на который стоило обратить внимание? Или же она зря волнуется и так поступают все мужья после семи лет совместной жизни?

– Выключи свет, – проговорил он, поворачиваясь к ней спиной. – Мне кажется, день рождения удался…

Дубровская хотела ему что-то сказать, но, поняв, что он уже спит, просто выключила свет.

Глава 13

Вызов на очную ставку последовал в понедельник, когда Дубровская, закопавшись в сотне бумажек, готовила апелляционную жалобу по одному из гражданских дел. Письменный стол находился в полном беспорядке. Документы и распечатанные листы протокола судебного заседания вперемешку с книгами и кодексами лежали горой, за которой едва можно было увидеть склоненную голову молодой женщины с небрежным пучком волос на затылке. Но Дубровская предпочитала работать в творческом беспорядке. Бог весть, как ей удавалось, засунув руку в кипу бумаг, выудить именно то, что сейчас было особенно нужно. Кстати говоря, ее супруг, неисправимый чистюля и аккуратист, не раз подвергал критике ее стиль работы, утверждая, что хаос на столе вызывает хаос в голове. Но Елизавета не раз замечала, что чистый, без единой бумажки, стол с ровными стопочками книг в ящиках делает ее сознание таким же стерильным, а мысли тягучими и ленивыми. Поэтому она без зазрения совести пользовалась тем, что муж не имеет привычки навещать ее в офисе и читать мораль уже на ее рабочем месте.

Сроки подачи апелляционной жалобы поджимали, и в этом смысле вызов к следователю оказался совсем некстати. «Вот ведь досада! – подумала она, дав отбой. – Неужели им удалось вытащить какого-то нового свидетеля?» Честно говоря, она уже отошла от проблем Ушакова, поскольку неотложные следственные действия были проведены и ничего нового не планировалось.

Но, видимо, затишье было обманчивым. Что-то наверняка произошло, если у следователя возникло желание столкнуть лбами ранее допрошенных лиц для того, чтобы определить, кто лжет, а кто говорит правду.

Дубровская спешно собрала со стола бумаги в один большой пакет, понимая, что жалобу ей придется заканчивать дома. Времени оставалось в обрез, но, как назло, дороги были заполнены такими же спешащими по своим делам людьми, как и она, поэтому в Следственный комитет она добралась с опозданием на двадцать минут. Разгоряченная от езды по городским пробкам и раздосадованная тем, что следователь не предупредил ее заранее, Лиза готова была дать отпор любому, кто упрекнет ее в непунктуальности. Но ее боевой пыл моментально угас, когда в коридоре она увидела Катю Серебровскую.

– Добрый день, – проговорила та, едва улыбнувшись краешками губ, да так несмело, словно опасалась, что Елизавета ее не узнает.

Дубровская, конечно, ответила на приветствие. При этом она недоумевала, что здесь делает Катя, и искала глазами высокую фигуру Аркадия Серебровского.

Однако, к удивлению Елизаветы, преуспевающий финансист не почтил следствие своим присутствием и не пришел поддержать супругу. Да и сама Катя выглядела сегодня как-то по-другому. Нет, она по-прежнему казалась тихой, но ее привычная зажатость куда-то исчезла, и даже появилось то, что можно назвать собственным достоинством.

– Позвольте, а с кем же планируется очная ставка? – спросила Елизавета следователя, когда оказалась в его кабинете вместе с Екатериной Серебровской.

– Да вот же! – удивился следователь. – Вы что, запамятовали, как выглядит потерпевшая? Вот с ней, с Екатериной Андреевной Серебровской, мы сегодня и проведем очную ставку. А что, у вас есть на этот счет какие-то возражения?

Дубровская пожала плечами.

– Да, в общем-то, нет, но…

– Если нет, тогда и начнем. Кстати, Екатерина Андреевна сама подала мне эту идею. Ей еще раз хотелось встретиться с нашим злодеем Ушаковым и, глядя ему в глаза, задать несколько вопросов…

Воистину сегодня был день открытий! Катя Серебровская, трепетавшая как осиновый лист во время опознания своего обидчика, вдруг по собственной инициативе решила с ним встретиться, да еще и забыв дома мужа! Что же должно было произойти за пару недель с запуганной домоседкой, если она решилась на столь смелый поступок? Теперь уж Лиза не сомневалась, что ее предчувствия оказались верными, и тот огонек, который она заметила в глазах потерпевшей, был отблеском отваги: эх, была не была, будь что будет! Только вот что принесут такие перемены Ушакову – облегчение или же, наоборот, усугубление положения, – она пока еще не знала.

