Текст книги "Двойные игры адвоката"

– А что говорит экспертиза? – вспомнила вдруг Дубровская. – Обнаружены ли на ноже отпечатки пальцев Ушакова?

– К сожалению, нет. Не обнаружены, – сказал следователь. В его голосе отчетливо слышались нотки разочарования.

К сожалению?! Сердце Дубровской радостно забилось. Неужели хоть что-то начинает выпадать из мозаики, которую так ловко составил следователь в первые сутки после нападения?!

– А чужие отпечатки? Ну принадлежащие кому-то иному, не Ушакову?

Это был бы самый идеальный вариант. Чужие отпечатки пальцев на ноже, которым преступник угрожал жертве. Это стало бы революцией, поворотным моментом в судьбе подозреваемого!

Но, видимо, провидению не было угодно, чтобы защита в этом деле шла по легкому пути. Следователь только хмыкнул:

– Нет, чужих отпечатков на ноже тоже нет.

– Значит, преступник действовал в перчатках?

Насколько Дубровской было известно, такой предмет одежды среди того, что было обнаружено на Ушакове, не значился. А перчатки и черная шапочка – не так мало для того, чтобы говорить о присутствии на месте происшествия другого человека!

– Вы не так поняли, адвокат, – поспешил развеять ее иллюзии сыщик. – На ноже были обнаружены отпечатки, но они непригодны для идентификации. Проще говоря, смазаны, и эксперт затрудняется определить их принадлежность.

– А! – Дубровская постаралась скрыть свое разочарование.

Отпечатки имеются, но сказать, кому они принадлежат, невозможно. Такое случается, и не так уж редко. Ни подтвердить, ни опровергнуть виновность Ушакова это обстоятельство не может. Так себе доказательство, серединка на половинку. Но все же лучше, чем папиллярные узоры ее подопечного на орудии преступления.

– Неужели вы поверили в сказочку о бесстрашном рыцаре Ушакове? – хихикнул в трубку следователь. Должно быть, эта ситуация его чрезвычайно забавляла. – Бросьте, Елизавета Германовна! Ну вы же не первый год работаете. Вам ли не знать, что говорят люди, спасая собственную шкуру! Особенно если эти люди – рецидивисты.

– Я работаю не первый год, поэтому знаю: адвокат должен отстаивать позицию своего подзащитного, согласен он с ней или нет, – холодно ответила Лиза. Фамильярность следователя начала ее утомлять.

– Оставим формальности. Слава богу, Ушаков не присутствует при нашем разговоре. – Следователь не уловил перемены в ее настроении.

Для Дубровской это был хороший урок. Ей не стоило изначально быть слишком любезной по отношению к следователю и критически настроенной по отношению к клиенту. Безобразное поведение Ушакова вряд ли могло служить для нее оправданием. Она постаралась быстро свернуть разговор и повесить трубку, хотя сыщик был настроен поболтать еще. Видимо, у него появилось свободное время, и Дубровская не исключала, что, говоря с ней, он попутно щелкает кнопкой мыши, раскладывая на мониторе пасьянс…

Глава 9

Следующие десять дней были ветреными и хмурыми. Апрель обманул ожидания, и на смену погожим теплым денькам пришло межсезонье, с ветром и противной снежной крупой. Близнецы зачихали, закашляли, чем заставили родителей немало поволноваться. Дубровская прочно засела дома, раздавая капли и порошки, вытирая сопливые носы и измеряя температуру.

С утра в комнатах горел свет, потому что за окнами было серо и хмуро. Да и настроение складывалось под стать погоде. Прогулки на свежем воздухе были на время забыты из-за нездоровья близнецов. Дети капризничали. Они были еще слишком маленькими для того, чтобы понимать необходимость лечения, и слишком большими для того, чтобы ограничить их свободу одной лишь кроваткой. Они вяло играли на ковре, беспрестанно хныкали и просились на руки. У Лизы и самой началась сезонная хандра. Ей хотелось действия, чего-то, что выходило бы за рамки расписанного по часам дня. Она с тоской смотрела, как автомобиль мужа, мигнув на прощание сигнальными огнями, выезжает за ворота. По закону подлости именно эти дни у Мерцалова были очень загружены: встречи с партнерами, какие-то бесконечные совещания, выезды на фабрику и даже трехдневная командировка. Возвращаясь домой, он радостно поднимал малышей на руки и кружил по комнате, говоря, что очень рад всех видеть. Глядя в недовольное лицо жены, сетовал на занятость и говорил, что с удовольствием посидел бы недельку дома, «в тиши и спокойствии». У Дубровской от таких заявлений начинала дергаться бровь. Тишина действовала на нее разрушающе.

