Текст книги "Двойные игры адвоката"

Глава 14

Машина раскалилась на солнце, как печь, и Катя немедленно включила кондиционер. Трикотажное платье с глухим воротом, неуместное в жаркий день, прилипло к телу. В тщетной попытке получить облегчение женщина закатала рукава, обнажив запястья. Если бы с ней рядом сейчас оказался посторонний, он, разумеется, заметил бы на ее руках уродливые шрамы от порезов. Бледно-розовые, поперечные, они перечеркивали сосуды на обеих руках и навсегда стали для нее отметиной того страшного дня, который она теперь тщетно пыталась забыть…

Лицо врача плавало где-то под потолком.

– Эй, женщина, вы меня слышите? – Голос звучал гулко, словно в тоннеле. – Ну-ка, посмотрите на меня. Да не закрывайте глаза, черт вас дери!

Катя пыталась сфокусировать взгляд на лице доктора, но оно расплывалось и становилось похожим на блин. Она не понимала, что происходит, где она находится и почему этот недовольный резкий голос, врезающийся в мозг, как дрель, вырывает ее из тягучей теплой мглы. Два хлопка по щекам, и она опять уставилась на своего мучителя.

– Оставьте меня в покое, – прошелестела Катя еле слышно и попробовала пошевелить руками. Она даже не смогла удивиться, отметив лишь, что ее руки привязаны к кровати и откуда-то сверху к одной из них спускается трубочка капельницы.

– Чертовы суицидники! – недовольно проговорил все тот же голос. – Ишь, жить им не хочется! Ни о ком, кроме себя, не думают! Заразы, одним словом…

– Валь, оставь ее, – мягко попросил кто-то рядом. – Дамочка вроде как из приличных, говорят. Может, случилось у нее что. Судить не будем… Пусть спит, нам же меньше мороки.

– Все они приличные… – пробубнил голос и затух в темноте.

Второй раз Екатерина пришла в себя уже вечером. Она выплыла из темноты и увидела себя в просторном помещении, где стояло несколько коек. Унылые облупленные стены и окно с решеткой привели ее в замешательство. Она в тюрьме или уже в аду? Небо за окном уже окрасилось в густой синий цвет, и яркая полная луна щедро лила свой свет на покрытый коричневой краской пол. Катя приподняла голову с подушки. Голова была тяжелой, как свинцовый шар. Тело оставалось таким же неподатливым. Пошевелив ногами, Серебровская сообразила, что она привязана к кровати и не может не только встать, но даже и повернуться, чтобы занять более удобное положение. Ей хотелось пить, и, услышав негромкое бормотание рядом, она повернула голову в сторону источника звука.

– Простите, у вас нет воды? – спросила она темноволосую растрепанную женщину на соседней кровати. Та ничего не ответила, словно и не слышала вопроса. Она продолжала бормотать, глядя на выбеленный потолок.

– Вы меня слышите? Как вас зовут? – Катя не оставляла попыток, понимая, что, кроме этой странной женщины, ее никто сейчас не услышит. Она лежала в незнакомом месте, связанная по рукам и ногам, без малейшей надежды на помощь. Но соседку больше интересовала трещина, змеящаяся по потолку, чем бледная напуганная Катя.

– Эй, кому там спокойно не лежится?! – раздался голос из-за изголовья. Он принадлежал полной заспанной женщине в белом халате, которая, прошлепав по полу несколько шагов, остановилась рядом с кроватью Екатерины. – Что тебе?

– Я хочу пить, – попросила Серебровская. – И развяжите меня, пожалуйста.

Женщина в халате мотнула головой, должно быть, выражая согласие, и куда-то ушла. Катя облегченно вздохнула. В голове шумело, словно она летела на самолете, тупая надсадная боль терзала руки. Она ждала, что ее развяжут и поговорят с ней хоть несколько минут, разъяснят, куда она попала и чего ей ждать. Несмотря на леность сознания, которое отражало реальность кое-как, Екатерина уже поняла, что она не в аду, а, скорее всего, в тюрьме или в больнице. Но что с ней произошло, она не помнила и надеялась, что женщина в мятом халате ей все объяснит. Та появилась спустя несколько минут, еле волоча шлепанцы по полу и зевая. В руках у нее не было ни кружки с водой, ни ножниц, чтобы разрезать путы. Она принесла шприц и, не говоря ни слова, задрала подол рубашки и обнажила бедро Екатерины.