Сам же Ушаков, доставленный в кабинет следователя, радости от встречи ни с потерпевшей, ни с защитником не проявлял. Лицо его было угрюмым и недовольным. Впрочем, Лиза уже привыкла к тому, как ведет себя ее клиент, и не стремилась быть для него адвокатом, приятным во всех отношениях.

– Итак, Екатерина Андреевна, знаете ли вы человека, сидящего напротив вас? Если да, то в каких отношениях с ним находитесь? – спросил следователь, придвигая к себе клавиатуру. – Этот маленький вопрос, как вы понимаете, только формальность.

– Сидящего напротив меня человека я не знаю и, стало быть, никаких отношений у меня с ним нет, – четко ответила Катя.

– Конечно, не дай бог нам таких знакомых, – хмыкнул сыщик, заполняя протокол. – К тебе, Ушаков, аналогичный вопрос. Знаешь ли даму, здесь присутствующую? Находишься ли с ней в каких-либо отношениях?

– Сказано уже сто раз, – с неохотой проговорил Ушаков. – Говорю же: не знаю, не видел, никаких отношений нет.

– Тогда Екатерина Андреевна нам сейчас пояснит, при каких обстоятельствах произошла ваша встреча, – сказал следователь и принялся заполнять протокол, не дожидаясь ответа потерпевшей.

Катя, с самого начала следственного действия не сводившая глаз с Ушакова, почему-то медлила. Она шевелила губами, словно репетировала ответ.

– Ну же! – подбодрил ее следователь. – Не знаете, как начать? Запамятовали дату или время? Это не беда. Изложите нам сами обстоятельства.

Серебровская явно испытывала затруднения.

– Дело не в этом, – призналась она наконец. – Видите ли… Может, вы решите, что я веду себя как законченная идиотка, но я все-таки скажу… Я не уверена, что именно этого человека видела в парке в тот вечер. Мне кажется, я обозналась.

В кабинете наступила тишина. Следователь и адвокат глядели на нее во все глаза. Даже Ушаков, сбросив личину безразличия, уставился на женщину, словно пытаясь понять, в чем тут подвох.

Первым пришел в себя следователь.

– Э-э… нет! Ваше поведение, Екатерина Андреевна, мягко говоря, неразумно, – проговорил он. – Но, может быть, я неправильно понял, и вы вовсе не пытались сейчас сказать…

– Нет, думаю, что вы поняли меня совершенно верно, – перебила его Катя, и лицо ее пошло красными пятнами. Она волновалась и, боясь, что ей не дадут сказать, зачастила: – Видите ли, после нападения я находилась в шоке. Больница, капельницы, все эти допросы. Все вокруг, включая моего мужа, твердили мне, что пойман преступник. Как я могла им не поверить? Честно говоря, тогда мне было все равно. Я хотела только одного: чтобы меня оставили в покое.

– Минуточку! – взвился следователь. – Это как вас прикажете понимать?! Как это «все равно»? Вы понимаете, что говорите? Речь идет о судьбе человека! Он, значит, претерпевает лишения, а вы тут шутку разыгрывать вздумали?! «Оставьте меня в покое!» Куда такое годится!

По всей видимости, он ожидал от защитника и от Ушакова поддержки в виде проявлений праведного гнева. Но высокопарный слог следователя не произвел должного впечатления на присутствующих. Дубровская понимала, что сыщик кипятится вовсе не из-за того, что ему вдруг стало обидно за обвиняемого. Уголовное дело, как стройное здание, возводимое им со всей тщательностью, кирпичик за кирпичиком, вдруг дало трещину и просело. Если не принять меры, оно рухнет и весом своих обломков расплющит и его тоже. Шутка ли, под стражей несколько месяцев томился невиновный! За это по головке не погладят.

Переведя дух, он бросился на абордаж.

– Екатерина Андреевна, давайте успокоимся и начнем все сначала. Может, вы хотите водички? Или чаю? А может, кофе? Точно, кофе! У меня есть баночка отличного кофе. Я, кстати, могу угостить всех. – Он огляделся, ища поддержки, но желающих пить кофе не нашлось.

