Текст книги "Скатерть Лидии Либединской"

Часть 3
Ушедшие классики

В архиве Лидии Борисовны, помимо экспромтов и посвящений на скатерти, осталось немало стихов и посланий – от серьезных до шуточных, сделанных Алексеем Крученых, Борисом Пастернаком, Давидом Самойловым, Зиновием Паперным, Григорием Гориным и многими другими.

Обширная переписка Лидии Борисовны с Давидом Самойловым требует большой комментаторской работы. Стихотворные журналы, подготовленные ко дню рождения Алексея Крученых «с подарками и отдарками», еще не обработаны, и их публикация дело будущего.

Сейчас мы публикуем лишь часть из них.

Борис Пастернак[60]60
  Надпись цитируется по альбому А.Крученых (архив семьи Либединских). Предположительно надпись подарена ему Л.Либединской.


[Закрыть]

Надпись на тетради стихов Лидии Толстой:

Какие хорошие стихи! Подарите мне тоже экземпляр, потому что я прочел их второпях.

Я пишу роман о русской жизни после Чехова, который будет для меня иметь такое же значение, как когда-то «Сестра моя жизнь». Там один человек будет писать стихи. Вот – о Гамлете.

 
Вот я весь. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске
Все, что будет на моем веку.
 
 
Это шум вдали идущих действий.
Я играю в них во всех пяти.
Я один. Все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
 
 
Будьте здоровы и кланяйтесь маме и мужу.
 

Мысленно присутствую у вас на праздновании Алешиных именин.

21.II.1946

Б.Пастернак

Давид Самойлов

В начале 1980-х годов после очередной поездки в Грузию Л.Б. стала говорить о том, что хочет переехать туда жить. В Тбилиси, где прошла молодость ее родителей, где еще оставались родственники, где было много друзей и солнца. Видимо, это казалось ей удачным решением многих проблем. Родственники и друзья с недоумением и опасением отнеслись к этому проекту. Только неунывающий сын Саша бодро сказал: «А что, поехали! Наташку уговорим». Идея эта постепенно ушла в прошлое, но напоминанием об этом периоде жизни остались замечательные стихи Давида Самойлова «Отвези меня в Грузию», посвященные Лиде Либединской.

Автограф автора на книге «На ранних поездах»: «Лиде Толстой. Сопернице на счастье в радостный для меня вечер. Б.Пастернак. 8 июля 1943»

 
Л.Л.
Отвези меня в Грузию! Здесь я хочу умереть.
Но сначала хочу поглядеть со скалы над Сигнахи
На долину, где осень кует виноградную медь
И стоят полукружием горы, надвинув папахи.
 
 
В Алазанской долине пои меня местным вином,
Я потом буду долго жевать золотую чурчхелу.
Увези меня в Грузию, друг, приведи меня в дом.
Только здесь я сумею отдаться последнему делу.
Только здесь, где однажды запели Шота и Важа,
Только здесь, где стояла препона всевластью ислама.
Только здесь, где судьба доведет меня до рубежа,
Только в Грузии, здесь, и начнется последняя драма.
 
 
Пусть я буду дыханием хoлмов ее освежен.
Пусть я буду объят, опоен ее долей и волей,
Византийскою нежностью тонких грузинских княжон
И медлительным вежеством добрых крестьянских застолий.
 
 
Отвези меня в Грузию! Здесь я хочу умереть.
Здесь, с друзьями, окончится вдруг ощущенье чужбины.
И еще я хочу, и еще я хочу посмотреть
Со Сигнахских высот в глубину Алазанской долины.
 

Автограф Давида Самойлова на его книге стихов: «Любимой Лиде. 12 марта 1986»

Зиновий Паперный

 
ОНА!
Она по-сложному простая,
по-либединскому Толстая,
она приятельски мила,
она писательски смела.
 
 
Она А.Герцена ваяла,
она Нагибина валяла,
со мною сборник издала,
не вылетевши из седла.
 
 
И впрямь в ней что-то либединье,
и что-то матерь-героинье,
быстропобежна, как бамбук, –
что год – то сын, то дочь, то внук.
 
