Текст книги "Суверенитет"

ЭТО И ЕСТЬ ТОТ САМЫЙ ВОПРОС, с которым обращаются к экспертному сообществу правящие политические элиты. Разумеется, будучи людьми умными и прагматичными, они прекрасно понимают, что в отсутствие силы – никуда не денешься – надо «играть по правилам». Но так хочется (и это русская черта, воспетая Достоевским в «Записках из подполья») при наличии ясных, понятных и в принципе выгодных правил сыграть по-своему, этак с вывертом, с кукишем в кармане! Похоже, что именно этот выверт и кукиш, его формат, содержание и масштабы и являются для Кремля «проблемой суверенитета».

Может быть, не все еще потеряно, может быть, эти правильные и педантичные западные люди чего-то не замечают из того, что очевидно нам, постсоветским россиянам? Может быть, существует еще политическое пространство или подпространство, в котором можно и мускулатурой качнуть, и оружием побряцать, и «геополитический» бросок (из Боснии в Приштину, например) провести? Может быть, можно перевести бабки на Сейшелы, Кипр или в Латвию, вложить в недвижимость в Майами, Санта-Барбаре или в алмазные рудники в Танзании и Намибии, дворцы в окрестностях Лондона и по Лазурному Берегу, а потом попытаться стать могучей евразийской суверенной державой? Ну хотя бы в формате СНГ? Ну ладно, ну без Грузии и Украины, но хотя бы со Средней Азией? Увы, такие игры с американцами и их европейскими партнерами не проходят. Тех, кто не играет по правилам, ждет судьба Милошевича и Хусейна (которые, кстати, и счета держали в Америке и Англии, и в мировой торговле участвовали).

Значит, вопрос о суверенитете в современной ситуации звучит для России, а точнее для консорциума правящих элит, выступающих на международной арене от ее имени, следующим образом.

Как добиться того, чтобы:

› в рамках соблюдения глобальных правил игры,

› в формате выполнения и решения ясно и однозначно сформулированных задач, которые ставятся перед Россией «глобальной коалицией»,

› ввиду не подвергающегося сомнению курса России на автономию в масштабе «глобальной демократической империи» сохранить за российскими правящими элитами как можно более широкое пространство свободного политического, экономического и геополитического маневра?

Но почему именно за элитами? Почему мы не говорим о Российской Федерации как о суверенном субъекте мирового политического пространства?

КОНЕЧНО, ВСЯКОЕ ГОСУДАРСТВО, признаваемое другими государствами за таковое, уже априори считается суверенным. Если тебя не признают, то, как бы ты ни пытался быть хорошим, какую бы обширную территорию ты ни контролировал, какими бы справедливыми ни были твои национальные, политические или экономические требования, ты или не будешь признаваться вообще (курдский вариант), или будешь уничтожаться по мере необходимости жертвы в глобальной игре (вариант «талибан»). К сожалению, за игру не по правилам в современном мире надо платить.

Вот Татьяна Гурова пишет в программной статье спецвыпуска журнала «Эксперт» за 2005 год о том, что российские элиты обладают двумя сплачивающими их вещами – собственностью и суверенитетом. Несмотря на изящество стиля, которое в целом отличает «Эксперт», г-жа Гурова выражает, возможно, сама того не понимая в силу собственного высокого культурного и интеллектуального уровня, элементарную философию криминальной группировки. В этой формуле ясно видно, что:

› собственность – это захваченное в бою (в ходе приватизации) у «лохов», «ботвы» и т. п. имущество;

› суверенитет – это некий статус-кво, зона собственной безопасности, определяемая в ходе договоренности или войны с другой группировкой.

› Связывая воедино эти два понятия, «рупор либерального империализма» (журнал «Эксперт») подкладывает Кремлю мину замедленного действия. Потому что ни собственность, нажитая в ходе приватизации, ни зона безопасного владения ею не являются с точки зрения Запада окончательно признанными. Оказывается, недостаточно стать капиталистами и владельцами недвижимости – надо к этой собственности и к этим бабкам еще и красивую легенду приложить.

Легенда о тоталитаризме, который рухнул под напором инициативы жаждавших перестройки и демократизации масс, больше никого не устраивает.