– Я бы вам посоветовала ответ потерпевшей занести в протокол, – совсем некстати напомнила ему Дубровская. – И желательно дословно.

– Да погодите вы! – в сердцах отмахнулся следователь. Взгляд, обращенный к потерпевшей, был полон мольбы. – Екатерина Андреевна, ваши сомнения естественны. Вы, как человек совестливый и порядочный, боитесь ошибиться. Ну вот с чего вы взяли, что Ушаков – это не тот, о ком вы говорили раньше?

Серебровская разволновалась еще больше. Ей, как человеку щепетильному в вопросах чести и совести, было тяжело видеть страдания сыщика, которого, судя по всему, она здорово подставила своим неожиданным признанием. Она крутила в руках поясок платья, мяла его, накручивала на палец.

– Понимаете, было темно, – объясняла она. – Тот мужчина был в шапочке, надвинутой на глаза. Поэтому, честно сказать, мне трудно было бы его опознать. У него были темные глаза. Но у многих глаза темного цвета. Что касается комплекции… тоже ничего определенного. Не худой, не толстый. Но вот голос… Он говорил таким странным голосом, словно у него осипло горло.

– Ну да это ерунда! – отозвался следователь. – Может, у Ушакова болело горло, кто сейчас это проверит? А может, он умышленно искажал голос, чтобы вам его было сложнее опознать.

– Разумеется, – саркастически заметил Ушаков. – Согласно вашему обвинению, я покушался ни больше ни меньше на жизнь женщины, так на черта мне надо было разыгрывать спектакль? Мертвые, как известно, не свидетельствуют и не опознают.

– Ты подожди тараторить, Ушаков! Ишь, свободу почуял…

– А еще… – проговорила Катя. – Запах. От преступника чувствовался запах.

– Водки, сигарет, чеснока? – осведомился сыщик. – Хотя о чем мы говорим? Запах – это неустойчивый признак. Выпил – пахнет, потом – уже нет…

– В том-то и дело, что пахло чем-то особенным, не водкой, не чесноком… – Серебровская потерла пальцы. На ее лице отразилось замешательство. Ей трудно было подобрать нужные слова. – Запах был специфический, очень неприятный, с тухлятиной. Я его никогда не забуду.

– Так вы понюхайте нашего молодца, может, чего и почувствуете, – вяло подсказал сыщик, судя по всему, полагающий, что потерпевшая втягивает всех в непонятную авантюру.

Катя совет поняла буквально.

– Можно? – сказала она, вопросительно глядя на Ушакова.

Тот пожал плечами.

– Валяйте, – ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал безразлично. На самом деле Дубровская видела, что ее клиент взволнован, но не желает это показать. – Цирк какой-то…

Катя встала со своего места, нерешительно приблизилась к Ушакову. Она все еще боялась, поэтому остановилась в метре от него, чуть нагнулась, втягивая в себя воздух. Подумав минуту, нерешительно покачала головой.

– Да вы подойдите поближе! – посоветовал следователь. – Так ничего не выйдет. Духи нашего адвоката перешибают все другие запахи.

– Чепуха! – оскорбилась Лиза. – У меня нет привычки обливаться духами, не фантазируйте.

Катя подошла еще ближе. Она двигалась так, словно ее пустили в клетку к хищнику и каждый шаг, который она делала, мог стоить ей жизни.

– Выдохните, – попросила она, глядя на Ушакова.

Тут, как ни странно, засмущался сам обвиняемый.

– Ну знаете ли, я на это не подписывался. Дыши – не дыши… Я не с курортов приехал, а с хаты, где сплошь вонючие мужики на нарах. Мало ли что вы там почуете. Я, может, и зубы только утром чистил.

– Хорош кочевряжиться! – рявкнул следователь. – Говорят, дыхни – выполняй!

Ушаков сложил губы трубочкой и дунул так осторожно, словно выдувал мыльный пузырь. Дубровская едва сдержала улыбку.

– Ничего как следует сделать не может! – посетовал сыщик. – Ну кто так дует?

– Все. Не нужно больше дуть, – отрезала Катя. – Я не чувствую тот запах. Это не он.

– Ну это спорное утверждение, – заартачился следователь. – Делать столь серьезные заявления, ориентируясь на что? Фу-ты… На запах! И вы думаете, что я запишу это в протокол?