– Посмотрела бы я на тебя, если бы тебе пришлось высидеть здесь хотя бы сутки! – говорила она. – К обеду ты бы уже вызвал МЧС.

Наверное, она имела в виду тот давний случай с подгоревшей кашей и потерявшимися близнецами. Но у Мерцалова на эти вещи память была короткая. Вернувшись в оборот деловых будней, он и думать забыл, каково приходится жене.

В довершении ко всему, няня Лида тоже разболелась и теперь сидела дома, боясь усугубить состояние малышей. Свекровь, как обычно, занималась чем угодно, только не детьми, не забывая при этом поучать Лизу, что забота о детях – святая обязанность матери, а никак не бабушки. В пример она приводила маму самой Елизаветы, у которой после десяти лет вдовства наконец появились серьезные отношения с одним немолодым бизнесменом. Понятно, что в новый роман маленькие дети никоим образом не встраивались. «Молодые» переживали свою первую весну, приглядывались друг к другу, бродя по аллеям парка, взявшись за руки. Елизавете оставалось только вздыхать, понимая, что ей незачем портить этот праздник жизни своими дурацкими просьбами посидеть с внуками.

Через две недели Лизиного заточения, ближе к Пасхе, погода наладилась. Небо вновь стало синим, а сильное апрельское солнце за сутки высушило грязь. В городе началась пора субботников. С неухоженных газонов веселые студенты сгребали в мешки прошлогоднюю листву и мусор. Дворники в оранжевых жилетах трудились во дворах, приводя в божеский вид детские площадки и чахлые палисадники под окнами горожан. При взгляде на всеобщее оживление жить становилось радостнее. Даже Елизавета подумывала, выйдя с больничного, посадить цветы под окнами своего офиса.

В дом Мерцаловых вернулась няня, и Лиза почувствовала облегчение. Пару дней она еще оставалась дома, следя за самочувствием близнецов. Но после того как режим детей вернулся к обычному, они стали с аппетитом кушать и гулять во дворе, Дубровская поняла, что может позволить себе поездку в город. Прежде всего она после долгого перерыва навестила следователя и выяснила, что ничего нового за время ее отсутствия не произошло. Но это было на первый взгляд…

– Вы знаете, мы тут назначили еще одну экспертизу, – сказал вдруг сыщик. – Ничего особенного. Просто направили на исследование волос, который обнаружили на шапочке, предположительно принадлежащей Ушакову.

– Постойте-ка, – изумилась Дубровская. – О какой шапочке речь?

– Об обыкновенной черной спортивной шапочке, которая была в ночь нападения на голове злоумышленника.

Лиза оторопело смотрела на следователя. Ей казалось, что за время своего вынужденного отсутствия она безнадежно поглупела. Ей было известно, что никакой черной спортивной шапочки на месте происшествия обнаружено не было. Это был один из моментов, на которых она собиралась строить защиту Ушакова. Катя Серебровская говорила четко: разбойник был в шапке! Но у Ушакова такого предмета одежды в тот вечер не обнаружили. Откуда же он взялся теперь, спустя почти полтора месяца после происшествия?

Следователь понял ее замешательство.

– Ах, вы же не в курсе… Шапочку нашел в парке муж потерпевшей, Серебровский. Она зацепилась за ветку, наверняка во время драки. Там и осталась. Видимо, осмотр места происшествия произвели некачественно. Что ж, такое бывает.

– И вы признали шапочку вещественным доказательством? – удивилась Лиза.