 
Придет беда – стонать не станет,
Пройдут года – она не вянет,
все так же весело-лиха:
лишь только слышно хи да ха.
 
 
Ей все народы – едно вшистко,
сверхинтеранционалистка,
и даже если ты еврей,
ты не робеешь перед ней.
 
 
Она машину не купила,
но с Алигер совокупила,
и то, что было «Жигули», –
то «Ритули», то «Лидули».
 
 
Я чту сей образ исполинский,
зову ее не Либединской –
переиначивает стих:
не «Либедин» – «Их либе-дих»!
И заключительная кода:
Ты радость нашего народа,
он говорит тебе: «Мерси,
живи, цвети, плодоноси!»
 

24/IX-73

Лидия Либединская и Зиновий Паперный

Юра Лесскис (сын Лолы Либединской) и Зиновий Паперный. ЦДЛ, 24 сентября 1982

 
ЛИБЕДИАНА
«Либединская» –
не от слова «лебеда»,
Но от слова «либидо».
Зигмунд Фрейд
 
 
Я лицо в окошко высуну –
Все ликует и поет.
Это Лидию Борисовну
Гратулирует народ.
То не твой ли бюст, о Лидия,
Изваеван в стиле Фиделя?
То не твой ли голос, радуя,
В телевизоре и радио?
Ты – веселая,
аппетитная,
ты – бедовая,
ты – транзитная.
Нынче в Омске ты,
Завтра в Томске ты,
то на даче ты,
то далече ты,
то ты над Читой,
то ты вне Читы…
Ждут подарочков,
ждут гостинчиков
стая маленьких
либединчиков…
 

Следует танец маленьких либединчиков.

Восьмой внук рождается – девятому приготовиться.

Восемь с половиной внуков – новый сценарий Феллини.

24 сентября 1974

Григорий Горин

Весь коллектив нашего завода с огромной радостью узнал весть о Вашем замечательном юбилее и присвоении Вам высокого звания Хорошего человека, заслуженного писателя и международной матери-героини.

Мы Вас безмерно любим, дорогая Лидия Борисовна, чтим, читаем и всегда с огромным удовольствием слушаем Ваши радиопередачи, тем более они идут, как правило, в наше рабочее время. Особенно нам запомнилась Ваша недавняя беседа о художнике Александре Иванове, авторе картины «Явление Христа народу» и однофамильце нашего знаменитого пародиста Александра Иванова, чье явление народу приходится видеть гораздо чаще.

Григорий Горин. Рисунок Б.Жутовского

Дорогая Лидия Борисовна! Вас связывает большая дружба с нашим городом, здесь у Вас много друзей и знакомых, которым Вы всегда передаете добрый привет, книгу или что-нибудь из заказов, получаемых в Вашей писательской организации. Большое Вам спасибо! Однако челябинцы не остаются в долгу!

Рады Вам сообщить, что коллектив нашего радиозавода высылает Вам специальный экземпляр радиоприемника «Россия», собранный из деталей, которые нам удалось сэкономить во время сборки других приемников, идущих в обычную продажу.

Пусть Ваш голос чаще звучит по этому радиоприемнику, пусть его слышат во всем мире. Мы знаем, что недруги за рубежом глушат наши радиостанции, особенно «Маяк» и передачу «Писатель у микрофона». Однако верим, что честные люди во всех концах земли и сквозь шум услышат Ваш голос и поймут, в чем дело.

Желаем Вам много счастья, дорогая Лидия Борисовна, успехов, вдохновения! Помните, что каждая встреча с Вами – это воистину встреча с Прекрасным, она будит в душе радость, оптимизм и непреодолимое желание немедленно выпить за Ваше здоровье.

С Лидией Борисовной Либединской я познакомился и подружился во время поездок писательских групп на Енисей, в Тюмень и позже на Сахалин. В русской литературе всегда была сильна тяга к ссыльным местам (вспомним добровольные поездки А.П.Чехова на Сахалин или Е.Евтушенко в Лондон), не миновала она и нас. Поэтому, когда несколько лет тому назад мне было предложено посетить Шушенское, Туруханск и Норильск, я с радостью согласился, тем более что никто и не спрашивал моего мнения.