Легенда о государственной преемственности по отношению к Древней Руси, Московскому царству, петровской империи и Советскому Союзу также не работает. Легенда о великой «цивилизации суши», издревле противостоящей «цивилизации моря», вообще воспринимается Западом как бред сумасшедшего.

Тогда что? Неужели суверенитет в современном мире – это всегда исключительно игра по глобальным правилам? Правила эти существуют, кстати, как для внешнего, так и для внутреннего суверенитета. О последнем можно осведомиться в новом американском Департаменте по содействию распространению демократии или у его представителя, который теперь официально сидит практически в каждом американском посольстве. Но тогда возникает еще один весьма серьезный вопрос: кто именно вправе участвовать в этой игре от имени народа, нации или государства?

ЕСЛИ ЭТО ТЕ САМЫЕ «сильные», держащие рычаги управления в своих руках, то не предъявят ли им в свое время обвинение в нарушении правил внутреннего суверенитета, несоблюдении демократических процедур, коррупции, протекционизме или просто тирании? Не создают ли новые правила «глобальной демократической игры» потенциальной возможности «пересмотра итогов приватизации», который, судя по опыту «оранжевой» Украины, является мечтой не только левых, но и вполне либеральных партий? Или для судебных исков граждан против собственного государства, ставящих под сомнение примат его права на своей так называемой суверенной территории? Успешные иски россиян в Европейский суд и пересмотр им решений российских органов судебной власти являются прецедентом применения глобальных правил на внутреннем пространстве РФ.

Суверенное государство должно обеспечивать своим гражданам полноту защиты от внешнего мира, а граждане должны вставать на защиту его суверенитета, полагая его выгодным для себя. Но что делать, если человеку комфортнее не в государстве, а там, «во внешнем мире», который полнее обеспечивает его запрос на безопасность и свободу, нежели суверенное государство, гражданином которого он является по праву рождения или по воле случая?

Ответы на эти и подобные им вопросы и определяют контуры возможного суверенитета в современном мире.

К ФИЛОСОФИИ СУВЕРЕНИТЕТА

Алексей Чадаев[52]52
  Чадаев Алексей Викторович – член Общественной палаты РФ, журналист.


[Закрыть]
СУВЕРЕНИТЕТ КАК ДЕМОКРАТИЯ

НАВЕРНОЕ, ВПЕРВЫЕ в новейшей российской истории праздник 12 июня – День России – имеет шанс состояться как нечто осмысленное. Повернулось колесо истории: теперь уже речь идет не о «независимости» РСФСР от СССР – эпизоде ельцинской борьбы за власть, запустившем маховик распада страны, а о суверенитете государства Россия. Суверенитете, которого как будто и не было, но который, едва появившись, оказался поставлен под вопрос и потому подлежит защите.

«Государство Россия» – это было темой самого первого президентского Послания Владимира Путина в 2000 году. «Государство Россия» – сама постановка вопроса в тот момент еще казалась нонсенсом. На ментальном уровне российское государство в его нынешних границах как нечто целостное никем не принимается. Это такой обрубок, что-то временное. Если в 1917 году было Временное правительство, то после 1991-го возникло «временное государство» – вещь, которую сделали, чтобы день простоять да ночь продержаться. Резервная станция, запускаемая на случай выхода из строя основной системы – таковой случай и имел место после провала новоогаревского процесса. То, что эта система в 90-е была лишь муляжом, обозначающим контуры несуществующего, резко ограничивало возможный срок ее использования. И к 1999-му предел практически наступил.

В этом смысле вброс контекста «государства Россия» содержал в себе предложение по обустройству политической системы. Рассматривалось актуальное пространство государства в его нынешнем состоянии. Из этого тезиса еще не следует, что оно навсегда, что это нормально – вопрос был только в том, чтобы в рамках этих границ построить полноценное государство.

Именно здесь впервые возникает тема суверенитета. Потому что территория России и территория, понимаемая нами как суверенная, не совпадают. Более того: идея «государства Россия» в путинском исполнении мало того что предлагает воспринимать государство в существующих границах, но еще и очерчивает рамку политической системы. Мы можем быть друг с другом не согласны ни в чем, но физическая целостность государства есть та единственная ценность, которую мы обязаны признать все, и одно отрицание ее уже является криминалом. В этом и состояла формула.