– Разумеется. Я по ходатайству потерпевшего провел повторный осмотр места происшествия и изъял шапочку. Я ее осмотрел и обнаружил на внутренней стороне человеческий волос. Теперь дело за малым: провести экспертизу и подтвердить, что волос принадлежит Ушакову. С этим, мне кажется, накладок не будет. С дактилоскопией нам не повезло, но эта находка должна выстрелить в цель!

Дубровская не стала спрашивать, кому это «им» не повезло. Она была слишком подавлена. В защите Ушакова и без этого было немного обнадеживающих моментов. Сейчас ее лишали еще одного.

– Когда Серебровский обнаружил шапочку? – спросила она тихо.

– Недели две назад.

Две недели назад… Аккурат тогда, когда она засела с близнецами дома.

– Он не говорил, что заставило его пойти и обследовать место происшествия еще раз?

– Не знаю, милая Лизавета Германовна. Не знаю, – улыбнулся сыщик, разводя руками. – Может, Серебровский проходил мимо. Они ведь живут неподалеку. Может, специально пришел на это место, чтобы, так сказать, воскресить в памяти события. Он очень сильно переживает за жену, вы это видели. Кстати, состояние Екатерины Андреевны стало удовлетворительным, и ее выписали домой.

– Рада за нее. Ей пришлось немало пережить.

– Да уж… Бедная женщина! У нее вид человека, которому не слишком везло в жизни. Не могу понять причины. Серебровский производит впечатление преуспевающего мужчины. Это не так мало для счастья, верно?

Дубровская не была расположена рассуждать о составляющих женского счастья. Ее беспокоило обнаружение новой улики обвинения, и она уже думала, чем это обернется для Ушакова.

– А вы не думали, что та шапочка, которую изъяли на месте происшествия, вовсе не принадлежит Ушакову? – задумчиво спросила она. – Откуда, если подумать, ей там взяться? Вы хотите сказать, что шапка месяц болталась на ветке дерева, и никто ее не взял?

– Ничего не могу сказать. Но я далек от мысли, что Аркадий Александрович подбросил ее туда специально. Ведь вы так не думаете?

Дубровская отрицательно покачала головой. Вряд ли бы Серебровский стал этим заниматься. Позиции обвинения были слишком сильны и без того.

– Ну, вот видите! Значит, в чем-то мы единодушны, – улыбнулся сыщик. – А принадлежала ли шапочка Ушакову или ее забыл в кустах еще какой-то бродяга, нам даст ответ эксперт. Поверьте, никто не собирается фабриковать улики против вашего клиента. Кстати, вам никто не мешает предоставить следствию доказательства защиты.

Последняя лукавая шпилька пришлась прямо в цель. У Елизаветы не было пока никаких доказательств защиты. В пользу Ушакова говорила только ее интуиция. Но интуиция, как уже поняла Лиза, дама ненадежная. Еще недавно она нашептывала Дубровской нечто противоположное.

– Полная чушь! – высказался по поводу находки Серебровского Ушаков, которого Лиза решила навестить в следственном изоляторе. – На мне не было никакой шапочки. Тот парень с ножом действительно был в шапке. Но он смылся быстрее, чем я успел его задержать. Не стал бы он возвращаться на место своего паскудства только для того, чтобы повесить шапку на ветку.

– Если это не ваша шапочка, стало быть, опасаться нам нечего. Значит, волос тоже принадлежит не вам, – просто сказала Дубровская, хотя где-то в глубине души у нее все-таки оставались кое-какие сомнения. Ушакова вряд ли можно было назвать человеком, к которому испытываешь безграничное доверие. Он был многократно судимым вором-рецидивистом. Про таких, как он, говорят, что он прошел огонь, воду и медные трубы. Верить ему на слово могла бы лишь легкомысленная дурочка. Дубровская себя таковой не считала, хотя признавала, что фокус с кошельком произвел на нее впечатление.