– Вам придется это сделать, – мягко заметила Дубровская. – Вы же знаете требования закона.

– Я-то знаю, – заметил сыщик, поворачиваясь к Серебровской. – А знаете ли вы, что я могу вас привлечь за дачу заведомо ложных показаний? Думаете, ваш фокус пройдет для вас без последствий?

Катя была напугана.

– Но я же не специально! – залепетала она. – Я не была уверена еще тогда, когда вы привели его ко мне в больницу. Вы и Аркадий были так напористы, а я так слаба после всех этих капельниц и допросов. У меня не осталось сил противостоять вам.

– Вот хорошо, что вы вспомнили своего мужа. Что бы сейчас сказал Аркадий Александрович Серебровский, услышав все то, что вы мне рассказали? Кстати, а он в курсе вашего замечательного прозрения? – Следователь сделал паузу. Он понял, что нащупал верный рычаг воздействия на строптивую женщину. При упоминании о муже лицо Серебровской побледнело.

– Нет, Аркадий Александрович не в курсе, – сказала Катя. – Но при чем тут он?

– Как это при чем? – хитро прищурился следователь. – Он проходит по делу свидетелем, если вы помните. Именно он дал показания о том, что стал едва ли не очевидцем нападения на вас, и задержал преступника на месте. Теперь выясняется, что он задержал не того, кого нужно, а случайного человека. Как вы думаете, благоприятно ли на его карьере отразится факт возбуждения уголовного дела по заведомо ложному доносу?

– Аркадий мог ошибиться, – тихо проговорила Катя.

– Что? Ошибиться? Как это?

– Очень просто. Аркадий Александрович увидел этого человека рядом со мной и решил, что на меня напали. Что он мог еще подумать, если я лежала на снегу без сознания? На самом деле этот мужчина хотел оказать мне помощь. Ну а преступник скрылся еще до появления моего мужа.

Следователь негодовал.

– Да вы заговорили словами Ушакова! Бог с вами, Екатерина Андреевна, да кто вас заставил поверить в этот бред?! – Он перевел глаза на Дубровскую, видимо подозревая ее в незаконном воздействии на потерпевшую.

Лицо Дубровской было непроницаемо. Ни торжествующей усмешки, ни тени раскаяния следователь не заметил, и это раздосадовало его еще больше.

– Ну знаете! Я этого так не оставлю, – пообещал он. – Я найду на вас управу!

Было непонятно, кому именно адресовалась эта угроза, но присутствующих начала утомлять эта сцена тоски и отчаяния.

– Заканчивай цирк, начальник, – проговорил Ушаков. – Не видишь, что ли? Развалилось твое дело, как карточный домик. Будешь меня выпускать?

– Обрадовался! – возмутился следователь. – Сейчас таки и выпущу! Речь идет об особо тяжком преступлении. Вы думаете, следствие пойдет на поводу у истерички? Ошибаетесь. У нас будут другие доказательства!

– Ну тогда давайте заполним протокол, – вернулась к насущным проблемам Дубровская. – Я как защитник настаиваю, чтобы слова потерпевшей были записаны по возможности дословно.

Следователь сердито взглянул на нее. Возражать было бессмысленно. Он удалил часть текста, который самонадеянно занес в протокол раньше, когда ожидал, что потерпевшая будет настаивать на прежних показаниях.

Дубровская взглянула на Катю. Та сидела на стуле, сгорбившись, с самым несчастным видом. Краткий период оживления сменился полной апатией. Быть может, она уже жалела о своем безрассудстве. Дубровской стало ее жалко. Она достала из сумочки Уголовный кодекс, нашла нужную страницу и передала его Серебровской.

– Прочтите, – сказала тихо, стараясь не мешать следователю, который, раздраженно стуча пальцами по клавишам, заполнял протокол. – Примечание к статье 307. Если вы добровольно сделали заявление о том, что ваши показания не соответствуют действительности, то вы освобождаетесь от уголовной ответственности за ложные показания. Прочитайте, а то на вас лица нет.

Катя прочитала статью, но по-прежнему выглядела безучастной. Видимо, ее пугала вовсе не уголовная ответственность. В то же время юридический ликбез не прошел незаметно для следователя. Он отвлекся от протокола и, глядя на защитника с подозрением, произнес:

– Имейте в виду, я смотрю на вас и делаю выводы. Скажу прямо, эти выводы мне не нравятся.

