Текст книги "Двойные игры адвоката"

– Никак не могу взять в толк, почему я не могу забрать назад заявление? – продолжала недоумевать Серебровская, не замечая, что Елизавета погружена в раздумья. – Слава богу, теперь я почти здорова. Материальных претензий у меня тоже нет. Разорвали сумку? Шут с ней. Она и без того была не новой. В кошельке денег было немного. Что еще? Ключи, помада, носовой платок? Не представляют ценности.

– Это все вещественные доказательства, которые следователь приобщил к делу, – проговорила Дубровская машинально. – Их вам вернут сразу же после приговора.

– Да вы совсем не слушаете меня! – недовольно заметила Катя. – Я как раз говорю о том, что все вещи, которые у меня изъяли, не имеют для меня ценности.

– Нет, я вас как раз слушаю, – заверила ее адвокат. – Я, например, заметила, что вы забыли назвать этот ваш баллончик… аэрозоль… как его? Что-то, что вы принимали от бронхиальной астмы. Сдается мне, что эта штука в критический момент бывает на вес золота.

– Да, это точно, – согласилась Катя. – Удивительно, что из всех вещей, которые были у меня в сумочке, пропал именно ингалятор. Нашли все, даже заколку для волос и ключ от почтового ящика. Но лекарство пропало.

– Откуда вам это известно? – насторожилась Дубровская. Этот факт не оглашался до окончания расследования, до момента, когда обвиняемому и защитнику предоставят для ознакомления все материалы дела. Информация, которой владела потерпевшая, могла оказаться полезной для защиты.

– Но мне же показывали сумочку и все мои вещи! – ответила Серебровская. – Мы все осматривали и даже составляли протокол.

– Вы указали, что аэрозоля нет?

– Я сказала об этом следователю, но он ответил, что это ерунда. Возможно, флакон просто в спешке выронили. Следователь заверил меня, что мой обидчик получит сполна.

Как это было на него похоже! «Не имеет отношения к делу». «К чему это?» «А что, по-вашему, это доказывает?» Мелочи могли играть важную роль, а могли не играть никакой. Вот, например, пропавший ингалятор. О чем это говорит? Да ни о чем. Одна из сотни вещиц, хранящаяся в дамской сумочке. Но только Катя Серебровская могла сказать, что она для нее значила. О том, что какой-то там баллончик с лекарством может оказаться дороже любых денег, преступник, конечно, не догадывался. А вот Аркадий, муж Кати, который знал о страданиях супруги, готов был вцепиться в горло обидчику, поскольку тот едва не лишил бедную женщину шанса на спасение.

– А Аркадий Александрович знает, что вы пошли ко мне? – спросила вдруг Дубровская.

– Вы считаете, он должен об этом знать? – спросила Катя. – Нет, я ничего ему не сказала. Зачем? Он все твердит мне, что я должна как можно скорее забыть весь этот кошмар. Однако мне кажется, это он пытается вычеркнуть из памяти все, что связано с этим делом.

– Он так сильно переживаете за вас?

– Все так говорят, – уклончиво ответила Серебровская.

Опять этот странный холодный тон, когда речь зашла об Аркадии. Катя могла ответить просто: «Он любит меня» или же «Ему неприятно думать, каково мне было в тот момент». Но Серебровская верна себе. Ей все твердят, что муж за нее переживает. Она же по какой-то неведомой причине сама в это не верит.

Дубровская не стала копаться в причинах такого поведения потерпевшей. Должно быть, у Кати были тому свои объяснения. Но Елизавета – не семейный терапевт, и, стало быть, вытаскивать скелеты из домашнего шкафа – не ее задача. Ей нужно помочь Ушакову. Если, конечно, еще что-нибудь можно для него сделать.

Катя встала со своего места. Она медлила, не решаясь уйти, хотя, как казалось Лизе, они обсудили все, что могло заинтересовать потерпевшую.