– Постойте! Что вы собираетесь делать? – не успела спросить та, когда острая игла впилась ей в тело.

– Так надо, – сказала женщина, а Катя, проваливаясь в забытье, успела-таки сделать вывод. Она в тюремной больнице, стало быть, она кого-то убила. Вот только кого и за что?

Ответы на эти вопросы она нашла утром, когда солнечные лучи бесцеремонно вырвали ее из плена сна без сновидений. В палате было оживленно. Соседка стояла у окна и раскачивалась из стороны в сторону, словно разговаривая с сиренью, грозди которой упирались прямо в стекло. Она была косматой и неряшливой, в неприлично коротком халате, открывающем мертвенно-бледные ноги с рваными узлами вен. Кончив раскачиваться, странная женщина повернулась к Кате, но скользнула по ней взглядом так, словно перед ней был неодушевленный предмет, такой же, как стол или тумбочка.

Теперь Катя могла слышать и других женщин, их голоса и смех раздавались где-то за изголовьем. Она почувствовала запахи пищи, отчего к горлу подошел комок. Она не помнила, когда ела в последний раз, но голода не ощущала.

– Ой, смотрите-ка, кто у нас проснулся! – Рядом с ней остановилась высокая молодая женщина в белом халате. Лицо ее не казалось Кате ни злым, ни недовольным, и она решилась на вопрос.

– Можно меня развязать? – Ей казалось, что нет ничего важнее того, чтобы вновь почувствовать себя свободной, хотя бы от пут.

– А вы будете себя хорошо вести? – спросила женщина.

Катя не стала интересоваться, как она вела себя раньше и чем провинилась, просто кивнула головой. Видимо, это убедило врача, потому что через несколько минут ее развязали. Однако Серебровская чувствовала себя червяком, который может только елозить по поверхности. Прошли, казалось, десятилетия, пока она смогла сесть на кровати и опустить ноги на пол. В голове шумело, каждая клеточка тела изнемогала от боли. Екатерина схватилась за дужку кровати, боясь упасть.

Женщина в белом халате никуда не торопилась. Она стояла у подоконника, за спиной у нее колыхалась от ветра сирень. Она рассматривала Екатерину как подопытного кролика.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она наконец.

– Честно говоря, не очень. Такое впечатление, что по мне проехался трактор, – проговорила Серебровская и тут только обратила внимание на свои руки. Они были перебинтованы на уровне запястий.

Видимо, от врача не укрылось ее изумление, когда она рассматривала руки, словно видя их в первый раз.

– Что это? – Катя перевела взгляд на доктора. Та не спешила отвечать, видимо ожидая, когда пациентка сама все поймет. – Я… что?

В мозгу яркой вспышкой мелькнуло воспоминание: бритва, кровь, боль. Но то, что всплыло в памяти потом, было страшнее, чем ванна, наполненная кровью. Она увидела растворяющуюся в дверном проеме спину Аркадия.

– Да, вы сделали глупость, – подтвердила врач, но Катя уже не спешила с ней соглашаться. Ее душевная боль была сильнее физической. – Почему вы не захотели жить?

– От меня ушел муж, – глухо сказала Серебровская.

– Ну и что?

– Как ну и что? – Кате казалось, что ее единственная фраза объясняет все, что вопросов к ней быть не может. Но, видимо, женщине в белом халате ее мотив не казался достаточно веским.

– От вас ушел муж, ну и что? Он расстался с вами, а вы попытались расстаться с жизнью. Вот я и спрашиваю: почему?

– Кроме него, у меня никого нет.

– У вас нет детей?

– Нет.

– А родители?

Родители? Катя только что вспомнила о них и удивилась, что не испытывает ни малейших угрызений совести перед ними за свой поступок. Видимо, врач сейчас будет ее упрекать за эгоизм и черствость.