– Хорош грозить, начальник! Давай подписывать протокол – и по домам! – не выдержал Ушаков.

Следователь смерил его взглядом, но ничего не сказал.

Когда протокол был закончен, стороны ознакомились с ним и поставили внизу страницы свои подписи. Потом, несмотря на протест обвиняемого, его увели, а Дубровская и Катя вышли на залитое солнцем крыльцо.

Стоял великолепный день самого конца весны. Люди, заканчивая работу, торопились по домам, чтобы успеть урвать кусок погожего вечера и провести его как душе будет угодно: на прогулке в парке, за столиком в летнем кафе, на своих шести сотках. Дубровская думала о том, что ей придется допоздна просидеть за написанием жалобы, и эта перспектива не вызывала у нее ни малейшего энтузиазма. Катя думала о чем-то своем, но к машине не спешила. Замечательный весенний вечер существовал сам по себе, а Катя сама по себе. Даже ее платье унылого кроя, делающее ее старше и полнее, показывало, что флюиды весны ее не беспокоят совершенно.

– Вы все правильно сделали, Екатерина Андреевна, – произнесла адвокат. – Не бойтесь последствий. Их не будет. Никакого обвинения вам не грозит. Следователь это сказал для красного словца.

Катя неохотно кивнула.

– Обвинения мне не страшны. В самом деле, не посадят же меня в тюрьму. – Она поглядела в глаза адвоката. – Как вы думаете, у Аркадия не будет неприятностей?

– С точки зрения закона? Нет. Вы все верно сказали. Он ошибся, полагая, что Ушаков и есть преступник. К тому же он находился в состоянии стресса. Трудно остаться в холодном рассудке, видя, что любимая женщина лежит без чувств.

– Вы думаете, Аркадий любит меня? – усмехнулась Серебровская.

Тут уже настал черед удивляться Елизавете.

– Ну да… У меня создалось такое впечатление.

– Аркадий всегда умел произвести впечатление, – с горечью заметила Серебровская. – Интересно, а поверили бы вы, если бы я вам сказала, что он хотел бросить меня, развестись? А что я резала из-за него вены?

Трудно было представить себе более неподходящее место для подобного разговора. Они стояли на крыльце Следственного комитета. Мимо них шли озабоченные люди. Поминутно открывалась и закрывалась дверь, пропуская торопящихся людей. Дубровской неловко было прервать собеседницу и сказать, что ее ждут дома, а еще у нее незаконченная жалоба и сроки, что Маша и Саша наверняка останутся без прогулки.

– Вам трудно ответить, правда? – Серебровской, казалось, было радостно от того, что адвокат испытывает затруднения. – Как вы считаете, можно ли дважды войти в одну реку? Ну, в смысле, после того, как бросил человека ради другого, можно ли вернуться и полюбить его вновь?

Лиза вряд ли могла считать себя экспертом по человеческим отношениям. У нее был не слишком богатый опыт встреч и расставаний, тем не менее она, как, наверное, каждая женщина, задавала себе вопрос, что случится, если он (муж) ее бросит. Проще было оставить этот вопрос на потом, чем портить себе настроение. Представить себе, что ее драгоценный Мерцалов уйдет к другой женщине, было невыносимо. Рассуждение на тему, принимать ли блудного мужа обратно или выставлять его за порог, казалось ей уравнением со многими неизвестными, поэтому она призналась честно:

– Я не знаю, можно ли полюбить дважды. Но люди живут друг с другом не только по причине любви, верно? Иногда из жалости, иногда по расчету, по привычке, в конце концов.

– Хм, интересно тогда, какой вариант применим ко мне? Жалость или расчет? – Екатерина посмотрела на Дубровскую, но увидела на ее лице не разгадку, а лишь вежливое участие. Адвокат была хорошо воспитана, чтобы прерывать собеседника на полуслове, ссылаясь на неотложные дела. – Извините, я, должно быть, злоупотребила вашим временем. Можете не отвечать на мой вопрос, в глубине души я давно знаю ответ, только мне не хватает смелости признать его. Всего доброго.

Она развернулась и, прежде чем Дубровская успела с ней попрощаться, пошла прочь. В это время, как назло, на крыльцо вышел следователь. Он, разумеется, увидел и потерпевшую, и адвоката, но комментировать ситуацию не стал, только выразительно покачал головой…