– Какие чудесные утки, – сказала она вдруг, подойдя к низкому шкафу, на котором стояли две стильные фигурки уток. Этот подарок Лиза получила на новоселье в новом офисе и сначала все никак не могла придумать, как их использовать. Фигурки были массивными, с большими полостями, в которых предполагалось что-то хранить. Воображение не подсказало Дубровской ничего лучшего, чем использовать уток как вазы для конфет.

– Можете угощаться, – великодушно предложила она гостье. Стрелки на часах показывали уже пять. Дубровской следовало поторопиться, чтобы успеть на вечернюю прогулку с малышами. Кате Серебровской торопиться было некуда, разве что домой, готовить мужу ужин.

– Спасибо, я не люблю конфеты, – ответила Катя, продолжая гладить уток по полированным носам. – Должно быть, мне пора идти. Я и без того уже злоупотребила вашим временем.

Дубровская не стала ей возражать. Ей было жаль эту усталую женщину в нелепом ярком костюме, словно взятом из гардероба подруги. Она знала, что, выйдя из адвокатского кабинета, Катя сядет в машину и поедет домой к мужу, которого по неизвестным причинам еле выносит. Она будет варить обед, но не потому, что ей хочется порадовать его и себя саму вкусными блюдами, а потому, что так надо. Потому что она хорошая хозяйка, и все вокруг это знают. Она мечтает о кабинете, где могла бы писать романы, но сама уже давно отказалась от этой идеи, потому что многим вокруг это покажется странным, немного сумасбродным. О чем может поведать миру усталая домохозяйка? Если у нее был шанс, то она его упустила. Давным-давно она была другой: смешливой, озорной, с огоньком в глазах. Где та девчонка? Куда она делась? Ответа нет. Как нет ни малейшего проблеска улыбки в блекло-голубых глазах.

– Мне нужно еще успеть по одному делу, – соврала Лиза, не желая обидеть гостью своим демонстративным желанием от нее избавиться. – Поэтому мы можем выйти вместе.

Она выключила компьютер, закрыла жалюзи. В кабинете с постерами в английском стиле стало сумрачно. Женщины вышли из офиса одновременно. Они не стали прощаться, как закадычные подруги. Дубровская вежливо кивнула, улыбнулась и, полагая, что все церемонии выполнены, поспешила к автомобилю. Устраиваясь на сиденье, заметила в зеркало заднего вида, что Катя садится в «Мини-купер». Елизавета подумала, как не соответствует внешний вид игрушечной машинки облику ее владелицы. Если у Аркадия Серебровского и был вкус на вещи, то подарки жене он выбирал довольно странно. Хотя, возможно, в этом не было дурной подоплеки. Просто ему до смерти хотелось разбавить свою жизнь яркими красками. Его ли вина, что они совсем не подходили его второй половине?

Глава 11

Катя проследила за тем, как Дубровская, махнув ей на прощание рукой, уехала. Она вздохнула, понимая, что адвокат торопится домой, к мужу и детям. Несколько раз в течение разговора она замечала, что ее собеседница бросает взгляд на часы. И хотя в ее кабинете не было рамок с детскими фото, которые любят ставить на своих рабочих столах женщины, Екатерина все же заметила в автомобиле адвоката два детских кресла. Это означало лишь то, что у Дубровской не менее двух детей, и с точки зрения Кати она счастливица. Сама Серебровская детьми так и не обзавелась, хотя Аркадий ей неоднократно обещал, что они у них обязательно будут.

Катя смотрела сквозь пыльное лобовое стекло на улицу, но видела перед собой не поток машин, стремящихся по проспекту в сторону центра. Перед глазами бежала пестрая полоса прожитых лет, как кадры в кинематографе. Она с удовольствием остановила бы эту цветную ленту и попыталась даже отмотать обратно, но прошлого не вернешь, и то, что сделано, уже не перепишешь на чистовик. Серебровская пыталась определить для себя момент, когда все пошло наперекосяк, когда она впервые почувствовала себя несчастной…