– Родители есть, и сестра тоже. – В ее ответе слышался вызов.

– Ну вот видите! А коллеги, друзья, приятели?

– Я не работаю… Кроме того, знаете, мне нет дела ни до кого больше. Мой муж для меня единственный друг и приятель.

– Был… Я хочу сказать, он был вашим другом и приятелем. Но он ушел, я так поняла.

– Вам нравится меня мучить? – Катя подняла на врача полные боли глаза.

– Нет. Но вам придется принять его решение, если вы хотите жить дальше.

– Но я не хочу жить дальше!

– Очень жаль. Но чего вы добьетесь своей смертью? Хотите ему отомстить, желаете, чтобы он кропил слезами вашу могилу?

– Боюсь, мне бесполезно на это рассчитывать. Он сказал, что любит другую женщину.

– Так зачем вам умирать?

Катя вздохнула.

– Я просто не знаю, как жить дальше. Я не в силах вынести эту боль.

– Вот поэтому вы здесь, – мягко улыбнулась врач.

– Кстати, где я? – задала Серебровская несвоевременный вопрос. Если это не тюрьма, почему тогда зарешечены окна?

– Это не секрет. Вы в психоневрологической больнице после неудавшейся попытки суицида, – пояснила врач.

– В психушке?! – ахнула Катя.

– Можно и так назвать. Но в вас лично я ничего ненормального не нахожу. Обычная женщина, не сумевшая самостоятельно справиться со стрессовой ситуацией. Однако вам придется у нас задержаться и немного подлечиться. Вы согласны со мной, что вам нужна помощь?

– Я не знаю.

Катя была настолько ошеломлена своим открытием, что на время выпустила из головы личные проблемы. Вот почему ее соседка по палате так странно себя вела, и вот откуда взялся этот странный прием привязывать людей к кровати!

Доктор восприняла пассивность пациентки как добрый знак и даже одобрительно похлопала ее по плечу.

– Вот и хорошо. Я вам пропишу назначение. Ведите себя разумно, и никто больше не будет вас связывать. Кстати, не бойтесь. У нас приличное место, потому что буйных и опасных мы здесь не держим.

Она собиралась уйти, но Катя вдруг осознала, что ей обязательно нужно задать один важный вопрос. Она умрет, если не узнает!

– А он знает, что я здесь? – вырвалось у нее, прежде чем доктор повернулась к ней спиной.

– О ком вы говорите?

– О муже, понятно. Это он направил меня сюда?

– Я не знаю, что известно сейчас вашему мужу, – пожала плечами врач. – Но помощь вызвала какая-то женщина, родственница, скорее всего. Впрочем, я думаю, вы сами все скоро узнаете.

Она ушла, и тонкий аромат цветочных духов растворился в спертом воздухе палаты.

Вопреки заверениям врача, пребывание в психоневрологическом отделении мало напоминало Кате пребывание в больнице. Скорее в тюрьме. Психиатры появлялись и исчезали, зато жизнью отделения заправляли в основном медсестры, санитары и уборщицы. Нравы здесь царили тюремные: прав тот, у кого больше прав. Не то чтобы Кате доводилось видеть сцены насилия, но ощутить собственную незащищенность и бесправность ей пришлось в полной мере. Унизить, назвать дурным словом мог любой, и для этого был совсем не нужен повод. Ее смущали открытые туалеты и душевые, куда в любой момент могли зайти, чтобы проверить, не предпринимает ли неудачливая самоубийца новую попытку свести счеты с жизнью. Ее пугали бледные, тощие, вялые больные, которые еле волочили ноги по коридору, мрачно глядя на нее исподлобья. Она плохо спала по ночам, потому что когда затихали звуки дня и в палате гасили свет, оставляя лишь ночную подсветку, ей чудилась угроза и она часами лежала в кровати, вслушиваясь в каждый шорох. Ее угнетали металлические миски и кружки, которые выдавали в столовой к обеду. Стекло было запрещено по причине того, что могло стать в руках безумца орудием. Шпильки были под запретом, поэтому она заплетала волосы в косу, скрепляла кое-как концы, так и ходила. Впрочем, ей не было дела до своего внешнего вида. В один из дней ее навестили родители и сестра. Радости от их визита она не испытала, только неловкость. Родственники находились в шоковом состоянии и от места, где пребывала Екатерина, и от того, в кого она превратилась. Отец молчал и выглядел подавленным. Мать смахивала слезы и иногда укоряла ее: «Как ты могла?», «В чем мы-то виноваты?». Что могла ответить Катя? Зато Маруся испытывала душевный подъем. Именно она обнаружила Екатерину в ванной комнате, и она вызвала помощь. Сестра чувствовала себя героиней и считала, что на правах спасительницы может читать Кате нравоучительные проповеди. Она постоянно что-то говорила, выискивая в своем арсенале самые шаблонные аргументы: вспоминала про долг перед ближними, про цель жизни, про то, что и на ее улице будет праздник. Катя была уверена, что сестра стала бы первой противницей такого «праздника», ведь когда в ее жизни все было ровно и хорошо, сестру буквально распирало от злости. Конечно, она понимала, что нужно держать себя в руках и стараться найти в себе силы, чтобы поблагодарить Марусю за спасение, заверить всех, что подобного больше не повторится. Но она устала и не хотела лгать, глядя в полные боли глаза родителей. Она даже почувствовала облегчение, когда родственники ушли, не обещая, впрочем, ее навещать. Они сочли ее поступок предательством, прощение которому она получит не скоро. Однако Серебровской было все равно. Она даже не попросила походатайствовать перед главным врачом больницы о своей выписке, что делали многие из тех, кто попадал сюда по причине суицида. Она жила как в аду, но считала, что не заслуживает ничего большего. Да и какая разница? Муж-то все равно ушел.

Все изменилось через неделю, когда ее вдруг перевели в отдельную палату. Там была удобная кровать, маленький холодильник и даже телевизор. На тумбочке лежали фрукты и цветы. Екатерина испуганно озиралась, словно невзначай попала в царские палаты. Рядом с ней стояла санитарка, держа в руках пакет с ее вещами. По ее довольному лицу было видно, что она готова служить пациентке верой и правдой.

– Ну как вам здесь, голубушка? – раздался за спиной незнакомый голос, и, обернувшись, Екатерина увидела благообразного пожилого джентльмена с аккуратной бородкой. Он был в белом халате, из чего Катя сделала вывод, что он врач, скорее всего, какой-нибудь знаменитый профессор. Все в его облике было солидным, респектабельным: великолепные ботинки, дорогой костюм, запонки и заколка для галстука с бриллиантовым глазком. Несмотря на немолодой возраст, мужчина определенно был щеголем. На его пальце Катя заметила перстень, а воздух вокруг незнакомца благоухал дорогим парфюмом. Оставалось только гадать, каким ветром занесло почтенного господина в заштатное психоневрологическое отделение самой обычной больницы. Неужто светило науки заинтересовалось персоной Кати и решило написать о ней очередной научный трактат?

Все это, очевидно, было не так, и Серебровская ждала объяснений.

– Семен Иосифович Грановский, – представился мужчина и даже поклонился ей на старомодный манер. – Адвокат.

Адвокат?!

– Но я не вызывала адвоката, – ошеломленно произнесла Катя, догадываясь, что, по всей видимости, произошла какая-то ошибка и ее принимают за другого человека.

– Я знаю, – улыбнулся господин и даже легко коснулся ее руки. – Давайте присядем? У меня к вам разговор.

Несмотря на мягкие повадки визитера, Катя почувствовала, что в ней растет напряжение. Внезапно ее дыхание стало тяжелым, а сердце заныло в недобром предчувствии. Она подчинилась адвокату и уселась на кровать, в то время как он сам занял место на единственном стуле.

– Екатерина Андреевна, вы должны понимать, что я ваш друг, – сказал господин и для убедительности подвинулся ближе к ней и даже взял ее руки в свои. – Я не причиню вам вреда. О! У меня даже в мыслях такого нет. Я позабочусь о том, чтобы ваши интересы были защищены в полной мере.

Катя ровным счетом ничего не понимала, и ее начало трясти.

– Я не понимаю, от кого вы собираетесь меня защищать? Мне что, кто-то угрожает?

Адвокат откинулся на стуле и добродушно рассмеялся.

– О боже, нет, конечно! Я, должно быть, вас напугал. Прошу прощения! Екатерина Андреевна, душенька, я представляю интересы Серебровского Аркадия Александровича.

– Моего мужа? – удивилась Катя.

– В какой-то степени да… конечно, – проговорил адвокат с небольшой заминкой. – Видите ли, я здесь по небольшому делу, которое, я думаю, мы с вами решим к взаимному удовольствию и выгоде…

– Аркадий знает, что я здесь? – спросила Катя с большей порывистостью, чем хотела показать.

Должно быть, Аркадий узнал, что с ней произошло, и направил ей на помощь адвоката! Стало понятно, откуда взялась отдельная палата, цветы, фрукты, приветливый персонал. Как она сразу не догадалась? Конечно, она натворила дел, и вызволить ее из психиатрической клиники – занятие нелегкое, но Аркадию это по плечу, раз он направил к ней своего адвоката.

– Вы пришли помочь мне? – В ее глазах появилась надежда.

– Разумеется, я вам помогу, – заверил ее Грановский. – Но, Екатерина Андреевна, боюсь, вы меня не совсем правильно поняли. Конечно, Аркадий Александрович знает, что вы здесь, он переживает за вас и намерен сделать все, чтобы пребывание в этом невеселом месте было для вас по возможности кратковременным и комфортным. – Он обвел рукой палату, показывая, что его слова – не пустой звук, и Серебровский уже предпринял определенные меры. Но Катю не оставляло чувство, что за словами адвоката скрывается какой-то подвох. Что означало «вы меня не совсем правильно поняли»?

– Аркадий Александрович хочет развода. – Грановский закончил с предисловиями и перешел к делу. – Впрочем, я так понимаю, что это для вас не новость.

Конечно, это не было новостью для Кати, но, услышав слова адвоката, она почувствовала себя так, словно ее ударили под дых. Надежды, которые она еще питала, мгновенно превратились в руины. Значит, Аркадий направил к ней своего представителя, чтобы решить не ее, а свои проблемы. А она-то, наивная, полагала, что, узнав о том, что с ней произошло, он испытал стыд и раскаяние! Конечно, когда она резала вены, она не рассчитывала, что сможет его этим вернуть. Это был внезапный порыв, показывающий глубину ее безысходности. Но, лежа в больничной кровати ночами, слыша храп, бормотание или вопли своих несчастных соседок, Катя все-таки лелеяла мечту о том, что ее поступок перевернет душу неверного мужа, заставит взглянуть на нее другими глазами. Но он не нашел в себе даже малой толики жалости, чтобы прийти и навестить ее. Вместо себя он направил к ней этого разодетого в пух и прах старого павлина! Какой дурой она была, если верила, что он бросится к ней после того, как она оказалась в психушке! Она не была нужна ему здоровой, так зачем ему видеть ее больной? Однако вместе с горьким отчаянием в ее душе рос протест.

– Я не согласна на развод. Можете передать это Аркадию Александровичу, – сказала Катя твердо.

Грановский в это время доставал из своего портфеля бумаги. При словах Серебровской его рука застыла в воздухе.

– Простите, я не ослышался?

– Нет. Я не дам ему развода.

Адвокат со вздохом отложил бумаги в сторону. От его благожелательной улыбки не осталось и следа. Видимо, он понял, что решение проблемы вряд ли будет скорым и легким.

– Это ваше осознанное решение? Извините, но чего вы этим собираетесь добиться? – поинтересовался он.

– Я люблю Аркадия Александровича, и если он мне предоставит шанс, я смогу спасти наш брак.

Видимо, категории «любви», «спасения брака» казались рациональному уму адвоката чем-то расплывчатым, неконкретным, надуманным, поскольку на лице Грановского появилось выражение безмерной тоски и страдания.

– Екатерина Андреевна, но мы взрослые люди! О чем мы толкуем? Ваш муж принял взвешенное решение, теперь ждет от вас разумного ответа.