Поездки по стране. Село Урик. В центре – Булат Окуджава и Лидия Либединская

Наша группа была многочисленна и многонациональна, тем приятней на этом фоне выделялось открытое улыбающееся русское лицо, которое, как впоследствии выяснилось, и принадлежало Лидии Борисовне. Ближе мы познакомились на Красноярском базаре, где Либединская по наущению Алигер приобрела старинную ложку для надевания обуви, которую тут же попыталась мне подарить, но поскольку в то время мне были больше необходимы обыкновенные ложки или, в крайнем случае, обувь, то я вежливо отказался. За это Маргарита Алигер по наущению Либединской немедленно купила огромный арбуз и заставила меня его съесть. Из всего этого я заключил, что две эти женщины очень милые и симпатичные люди и мне стоит их держаться. Наша дружба окрепла в Минусинске, где Лидия Борисовна покупала какие-то чайнички, салфетки, чашки, но своего апогея она (Л.Б.) достигла на пароходе, который повез нас до Игарки, на котором ей нечего было покупать и дарить, а, следовательно, выдалось время, чтобы спокойно поговорить. Тут я с интересом узнал, что Либединская в прошлом – графиня, принадлежит к роду Толстых и, очевидно, в силу этого унаследовала от своих славных предков непротивление злу насилием и неистребимое желание убегать из родного дома на все четыре стороны… Еще я узнал, что она любит декабристов, которые, как известно, страшно были далеки от народа, но разбудили Герцена, а тот, в свою очередь, пробудил Лидию Борисовну для написания о нем книги…

Так в разговорах, беседах и песнях Окуджавы мы доплыли до Норильска, где Лидия Борисовна скупила все глубокие тарелки, предназначавшиеся труженикам Заполярья и ненужные им, очевидно, в силу вечной мерзлоты. Неся эти тарелки к аэродрому, я узнал, что у Либединской большая семья из пяти детей и еще большего количества зятьев и внуков, которые любят кушать на красивой посуде.

Когда в Тюменской области были открыты богатейшие залежи нефти и газа, и никто не знал, что теперь с этим делать, было решено проложить там писательские маршруты. Лидия Борисовна первой откликнулась на призыв поехать на Тюменщину, памятуя, что там жили милые ее сердцу декабристы и наивно надеясь отыскать их письма и документы в местных букинистических магазинах. В этом ей взялся помогать поэт Евгений Храмов, большой знаток и собиратель ценных книг, взятых у друзей. Вынужден был поехать в Тюмень и я, поскольку в секретариате Союза мне объяснили, что мой юмор будет способствовать выработке нефти и газа тружениками Западной Сибири.

Так мы оказались в Тюмени, а затем в Тобольске, где состоялся праздник русской поэзии, посвященный «Коньку-Горбунку» Ершова, на котором Антонина Коптяева рассказала читателям о том, как она вышла замуж за Панферова… Затем мы, к сожалению, расстались: я поехал на Север, а Либединская – в южные районы, где местные колхозники приостановили уборочные работы по причине приезда писательской группы.

Встретились мы через десять дней на заключительном вечере в Тюмени, после которого для нас открыли закрытый распределитель где Лидия Борисовна купила громадные оленьи пимы, которые пыталась подарить мне, поскольку даже Храмов отказывался их брать…

Надпись на скатерти. «Мы сдружились на Таймыре, чтобы жить в любви и мЫре. Г.Горин»

Может быть, самой впечатляющей и грандиозной была поездка на Сахалин. На одни только авиабилеты Союз писателей истратил такую значительную сумму, что в бухгалтерии до сих пор сомневаются, имело ли смысл отбирать этот остров у японцев.

На Сахалине большой писательский «десант» (так нас почему-то называли встречавшие партийные работники) разбили на маленькие подгруппы, одну из которых возглавила Лидия Борисовна. Кроме меня в нее входили поэт Лариса Васильева, которая должна была уехать впоследствии в Лондон, но перед этим решила запастись красной рыбой.

Вообще с рыбой и красной икрой было хорошо (как, впрочем, и на Енисее, и в Тюмени), поразительно, что кета приходит метать икру именно в те места, где проходят праздники русской литературы.