Она точно помнила, что в период «неустроенных лет», когда они с Аркадием ютились в бабушкиной «хрущевке», она чувствовала себя великолепно. Это было время надежд, каких-то светлых устремлений. Она трудилась в школе, полагая, что место учительницы русского языка и литературы является чем-то временным, незначительным в ее жизни, проходящим. Наивная! Знала бы она тогда, что эти годы окажутся самыми лучшими в ее жизни! Сидя за проверкой тетрадок на своей крошечной кухне с пророщенным луком на подоконнике, она мечтала, что когда-нибудь бросит работу в школе и станет много путешествовать, а свои впечатления изливать на бумаге. Но приходил с работы Аркадий, она разогревала ему ужин, и они долго сидели на кухоньке, глядя, как гаснет за окнами очередной день. Муж был не меньшим романтиком, чем она, и любил помечтать о будущем. Правда, многое в его мечтах сводилось к деньгам и достатку, но она не упрекала его. В самом деле, а где взять средства на будущие путешествия? Они тогда мало смотрели телевизор, все больше разговаривали. И Катя чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете, когда при свете ночника разглядывала красивое лицо молодого мужа. Он засыпал раньше, поскольку ему нужно было вставать в первую смену на завод, а она могла поспать подольше, если ей не нужно было к первому уроку.

Она жила тогда полной жизнью, сама того не замечая. Днем – работа в школе, вечером – общение с мужем на кухне. По выходным – походы к друзьям или родственникам. Ее любили в школе – и педагоги, и дети, и даже их родители. Она была энергична, доброжелательна и всегда весела. У нее получалось наладить отношения даже с самыми ершистыми учениками. Один из них, острый на язык Венька, даже начал ходить в ее литературный кружок, чем немало удивил всех дворовых хулиганов, в компании которых он обычно проводил время. Она читала ребятам отрывки из произведений классиков, устраивала диспуты, но в душе понимала, что ей нужно нечто большее, чем работа в средней школе. Они с Аркадием тогда еле сводили концы с концами. Иногда денег до получки подкидывали родители, не забывая при этом слегка поддеть будущего финансиста и писательницу. Она к беззлобным насмешкам старшего поколения относилась философски, понимая, что всему свое время. Аркадий же, по натуре очень амбициозный и гордый, на дух не переносил иронию и замыкался в себе. Катя начала замечать, что муж стал менее разговорчивым и веселым и мог подолгу сидеть, уставившись в пространство. Она пыталась его растормошить. Но он только вяло отмахивался. «Жизнь – дерьмо!» – услышала она от него однажды. С тех пор она стала очень мягка и снисходительна к нему, старалась лишний раз не выводить его из равновесия. А лишить его спокойствия тогда было очень легко. Достаточно было сказать: «Аркаш, а Смирновы новую «девятку» купили. Ты слышал, как называется ее цвет? Ты не поверишь. «Мокрый асфальт»! Чего только люди не придумают!» Серебровский мгновенно становился таким же мрачным, как пресловутый мокрый асфальт. «Эта машина – дерьмо, – говорил он сквозь зубы, хотя в те далекие девяностые отечественная «девятка» была мечтой многих водителей. – Если мы приобретем машину, это уж наверняка будет иномарка. Какая-нибудь там «Тойота». Катя согласно кивала головой, понимая, что Аркаше хочется быть ничем не хуже Смирнова. Но напоминать ему о том, что дома кончилась картошка и оплата за квартиру просрочена уже на два месяца, она не решалась. Катя верила, что муж добьется успеха и его неудачи – явление временное. В самом деле, Аркадий был красив лицом и великолепно сложен. Его внешность производила настолько незаурядное впечатление, что казалось, и его судьба непременно будет не такой, как у всех. Ну не могла природа ошибиться и одарить фактурой Аполлона серую посредственность!