Они сидели в следственном боксе – крошечном помещении, обстановку которого составляли стол и табурет, намертво прикрученный к полу. Сам Ушаков находился, как зверь, в клетке под замком. В его распоряжении имелось около метра площади бокса. Понятно, что сидеть в положении, когда коленки упираются в решетку и нет возможности встать и сделать для разминки пары шагов, было физически непросто. Ушаков во время разговора несколько раз вставал, разминая затекшие ноги и руки. Дубровской в этом смысле было легче. Она находилась на свободе. И хотя ее взгляд упирался в окно, за которым не было видно ни неба, ни улицы, одна сплошная кирпичная стена, Лиза знала, что спустя час она выйдет на нагретую весенним солнцем улицу, вдохнет аромат пробуждающейся земли и будет счастлива. Однако здесь, в холодных казенных стенах, выкрашенных в безобразный зеленый цвет, времен года не существовало. Здесь время текло по-особенному.

– Не верю я этому Серебровскому, – говорил Ушаков. – Мне он сразу не понравился. Как пить дать, что-то намухлевал с этой шапкой.

Дубровская пожала плечами. Ей не хотелось спорить с клиентом, разрушая тот непрочный мостик доверия, который между ними наконец образовался. Какой смысл было доказывать Ушакову, что Серебровский в любом случае чист от подозрений? Аркадий не был знаком с позицией защиты, чтобы его можно было упрекнуть в том, что злосчастную шапку он подбросил специально. Скорее всего, он обнаружил этот предмет случайно. Каждый день, минимум два раза в сутки, он проходил по территории парка и, возможно, под наплывом воспоминаний решил еще раз осмотреть место происшествия. Шапка оказалась в ветке дерева, среди пожухшей листвы, поэтому на нее и не обратили внимания первоначально.

– Говорю вам, этот Серебровский не так прост и прозрачен, как кажется! У меня в таких делах глаз наметанный. Он просто возненавидел меня и желал бы, чтобы срок мне накрутили до максимума.

– Ну будьте же справедливы! – не выдержала Дубровская. – У него есть все основания ненавидеть вас. Он считает, что вы напали на его жену. Почему он должен относиться к вам объективно? Ведь он не видел человека, о котором вы говорите. Для него вы настоящий преступник, человек, из-за которого он едва не лишился жены!

– Он должен был видеть, что я не обыскиваю карманы его жены, не шарю в ее вещах! Он видел, что я не пытаюсь ее изнасиловать, наконец! Ведь это я ему говорил сразу, прямо на месте происшествия! Я не пытался убежать. Неужели и это ему ни о чем не говорит? Я предлагал ему догнать преступника. Но он вел себя как осел.

Ушаков в очередной раз встал с места, пытаясь успокоиться. Руки он продел через ячейки металлической клетки и сейчас походил на большую гориллу в зоопарке. Дубровской стало совестно за такое сравнение, но она успокоила себя тем, что ее клиент не подозревает о глупых мыслях своего адвоката.

– Вот вы говорите, что он любит жену и, стало быть, ненавидит меня, – обратился он к Дубровской. – У женщины астма, и любой шок может спровоцировать приступ. Так?

– Так, – согласилась Лиза.

– Значит, увидев лежащую на снегу жену, он должен был броситься к ней, а не на меня. Ведь это очевидно! Он без памяти ее любит, переживает за нее. Но бросается на меня, даже не глядя, дышит его супруга или нет! Странно ведь, правда? Даже я, человек для этой дамочки посторонний, чужой, и то первым делом кинулся к ней. Я не побежал за мужиком в шапке, видя, что женщине, возможно, нужна срочная помощь. Неужели этот ваш Аркадий больше хочет наказать преступника, чем спасти жену?

– Ну я не знаю, – честно призналась Дубровская. – Муж находился в состоянии шока. Не каждый способен сохранить самообладание, оказавшись в критической ситуации.

– Дело в том, что в критической ситуации все мы действуем под влиянием инстинкта, – заметил Ушаков. – Женщина бросается в горящую квартиру за ребенком. Она понимает, что может пострадать, но в тот момент срабатывает природный переключатель. Она уже не думает о себе. Она спасает то, что для нее дороже собственной жизни. Серебровский так не поступил. Он что-то там говорил про аэрозоль? Вы помните? Ну та штука, которая позволяет жене снять приступ…

Дубровская вспомнила. Действительно, Аркадий упоминал, что жена всегда носит с собой баллончик, чтобы в случае необходимости быстро привести себя в норму.