Мы много ездили, выступали и увезли с собой массу впечатлений, из которых на меня особое впечатление произвел японский обеденный сервиз на шесть персон и зимняя кроликовая шапка…

Заканчивая свои впечатления от поездок с Лидией Борисовной, я хочу сказать, что не знаю лучшего попутчика для дальних странствий, но знаю, что очень полюбил ее и что, как мне кажется, и она ко мне неплохо относится и даже приглашает на свои дни рождения…

Итак, кто и за что любит Либединскую?

Кто они (мы, мы – вы) – эта многочисленная аудитория ее почитателей, слушателей, доброжелателей, друзей, приятелей, знакомых, заполняющих ее жизнь, творчество, а заодно ее дачу и квартиру, а также любой гостиничный номер, где она останавливается.

Начнем с социального анализа.

Наиболее представлена здесь, безусловно, наша интеллигенция. Именно она, эта вечно рефлексирующая межклассовая прослойка населения, в основном собирается вокруг Либединской, в будни и в праздники, как религиозные, так и общегосударственные. Надо отметить, что при всех сложностях взаимоотношений с Советской властью Лидия Борисовна, тем не менее, исправно отмечает памятные даты календаря, включая День печати, День Парижской коммуны, Дни Конституции, а в последнее время дни поправок к Конституции.

Такую любовь к праздникам Лидия Борисовна рассматривает как свой гражданский долг, переходящий в финансовый, и обожает, даже на последние средства, собрать у себя за столом как минимум человек сорок-пятьдесят и вкусно всех накормить. В условия продуктового оскудения в стране этот факт очень привлекает авангардную часть «лидолопоклонников», которых я именовал «лидоблюдами», тем более что сам вхожу в их число… Признаюсь, ничего нет приятней, чем в хлебосольном доме Лидии Борисовны хорошо поесть, хорошо попить и хорошо поговорить на тему, что «все плохо»…

Рабочий класс составляет значительно меньший процент «лидолопоклонников». Однако в этот процент входят наиболее типичные представители, а именно – сантехники, маляры, электрики, плотники. Именно этот передовой отряд класса-гегемона является участником перманентного ремонта, который постоянно идет в доме Либединской в перерывах между нашествиями интеллигенции.

Рабочий класс, составляя меньшинство в свите Лидии Борисовны, свою любовь выражает к ней достаточно красноречиво: пьет с хозяйкой на кухне, называет ее по-свойски «Борисовна» и тактично интересуется, не родственница ли она самой Пугачевой или, на крайний случай, самого Ельцина?

Класс колхозного крестьянства относится к Либединской довольно спокойно, чего не скажешь о частниках-единоличниках, которые сразу выделяют ее на рынке в силу ее оптовых закупок и неумения торговаться.

Особой же любовью Либединская пользуется у кустарей-одиночек, заполнивших ее дом и стены всевозможными расписными досками, свистульками, коробочками и корзинками. Именно они ходатайствуют сейчас перед Моссоветом о превращении квартиры № 37 в доме на Лаврушинском в этнографический музей русских народных промыслов с бесплатным посещением всех желающих… Насколько я знаю, Лидия Борисовна поддерживает эту идею с единственным условием, чтобы посетители вытирали ноги при входе.

Теперь о национальном составе «лидолопоклонников». Национальный спектр почитателей Либединской, как здесь уже говорилось, тоже крайне разнообразен. В нем представлен весь состав народов СССР, но, по проведенному опросу, на первом месте идут не евреи, как самонадеянно предполагает определенная часть собравшихся в зале и на сцене, а грузины. Грузины просто обожают Лидию Борисовну, во-первых, потому что она графиня, во-вторых, потому что она красивая женщина, в-третьих, потому что она – идеальный повод для тостов. Тосты за Лидию Борисовну так красноречивы, что издательство «Иверия» выпускает их отдельным изданием. Надо сказать, что Лидия Борисовна платит им взаимностью и даже поговаривала о возможности обмена своей квартиры на квартиру в Тбилиси, чем взволновала представителей остальных народов страны, напуганных перспективой потери гарантированного ночлега в столице.