Заботясь о душевном состоянии мужа, Катя до минимума сократила визиты к ним домой подруги Светки. Встречалась с ней на нейтральной территории, где-нибудь в кафе-мороженом, в скверике на скамейке, где они покупали сосиски в тесте и болтали, не боясь задеть чьи-либо чувства. Катя еще помнила, как однажды подруга, неосторожно напев популярную песенку тех лет «Бухгалтер, милый мой бухгалтер!», едва не развела ее с мужем. Аркадий бушевал неделю, говоря, что он сыт по горло насмешками рыжей бестии, и если Катя не призовет ее к порядку, будет считать, что она ценит подругу больше, чем собственного мужа. «Что бы там я о ней ни думал, я же не пою в ее присутствии «Путана, путана, путана! Огни отелей так заманчиво горят!» – возмущался он. Это было правдой. Не то чтобы Светка была девушкой легкого поведения, но кавалерами ее становились сплошь состоятельные люди, которые ездили на тех самых иномарках, которыми так грезил Аркадий. Она появлялась у них дома всегда под вечер, в чем-нибудь ярком, сногсшибательном – то в красном лаковом плаще с поясом, то в высоких сапогах-ботфортах. Стряхивала с волос капли дождя и скалила в голливудской улыбке белые зубы. Ее зеленые глаза смеялись, а голос казался слишком громким и резким. Сама Катя предпочитала всегда говорить вполголоса.

Но терпение Кати было вознаграждено, и пришел, наконец, день, когда таланты мужа оказались замеченными. После этого его карьера начала раскручиваться со скоростью сжатой пружины. Он стал очень занятым и очень самодовольным. Работа требовала от него частых отлучек, и Кате приходилось часто оставаться одной. Она старалась не грустить, понимая, что такова участь всех жен преуспевающих мужей. Аркадия повысили в должности, переведя на место заместителя начальника отдела. Он исправно получал премии. Кроме того, у него появились дополнительные возможности заработка. В те смутные времена каждый выживал, как мог, и не было ничего удивительного, когда вместо денег муж приносил домой вещи. Правда, это в основном была мужская одежда: импортные сорочки, галстуки, брюки, модные ботинки. Все это Аркадию удивительно шло, и Катя старалась не обращать внимания на то, что ее одежда по сравнению с тем, что носил муж, выглядела блекло и немодно. «Ты поистрепалась, как ремок! – со свойственной ей прямотой говорила Светка. – Неужели лось, которого ты называешь мужем, не видит, как ты выглядишь и что носишь? Не знаю, как ты терпишь! Я бы загнала в комиссионке пару его тряпок, чтобы купить что-нибудь стоящее для себя. Ты просто обязана ему объяснить, что жена – это зеркало мужа». Конечно, Катя ничего объяснять Аркадию не стала, но, должно быть, он догадался сам, потому что на новую премию преподнес ей кофточку из ангорской шерсти и пуховик цвета электрик. Все эти вещи тогда считались жутко модными, но Катю вряд ли украсили. Она от природы была полновата, а в объемной кофте белого цвета и вовсе стала похожей на матрешку. Она всегда комплексовала из-за внешности, а когда волей случая оказывалась рядом с мужем на людях, то испытывала страшный дискомфорт. Катя была чувствительна, и чужие неосторожные взгляды кололи ее, как шипы. «Что, интересно, он в ней нашел?» – должно быть, думал каждый, кто видел эту невысокую полноватую молодую женщину славянской внешности рядом с высоким и стройным красавцем мужчиной. Все чаще она отказывалась выходить с ним на люди, каждый раз придумывая новые причины. То у нее болела голова, то на следующий день в школе проводили открытый урок. К ее облегчению, Аркадий не настаивал, он легко соглашался забежать поздравить общих друзей один. «Я на минутку!» – говорил он, целуя ее в теплый затылок. Уходил и пропадал на несколько часов. «Прости, дорогая, – объяснял он позже. – Как-то неловко было обидеть хозяев и уйти сразу после того, как вручил подарок. В конце концов, ты сама решила не идти». И Катя соглашалась. Для нее и него значимыми были вечера, которые они проводили дома, вместе. Она готовила вкусный ужин, зажигала свечи. Он приходил с работы усталый, крича с порога: «Что у нас сегодня на ужин?» Потом они вместе садились за стол. Она хлопотала, подкладывая ему самые лучшие куски. Он только жмурился от удовольствия: «Никто не готовит лучше тебя, Катюша!» Этого ей было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливой.

