Текст книги "Суверенитет"

В СВЯЗИ С ПРОБЛЕМОЙ суверенитета в последнее время часто вспоминают слова Д. Белла, сказанные почти двадцать лет назад: «В наши дни национальное государство слишком мало для больших проблем и слишком велико для маленьких». Действительно, политическим инстанциям чуть ли не любого государства сейчас не хватает мощности, чтобы реализовать сугубо суверенное решение. «Глобальные потоки финансов, медийных образов, рисков, образцов потребления, народонаселения и власти лишают устойчивости традиционное понятие национальных пространственных границ». В то же время эти мощности избыточны для решения проблем куда меньшей значимости, что и вызывает претензии таких критиков суверенитета, как уже цитированный нами выше Б. де Жувенель.

Сомнения в продуктивности суверенитета могут усилиться, если под определенным углом зрения рассматривать историю суверенитета, фрагменты которой мы представили в этой статье. Мы видели, как внутренний суверенитет стал отождествляться с полнотой внутреннего контроля и внешней независимости, немыслимых в современном мире; мы видели, что уже Карл Шмитт, предложивший одну из самых радикальных версий суверенитета, не усматривал в нем возможностей столь совершенного контроля; мы видели, наконец, что можно говорить о многообразии суверенитетов, так что полнота контроля теперь не сопрягается с полнотой независимости. Не должны ли мы предположить, что самая идея суверенитета, как внутреннего, так и внешнего (в любом из указанных смыслов), – это некий проект, когда-то привлекательный, а в наши дни полностью исчерпавший свой потенциал? Судя по всему, дело все-таки не так просто.

История учит нас, что фактическая неполнота суверенитета не является чем-то абсолютно новым. На суверенитет могли возлагаться большие или меньшие надежды, он мог быть реализован в большей или меньшей мере, во всех или только в некоторых аспектах. Но всякий раз это был процесс, движение, а не столкновение грубой реальности с логическими принципами и, как следствие, полное развенчание последних. Если воспользоваться одним старым философским различением, можно сказать, что суверенитет – принцип не конститутивный, а регулятивный.

Апелляция к суверенитету означает не описание того, что есть, но некий необходимый модус совершения действий в определенных областях политики.

В чем же состоит его необходимость?

Прежде всего, невозможность суверенного контроля над всеми областями индивидуальной и социальной жизни не означает тотального невмешательства государства. Современная экономика устроена таким образом, что такое вмешательство не просто возможно, но и требуется самим характером «свободного рынка». И. Уоллерстайн указывает на несколько аспектов такого вмешательства государства: 1) ограничения импорта/экспорта, разного рода квоты и прочее того же рода, к выгоде одних предпринимателей и невыгоде других; 2) вложения в инфраструктуру, которая необходима для бизнеса, но стоит слишком дорого для каждого предпринимателя по отдельности; 3) расходы на возмещение причиненного предприятиями убытка, например, окружающей среде, которые также могут быть чрезмерно высоки; 4) создание монополистических преимуществ, хотя бы на некоторое время, для местных предпринимателей; 5) покровительство предпринимателям из других стран, которые стараются избежать контроля со стороны своих государств; 6) собственная экономическая активность государств на рынке в качестве покупателей или производителей-монополистов. Вероятно, перечисление возможных операций такого рода тем самым еще не исчерпано. Очевидно, что одни из этих действий возможны благодаря внутреннему суверенитету, а другие – благодаря существованию межгосударственной системы взаимного признания в той или иной форме. Проблема состоит, однако, в том, что для совершения этих действий нужны институты государства, потенциал которых в меньшей степени связан с выполнением указанных функций, чем с признанием и поддержкой политической власти. В свою очередь, признание и поддержка связаны не с декларациями о суверенности государства, а с его реальным участием в тех областях повседневной жизни граждан, которые так или иначе предполагают политическое вмешательство. В этом, как известно, состоит один из основных парадоксов глобализации. Капитал перетекает в те места, где ему предвидится наибольшая выгода, но создавая условия для получения выгоды, он в куда меньшей степени озабочен принятием на себя пролонгированных социальных обязательств, чем политические институты. Капитал приходит, капитал действует, капитал уходит, а возникающие или постоянные проблемы так и остаются проблемами местными, решение которых вменяется суверенной власти. Действия политических чиновников могут быть обусловлены разного рода обстоятельствами (от обязательств по международным договорам до коррупции), которые лежат вне сферы внутреннего суверенного контроля, но само пребывание их в должности обусловлено эффективностью такого контроля и потенциалом внутреннего признания.