Особо надо сказать о любви к Лидии Борисовне иностранцев. В Израиле специально установлены телевизионные антенны, чтобы ловить передачи с ее участием, американский миллиардер Хаммер добился известности не только тем, что встречался с Владимиром Ильичом, но и тем, что живет в одном подъезде с Лидией Борисовной.

В число «лидолопоклонников» я бы включил не только представителей рода человеческого, но и вообще всего живого. Лидию Борисовну любят собаки, кошки, снегири, комары, мыши… На своем личном опыте я убедился, что все эти, казалось бы, малосовместимые представители фортуны прекрасно уживаются на ее переделкинской даче одновременно, питаясь остатками того, что оставляют после себя представители интеллигенции, рабочего класса и зарубежные гости.

Теперь о тех, кто Лидию Борисовну не любит!

Я называю их «лидофобы» или «нелиди»…

Так вот Лидию Борисовну Либединскую не любят воры. Не только потому, что у нее практически нечего красть, но главным образом потому, что, если у нее что-то и крадешь, она этого не замечает. Известен факт, когда на дачу Либединской был совершен налет и испуганный сосед, поэт Межиров, бросился звонить в Москву, чтобы сообщить Лидии Борисовне ужасную весть о том, что у нее взломана дверь, то в ответ услышал: «О! Какое счастье! А я как раз ключи потеряла…»

Не любит Лидию Борисовну и милиция. Причем милиция ощущает ответное чувство неприязни, поскольку Лидия Борисовна задирается с ней, где только можно: на улице, на митингах, на кладбище. Известен случай, когда она отлупила милицейский наряд, стоящий на страже Новодевичьего монастыря, и чуть не угодила за решетку. Освобождена была только ввиду протестов интеллигенции, объявившей голодовку, что в отсутствие подкормки в доме арестованной было организовать довольно просто, и прекратившей ее, только когда арестованная вернулась и накрыла по этому поводу на стол.

И наконец, третья немногочисленная часть населения, не любящая Лидию Либединскую, это шовинисты и черносотенцы. Не любят они ее в силу своей обычно ненависти к талантливым и добрым людям, но еще главным образом за то, что с ней рушится их главный тезис о вселенской «русофобии». Простую русскую женщину, графского происхождения, почему-то обожают представители всех национальностей и вероисповеданий. Это заставляет их утверждать, что Либединская либо «масонша», либо заброшена к нам летающей тарелкой из космоса.

С первым утверждением я не согласен, а второе, то есть внеземное появление Лидии Борисовны, в принципе готов изучить.

В том, что она обладает огромным энергетическим полем, у меня нет сомнения. Здесь она далеко обошла экстрасенса Чумака, который заряжает воду. Те, кто пробовал, как Лидия Борисовна «заряжает» домашние наливки, могут подтвердить, что их оздоровляющий результат значительно сильней.

А ее добрая, детская улыбка производит гипнотический эффект намного впечатлительней, чем мрачная улыбка доктора Кашпировского.

При виде Либединской у людей светлеют лица и исчезают морщины, исчезают рубцы на сердце, улучшается жизнедеятельность всех остальных органов.

Такую установку дает нашему организму эта замечательная женщина.

И как говорит тот же Кашпировский, вы можете ее «слушать или не слушать, смотреть или не смотреть, но от ее обаяния и любви вам никуда не деться»!

26 ноября 1989

Часть 4
Воспоминания

Игорь Губерман
Горстка прощальных слов

Первое мое воспоминание о теще относится к новогоднему вечеру, встречали шестьдесят пятый год. За столом у Лидии Борисовны собралось десятка три весьма пожилых (как мне тогда казалось) незнакомых мне людей. Возле каждого прибора лежал трогательный одинаковый подарок: маленький кусочек мыла в очень яркой обертке, отчего чуть походил на детскую шоколадку. Гости брали его, нюхали, восторгались тонким иностранским запахом (туристские поездки еще только-только начались) и спрашивали, откуда такое количество этого мелкого великолепия. Моя будущая теща с царственной простотой пояснила:

– Мы летели из Швеции на самолете компании «Эйр Франс». Я зашла в сортир, а когда стала мыть руки, то нажала на педаль, и выпал этот прелестный кусочек. Он мне так понравился, что я подставила сумку и держала педаль, пока мыло не перестало выпадать.