Потом они получили от завода квартиру, и в новом пространстве не нашлось места для старого мягкого гарнитура в чехлах из ситца. От лука на окнах пришлось тоже избавиться. «Слишком уж отдает деревенщиной, – говорил Аркадий. – В конце концов, если тебе понадобится зелень, ты вполне можешь купить ее на рынке». Теперь они могли себе позволить покупать продукты не в дешевом магазинчике рядом с домом. У них появился современный кухонный гарнитур с хорошей плитой и вытяжкой. Спальню украсила широкая супружеская кровать под шелковым покрывалом, с дюжиной подушек. Оставалось только жить да радоваться. Маруся, родная сестра Кати, только завистливо вздыхала, разглядывая убранство новой квартиры. «Ой, Катька! – говорила она. – Как у вас теперь все по-барски! Только ты, мне кажется, не вписываешься в эту красоту. Не боишься, что муж тебя бросит?». Маруся всегда была злой на язык, даром что младшая сестра. Она навещала молодых каждую неделю, без зазрения совести брала деньги «в долг» и никогда не возвращала, да еще сеяла в душе сестры смуту. Катя отвадила бы назойливую сестрицу, будь она пожестче сердцем. Но рвать семейные узы только из-за того, что Маруся портит ей настроение, не решалась. Да и сам Аркадий не возражал против визитов родственницы. Ему в какой-то степени льстило, что родня жены, некогда насмехавшаяся над ним и не верившая в его удачу, теперь перехватывает у него деньги до получки. Он уже снисходительнее относился к появлениям в их доме Светки. Ему нечего было стыдиться, и он демонстративно садился на мягкий кожаный диван, клал ноги на пуфик и включал на всю мощность стереосистему. Подружка могла оглохнуть и позеленеть от злости и зависти, теперь ему не было до нее никакого дела.

Настал день, когда Аркадий, посмеиваясь, заявил Кате за ужином:

– Ну что же, дорогая! Мне кажется, при сложившемся уровне достатка мы вполне можем позволить себе жить на мою зарплату. Ты можешь оставить свою школу и полностью посвятить себя семье.

– Ты уверен, Аркаш? – Рука Кати с половником зависла в воздухе. Она знала, что муж совсем недавно перешел на работу в банк. Это было солидное занятие, в полной мере отвечающее его амбициям. Теперь он по праву называл себя финансистом. Бухгалтер остался где-то там, в его заводском прошлом.

– Ты получаешь в своей школе копейки, – напомнил он. – Есть ли нужда тебе и дальше там оставаться? Помнится, однажды некая симпатичная девушка заявила мне, что хочет написать роман. – Он хитро прищурился. – Вот уж не знаю, мечтает ли еще она об этом или уже нет?

Лицо Катерины вспыхнуло.

– Ох, Аркаш! Мечтаю так же, как и тогда, когда была зеленой девчонкой!

– Так почему тебе не постараться воплотить мечту в жизнь? – Он обвел руками пространство, страшно довольный собой. – Ты считаешь, в этих стенах не могут родиться сюжеты мировых бестселлеров? Наверняка ты предпочитаешь домик с окном на лес, чтобы портить бумагу под трели соловья, но заверяю тебя, он у нас будет! И для этого вовсе не обязательно вносить в наш семейный бюджет твою скромную зарплату.

Спустя несколько лет она не могла понять, почему тогда очертя голову бросилась исполнять его желание. Быть может, она тогда действительно рассчитывала, что станет великой писательницей?

Серебровская быстро решила все формальности. В школе ее попытались остановить, остудить пыл, воззвать к голосу рассудка. Там едва не вспыхнул скандал. Учительница русского языка уходила посередине учебного года! Ей не было замены. Ее просили выждать установленный законом срок. Но она словно с цепи сорвалась.

– Аркаш, они грозят испортить мне трудовую книжку, – жаловалась она.