Поэтому как признание суверенитета, так и отрицание его являются не просто риторическими фигурами. Речь идет о формулах политической коммуникации, которые предполагают, что консолидация политических агентов (будь то граждане, официальные институты или репрезентанты самоорганизации, или иные значимые фигуры политики) предполагает и консолидацию суверенитета. Это значит, что для любого реально консолидированного как политическое или политически релевантное единство «мы», в конечном счете, безразлично, кто является подлинным источником решения и можно ли в определенных обстоятельствах вообще говорить о решении (а не безличной власти обстоятельств и событий). Если есть «мы», если есть внятная иерархия полномочий, то признание прав тех, кто находится на вершине иерархии, обусловлено их способностью (реальной или хотя бы демонстративной) принятия решений, вмешательства в рутинное течение событий. Вся проблема современного суверенитета состоит совсем не в том, есть ли такие консолидированные единства, функционируют ли такие иерархии и достаточно ли они эффективны. Дело в другом. Пределы возможностей и реальные источники легитимности суверенной власти могут не только не совпадать с границами признанных государств, но и прямо противоречить им. Нормальное функционирование внутреннего контроля, в немалой степени зависящее от внутренней поддержки и базиса легитимности, в реальности все чаще бывает поставлено под сомнение либо с одной, либо с другой стороны. Прагматика политического действия требует отчетливого понимания этих обстоятельств, куда более продуктивного, хотя и не гарантирующего успех, чем бесконечное повторение некогда живых, а ныне совершенно выхолощенных формул суверенитета.

Максим Шевченко[51]51
  Шевченко Максим Леонардович – руководитель Центра стратегических исследований религии и политических событий современного мира, журналист.


[Закрыть]
ОПЫТ ПРОШЛОГО И НОВЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ РОССИИ

РАЗГОВОРЫ О ПОШАТНУВШЕМСЯ суверенитете России и о необходимости его укрепления стали тревожной приметой времени. Тревоги понятны – элитные перевороты с привлечением населения, совершившиеся и совершающиеся в странах СНГ под именем «цветных революций», не позволяют Кремлю спокойно смотреть в будущее. Тревога Кремля передается обществу, и проблема формирования или укрепления российского суверенитета становится одной из доминирующих в политической и политологической среде. В основном дискуссии касаются концептуальных и теоретических аспектов проблемы суверенитета и разворачиваются в одном направлении – обсуждении возможности возрождения России в виде империи.

СУТЬ ЭТОГО ПОДХОДА заключается в понимании двусоставного суверенитета (внутреннего и внешнего) как декларируемого источника абсолютного, не подвергающегося сомнению права осуществлять власть на территории, ограниченной государственными границами Российской Федерации (внутренний суверенитет), и источника абсолютного права проводить самостоятельную политику на международной арене (внешний суверенитет).

Понятно, что на деле реализация подобного понимания суверенитета возможна только при сочетании весьма редкой совокупности условий, встречающихся при этом достаточно часто:

› наличие глубоко укоренившегося в сознании населения консолидирующего мифа – национального или идеологического, позволяющего говорить о населении как о единой общности (нации, народе);

› самоизоляция от мирового политического и информационного пространства и способность контроля над всеми видами информационных потоков, проникающих на суверенную территорию;

› наличие мощной управляемой пропагандистской машины, способной поддерживать в населении чувство причастности к основному консолидирующему мифу и противостоять внешним информационным и идеологическим влияниям;

› наличие ядерного оружия или любых иных видов вооруженных сил такого уровня эффективности и мощи, что столкновение с ними для любого вероятного противника неизбежно приведет к поражению или неприемлемым потерям;

› наличие власти, безоговорочно контролирующей подавляющее большинство населения и способной эффективно подавить недовольство любой его части;

› наличие собственных природных и энергетических ресурсов или экономики такого уровня, который позволил бы проводить собственную независимую внутреннюю и внешнюю экономическую политику;

› наличие солидного пула дружественных или зависимых государств.

Как легко можно заметить, все это, казалось бы, описывает уникальную, не имевшую аналогов в истории реальность Советского Союза периода 1945—1985 годов.

«Казалось бы» – потому что в истории СССР есть ряд нюансов, показывающих, что даже сочетание практически всех вышеперечисленных условий не гарантирует тот чаемый абсолютный суверенитет, о котором столько говорится и мечтается в последнее время в среде отечественных «ястребов».

Начнем с того, что даже право на проведение независимой внешней политики СССР не было безусловным – из Второй мировой войны сталинское государство вышло не просто связанным сложной системой международных договоров, но и став благодаря хитроумной политике Рузвельта и Черчилля одним из основателей этой системы, получившей название Ялтинской или Потсдамской. Но можно ли, несмотря на бряцание оружием и разного рода геополитические авантюры, быть противником системы, являясь ее неотъемлемой составной частью?