Под общий одобрительный хохот я успел меланхолически подумать, что попал в прекрасную семью.

Игорь Губерман и его «тещинька»

Мне писать о Лидии Борисовне и тяжело, и странно, потому что более чем сорок лет был рядом я с уникально сложным человеком. В ней сочетались властность и покладистость, невероятный эгоизм – с распахнутым доброжелательством и щедростью, способность к светскому поверхностному трепу – с мудрым пониманием людей и ситуаций. Ну, а главное, конечно, – яркая, глубинная, острейшая (животная, сказал бы я для точности) любовь к жизни – в ее крупных и мельчайших проявлениях. Гостевальные ее застолья будет еще долго помнить множество людей. А как она для этого нещадно применяла своих дочек, а потом и внучек – сразу же забылось дочками и внучками, осталось только обожание и восхищение. Какое дикое количество ничтожных мелочей она приобретала, будучи у нас в Израиле (недаром было сказано, что ходит она здесь со скоростью сто шекелей в час), и как она потом раздаривала все это! С какими яркими и интересными людьми она дружила – трудно перечислить, и они ее любили, что меня порою поражало, потому что личности такие – мало склонны к близости сердечной. А со своим старением борясь, поскольку жизнь от этого тускнела и скудела, теща делала усилия неимоверные. Так она где-то прочитала, что кроссворды помогают сохранить память и отдаляют склероз, и два-три часа в день она разгадывала кроссворды, радуясь по-детски, если почти все одолевала. И непрерывные ее повсюду выступления, и путешествия далекие («Пока можешь ходить, надо ездить», – говорила она) уже не только жажду полнокровной жизни утоляли, но и были вызовом дряхлению. Она и умерла, вернувшись накануне из Сицилии. Как праведница умерла – спокойно и мгновенно, не проснувшись. С изумлением сказал я в эти дни кощунство некое: мол, надо много в этой жизни с удовольствием грешить, чтоб умереть как праведник – и это было точно в отношении Лидии Борисовны. А впрочем, грех – понятие настолько непонятное и относительное очень, что касаться этой части ее жизни просто ни к чему.

И была еще одна черта у тещи – знак отменной человеческой породы, я никак не мог найти ей точное определение и вдруг наткнулся в повести у Виктора Конецкого:

«Человеческое изящество… Этакое сложное и тончайшее качество, когда есть аристократичность повадки, но безо всякого высокомерия, и есть полнейшая демократичность без тени панибратства».

Она осталась в памяти моей обрывками случайных разговоров и поступками, которые забыть нельзя. Я в самолете (уже на похороны летя) вспоминал какие-то смешные ее реплики – чуть позже изложил я это вслух на многолюдных поминках, тещу бы порадовало это гостевание и то, что над столами смех висел, а не уныние торжественной печали.

Как-то у нее в гостях на кухне (где по стенам триста досок расписных висят, не повторяясь по рисунку) сидел Витя Шендерович, и в застольном трепе я ему сказал, что у меня и тещи нет его последних книг.

– Как же вы живете? – театрально изумился Витя. – Что читаете?

– Пушкиным пробавляемся, – елейно пояснила теща.

Ее не меньшего калибра фразами закончил я мои три книги баек и воспоминаний, только тут важнее рассказать о нескольких ее поступках, благодарно мной хранимых в памяти.

Когда меня посадили, Тата сразу и естественно кинулась к матери. Не ясно было, как себя вести: посажен я ведь был по делу уголовному – как будто бы скупал я краденую живопись (к тому же – не простую, а иконы), только одновременно понятно было, что исходит дело от Лубянки. И чекист-посланец после моего ареста сразу повстречался с Лидией Борисовной, открыто упредив, что только полное молчание семьи – залог моей сохранности и наказания некрупного. Попытка тещи посоветоваться с близкими друзьями тоже принесла полярный результат. Давид Самойлов сдержанно сказал, что, в государстве проживая, надо соблюдать его законы, то есть все, что совершалось, следовало вынести покорно и молчком. А мудрый столь же (и по жизни тихий) Соломон Апт сказал с горячностью, ему несвойственной, что все подлейшие дела творятся в тишине, молчать не следует ни в коем случае. И Тата, не колеблясь, выбрала второе – хоть и несравненно более опасное, но столь же и достойное решение. И теща с этим боязливо согласилась. Большую роль еще сыграло то, что познакомилась она с семьей моих друзей Браиловских (делали они журнал «Евреи в СССР», а на него и шла охота) – в человеках Лидия Борисовна отменно разбиралась. Навсегда остались они ей любимыми и близкими людьми.