– Плюнь ты на эту книжку, – смеялся он. – Она тебе больше не понадобится.

Но под натиском жены все-таки сдался и вмешался в ситуацию, решив проблему за один визит к директору.

– Не знаю, о чем вы думаете, Екатерина Андреевна, – говорила потом директриса, когда Катя пришла забирать из школы документы. – Но мне кажется, вы совершаете очень серьезную ошибку. Неужели вас не ценили в школе? Оставить место педагога для того, чтобы стать обычной домохозяйкой, на мой взгляд, полная глупость. У вас даже детей нет. Чем, ради всего святого, вы намерены заниматься?

– Я собираюсь писать книги, – ответила Серебровская, гордо задрав подбородок. В конце концов, о чем там думает эта директриса, давая советы, которые никому не нужны? – Я намерена публиковаться.

– М-да? – ответила бывшая начальница, глядя на нее сквозь очки. – Но вы бы могли творить ваши бессмертные произведения, не бросая работу педагога. Вы думали, что будет, если ваши труды окажутся никому не нужны?

Серебровская даже мысли подобной не допускала! Что это значит – окажутся не нужны? Она чувствовала в себе огромный потенциал и готова была разорваться от переполнявших ее идей. Эта старая цапля с проницательным взглядом, должно быть, просто завидует ей, потому что у Кати есть возможность оставить работу и посвятить себя тому, что ей нравится больше всего, а у нее такой возможности нет.

– Я все обдумала и приняла решение, – гордо объявила она.

– Ну что ж, – сухо ответила директриса, протягивая ей документы. – Тогда у меня нет причины вас задерживать. Конечно, я могла бы воспротивиться такому внезапному уходу, но мне уже звонили из городского отдела образования с просьбой не чинить препятствий.

Екатерина уходила из школы вся в предвкушении новой заманчивой жизни. На крыльце она остановилась, постояла немного, слушая, как звенит звонок на очередную перемену. Ей стало немного грустно, ведь работа в школе, какой бы трудной она ни была, никогда не казалась ей скучной, бесполезной и монотонной. Она прожила в школе немало светлых и звонких лет, но впереди у нее был лучший период жизни, который она посвятит мужу и книгам. Она встряхнула головой и почти весело сбежала с крыльца.

Следующий день оказался для нее странным. Ей никуда не нужно было с утра бежать, некуда торопиться. Она повалялась в постели лишний час, с удовольствием ощущая, что все ее заботы ушли и ей не нужно составлять тематические планы, проверять школьные сочинения и готовиться к очередному родительскому собранию. Она совершенно свободна! От осознания полного и безграничного счастья Катя пару раз крутанулась в кровати, затем вскочила на ноги и поспешила на кухню. Сварив себе кофе, она в чем была, в ночной рубашке в мелкий розовый цветочек, засела за стол. Пододвинув к себе чистый лист бумаги и чашку с кофе, Катя уставилась за окно. Была ранняя весна. И с утра моросил нудный дождь, превращая выпавший снег в кашу. Серебровская только порадовалась тому, что ей нет нужды сегодня идти по лужам в школу. Она могла целый день провести в своей теплой уютной квартире, не высовывая носа на улицу. Это ли не счастье? Она стала делать заметки на листе бумаги, фиксируя идеи, которые роились в голове, как беспокойные пчелы. Только раньше она откладывала их на потом, но вот наконец настал тот час, когда их можно было выпустить на волю.

Аркадий застал ее вечером с ворохом исписанных бумаг и перепачканным чернилами подбородком. Он был немало озадачен тем, что его законная половина встретила его в ночной рубашке. Было неясно, то ли она вообще не одевалась сегодня, то ли уже готовилась ко сну. Другой неприятный сюрприз ждал его на кухне. Изучив пустое нутро кастрюль, он обнаружил, что ужин по какой-то неизвестной ему причине не приготовлен. Жена со смущенной улыбкой сказала:

– Прости, Аркаш. Я и не заметила, как прошел день. Если хочешь, я быстренько пожарю тебе яичницу.

Он посмотрел на ворох бумаг, прижатый чашкой с недопитым кофе, и только покачал головой:

– Но Лев Толстой, мне кажется, все-таки чем-то питался.

На следующий день она постаралась исправить свою оплошность. С утра сбегала на рынок, принесла домой полные сумки продуктов, сварила борщ, приготовила жаркое, прошлась по квартире с тряпкой. Когда она села за стол, положив перед собой бумагу, то с ужасом поняла, что в голове нет ни одной мысли. Вернее, голова была стерильна, как чистый лист бумаги на столе. Промаявшись пару часов, Катя почти с радостью услышала звук шагов за дверью и скрежет поворачивающегося в замочной скважине ключа. Сегодня муж был ею доволен и, отведав сытный ужин, улегся перед телевизором, щелкая пультом. От нечего делать она села рядом. Они смотрели какую-то несмешную юмористическую передачу, а когда пришло время, отправились спать. Гася ночник, Катя недоуменно отметила про себя, что успела сделать за этот день гораздо меньше, чем тогда, когда работала.

Так потекли дни, похожие друг на друга, как близнецы. Утром она бегала по магазинам, днем готовила, убирала, стирала, гладила. Во второй половине дня находила пару часов для составления набросков будущего шедевра. Весну сменило лето. За ним незаметно подоспела осень. Глядя на листву, раскрашенную в пестрые цвета уходящего лета, Катя загрустила. Наступала пора, когда дети идут в школу. Она всегда любила последние дни августа и первые дни сентября, заполненные суматохой и радостным настроением праздника. Отдохнувшие и загоревшие за лето, дети и их родители были рады вновь увидеть друзей, учителей. Катя и сама когда-то была частью этого праздника. Но теперь, впервые за несколько лет, испытала ощущение гулкой пустоты, когда поняла, что ей не надо спешить ни в институтскую аудиторию, ни в кабинет русского языка и литературы на третьем этаже. Ей никто не звонил, никто ее не поздравлял, никто и не вспоминал, похоже, о ее существовании. Ее школьные коллеги пару раз приходили к ней в гости, но разговор сам собой иссякал. Ей нечего было рассказать им, кроме новых рецептов приготовления домашнего варенья. Им же нечего было поведать ей, кроме некоторых школьных сплетен. С наступлением нового учебного года общение и вовсе оборвалось. Им было некогда.

– Ну, ты, поди, рада? – спросил ее с улыбкой муж, когда с удовольствием уминал за обе щеки приготовленный ужин. – Тебе нет нужды возвращаться на эту школьную каторгу. Твои подружки, между прочим, продолжают тянуть лямку. Не всем так везет.

Катя скромно промолчала. Муж посчитал бы ее чокнутой, если бы она вдруг сказала, что ее тянет на эту «каторгу». Что она вовсе не против бежать в школу ранним утром, ежась от зябкой сентябрьской прохлады. И совсем не возражает стоять у доски и объяснять детям правила правописания безударных гласных, а на занятиях литературного кружка придумывать со старшеклассниками новый финал к «Анне Карениной». Вместо этого она чувствовала, что превращается в пустое место, теряет ощущение собственной значимости. Конечно, в их доме теперь царил образцовый порядок, все петли к полотенцам были пришиты, раковины начищены до блеска, обед из трех блюд томился на плите. Муж после первых проявлений восторга стал относиться к ее стараниям спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся. Домой он возвращался поздно, ужинал и ложился на диван возле телевизора. На ее попытки поговорить только отмахивался: «Прости, Катюша! Устал как черт, ты не поверишь». Она замолкала и уединялась в своей комнате.

Когда произведение было готово, Екатерина опять впала в лихорадочное возбуждение. Она отослала рукопись в издательство и всю последующую неделю после этого замирала от ужаса, слыша телефонный звонок. Ей казалось, что ответ будет скоро. Она нервничала, когда ее беспокоили по пустякам. Сестра Маруся звонила, чтобы опять занять денег. Родители спрашивали, как ей живется, и мама долго сетовала на то, что дочь оставила работу. Звонили из ЖЭКа, из химчистки. Кате казалось, что самый важный в ее жизни звонок она пропустит, потому что линия окажется занята. Умом она понимала, что если ее труд и в самом деле является редким сокровищем, ее найдут и достанут хоть из-под земли.

Через пару недель, когда ждать стало совсем невмоготу, она позвонила сама. Собрав самообладание в кулак, представилась, но ее имя, равно как и название ее произведения, для телефонного собеседника не значили ровным счетом ничего. Ее долго перекидывали с телефона на телефон, пока трубку не взяла женщина с усталым голосом. Она долго искала Катину рукопись и наконец вынесла вердикт:

– Язык хороший, стиль превосходный. Но простите, дорогая, что это за жанр? Мемуары? Поток сознания? Боюсь, что читателю это будет неинтересно. Конечно, вы могли бы переработать рукопись под жанр детектива или авантюрного романа…

Детектив? Но что Катя смыслила в преступлениях и расследованиях? Ее не интересовали приключения Шерлока Холмса, умозаключения Пуаро и достижения комиссара Мегрэ. Ей претило тратить свой литературный талант на описание кровавых драм. Ей казалось малопочтенным занятием смаковать в своих романах подробности преступлений.

– Но вы могли бы попробовать себя в жанре женского романа, – подсказала дама из издательства. – Я думаю, это бы вам удалось лучше всего.

Женский роман?! Катя едва не фыркнула в трубку. Это что еще за жанр? Розовые слюни, вылитые на бумагу? Милые женские книжки с сердечком на обложке и эмблемой из двух целующихся голубей? Романы, где на пятой странице написано примерно следующее: «Он впился в ее губы неистовым поцелуем. Ее глаза цвета сапфира смежились в невыносимом блаженстве, и мир вокруг перестал существовать…»

– Скажите, а Льва Толстого можно назвать мужским автором? – ни с того ни с сего брякнула она.

– Простите?.. – опешила женщина. – Я вас не поняла.

– Тут и понимать нечего, – разозлилась Катя. – Если есть «женские романы», значит, где-то должны быть и «мужские». Но я о них никогда не слышала. Льва Толстого читают в равной степени и мужчины, и женщины.

– Ну знаете ли… – обиделась собеседница. – Вспомните, где вы, а где Лев Толстой. Вам ни за что не опубликовать эту вашу писанину. Я хотела лишь помочь советом…

В трубке раздались короткие гудки. Терпение доброй женщины лопнуло.

Катя была так расстроена, что в первые минуты не могла даже плакать. Ее мечта, к которой она стремилась половину своей сознательной жизни, вдруг разбилась вдребезги. Реальность была безжалостна к ней. «Люди не читают такие книги, – повторяла она как заведенная. – Людям интересны детективы и любовные романы». Пропади все пропадом! Ей хотелось кричать, топать ногами, обвинять всех и вся. За что? За то, что ее мама всегда переключает каналы туда, где идет реалити-шоу. За то, что ее угрюмая сестрица хранит у себя под подушкой томик пошлейшего любовного романа. За то, что ее безголовые одноклассники не читали классику и предпочитали списывать друг у друга сочинения.

– Да не расстраивайся ты так! – сказал ей вечером муж. – У маститых писателей тоже не всегда все получалось с первого раза. Попробуй другое издательство.

И Катя попробовала. Но после месяца мытарств ответ был все тот же. В одном из издательств вообще потеряли ее рукопись, и у Серебровской не хватило силы духа потребовать, чтобы ее труд нашли и оценили как должно. Она уже все для себя поняла, и осознание того, что ее литературные экзерсисы никому не нужны, повергло ее в прострацию. Она двигалась по дому как привидение, что-то машинально делала: ходила на рынок за продуктами, мыла, чистила, скребла, но глаза ее были пусты, губы плотно сжаты, словно она только что перенесла потерю близкого человека. По сути, так оно и было. Катя потеряла надежду.