Первый опыт, свидетельствующий о том, что это невозможно, Сталин и пребывавшая в эйфории от Великой Победы и приобретения ресурсов половины Европы и Китая советская военно-политическая машина получили в ходе корейской войны 1950—1953 годов. Они столкнулись не просто с широкой коалицией антикоммунистических государств (в том числе и формальных союзников по антигитлеровской коалиции), но еще и благословленной ООН, одним из создателей и координаторов которой (на уровне постоянного членства в Совете Безопасности) СССР являлся. В итоге СССР был поставлен перед всем миром в двусмысленное положение «унтер-офицерской вдовы», которая сама себя высекла. Тем более что военные действия в Корее привели фактически к военному поражению советско-китайского блока, а продолжение войны несло в себе угрозу ее перенесения на территорию КНР и СССР с высокой вероятностью применения Соединенными Штатами ядерного оружия и практически мизерными шансами на благополучный исход для Советского Союза.

Вообще опыт внутренней и внешней политики СССР, изученный не через розовые очки PR-мифа о том, что «у нас была великая эпоха» и что «мы одержали Великую Победу», а, так сказать, трезво и даже немного цинично, может многое дать внимательному исследователю вопроса о возможности обладания полным (внутренним и внешним) суверенитетом и о формате его применения в реальной политике.

Непредвзятый исследователь сумеет ясно увидеть, что так называемый капиталистический лагерь в полной мере использовал агрессивный, неповоротливый и тяжеловесный СССР в своих интересах.

Один из этих интересов заключался в устранении угрозы распространения в умах населения «свободного» и «третьего» мира коммунистической и социалистической идеологии. СССР этому с удовольствием содействовал, ведя непримиримую борьбу с любого вида левыми и национально-освободительными движениями, дерзавшими не соглашаться с кураторством международного отдела ЦК КПСС. Есть достаточно достоверная информация, свидетельствующая о том, что даже воспетого как символ революции Че Гевару американским спецслужбам сдали коллеги из КГБ после его жестких антисоветских выступлений в Алжире и наметившегося успеха в Боливии.

Другой интерес заключался в том, что благодаря наличию СССР и «красной угрозе» военно-промышленный комплекс США сумел не только доказать необходимость продолжения начатой в годы Второй мировой войны глобальной модернизации вооруженных сил, но и сформировать систему получения невиданных дотоле в демократических странах военных и оборонных заказов.

Гонка вооружений велась не только между США и СССР – одним из ее важнейших результатов был отказ других стран Запада от военно-технологического, а стало быть, и геополитического состязания с США и переход к политике «атлантического партнерства». Что по сути означало признание США в роли мирового военно-политического лидера. Свои права на «глобальную защиту ценностей демократии» США получили именно тогда и именно благодаря наличию «враждебного СССР», который был им необходим как воздух!

Во время Карибского кризиса (благодаря информации Пеньковского и разоблаченному авантюрному блефу Хрущева) Вашингтон окончательно убедился в нежелательности для СССР прямого военного столкновения с США и неготовности советской машины к конфликту такого уровня. С этого момента судьба «красной империи» и ее полного суверенитета (якобы создававшего ситуацию биполярного мира) была решена окончательно – наши союзники по антигитлеровской коалиции и нынешние «глобальные партнеры» ждали только появления в советском руководстве лидера, который сумеет перейти от политики «двух лагерей» к политике «сотрудничества и партнерства во имя мира». И вот в 1985 году он появился…

НА ЗАПАДЕ ПОЯВЛЕНИЕ Горбачева предвидели давно – с того момента, как в ходе Второй мировой войны осуществилось превращение «красной державы» в государство, сочетающее в себе монархо-деспотические принципы устройства власти с коммунистической фразеологией и широким показом голливудских «фильмов по ленд-лизу». Это превращение было, с одной стороны, сочетанием следствия разгрома 1941—1942 годов и полномасштабного союза с англо-американским блоком, без экономической и военной поддержки которого, и это очевидно любому непредвзятому историку, Сталина и СССР не спасли бы никакие мобилизационные меры и заградотряды. С другой стороны, оно было закономерным следствием природы той власти, которая возникла в СССР в ходе террора 30-х годов.

Ультрабюрократическая система тотального управления всеми сторонами жизни, которая привела к возникновению класса номенклатуры, отличавшегося от остального населения уровнем жизни и возможностью доступа ко всем ресурсам духовного и интеллектуального развития, мало напоминала декларируемый на словах в СССР и столь любимый западной «прогрессивной общественностью» социализм. Для любого начинающего американского советолога (не говоря уж о стратегах и тактиках советологии) было аксиомой то, что рано или поздно слой «советских тружеников системы управления» открыто поставит вопрос о легализации и так де-факто имевшегося у него права на распоряжение огромными ресурсами страны с покорным и забитым населением.

На Западе (в отличие от СССР) внимательно читали Троцкого и восприняли всерьез его прогнозы о неизбежном перерождении правящей в СССР управленческой касты в открыто антисоветские капиталистические элиты…

… и о том, что это случится без всякой интервенции Запада, всего лишь благодаря инициативе «ряда руководящих товарищей».

Шелуха обанкротившейся в глазах подавляющей части населения идеологии, уже к 70-м годам воспринимавшейся практически всеми как смесь лжи, двусмысленности и пошлости, окончательно слетела с Советского Союза и его номенклатуры под выкрики, шум и редкие автоматные очереди спектакля

1991 года. Инициаторами и лидерами отказа от социализма, как и предсказывал Троцкий и как предполагали западные советологи, явились не Солженицын с Буковским вкупе с Даниэлем и Синявским, а «ответственные партийные и комсомольские работники, сотрудники органов государственной безопасности, директора крупных предприятий и руководители передовых отраслей промышленности». Все они решали простую и понятную человеческую задачу, обеспечивая для себя и своих потомков беспроблемное существование в формате свободного доступа ко всем мыслимым мировым рыночным удовольствиям. Просто им повезло (или они заслужили, правда ведь? Или это «воля Божья», что именно они стали избранными?) оказаться в нужный момент в нужном месте государственно-политической системы СССР.

И все это происходило под прикрытием суверенитета СССР, обеспеченного его военной мощью и имиджем ужасной «империи зла». Но потом выяснилось, что беспроблемность, обеспечиваемая свободной торговлей достоянием СССР на мировых рынках и связанным с этой торговлей потоком «черных» денег, сама по себе не приходит и что необходимо играть по новым международным правилам. Если нет красного знамени и единой идеологии, разрушены механизмы контроля над частной жизнью, выкинуты из окон или убиты маршалы СССР, разгромлены служба внешней разведки и контрразведки (с передачей бывшему вероятному противнику, а ныне глобальному союзнику суперсекретных сведений об агентурной сети), деморализованы Вооруженные силы, то любого министра, замминистра или просто олигарха (независимо от того, миллионер он или миллиардер, приверженец мировых демократических ценностей, тайный сталинист или явный православный империалист) могут взять и арестовать где-нибудь за границей. А в ответ останется только сыпать мидовскими нотами и угрозами в газетах и по ТВ.

За беспроблемность при отсутствии явной силы надо платить подчинением тому, у кого эта сила имеется в наличии.

И это поняли, несмотря на публичное наказание Милошевича, еще далеко не все. Так вот мы и перешли в формат жизни в Российской Федерации и Содружестве Независимых Государств на «постсоветском пространстве».

ВЫ СПРОСИТЕ: а зачем мы все это вспоминали? Не затем ведь только, чтобы еще раз напомнить приговор (или диагноз) всем попыткам сформировать концепцию суверенитета России с позиций преемственности по отношению к СССР – приговор, сформулированный в столь любимой и одновременно ненавидимой всеми отечественными геополитиками книге «Великая шахматная доска» Збигнева Бжезинского.

«Роль, которую в долгосрочном плане будет играть Россия в Евразии, в значительной степени зависит от исторического выбора, который должна сделать Россия, возможно еще в ходе нынешнего десятилетия (написано, напомню, в 1997 году. Десять лет – это, значит… – М. Ш.), относительно собственного самоопределения. Даже при том, что Европа и Китай расширяют зоны своего регионального влияния, Россия несет ответственность за крупнейшую в мире долю недвижимости. Эта доля охватывает десять часовых поясов, и ее размеры в два раза превышают площадь США и Китая, перекрывая в этом отношении даже расширенную Европу. Следовательно, потеря огромных территорий не является главной проблемой для России. Скорее огромная…

… Россия должна прямо признать и сделать нужные выводы из того факта, что и Европа, и Китай уже являются более могучими в экономическом плане и что, помимо этого, существует опасность, что Китай обойдет Россию на пути модернизации общества.