Только раз она сорвалась и в сердцах сказала Тате:

– Почему ты не скандалила, чтоб он икон не собирал? Придраться было б не к чему!

И тут же спохватилась:

– Икон не собирать, стихов не писать – совсем тогда другая жизнь была бы… Уж такой он есть.

В Сибирь она к нам приезжала каждое лето. И сколько водки было выпито, настоянной на кедровых орехах!

А каждый год (и много лет) седьмого января устраивала теща елку. Думаю, что, приключись какой тайфун или трясение земли – не отменилась бы та памятная елка. Что в восторге были дети (двадцать – минимум), так это ясно, только с ними неуклонно и восторженно сюда же приплетались их родители – в количестве заметно большем. Всем детям приносил подарки Дед Мороз, потом их загоняли в самую большую комнату – беситесь, как хотите. Уверен я, что, выросши с тех пор, те дети помнят сладостное чувство полной (и неповторимой при взрослении) свободы. А в соседней комнате с таким же детским упоением гуляли взрослые. Был даже случай, когда папа без ребеночка приехал: сын наказан за проступок, объяснил смущенно папа, только я такого праздника никак не мог лишиться. Но теперь – зачем и почему я это вспоминаю. Много лет я был там Дед Мороз. А все пять лет, что я в Сибири прохлаждался, – отменен был по указу тещи Дед Мороз, и детям попросту подарки раздавали, объясняя, что сейчас ужасно далеко и неотложно занят Дед Мороз, но шлет привет и обещает скоро обязательно приехать. А пока что – пожелаем и ему, и всей его семье здоровья и терпения – уже для взрослых добавлялось за столом. Такое, согласитесь, человек забыть не может.

Александр Городницкий в гостях у Игоря Губермана. Израиль, 1994

Как она любила всякое удачное и подвернувшееся вовремя вранье! Изрядно и сама присочиняла, украшая полинялую реальность, и охотно поощряла в этом остальных. В моей коллекции был замечательный старушечий портрет начала девятнадцатого века. Чудом уцелел он, когда все у нас конфисковали, и, вернувшись из Сибири, я хотел его повесить. Тата непривычно резко запретила это делать. «У старухи этой – злобное лицо, – сказала она мне, – это старуха нам накликала беду, я не хочу все время ее видеть в нашем доме». И портрет я теще подарил. Он дивно уместился на стене среди других полотен и рисунков, даже и лицом старуха явно подобрела. Мне обидно было, что такая историческая вещь висит без никакой истории, и я придумал миф. Вполне правдоподобный, кстати. Посмотрел я генеалогическое дерево Льва Толстого (теща ему дальней, но потомицей была) и отыскал дворянку (кажется, Щетинину – лень уточнять), которая по времени как раз портрету подходила. О своей находке рассказал я теще, теща посмеялась одобрительно и как бы все это забыла. Но однажды был у нее пир, и очень сведущие люди там сидели, а меня отправили на кухню им готовить кофе. Очевидно, я его сварил быстрее, чем рассчитывала теща, потому что, когда я вернулся, она плавно и вальяжно говорила:

– А портрет этой Щетининой, моей далекой пра-пра-пра, он издавна у нас в семье хранится, чистая семейная реликвия.

И тон ее ничуть не изменился, когда я вошел, и я, известный правдолюб и сам не враль нисколько (тех, кто меня знает, попрошу не улыбаться), – никакого ущемления души не испытал. А после в интервью каком-то (Лидия Борисовна давала их несметно) прочитал я и развитие истории. Что теща, будучи по крайней младости врагом замшелой старины, портрет этот когда-то выбросила даже, но отец, с работы возвратясь, безмерно огорчился, на помойку кинулся стремглав, а там лежала эта предка оскорбленная, никто не покусился на нее. Теперь я знаю, как творятся родословные литературные легенды.