– Вы ждете разумного ответа от человека, находящегося в психиатрической клинике? – Катя даже усмехнулась, насколько абсурдной была последняя реплика адвоката.

– Если вы будете вести себя правильно, то через пару дней отправитесь домой. Это вполне решаемая задача, поверьте мне, – сообщил он доверительно. – Кроме того, я посодействую тому, чтобы эта печальная страница вашей жизни была как можно скорее удалена, вырвана начисто, забыта! Вас не поставят на диспансерный учет, что обычно делают после попытки суицида. Ваш муж говорил мне, что вы работали педагогом. Нужно ли мне объяснять, какие последствия имеет ваш поступок для продолжения педагогической карьеры? Вы же все понимаете…

Честно говоря, Екатерина еще не размышляла об отдаленных последствиях своего рокового шага. Разъяснения адвоката застали ее врасплох. Но, в конце концов, так ли значима была для нее любимая работа, если выбор стоял между ней и мужем?

– Мне интересно, а если я не буду вести себя правильно, вы запечатаете меня здесь до конца моих дней? – спросила она с сарказмом.

– Помилуй боже! За кого вы принимаете Аркадия Александровича? Нет! Просто если вы будете упрямиться, у него не останется стимула предпринимать какие-то дополнительные шаги по вашему вызволению из лечебницы, только и всего. Выйдете отсюда тогда, когда позволят врачи.

– Значит, вот какую сделку вы пришли мне предложить? Благодарю покорно! Но можете передать Аркадию Александровичу, что я не нуждаюсь – как вы сказали? – «в дополнительных шагах по моему вызволению». Я выйду отсюда, когда мне позволят врачи, но развода я ему не дам!

Адвокат, по всей видимости, был очень недоволен, но профессиональная выдержка не позволяла ему демонстрировать свои подлинные чувства.

– Откровенно говоря, я даже не успел предложить вам сделку, – признался он. – Ваш выход из больницы – это всего лишь небольшой бонус. У меня к вам более серьезное и выгодное дельце. Но о нем мы поговорим не сегодня. Я хочу дать вам время немного успокоиться… Кстати, вы находитесь в заблуждении, если считаете, что ваша решительность сможет предотвратить развод. Вас все равно разведут, хотите вы этого или нет. Просто с вашим согласием этот процесс был бы для вас скорым и менее болезненным. – Он встал, убирая бумаги в портфель. – Спешу откланяться. Я загляну на днях.

Он вышел из палаты, сопровождаемый санитаркой, а Катя осталась, сидя на кровати и растерянно глядя на увядающий букет цветов…

Остаток недели Катя провела как в тумане. Визит адвоката выбил ее из колеи и заставил жалеть о том, что волей случая она осталась жива. Все было бы намного проще, если бы ее попытка оказалась успешной. Правда, ей уже не приходилось жаловаться на тяготы больничных будней. Отношение к ней персонала поменялось кардинально. Теперь она могла сравнить пребывание здесь с жизнью в санатории. Пусть на окнах были решетки, а двери в палату не было вовсе, но ее не задирали, позволяли валяться на кровати, сколько она захочет, ей приносили горячую еду из столовой. Страшные крики по ночам беспокоили ее меньше, а унылые фигуры в мешковатой больничной одежде она видела только тогда, когда решалась выйти в коридор.

В понедельник ее навестил Аркадий. Он появился в сончас, неожиданно, и она поймала себя на мысли, что отчаянно жалеет о том, что ей не дали перед его приходом причесаться и накраситься. Он выглядел красивым, стройным, но, как она ни старалась, она не заметила на его лице ни жалости, ни раскаяния.

– Боже мой, Катя, что за адское место! – произнес он, озираясь по сторонам, не с испугом, но с брезгливостью. – Куда ты попала!

Катя робко улыбнулась и пожала плечами.

– Так вышло. Ты же уже знаешь, что я рассчитывала умереть, а не лежать в психушке. Так всем было бы проще.

– Какие страшные вещи ты говоришь! – упрекнул он ее. – Ты же знаешь, что я не желал тебе зла и уж вовсе не хотел твоей смерти! Я хочу быть твоим другом и надеюсь, что смогу им стать.

– Я бы предпочла, чтобы ты был моим мужем, – горько заметила она.

– Ну вот, опять ты за старое! Как маленькая, право слово! Неужели тебе хочется все превращать в трагедию? Развод – дело житейское.

– Для меня уход мужа – это трагедия. Прости, видимо, я как-то иначе устроена, – проговорила Катя.

Ей так хотелось, чтобы он сел к ней на кровать, взял ее за руку, а еще лучше – обнял. Но он, так же как адвокат, предпочел стул. Прежде чем сесть, он провел по нему ладонью, проверяя, нет ли пыли. Пачкать великолепный серо-голубой костюм у него не было охоты.

– Катя, поверь, ты ни в чем не будешь нуждаться. Прошу только, сделай то, что попросит тебя адвокат. Он навестит тебя на днях. Не будь упрямой. Твое сопротивление ничего не решит. Давай расстанемся как цивилизованные люди. Ты еще устроишь свою жизнь. Я в этом даже не сомневаюсь.

Катя смотрела на этого жестокосердного красавца-мужчину и удивлялась сама себе. Она всю жизнь положила на алтарь любви, не получив, по сути, и крохи взаимности. Она слушалась его, жила не той жизнью, которой мечтала жить, потакала его желаниям, исполняла любую прихоть. Но час настал, и он выбросил ее из сердца, как избалованный ребенок, получивший в подарок новую игрушку, забывает старую. Однако она (вот досада!) продолжала любить его. И любила таким, каким он был: безжалостным, расчетливым, самовлюбленным и упрямым эгоистом. Почему? Женской любви чужда логика.

Она не вышла его провожать, хотя больше всего на свете ей хотелось повиснуть на его плече и не отпустить от себя. Они могли посидеть в садике перед крыльцом под кустами сирени, но Аркадий смотрел на часы, у него были дела. К ней он заскочил на полчаса, не по желанию и не из вежливости. Он ждал развода, он хотел его получить. А теперь его ждала работа, а быть может, и та самая женщина, ради которой он ее оставил. Думать об этом было невыносимо.

Дни шли за днями. Несколько раз Екатерину навещал Грановский. Он появлялся каждый раз, как демон-искуситель, предлагая ей новую приманку. Серебровская быстро поняла, что ее согласие на развод мало его интересует. «Маленькое дельце», о котором он туманно упоминал в первый свой визит, касалось совсем другого.

– Мне нужно, чтобы вы подписали кое-какие бумаги, – говорил он. – Это сущий пустяк. Необходимо переоформить некоторые документы.

– Что за документы? – спрашивала Катя.

– Сущая безделица, поверьте! Вам, разумеется, известно, что Аркадий Александрович открыл несколько фирм, оформив их на ваше имя. На бумаге бизнес принадлежит вроде как вам, но по факту всем руководил ваш супруг. Я не думаю, что вы будете это отрицать.

– Я и не собираюсь, – соглашалась Катя. – Я от бизнеса человек далекий.

– Я знаю, знаю, – заверил ее Грановский. – Вы человек творческий. Книжки пишете. Очень, скажу вам, уважаемое занятие. Да, так о чем я? Ах, вот… Екатерина Андреевна, продолжайте писать книги. Но позвольте Аркадию Александровичу заниматься своим делом.

– Я разве этому как-то препятствую? – удивилась Серебровская.

– Да вроде как бы и нет. Но все равно непорядок. Вы разведетесь, а бизнес Аркадия Александровича, рожденный в муках, с нуля взращенный, лелеемый им, как дитя, доходный, останется у вас. Разве это справедливо? – Грановский посмотрел на Катю с укоризной, как бы призывая согласиться с ним заранее. – Почему бы вам, жестом своей доброй воли, не взять и не переоформить предприятия на того, кто в этом знает толк?

– Вы имеете в виду Аркадия Александровича?

– Может, на Аркадия Александровича, может, на кого еще, вам-то что за разница? Не думаете ли вы им сами заняться?

– У меня к этому и охоты нет.