Российской политической верхушке следует понять, что для России задачей первостепенной важности является модернизация собственного общества, а не тщетные попытки вернуть былой статус мировой державы. Ввиду колоссальных размеров и неоднородности страны децентрализованная политическая система на основе рыночной экономики скорее всего высвободила бы творческий потенциал народа России и ее богатые природные ресурсы. В свою очередь, такая, в большей степени децентрализованная, Россия была бы не столь восприимчива к призывам объединиться в империю. России, устроенной по принципу свободной конфедерации, в которую вошли бы европейская часть России, Сибирская республика и Дальневосточная республика, было бы легче развивать более тесные экономические связи с Европой, с новыми государствами Центральной Азии и с Востоком, что ускорило бы развитие самой России. Каждый из этих трех членов конфедерации имел бы более широкие возможности для использования местного творческого потенциала, на протяжении веков подавлявшегося тяжелой рукой московской бюрократии.

Россия с большей вероятностью предпочтет Европу возврату империи, если США успешно реализуют вторую важную часть своей стратегии в отношении России, то есть усилят преобладающие на постсоветском пространстве тенденции геополитического плюрализма».

После этого, как мне кажется, вопросов относительно природы «цветных революций» в СНГ и грядущей судьбы самой России остаться не должно. Бжезинский, будучи ключевым участником формирования глобальной американской политики, адресует эти несколько абзацев в виде «предложения, от которого нельзя отказаться».

В Кремле слова Бжезинского, судя по всему, восприняты всерьез, и основные моменты его послания также поняты буквально. Да и выражены они, в конце концов, не эзоповым языком, а конкретно и доступно. Выбор для России прост: или она справляется с задачами, сформулированными «железным Збигневом», или все происходит по описанной схеме, плавно переходящей в процедуру претворения угроз в жизнь.

Задачи же эти, как можно понять из приведенной выше цитаты, следующие:

› обеспечение эффективной ответственности за «крупнейшую в мире долю недвижимости».

Сама туманная постановка вопроса вместе с тем дает повод подозревать, что правящие круги США вообще не воспринимают российскую Конституцию как что-то реальное и не полагают российскую власть собственником или даже управляющим (хотя бы и от имени народа и т. п.) этой недвижимостью. Остается контроль, консервация в ожидании прихода подлинных хозяев? Ситуация на Сахалине свидетельствует в пользу этого предположения. Да уж не вписали ли они, пока мы тут обсуждаем формы суверенитета РФ, нашу страну в некий глобальный рынок недвижимости в виде всего лишь одной из ее долей? И если вписали, что, может быть, и не плохо, хотелось бы видеть условия контракта и знать имена благополучателей;

› модернизация собственного общества.

Яснее не скажешь. Под «модернизацией» имеется в виду только одно – включение в формат американской концепции глобальной демократии и установление системы американских демократических ценностей в качестве доминирующей;

› высвобождение творческого потенциала народа.

Здесь недвусмысленно высказано требование открытого доступа для иностранных покупателей к российскому рынку интеллектуальной и высокотехнологичной рабочей силы, а также формирования системы контроля над высшим и средним образованием, включения его в глобальную систему технологического и отраслевого образования;

› высвобождение богатых природных ресурсов.

Речь идет о создании открытого доступа к природным ресурсам мировых игроков, возможность внешнего (по отношению к России) акционирования и управления сырьевыми отраслями российской промышленности, контроль над поступлением сырьевых ресурсов на мировые рынки;

› развитие тесных экономических связей с Европой, новыми государствами Центральной Азии и Востоком.

Россия обязана стать важнейшей транзитной частью мирового рынка. Более того, она, в зависимости от следования намеченному США курсу, может получить роль посредника на территории Евразии, элегантно описанной через называние регионов.

Что-то подсказывает мне, что этими пятью позициями и описываются возможные для Российской Федерации в современном мире контуры суверенитета.

Сопротивление, недостаточное соответствие или неэффективное следование намеченному курсу, приводят к:

› преобразованию Российской Федерации в непонятную конфедерацию с неясными границами.

Характерны куски, на которые Бжезинский разбивает территорию РФ. Он сознательно избегает прямого упоминания потенциальных очагов национального сепаратизма (Татарстан, Башкирия, Дон, Кубань, Кавказ, Бурятия, Тува, Хакасия, Якутия), словно намекая, что в случае несоответствия власти заданным параметрам конфедеративные процессы могут продолжаться и развиваться практически до бесконечности. Ведь нет пределов поиску эффективной модели управления!

› усилению преобладающих на постсоветском пространстве тенденций геополитического плюрализма.

А это уже прямое указание на неизбежность «цветных революций»! Впрочем, они, судя по написанному г-ном Бжезинским сценарию, неизбежны независимо от поведения и эффективности выполнения российскими политическими элитами задач по формированию пространства нового, вписывающегося в планы «глобальной демократии» суверенитета.