И в каком-то смысле в ее рамках «путинский режим» и остался. Все дальнейшие годы, вплоть до интервью главы президентской администрации Дмитрия Медведева журналу «Эксперт» в начале 2005 года, – это политика, диктуемая логикой целостного суверенитета. Которая означает, что…

… мы можем воевать за что угодно, с кем угодно и как угодно при том условии, что нас объединяет государство Россия в его существующих границах.

В чем вообще магистральная дилемма суверенитета в наши дни? Ее очень хорошо описал Михаил Саакашвили на встрече с Бушем 9 мая – в своей знаменитой речи про ветер свободы и кедры Ливана. Саакашвили позиционировал Грузию как партнера Америки в свержении диктатур и установлении демократий. Анекдотичность формата заявки застит нам глаза, не позволяя увидеть процесс, к которому надо относиться крайне серьезно.

Дело в том, что Саакашвили использует сталинский метод, полностью оправдавший себя в 20-30-х годах прошлого века. Идея проста: проект воссоздания Грузии как унитарного национального государства – проект обреченный. Но проект создания Грузии как главного партнера Америки по «установлению демократии» на постсоветском пространстве создает ту область задачности, которая может привести в итоге к собиранию Грузии как национального государства. В точности так же как водрузить на флаг идею собирания Российской империи в 20-х было задачей невозможной. Но создание центра борьбы «за освобождение трудящихся всего мира» и планомерная деятельность в этом направлении привели по факту к собиранию заново территорий Российской империи.

Путин же, защищая суверенитет как ценность и противопоставляя его экспансии «глобальной демократической революции», оказывается в крайне слабой позиции. Идея суверенитета в ее постхристианском секулярном виде предполагает, что верховная власть на земле принадлежит ее народу (совокупности людей – первичных суверенов самих себя) и только сам народ (а не какие-либо внешние силы) может ставить и снимать правителей. Но в том-то и дело, что на практике получается ситуация, когда во власти десятилетиями сидит какой-нибудь Каримов или Акаев, Рахимов или Лужков и никакой народ (узбекский, киргизский, башкирский или московский) никогда в жизни его не снимет и не сменит – нет у народа такого инструмента, ибо выборы в режиме управляемой демократии в этом качестве не работают.

И такая ситуация будет длиться бесконечно, до тех пор пока не придет кто-то извне и не даст этому самому народу такой инструмент – к примеру, оранжевую ленточку. Иначе говоря, цена смены власти – разрушение суверенитета. То есть, выдвигая концепцию суверенитета, ты оказываешься в ситуации, когда у тебя не остается никакого другого выбора, кроме как поддерживать Акаевых до тех пор, пока они не упадут. Это и есть смысл фразы, сказанной Путиным на первой встрече с только что избранным в третьем туре президентом Украины Виктором Ющенко в Кремле: «Мы работаем только с действующей властью».

Реальный суверенитет предполагает создание процедурной возможности для того, чтобы население само, без влияния извне, могло в рамках фиксированного интервала политических циклов решать вопрос о власти.

Для того чтобы это стало возможным, жизненно необходима вся эта громоздкая аппаратура демократии – партии, парламент, СМИ, «третий сектор» и т. п. – в этом смысле построение реального суверенитета и построение реальной демократии есть буквально одна и та же задача. Это построение процедуры, при которой возможно ставить и решать вопрос о власти в рамках самой политической системы – процедуры, защищенной как извне, так и изнутри.

Базовая дилемма, таким образом, состоит в том, чтобы построить демократию, но не оказаться построенным демократизаторами. Лобовой импорт процедуры – не важно даже, «революционный» или добровольный – и есть десуверенизация. Просто потому, что институты, аккумулирующие и оформляющие «волю народа», в импортной модели оказываются вынесенными за пределы системы и действуют вне логики ее правил. Дело в том, что современная технология внешнего контроля реализуется не через управление самой властью, а через управление процедурой ее смены – что и делает суверена липовым (а значит, и сговорчивым). И наоборот: суверенная процедура означает возможность задавать и экспортировать стандарт, выходить на мировой рынок процедур.