– А я про что говорю? Несколько бумажек подписать – вот и вся недолга. А вы, между прочим, тоже внакладе не останетесь. Аркадий Александрович все наперед продумал. Условия, скажу вам, королевские! Глядите-ка сюда, – он сунул ей под нос бумагу. – Вам полагается квартирка двухкомнатная в центре, обстановка к ней, разумеется, машина, на которой вы катаетесь. Ну что скажете?

Что она могла сказать? На одной чаше весов была квартирка и машина, а на другой – вся ее любовь, жизнь, наконец. Был ли это равноценный обмен?

Семен Иосифович понял ее колебания по-своему. Он наклонился к ней, прищурил глаз и доверительно зашептал:

– Голубушка моя, знаю, о чем вы думаете. Я бы на вашем месте с условиями-то поторговался. Аркадий Александрович – человек состоятельный. Думаю, с него еще чего-нибудь выжать можно. Вы только дайте принципиальное согласие, а уж я за вас словечко замолвлю.

Грановский был сторонником делового подхода в решении любого, даже самого личного вопроса. Всякого рода «сантименты», как он выражался, в расчет не брал и поэтому уважал людей решительных и твердых. Но в выводах относительно Кати Серебровской он определенно поторопился.

– А что будет в случае, если я не подпишу эти бумаги? – спросила она.

Грановский нахмурился.

– Позволю себе уточнить: вас не устраивает предложенная цена решения вопроса или же вы против сделки как таковой?

– Если я против сделки и не захочу переоформлять предприятия на Аркадия?

Адвокат засопел.

– Вы поставите Аркадия Александровича в крайне трудное положение. Но более бедственным это положение будет для вас! Скажем, оставите вы все, как есть. Будете ли вы заниматься бизнесом? Вы сами ответили, что нет. У вас нет опыта, у вас нет желания, наконец. Бизнес придет в упадок. Ладно, если вы еще не наделаете долгов или не попадете в какую-нибудь финансовую аферу, что вполне вероятно. И что в сухом остатке? Знаете, как я это называю? И сам не ам, и другому не дам.

– А как вы думаете, Аркадию Александровичу будет легко наблюдать, как его бизнес, «взращенный им и лелеемый, как дитя», будет разрушаться прямо у него на глазах? – простодушно спросила Катя.

Грановский покосился на нее с подозрением, не издевается ли, часом, над ним эта сумасшедшая.

– Для него это будет пытка! Мало того, он лишится финансовой опоры, которая кормила его (и вас также!) столько лет. Уж не думаете ли вы, что так безбедно все это время существовали на зарплату банковского служащего?

В душе Кати забрезжила надежда. Если она не нужна мужу, то, может, от рокового шага его удержит бизнес? Она прекрасно знала, что Аркадий – человек расчетливый, создавший свое материальное благополучие с нуля, – не станет кидаться деньгами даже ради какой-то там любви. Конечно, Катя не была уверена, но все же она неплохо изучила своего благоверного за годы семейной жизни. Внутренний голос говорил ей, что это шанс. А там – кто знает? Она выйдет из больницы, займется своей внешностью, похудеет, и он поймет, что его судьба – быть с ней. А как же другая женщина? За это время он вполне может к ней охладеть. Все, что нужно было Кате, – это немного времени, передышка.

– Передайте Аркадию Александровичу, что я не хочу обсуждать условия сделки, – сказала она с достоинством. – Я люблю его и не желаю развода.

Катя сама поражалась своей отваге, но это была отвага мыши, загнанной в угол. Меньше всего на свете она хотела казаться Аркадию шантажисткой. Но он сам не предоставил ей выбора. Впервые за всю свою жизнь она решила бороться.

Грановский уходил от нее в крайне пессимистичном настроении. Клиентка оказалась крепким орешком. Если бы на ее месте оказалась помешанная на деньгах аферистка, охотница за кошельком или любая другая любительница сладкой жизни, он нашел бы к ней подход без особого труда. Правда, его клиенту пришлось бы немного раскошелиться. Но это был бы типичный случай, к которому существовала масса уже проверенных рецептов. Что можно было сделать с влюбленной клушей без капли практичности в голове, Грановский не представлял.