– …Так вот, при мне не было такого, чтобы он искал в вещах жены лекарство. Между тем сумка валялась рядом. Вы же помните, что преступник не забрал ее с собой?

– Помню.

– Так вот, до прибытия «Скорой» этот парень палец о палец не ударил, чтобы спасти жену. А ведь лекарство ей было необходимо как воздух. Он не мог об этом не знать. Даже когда приехали врачи и милиция и про меня можно было забыть, он находился рядом со мной, а не рядом со своей женой.

– Не знаю, что и сказать, – призналась Дубровская. – То, что вы говорите, безусловно, интересно, но я не знаю, чем эти ваши наблюдения могут быть полезны для защиты. Серебровский волен поступать, как позволяет ему воспитание и совесть. Но его, слава богу, ни в чем и не обвиняют.

– Это я говорю для того, чтобы снять шоры с ваших глаз, развенчать, так сказать, его облик безупречного джентльмена. Я же видел, как вы смотрели на него тогда, во время опознания!

Дубровская почувствовала, что краснеет. Неужели все, о чем она думает, так явно отражается на ее лице? Аркадий, безусловно, интересный мужчина, но она еще не дошла до такого состояния, чтобы при виде смазливого лица и мужественной фигуры впадать в транс.

Ушаков не заметил ее замешательства.

– Я много раз совершал преступления, много раз сидел. Но сейчас, когда на мне нет вины, я чувствую себя беспомощным дураком, которого обвели вокруг пальца и заставили отвечать за то, что он не делал. Я не знаю, что предпринять. Меня, словно специально, запутали в этой паутине из чужих показаний и каких-то чудовищных улик, и выбраться из нее самостоятельно я не смогу. Помогите мне.

– Я пытаюсь, – сказала Дубровская, с грустью понимая, что выполнить обещание будет непросто. Пока в защите не намечалось ни малейшего просвета. Если эксперт скажет, что волос, найденный в шапке, принадлежит Ушакову, им придется худо. Никакие слова о разбойнике, который сбежал с места происшествия, не произведут на суд впечатления. «Если, конечно, Ушаков не вытащит кошелек судьи и не подбросит его прокурору», – грустно улыбнулась она.

Лиза нажала на звонок, вызывая конвоира. Когда она уходила, Ушаков продолжал оставаться в клетке, запертый на замок. Как опасный зверь, которому не место среди нормальных людей.

Глава 10

Серебровская пришла в офис к Елизавете в пятницу после обеда. Визит Кати стал для Дубровской полной неожиданностью.

– Как вы меня нашли?! – изумилась она. Совершенно точно она не давала женщине свою визитную карточку с адресом офиса.

– Адвокат – не иголка в стогу сена, – сдержанно улыбнулась Катя. – Я позвонила в адвокатскую палату, и мне сообщили, где вас найти.

Прошло не менее недели с того дня, как Серебровская вышла из больницы. Стало быть, по медицинским показаниям она была совершенно здорова. Однако Лизе показалось, что врачи поторопились, отправляя пациентку домой. Конечно, теперь она видела Катю не лежащей в кровати с иглой в вене. Она стояла и перемещалась вполне свободно. Но ее лицо, должно быть, круглое и румяное от природы, приобрело зеленоватый оттенок, а под глазами залегли серые тени. Хотя всему виной мог быть костюм яркого кораллового оттенка с двумя рядами золотых пуговиц на груди. Бог весть, откуда такая вещь могла взяться в гардеробе зажатой, тихой Кати.

– Выгуливаю новый костюм, – сказала она, словно отвечая на мысленный вопрос Дубровской. – Аркадий очень добр ко мне, и он обожает все яркое.

Елизавета подумала, что при такой любви к цветам и краскам Аркадию следовало выбрать в жены не блеклую Катю, а ее подругу, рыжую Светлану.

Она предложила женщине присесть в кожаное кресло, а сама расположилась напротив, как делала обычно, когда принимала клиента. Хотя, если разобраться, Катя Серебровская не была ее клиенткой, и у Лизы не было ни малейшего объяснения, зачем та пришла. Дубровская надеялась, что женщина расскажет ей об этом сама.

Но Катя не спешила. Она рассматривала рабочий кабинет Лизы, останавливая взгляд на цветных фотографиях в рамках, на забавных часах, на которых был изображен адвокат в мантии, но без головы.

– «Честный адвокат – редкая находка для клиента», – перевела она с английского. – Вы любите Лондон? – спросила она, глядя на Лизу. – У вас полно фотографий английской столицы. Биг-Бен, Тауэрский мост, собор Павла, Пикадилли…

– Да, раньше я любила там бывать, – «пока не родились дети», – хотела добавить Дубровская, но почему-то осеклась. Женским естеством она понимала, что детская тема болезненна для Кати. И не хотела ее ранить, но и откровенничать с ней тоже не хотела. – А эти часы я купила в Ковент-Гарден. Чудесное местечко. Хочется брать все подряд: жуков в стекле, бабочек в рамках, футболки с нелепыми подписями, сшитых вручную медвежат. Просто потом понимаешь, что дома все эти богатства осядут в шкафах. Часы – редкое исключение. На них изображен адвокат, настолько честный, что он держит в руках свою голову, как бы ручаясь за себя перед клиентом. Я решилась повесить их в кабинете и, кажется, не прогадала.

– Верно, – улыбнулась Катя. – Мы тоже бывали с Аркадием в Лондоне.

Улыбка ее погасла.

– Вы знаете, здорово, что у вас есть свой кабинет и вы имеете возможность здесь заниматься любимым делом. – Она провела ладонью по полированному подлокотнику кресла. – Я тоже когда-то мечтала, что у меня будет нечто подобное. Хотела писать там книгу. Какой-нибудь удивительный роман, который прославит меня на весь мир. Вам не смешно? Я планировала что-нибудь масштабное, типа «Войны и мира». Правда, я ничего не смыслю в батальных сценах, да и история мне безразлична. А вот драма вроде «Анны Карениной» вполне подошла бы. Слава богу, вы не смеетесь надо мной. В последнее время мне кажется, что все считают меня сумасшедшей.

– Нет. Это очень мило, – проговорила Елизавета. И запоздало встревожилась, что ее «мило» гостья воспримет как «глупо». – Во всяком случае, необычно. Теперь больше мечтают о материальном.

– Да, я тоже так думала. К тому же, если бы мне это удалось, Аркадий был бы ужасно горд. – Она виновато улыбнулась. – Но, видимо, не судьба.

– Но вы еще молоды. У вас все еще может получиться.

Дубровская была никудышной утешительницей. Видимо, так посчитала и Катя. Она выставила вперед руку, как бы прося Дубровскую замолчать.

– Эта тема для меня уже закрыта. Не все, чего хочешь, должно сбываться. Это нормально.

На минуту в кабинете адвоката воцарилось молчание. Дубровская не могла понять, что привело эту странную женщину к ней в офис. Искать ее через адвокатскую палату только для того, чтобы поговорить о давней несбывшейся мечте, было нелепо. И Лиза это понимала. Но она не могла взять инициативу в свои руки, пока не поймет, что нужно от нее потерпевшей. А той определенно что-то было нужно. Несколько раз она, словно невзначай, бросала на адвоката осторожный взгляд, но так и не решалась начать важный разговор.

– Могу я предложить вам чай или кофе? – спросила Лиза.

– А? – спохватилась та. – О, нет, нет! Я не хочу пить.

– Вы теперь чувствуете себя лучше? – Дубровская постаралась проявить участие.

– Какая разница, как я себя чувствую – лучше или хуже? – с досадой отмахнулась Катя. Она, видимо, размышляла о том, как начать разговор, а Дубровская своими вопросами нарушала ход ее мыслей.

– Послушайте, давайте без предисловий. Вы расскажете мне, зачем пришли, а потом я скажу, что смогу для вас сделать. – Лиза решила брать быка за рога. – Я же вижу, вас что-то беспокоит. Кто знает, может, я смогу вам помочь.

Серебровская медлила. Она смотрела на адвоката задумчиво, словно спрашивая себя, не поторопилась ли, придя в офис.

– У меня пустяковый вопрос, – наконец сообщила она с беспечной улыбкой. – Могу я закрыть это чертово дело раз и навсегда?

– Вы хотите закрыть дело?! – изумилась Дубровская.

– Да. Вы не ослышались. Мне изрядно надоела вся эта шумиха вокруг покушения на мою жизнь.

– И вы хотите, чтобы преступник остался безнаказанным? – Дубровская все еще не могла поверить, что правильно поняла потерпевшую. – Вы что, хотите, чтобы с моего подзащитного сняли все обвинения? Вы сочувствуете ему или попросту не уверены в том, что именно он напал на вас той ночью?

– Мне нет дела до этого человека, – резко прервала ее Катя, взглянув на Лизу с неприязнью. – Я не хочу никому помогать. Я решила помочь себе. Мне просто надоела вся эта следственная возня: допросы, очные ставки, опознания. Я не хочу являться в суд, давать показания, отвечать на вопросы. Я просто не хочу проходить через все это, разве не ясно?

Дубровская распрямилась. Ее порядком утомили сенсационные признания Кати, все эти ее хождения вокруг да около. Сегодняшнее заявление было не более чем каприз. Завтра она передумает и будет просить для Ушакова самой строгой меры наказания.

– Уголовное дело – это не написание романа, где сюжет зависит от вашего желания, – произнесла Лиза, чеканя слова. – «Мне надоело» – это не аргумент. Ни следователь, ни суд не отнесется к подобному заявлению серьезно.

– Ну хорошо. Если я скажу, что не считаю поступок ночного грабителя значимым для меня, это поможет мне закрыть дело?

– Вам не важно, что преступник посягал на вашу жизнь?

– Чья это жизнь – ваша или моя? Неужели я не могу решать? – проговорила Катя, но, видя, что Дубровская не понимает ее и, более того, раздражена этим внезапным заявлением, немного смягчила тон. – Не знаю, рассказали вам или нет, но я уже пыталась когда-то свести счеты с жизнью, это ли не показатель того, что она для меня безразлична? Парень просто пытался избавить меня от того, что мне самой уже было не нужно. Стоит ли его за это наказывать?

Катя храбрилась, говоря о попытке суицида как о чем-то совершенно обыденном. Она беспечно улыбалась, делая вид, что ей все нипочем. Но ее игра была совершенно очевидна для Дубровской.

– Я сожалею, но забрать свое заявление обратно вы не сможете, – сказала она холодно. – Ушаков будет привлечен к ответственности и осужден, хотите вы этого или нет.

– Неужели мое мнение ничего не значит?! – возмутилась Катя.

– Ваше мнение учтут при назначении наказания. Увы! Таков закон. Ушакова могут освободить только в случае, если он невиновен. Но вы с уверенностью говорите, что именно он напал на вас той ночью, ограбил, угрожал убийством. О каком освобождении может идти речь?

Серебровская смотрела на адвоката, пытаясь осмыслить сказанное.

– Вы хотите сказать, что мне нужно отказаться от своих показаний? – спросила она после минутной паузы.

– Я не имею права о чем-либо просить вас. Вы говорили следователю то, что считали нужным. Кроме того, вы были предупреждены, что должны говорить правду. За ложные показания у нас предусмотрена ответственность.

Быть может, в тоне Елизаветы Серебровская услышала скрытый подтекст, но она вдруг прищурила глаза и взглянула на адвоката с некоторым подозрением.

– Вы что же, считаете, что я говорила следователю неправду?

Дубровская ответила не сразу. Она немного поколебалась, но в конце концов решила, что дамочка сама напросилась к ней с визитом, и не будет большим грехом сказать ей то, что адвокат давно уже поняла.

– Вы не лгали, в этом я совершенно уверена. Но вы могли ошибаться.

– В чем же я могла ошибаться, по-вашему?

– Вы опознали Ушакова. Это и было вашей ошибкой.

– Разве его не было на месте происшествия?

– Был. Но он появился позже, уже после того, как вы лишились чувств. Вы не могли его видеть.

Катя смотрела на адвоката во все глаза и не произносила ни слова.

– Вспомните еще раз, – попросила Дубровская. – Вы можете описать того мужчину, который на вас напал?

Серебровская пожала плечами.

– Меня об этом просили, наверно, уже тысячу раз. Боюсь, мой рассказ давно стал заезженной пластинкой. Сколько бы я позже об этом ни думала, не могу вспомнить ничего нового. Темная куртка, шапочка на глаза. Большая темная масса. Вот, пожалуй, и все…

– Негусто, – вздохнула Лиза. – Под такое описание может подойти любой мужчина. Достаточно надеть на него куртку и шапку. Вы можете вспомнить что-либо конкретное: цвет глаз, например, форму носа, наличие усов, бороды, шрамов на коже? Быть может, у него отсутствовал передний зуб или были видны золотые коронки? От него своеобразно пахло? Как он говорил? Картавил, шепелявил, вставлял в речь своеобразные словечки? Это все может пригодиться.

– Я понимаю… Но я ничего не помню, – беспомощно пробормотала Катя. – Определенно могу сказать лишь, что усов и бороды у него не было, равно как и шрамов. Хотя там было так темно… Шапочка у него была надвинута прямо на глаза. И мне почему-то кажется, что глаза у него были темного цвета. Хотя сейчас я уже ни в чем не уверена. И еще…

Она прикрыла глаза, словно стараясь припомнить события той роковой ночи. Лицо ее исказилось гримасой не то боли, не то отвращения. Было понятно, что воспоминания ей неприятны.

– Стойте-ка, – бормотала она, не раскрывая глаз, вся в плену прошлого. – Он говорил так… хрипло. Ну словно у него болело горло. И от него пахло чем-то несвежим. – Она содрогнулась.

– Ну, ну, – тихонько подбадривала свою собеседницу адвокат. Ах, если бы она умела подстегивать память! Или владела приемами гипноза! В любимых Лизой детективах психотерапевт вводил пациента в состояние гипнотического транса, благодаря чему картины прошлого воскресали в памяти пациента с необычайной точностью. Но подобное искусство адвокату было недоступно.

– Все! – выдохнула клиентка (или уже пациентка?), открывая глаза. – Больше ничего не помню.

Итак, все, что они имели, помимо куртки и шапки, – это хриплый голос и несвежий запах преступника.

– Ну, может, уточните, европейское или азиатское лицо было у вашего ночного грабителя? – спросила Елизавета почти умоляюще.

– Там было темно, – напомнила женщина. – Вы же не хотите, чтобы я придумывала.

Нет, конечно. Дубровская этого не хотела. Она попыталась сообразить, какую выгоду может получить из новых сведений. Ушаков, совершенно точно, не хрипел. В его речи не было ничего особенного. Но вот запах… Дубровская попыталась вспомнить ощущения своего обоняния при общении с Ушаковым. Тщетно. В памяти не запечатлелось ничего примечательного. Что же могла иметь в виду Серебровская? Запах плохо мытого тела, пота? Несвежего белья? Водочного перегара вперемешку с запахом сигарет? Где-то она даже читала о том, что некоторые внутренние болезни проявляют себя зловонием. Бывали в криминалистике случаи, когда виновного «вычисляли» именно по характерному запаху, который запоминал потерпевший.

– Если бы вам предоставили образцы запахов, могли бы вы определить, какой из них вы ощущали при близком контакте с преступником? – спросила Дубровская.

– Думаю, я могла бы попробовать, – ответила Катя, но в голосе ее не прозвучало уверенности.

Могла бы попробовать! Дубровская представила, каким бы стало лицо следователя, заяви она ходатайство об опознании обвиняемого по запаху! Сыщик и без того уже проявлял недовольство, когда адвокат вела себя слишком активно. Ему было невдомек, почему Лиза за скромный гонорар от государства пытается доказать невиновность особо опасного рецидивиста. Его отношения к Ушакову не изменил даже случай с пропажей кошелька из кармана, разве что после этого он стал еще более подозрительным. Должно быть, ему казалось, что вор выставил его дураком, да еще и в присутствии дамы. Прощать насмешки над собой было не в его манере.