Из этого следует, что невозможно построить суверенитет «внутри себя», никого при этом не обидев. Сама идея построения суверенной процедуры власти, даже на собственной территории, уже нарушает интересы других суверенов – и вовсе не потому, что они маниакально озабочены контролем над всем и вся. А просто потому, что такая процедура и такая власть в современном мире является не только ценностью, но и оружием уже сама по себе.

А мы-то все еще надеемся, что нас не тронут. Не случайно появляются тексты вроде «Остров Россия» М. Юрьева. Казалось бы, как хорошо: вот мы построим по периметру железный занавес – такой, чтобы мышь не пробежала, и внутри его периметра устроим либерализм, демократию, права человека и всяческую благодать. Наивные люди.

«Съест-то он съест, да кто ж ему даст?»

… Все, что происходило вокруг празднования шестидесятилетия Победы – в каком-то смысле ответ на сделанную в Послании-2005 путинскую заявку проекта «суверенной демократии». Само празднование 9 Мая было символическим выражением этой идеи. Победа – это худо-бедно единственное бесспорное основание национального мифа. Поэтому атака на представление о войне есть атака на существование России как целого, как автономного и внутренне единого суверенного пространства. Это та критическая последняя опора, после обрушения которой непонятно, что мы вообще делаем все вместе на таком большом пространстве. Потому что никого не убедит, что мы вместе собрались для того, чтобы строить демократию или либерализм – «остров Россия». А вот когда на вопрос о том, зачем мы вместе, следует ответ, что «мы – нация, освободившая мир от фашизма», это понятно. И соответственно как только оказывается, что мы никого ни от чего не освободили, а, напротив, оккупировали, в то время как войну выиграли союзники, это означает, что никакого суверенитета нет. Это игра на обвал. На добивание.

И поэтому если до 2004 года День Победы 9 Мая был чем-то подлинным, а День России 12 июня – картонным новоделом, то сегодня, после года «цветных революций», это две части одного и того же праздника. Манифестирующего миру, что мы – есть.

Никита Гараджа[53]53
  Гараджа Никита Владимирович – преподаватель МГУ им. М.В. Ломоносова, ВГИК им. С.А. Герасимова, публицист, кандидат философских наук.


[Закрыть]
ОТ РЕАЛЬНОГО К АБСОЛЮТНОМУ СУВЕРЕНИТЕТУ

ОБНАРУЖЕННАЯ государственно-правовой мыслью нового времени тенденция к трансформации идеи суверенитета в юридическую норму на почве правового государства (правопорядок), казалось бы, должна была вступить в противоречие с реальной политической практикой ХХ века, когда харизматический тип господства повсеместно обнаруживал себя и взрывал правовую рациональность через утверждение абсолютного права личности.

Однако стремление к персонификации власти находило выражение в конституционном закреплении последней компетенции за легальным представителем источника суверенности (народ). Иначе говоря, нет оснований противопоставлять различные формы государственного устройства исходя из того, как в них работают механизмы передачи и распределения суверенитета. По всей видимости, репрезентация права на суверенитет – того источника властвования, который в конечном итоге делает возможным отношение господства и подчинения, – происходит по каким-то другим основаниям.

Суверенитет, понимаемый как юридическая норма, которая фиксируется в основном конституционном законе, неизбежно утрачивает свое содержание.

Придавая суверенитету статус высшей конституционной нормы, мы одновременно подвергаем его сомнению, коль скоро речь идет о его правовом источнике.

Признание государства сувереном правового законодательства влечет за собой не только логический парадокс, связанный с неправомерностью ограничения суверенитета формальным правом, но и его утрату. Стремление легализовать суверенитет путем превращения его в юридическое понятие в конечном итоге разрушает властные отношения господства и подчинения.

Известное противопоставление средневековой идеи суверенитета и новоевропейской государственно-правовой доктрины, унаследовавшей ее, заключающееся в различии источников суверенной власти (Бог – союз граждан), имеет еще одно измерение. Средневековый суверенитет, который зиждется на принципе иерархичности, в конечном итоге должен был перестать работать, когда новоевропейская модель всеобщей гражданственности приводит к явлению, обозначенному Ортегой-и-Гассетом через понятие «восстание масс». Речь идет о варваризации, которая разрушает всякую иерархию и выхолащивает идею суверенитета до мертвой буквы закона, как наиболее архаичной форме социальной организации.

В этом контексте становится понятно, что условием суверенитета ХХ века, история которого протекала под знаком всеобщей модернизации, стала маска иерархичности. Попытка оседлания энергетики восставших масс через олицетворение власти (диктатура) есть не более чем симптом разворачивания варваризации. Не случайно сегодня наибольшее раздражение вызывают те постреволюционные политические режимы, которые заняли охранительную позицию по отношению к социальной иерархии, порожденной высокой классической культурой (Иран, КНДР и т. д.). В этом смысле тоталитарные государства воплощают традиционный суверенитет, ибо не отказываются «от права определять, какие учения соответствуют и какие противоречат интересам защиты, мира и блага народа»[54]54
  Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского / Сочинения в 2 т. – М., 1991. – Т. 2. – С. 261.


[Закрыть], что является необходимым условием ценностной иерархии.

Однако кажущееся неизбежным сворачивание суверенитетов упирается в проблему возможности социальности как таковой. Ведь волевой аспект власти задает нормы государственно-правовых отношений. Если иерархичность – это условие социальности, то суверенитет – условие властных отношений.

Утрата суверенитета неизбежно влечет за собой и деградацию социальности. С этой ситуацией непосредственно столкнулся российский социум в результате демонтажа советской государственности, катастрофы, замаскированной провозглашением суверенного статуса РСФСР.

Избранная модель суверенитета, которая закреплялась Декларацией о государственном суверенитете и провозглашением Дня независимости в конечном итоге лишь зафиксировала сложившуюся ситуацию, но не означала фактического суверенного статуса России в ее нынешних границах. Поэтому то, что в конце концов произошла новая концептуализация идеи суверенитета, вокруг которой организовано Послание Президента Федеральному Собранию 2005 года, – не случайность.

Здесь следует обратить внимание на недавнюю «праздничную реформу», которую на фоне всех остальных, куда более громких, как будто и не очень заметили. Между тем эта реформа связана как минимум с двумя существенными моментами в трансформации нынешней государственности. Во-первых, произошла отмена Дня Конституции, и соответственно состоялось перемещение центра тяжести главного государственного праздника на тот день, когда была принята Декларация о государственном суверенитете. Во-вторых, День независимости был переименован в День России.

Первый момент связан с попыткой обозначить нынешнюю модель суверенитета через противопоставление советской. Советская конституция предполагала возможность действия в чрезвычайной ситуации и отмены нормативного порядка, т. е. проявление воли суверена, не ограниченного законом, через правовые механизмы. Особенностью утраты советского суверенитета следует считать то, что правовые механизмы его реализации при запуске не сработали (ГКЧП): волевой аспект власти не нашел проявления, суверен отказался от своих прав и не воспрепятствовал антиконституционному демонтажу государства, основанного на принципе легального суверенитета. Праздник 12 декабря был лишь призраком советского суверенитета – камуфляжем, прикрывающим его утрату, но не означающим обретения нового.

Второй момент – это попытка обозначить новый источник нынешней российской государственности, небезупречной с правовой точки зрения. С последним связано переименование Дня независимости в День России. По сути дела, День независимости отсылал нас к ограниченной модели суверенитета в рамках ялтинской международно-правовой системы. Это суверенитет в рамках границ, легальность которого обеспечивается ваимным признанием суверенитетов. Однако невозможность легализовать собственный суверенитет в ситуации, когда международное право перестает работать, требует иных источников для обозначения права на государственность.

Право на суверенитет теперь возможно только через абсолютизацию суверенного пространства России. Мы должны праздновать не обретение статуса среди равных суверенитетов, который на самом деле утратили, а День России, которая сама является безусловным источником нашей суверенности безотносительно к международной правовой системе. Это суверенитет, который не признает границы в качестве источника территориального суверенитета.

Мы суверенны в логике энергетики России как идеального внеисторического цивилизационного субъекта, включающего в себя не только момент ее актуальной истории, но и ее прошлое и будущее.

Только если нам удастся зафиксировать себя в метаисторическом пространстве через доктринальную формулировку своей государственно-правовой системы, нам удастся избежать варваризации, принявшей в наше время оранжевую окраску. Переход от идеи легального к идее абсолютного суверенитета обозначает черты формирующейся доктрины власти.