Игорь Губерман и Даниил Данин

И нету ее больше. Интересно, что на панихиде (и поминках тоже) большинство из выступавших говорили о ее достоинствах гораздо меньше, чем о собственной осиротелости и как бы опустелости существования в связи с ее уходом. А все-все слабости ее несчетные – растаяли мгновенно и бесследно, лишь любовь и восхищение остались в сердцах у всех.

А под каким ее жестоким обаянием (в чисто гипнотическом значении этого слова) мы жили, близкие, могу я на простом примере рассказать, из собственного опыта давнишнего. Когда в конце восьмидесятых свежим воздухом запахло и железный занавес растаял, разом поднялись, собравшись уезжать, отказники семидесятых. Я на их вопросы – ты чего же медлишь? – только смутно и невразумительно мемекал, что пишу роман, мол, и со стариками нужно мне еще немного пообщаться, лагерных историй подсобрать. Я врал: уже написан был роман «Штрихи к портрету», но уехать я не мог, торчал я, словно жук на булавке, собственным приколот обещанием. Мы после ссылки жили всей семьей у тещи, что-нибудь с полгода это длилось. И однажды утром, за совместным завтраком изрядно засидевшись (дети уже в школе были), мы заговорили об отъездах. Лидия Борисовна сказала вдруг спокойно и обыденно:

– А кстати, Игорь, я давно уже хотела вам сказать, что если вы уедете, то я приму снотворные таблетки, я давно их припасла.

Беспомощно взглянув на Тату, ни секунды не помедлив, я ответил коротко и просто:

– Я вам обещаю, тещинька.

И мы продолжили пустяшный разговор о чем-то, больше к этой теме никогда не возвращаясь. Года два спустя советской властью был разрублен этот узел: нам было вежливо, но настоятельно предложено уехать. Ни слова не сказав (уж тут судьбой запахло), Лидия Борисовна нам подписала в те года необходимую бумагу, что она не возражает. Как сейчас, я помню этот день, поскольку сохранилось от него одно прекрасное материальное свидетельство характера моей любимой тещи. Молча шли мы с ней в нотариальную контору, чтобы заверить подпись на бумаге: я терзался ощущением вины, а теща думала о чем-то. Мы вошли в большой замызганный двор, ища вход в контору, и вдруг Лидия Борисовна сказала:

– Игорь, посмотрите, вон в углу помойка, там лежит какой-то абажур.

В иное время я и сам бы абажур этот заметил, обожаю я помойные находки, просто ничего тогда вокруг не видело мое расстроенное зрение. И целый час еще, как не поболее, хмурая конторская очередь с недоуменным осуждением рассматривала наши радостные лица. И уже почти что двадцать лет венчает этот абажур почтенный бронзовый торшер в квартире тещи.

А кого она действительно любила, для меня загадкой остается. Герцена, скорей всего. И знала о нем все, что можно было вызнать из Монблана напечатанных материалов. И, наверно, декабристов, о которых она столько знала, будто современницей была.

Когда воспоминания о теще прислал из Кельна ее давний приятель, прозаик Владимир Порудоминский, прочитал я там историю, в которой гениально все сказал о теще некий совершенно неизвестный человек. И я их повторю, хотя отменный текст Порудоминского приведен в этой книге. Они с тещей выступали как-то в некоем украинском городке, где была усадьба одного из декабристов и где многие из них бывали, и отменный памятник им там поставлен, теща очень высоко его ценила и часами там сидела на скамейке. А начальство, принимавшее столичных этих выступателей, устраивало выпивки ежевечерне и, на грудь приняв для настроения, украинские им певало песни. Лидия Борисовна старалась ускользнуть с попоек этих, и когда ее хватились как-то, пояснил один из выпивавших, что она наверняка сидит сейчас у памятника, ей так полюбившегося. И тут-то произнесена была точнейшая о теще фраза: