Текст книги "Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах"

– Это, ваше сиятельство, я сделаю, – проговорила Марфа, вылезая из коляски с мопсом на руках, и опустила его на землю.

Мопс тотчас же подошел к смиренно стоявшему Аяну и начал его задирать, ворча и расшаркиваясь перед самой его мордой.

Капитан высадил княжну и, придерживая под локоть, повел в дом, предупреждая:

– Порог тут… Не споткнитесь.

Княжна обернулась и сказала Марфе:

– Бобку напоить надо. Да не оставляйте его одного на дворе. Он заблудиться может.

Княжна вошла в комнату, оклеенную розовыми обоями и с изразцовой лежанкой.

– Вот ваше помещение, – отрекомендовал ей капитан комнату. – Вот и лежаночка для вас.

– Какое безвкусие! – проговорила княжна, обводя взором стены. – Откуда это такие обои выкопали!

– Обои от хозяина, Ольга Петровна. А он простой купец.

– Опять купец! Боже мой! Да что же это будет! От ужасного соседства одного купца избавились и попали к другому. Чего же Лев-то смотрел?

– Это, княжна, лучшая квартира в Колтуе. Вам здесь будет спокойно. Жильцов на дворе, кроме нас, никого, а сам хозяин живет в лицевом каменном доме, мимо которого мы проехали.

– В этом палаццо с зеркальными стеклами? – удивилась княжна. – Купец – и в такой роскоши? Да что же это, свет-то наизнанку вывернулся, что ли!

– Деньги, Ольга Петровна. Всемогущий капитал. Но присядьте в кресло. Сейчас я сниму с вас верхнее платье.

И капитан принялся раскутывать княжну.

Вошел Пятищев. Левкей и Гордей вносили узелки, корзинки, мешки.

– Ты, Лев, опять на купца налетел? – встретила Пятищева княжна, уже сидевшая в кресле.

– Да, но что ж ты поделаешь, если здесь что хоть мало-мальски сносное – все в купеческих руках, – сказал Пятищев и прибавил: – Но здешний купец нисколько не похож на Лифанова.

– Один черт! – махнул рукой капитан.

Левкей и Гордей кланялись и поздравляли с новосельем и просили на чай. Пятищев отличился широкой щедростью и дал им три рубля. Те удалились, славя Пятищева.

Капитан, видя это, пожимал плечами.

– Зачем ты столько?.. – сказал он и покачал головой. – Рубль было бы за глаза…

– Пускай… хочу, чтобы осталось у них хорошее впечатление обо мне.

Пришел молодец с льняными волосами и в однорядке, тот, который прислуживал за столом, когда Пятищев и капитан были у Семушкина. Он принес сдобный каравай, прикрытый полотенцем на тарелке.

– Хозяева приказали кланяться, поздравить вас с новосельем, и вот – хлеб-соль от них.

Пятищев удивился такой внимательности и учтивости Семушкина, сунул молодцу в руку полтину и произнес:

– Благодарю.

Даже княжне понравилось такое поднесение, и она заговорила:

– Это деликатно… Это делает честь купцу.

Не прошло и получаса, как явилась невестка Семушкина Лариса Давыдовна, нарядная, затянутая в корсет, к лицу причесанная, в платье последнего фасона, вся в кружевах и с множеством бриллиантовых колец на пальцах.

С ней были маленькие мальчик-сын и дочка. Поздравив Пятищева и капитана с приездом и новосельем, она спросила их:

– Не хотите ли вы чего-нибудь закусить? Наверное, сегодня кушали плохо, потому при переездке где же…

– Нет, нет. Мы обедали. Благодарю вас, – дал ответ Пятищев.

– Да ведь когда обедали? Десять раз проголодаться можно. Папаша прислал просить вас закусить. Милости просим к нам, – говорила Семушкина от свекра и радушно улыбалась.

– Благодарю вас за гостеприимство, но мы сыты, – проговорил в свою очередь капитан.

Пятищев представил Семушкину княжне. Семушкина на княжну произвела приятное впечатление, и княжна, стараясь приветливо улыбнуться, протянула ей руку и заговорила по-французски. Семушкина вспыхнула и отвечала:

– Я не говорю по-французски. Училась в гимназии, понимаю, но не говорю. Но если вы сейчас отказываетесь у нас закусить, то милости просим ужинать. Мы ужинаем в девять часов. Папаша очень просил.

– Позвольте сегодня сделать это дома, – проговорил Пятищев, взяв ее за руку и ласково смотря ей в глаза.

– Но ведь дома неудобно. Где же вам при переездке стряпаться! Папаша очень просил.

– Нет, мы благодарим вас и позволим себе отказаться. Лучше в другой раз. А теперь с дороги мы устали. Мы к вам завтра зайдем, мы отдадим вам визит.

– Очень жаль… – сказала Семушкина. – Папаше это будет обидно. Да и муж мой был бы рад с вами познакомиться. Ну, до свидания… Лара! Ларочка… Кланяйся, сделай реверанс. Максимчик, шаркни ножкой! Пойдемте! – крикнула она детям и удалилась в сопровождении Лары и Максимчика.

– Кто такая? Я не расслышала, – спросила после их ухода княжна, у которой уши были затянуты ватой.

– Семушкина… Невестка здешнего хозяина, – отвечал Пятищев. – Не правда ли, премилая дама?

– То есть как это здешнего хозяина? Да ведь он купец… – удивилась княжна.

– Да, купец. Купец Семушкин.

– Стало быть, и она купчиха?

– Купчиха, купчиха. Она жена его сына. А с ней дети ее…

Голова княжны опять слегка затряслась.

– Купчиха… Гм… Опять купчиха… А я не поняла хорошенько, да думала что и не ведь кто, – бормотала княжна. – Обратилась к ней даже по-французски. Гляжу – с виду приличная дама. А это купчиха… Ну, знала бы я… Ах, ведь это что-то фатальное у тебя, Лев! От одного купца уехали, к другому приехали.

– Ничего не поделаете, Ольга Петровна. Купец теперь везде… Он сила… Это уж течение такое, и его не сломишь. Надо подчиняться обстоятельствам, – спокойно сказал Пятищев.

– Заполонил купец. Все вытеснил и становится во главе. Да уж и встал! – раздраженно прибавил капитан.

– Купчиха… Гм… А я-то, я-то думала, и не ведь кто… Удивительно… – все еще не унималась княжна, нервно пощипывая пальцами мех надетой на ней пелерины.

LIII

Вслед за невесткой явился и сам старик Семушкин. Пятищев увидал Семушкина из окна, когда тот подходил к дому, солидно опираясь на палку. Он был в сером летнем сюртуке, в брюках навыпуск, в черном картузе, но без крахмального белья. С боков выглядывало цветное шитье ворота рубашки-косоворотки. Пятищев тотчас же указал на него в окно княжне и проговорил:

– Вот наш хозяин по двору идет. Это он к нам…

– Ну, так ты и принимай его, – произнесла княжна. – А я не желаю… Что мне эти купцы?.. Не могу я и смотреть на них хладнокровно. Да и не компания они мне. Я уйду…

Она стала подниматься с кресла, но Пятищев остановил ее.

– Сидите, сидите… Я его в той комнате приму. Там тоже есть мебель, – сказал он и вышел в следующую комнату.

В кухне раздавался голос Семушкина, спрашивающий Марфу:

– Прислуга будешь, что ли? Перебрались? Ну и слава богу. Чего вы долго собирались-то? Мы вас еще на прошлой неделе ждали. Собаки-то эти ваши, что ли, по двору бегают? Как бы они у меня кур племенных не пощипали!

– Наши собаки к курам привыкли. Им они не в диво… – отвечала Марфа.

– Ну, то-то… А у меня охота… Я кур люблю… Петушков на бой спускаю, так уж ты и смотри в оба за собаками-то. У меня петухи по пятидесяти рублей есть. Слыхала ты эту музыку? Так вот и наблюдай…

Семушкин вошел в комнату, где сидел Пятищев и курил. Увидав временно стоявшую на подоконнике икону в киоте, которую привез Пятищев, он истово три раза перекрестился на нее и, поклонясь Пятищеву, заговорил:

– Приехали? Ну, вот и слава богу… С приездом… Доброго здоровья…

Он протянул Пятищеву руку, подержал в руке Пятищева свои пальцы, не пожимая его руки, и, приглашенный садиться, присел на кресло против Пятищева, опершись обеими руками на палку.

– Задалась вам и погодка сегодня для переезда хорошая, – продолжал Семушкин. – У меня в саду теперь ландыши зацвели, так такое воспарение духа, что на удивление… А я вот насчет петушков сейчас говорил. У вас собаки, а у меня петушки, так как бы ваши собаки моих петушков не пощипали.

– О, нет. Не беспокойтесь, господин Семушкин. Наши собаки дрессированные… Ничего не будет, – отвечал Пятищев.

– Ну, то-то. А то поссоримся. Из-за чего другого не поссорюсь, а из-за петухов поссорюсь. Люблю эту мелко-питающуюся тварь. Ну что ж… возов с мебелью ждете? Скарба-то у вас много? Разместитесь?

– Само собой. Ведь я здесь буду временно… так сказать, одной ногой… Потому что собираюсь за границу…

– Слышал… Сказывали вы… Дело хорошее, если кому по карману, – проговорил Семушкин и слегка покосился на Пятищева. – Сам собираюсь, давно собираюсь чужие края посмотреть, да вот все как-то того… С одной стороны, дико, потому я по-иностранному ни в зуб толкнуть, с другой – дела здешние.

– Ах да… Позвольте вас поблагодарить за любезность, за присыл хлеба-соли, – спохватился Пятищев и поклонился, приподнявшись на кресле.

– По русскому обычаю… Нельзя без этого… Порядок… Жаль только, что к нам перекусить с дороги не пожаловали. Ну, да, может быть, вечерком поужинаете с нами? Я говорил невестке.

– Она приглашала. Благодарю вас… Но у нас уж прислуга стряпает нам ужин.

Семушкин протянул к Пятищеву руку, похлопал его слегка по коленке и с улыбкой произнес:

– Гордый барин… Ну, да бог с вами… Квартирку-то оглядели? Показали своему женскому сословию? Довольны они? – переменил он разговор. – Ведь женщины не наш брат, они всегда на свой фасон. А я хоть и обещал вам отделать только одну комнату, а отделал три. Пущай уж… Для вашей дочки розовый колер в обоях пустил. Видела?

– Дочь моя не приехала с нами, – сообщил Пятищев. – Она осталась гостить у Лифановых, а потом поедет в Петербург к тетке.

– Гостить? У Лифановых? – удивился Семушкин. – Да разве у вас такая дружба с ним?

Пятищев не знал, что и отвечать.

– Дружбы у меня со стариком Лифановым нет и не может быть, но дочь моя сошлась с его дочерью… – сказал Пятищев. – Молодежь… Обе почти одних лет.

– Так, так… Так кому же из вас комнатка-то с лежанкой достанется? Это лучшая комнатка, – спросил Семушкин, поднялся, взялся за ручку двери и, прежде чем Пятищев успел остановить его, вошел в комнату, где сидела княжна. – Доброго здоровья… С приездом… С благополучным приездом, – сказал он, кланяясь капитану, и протянул ему руку, а затем поклонился княжне.

Пятищеву невольно пришлось представить его княжне.

– Ольга Петровна, вот это наш хозяин, господин Семушкин. Моя свояченица княжна Провашова-Сокольская.

– Очень приятно… Прошу любить и жаловать, ваше сиятельство.

Княжна не поднялась с кресла, не протянула руки и только слегка кивнула Семушкину. Голова ее тряслась, губы что-то перебирали. Семушкин сам протянул ей руку, но рука его повисла в воздухе и опустилась. Княжна спрятала руки под свою меховую пелерину.

Семушкин помолчал и слегка качнул головой.

– Себе эту комнатку изволите брать, ваше сиятельство? – спросил он княжну. – Тут отлично для пожилого человека. Одна лежанка чего стоит. Не по моде это теперь для комнат, но зато зябкому человеку лежать и греть кости удивительно.

Княжна упорно молчала на его слова. Семушкин продолжал:

– А ведь я эту комнату для молоденькой отделывал. Смотрите, какой розовый колер пустил. Ну, да и то сказать: этот цвет всякому дамскому полу подходит. Нежное к нежному…

Княжна пошевелила губами и произнесла:

– Грубый вкус… Это может нравиться только разве купцам… Неразвитому человеку.

– Хе-хе-хе… А купцы-то разве не люди? Эх, ваше сиятельство! Напрасно такое воображение у вас.

Семушкин повернулся и вышел из комнаты. Пятищев молчал и следовал за Семушкиным. Сзади их капитан хрипло произнес:

– Неуч! Туда же рассуждает!..

Семушкин начал прощаться.

– Ну, жалуйте к нам почаще… – сказал он Пятищеву. – Теперь уж соседи. А я всегда рад. Люблю поговорить с умственными людьми, особливо когда по-хорошему.

– Благодарю вас… – отвечал Пятищев.

– Как делать нечего, так и приходите. В садик ко мне милости просим цветочками полюбоваться. Теперь у меня тюльпаны цветут. Не забывайте нас.

Семушкин остановился, сделал насмешливую улыбку и еще хотел что-то сказать, но тут выбежал капитан и подал конвертик.

– Плата за квартиру за месяц вперед, – проговорил он.

– Ах, вот что!.. А я думал, что такое… Ну, деньги не велики. Могли бы и потом… Ведь я не из барышей… Какие уж это барыши при наших расходах. Конечно, Бог благословил, а проживаем уйму. Я бы и не сдавал этот дом, ежели бы жилец не подходящий. Пускай лучше пустует. А то так родственников каких ни на есть поместил бы… У меня бедноты среди родни есть изрядно. Ну, а так как вы человек в уезде известный, – обратился Семушкин к Пятищеву, – все вас знают, вашу хлеб-соль помнят, когда вы в силе были, то и живите с богом. Очень рад, что у меня такой жилец.

Пятищеву показалось, что Семушкин относится к нему как-то свысока, но он все-таки поблагодарил его.

Капитан удалился, а Семушкин все еще стоял в дверях.

– Строгий он у вас мужчина, – кивнул он вслед капитану.

– Да, он уж очень прямолинеен и никак не может примириться со своим положением, – отвечал Пятищев. – Положение наше незавидно.

– А старушка-то эта, должно быть, у вас с придурью? – спросил, промолчав, Семушкин, и на лице его опять выразилась насмешливая улыбка. – Из блажных?

– Ах, это совсем нервная, болезненная женщина! Обстоятельства вконец расшатали ее здоровье. Ее песня спета. Просвета не предвидится.

– Ну вот, об этом-то я и говорю. Блажная, совсем блажная. Это видно. До свидания, ваше превосходительство. Будьте здоровеньки… – закончил Семушкин и ушел от Пятищева.

LIV

Уже на другой день после переезда в Колтуй Пятищева начали одолевать мелкие кредиторы.

Утром Пятищев и капитан еще пили кофе, как Марфа доложила, что прислали из рыбной лавки Мохнаткина по счету получить. Капитана взорвало это. Он выскочил в кухню и закричал на приказчика:

– Да что вы, с ума сошли, что ли! Только что люди переехали, а вы уж со счетами лезете! Не можете подождать неделю. Дайте устроиться в квартире-то.

– Да уж и то долго ждали, вашескоблагородие, – кланялся в ответ приказчик, ударяя себя картузом по бедру. – А ведь по счету – это такая вещь, что взял да и отдал.

– Недели через две зайди, не раньше – и тогда генерал приготовит деньги и отдаст.

– Барин, да ведь уж и так с осени ждем.

– И еще подождете. Теперь уж вы и тем должны быть довольны, что мы переехали в Колтуй и будем брать у вас провизию постоянно, на наличные деньги.

– Ваше высокородие, хозяин очень просил, так как в прошлый раз обещались. Нельзя ли хоть десяточку в уплату?

– Вон! Тебе сказано, что через неделю!

Должно быть, капитан был очень внушителен, потому что приказчик Мохнаткина сейчас же скрылся за дверью.

– Я говорил, что это так будет, я предчувствовал, – сказал Пятищев капитану. – Меня замучают здесь лавочники, если я не уеду за границу.

Капитан рассердился.

– Надо прежде здесь устроиться в квартире, надо дела свои хоть сколько-нибудь привести в порядок, надо хоть издали за дочерью понаблюсти, а потом и о загранице помышлять, – произнес он наставительно, сердито и вместе с тем снисходительно к поездке за границу, в которую он совсем не верил. – Не устроишь своих дел, так ведь и не выпустят из Колтуя.

Пятищев чувствовал справедливость слов капитана и умолк.

Об устройстве в квартире капитан, впрочем, только говорил, но к устройству ее целый день так и не приступал. Сделаны были только постели, а вещи продолжали лежать в узлах, в ящиках, в корзинах, окна оставались незавешанными, и так как дом был одноэтажный, то каждый проходящий мимо заглядывал в комнаты. Княжна жаловалась, что какие-то мальчишки останавливаются у ее окон и дразнят ее, высовывают ей язык. Капитан сказал, что сейчас навесит на окна княжны шторы, но не было гвоздей и крючков. Пятищев вызвался сходить на базарную площадь купить гвоздей и крючков, отправился за ними, но на базарной площади на него наскочили два лавочника-кредитора. Он принужден был скрыться от них в трактир и попросил буфетчика Олимпия послать купить крючков и гвоздей, а кстати заказал себе рыбную селянку с томатами, дутый пирог с вязигой и вкусно пообедал.

Когда Пятищев вернулся домой с гвоздями, капитан и княжна все еще ждали его к обеду и не садились за стол. Пятищев виновато объявил ему, что он уже поел в трактире и есть больше не будет, извинялся перед княжной, что заставил ее дожидаться. Капитан рассердился, наскоро пообедал и лег отдыхать, бормоча:

– Так нельзя жить. Если мы будем тратиться на два стола, нам денег и на неделю не хватит.

– Уж и на два стола! – обидчиво произнес Пятищев, заходя в комнату капитана. – Зачем так обобщать? Сегодня единичный случай. Не мог себе отказать в удовольствии поесть рыбной селянки. У Олимпия так прелестно ее готовят. Но я скромно, совсем скромно… выпил рюмку водки и поел селянки. Даже не требовал и закуски, не только что вина. – Он улыбнулся и прибавил: – Кстати, купил у Мохнаткина немножко копченой невской лососины побаловаться княжне вечером за ужином. Знаешь, нельзя же уж совсем сидеть на пище святого Антония, если деньги все-таки есть. Я и Мохнаткину дал в уплату десять рублей по старому счету. Ну его к черту! Гастрономическая лавка здесь только одна. А то неловко заходить. А теперь кое-что уплатил, и впоследствии можем опять кредитоваться.

– Дай тебе сейчас десять тысяч и не сдерживай тебя, через неделю опять не будет ни копейки, – раздраженно сказал капитан и отвернулся к стене.

– Чего ты сердишься-то? – заискивающе произнес Пятищев. – Деньги будут. Ведь я продаю Семушкину шкафы и свою библиотеку. Но не могу же я сразу лезть к нему с этой библиотекой. Ведь мы только еще вчера переехали.

После отдыха капитан начал вешать у княжны занавески, но делал это с большим трудом, неумело, и повесил криво. Вообще, как он сам, так и Пятищев, и последний в особенности, не были способны к какой-либо домашней работе по устройству квартиры. Когда Пятищев был в силе – все это делали лакеи, которых у него было несколько, когда же он разорился, блюла все благоустройство его помещения Василиса, мастерица на все руки. При помощи Левкея она все делала.

– Надо будет нанять людей, чтобы повесить во всем доме шторы и занавески. Я сам не могу вешать. Я все пальцы молотком себе околотил и исколол гвоздями, – сказал капитан, весь потный и красный, выходя из комнаты княжны. – Мучился, мучился с занавесками и все-таки так повесил, что никуда не годится.

– Так найми. Когда-то в Колтуе был обойщик. Мы выписывали его перебивать диваны в Пятищевке. Он и тюфяки нам исправлял, – проговорил Пятищев.

– Да уж не сегодня же. Сегодня как-нибудь. А завтра придется взять дворника Семушкина и для других работ. Надо картины на стены повесить, образа. Сам я этого тоже не могу… Да, наконец, нужна лестница, а у нас и лестницы нет.

Под вечер пришел шорник Фокин, тот самый, который подал на Пятищева земскому начальнику о взыскании с Пятищева денег по счету. К нему вышел капитан для переговоров.

– Ждали, ждали с вашего генерала за колеса и сбрую и подали на него земскому, потому, ваше высокородие, нам уже больше невтерпеж, – начал осанистый купец Фокин в ярких сапогах бутылками. – Подали господину земскому, но третьего дня он к нам заезжает за уздечкой…

– Знаю… – перебил его капитан, вызвал на двор, чтобы не разговаривать в присутствии Марфы, и продолжал: – И даже очень выгодно и без всякого расчета сделали, что подали на господина Пятищева земскому. Вы знаете, господин Пятищев впал в несчастие, его разорили разные подлецы и мерзавцы, и он теперь всего лишен. У него больше нет ни недвижимого, ни движимого имущества. Квартира эта моя, обстановка моя, и он мой жилец.

– Однако позвольте…

– Нечего и позволять. Приступить ни к чему нельзя. У господина Пятищева ничего, кроме носильного платья, нет, стало быть, подавать ко взысканию было совершенно напрасно.

– Однако господин земский Полиевкт Павлыч сказали мне, что уплатят… – перебил капитана Фокин.

– Да, уплатят, но уплачу я, а не он. Я рассчитываюсь за него и могу уплатить только половину, потому что мы даже и не брали всего того, что у вас в счете.

– Да как же не брали-то, коли госпожа экономочка заезжала. Вы экономочку спросите.

Капитан не слушал.

– Хотите получить сейчас от меня половину? Иначе ничего не получите.

– Да как же половину-то, ваше благородие! Ведь уж это прямо обида.

– Ну, прощайте. Больше я не желаю разговаривать, – оборвал капитан и ушел в комнаты.

Через четверть часа Марфа пришла к капитану и сказала, что «купец согласен».

Счет шорника был погашен. Капитан торжествовал.

LV

Прошло еще дня три, а семья Пятищевых продолжала жить как бы на бивуаках. Портреты, фотографии в рамках, шторы, занавески были не повешены, ящики стояли с вещами нераспакованные. Посылали за обойщиком, но он не пришел. Пятищев и ему был должен около двух лет какую-то сумму за работу в Пятищевке. Призывали дворника, чтобы повесить шторы и занавески, но он отозвался неумением и ворчал даже на то, что Семушкин включил в его обязанности носить дрова и воду в кухню Пятищева, а Пятищев и капитан ничего не обещали ему за его работу. Пятищев отправился сам отыскивать обойщика, но не нашел его и опять очутился в трактире у буфетчика Олимпия, где ел карася в сметане и пельмени; зато торговцы, которым был должен Пятищев, почти все перебывали у Пятищева за получкой, но ушли, не получив ничего. Мелких долгов у Пятищева оказалось столько, что капитан не считал уже возможным идти с кредиторами и на сделку. Денег у Пятищева было так мало, что их не хватило бы и для уплаты по пяти копеек за рубль. При появлении кредиторов Пятищев не сказывался дома, но они уже наперед на дворе узнавали, что он дома, лезли к незавешанным окнам, барабанили в стекла и добивались увидать Пятищева. Пятищев появлялся и самоуверенно говорил им:

– Всем будет заплочено, всем, но не могу же я сразу… Я только еще переехал, не успел устроиться. Дайте устроиться, дайте реализировать деньги. Деньги будут, и вы получите.

Надежды его были на продажу Семушкину библиотеки, но предложить ее было некому, старика Семушкина в Колтуе не было, он уехал на несколько дней в губернский город.

На третий или на четвертый день приезда Пятищева у него был с визитом молодой Семушкин. Он явился во фраке, со складной шляпой в руках, в перчатках, с бриллиантовыми запонками в сорочке и даже в лаковых сапогах, сначала подав свою визитную карточку на мраморной бумаге с золотыми буквами. Викул Максимович Семушкин был еще молодой человек, лет под тридцать, хорошо упитанный, с розовыми щеками, с подстриженной русой бородкой, в прическе с пробором посредине и с двумя начесами на лоб в виде запятых, тщательно пригнанных волосок к волоску.

Пятищев даже был смущен торжественным визитом Викула Семушкина, стал извиняться в неустройстве своей квартиры и просил его садиться. Семушкин отыскал порожний стул, сел на него дыбком, поставив к себе на колено складную шляпу ребром, и стал спрашивать Пятищева, доволен ли он своим помещением, изредка величая Пятищева превосходительством.

– Если у вас будет недостаток в мебели, то мы можем предоставить вам два очень приличных дивана и хороший круглый стол. Они все равно у нас без нужды стоят, – сказал он, бросая взгляд на обстановку. – Отец, устраивая новый дом, захватался мебелью, и вот эти диваны и стол – положительно лишние. К тому же мы теперь сделали все стильное, а они уж и не подходят.

– Благодарю вас. Надо прежде оглядеться, уставиться, и если окажется нужда, то мы к вам обратимся, – отвечал Пятищев. – Моим домашним будет очень приятно. Я потому говорю «домашним», что сам я вряд ли более месяца здесь проживу.

И он опять ввернул о предполагаемой им поездке за границу.

Викул Семушкин тотчас же подхватил его слова.

– Ах, это восторг что! Если бы вы знали, как я-то мечтаю о поездке за границу! – вскричал он. – Это такой восторг, такой восторг – видеть чужие неведомые места, посмотреть на иностранную обстановку и нравы.

Это мечты и мои, и жены моей. Мы так много читали, что спим и видим попутешествовать за границей хоть месяц. Поездка эта иногда даже снится то мне, то жене моей во сне.

Пятищев улыбнулся и спросил:

– Так за чем же дело стало? Средств у вас, кажется, не занимать стать.

Викул Семушкин махнул перчаткой, которую он держал в руке.

– Ах, вы не знаете отца! А я весь в его руках, – сказал он. – Это человек старого леса, и, где он заупрямится, там вы его никакими рычагами не сдвинете с места. Он говорит так: «Сам я дожил до старости и за границей не бывал, так тебе-то зачем?» Вот что он говорит. Косность… Купеческая закоснелость… Впрочем, не мне вам рассказывать. Вы сами знаете, что такое наши купцы-старики.

– А мне он казался не таким… – проговорил Пятищев. – Конечно, я вашего отца мало знаю, всего только два раза видел, но из его разговоров он мне не показался человеком отсталым. Ведь вот он новый роскошный дом построил, отлично обмеблировал его, не жалея денег. Не спрятал эти деньги, как говорится, за голенище, а живет во все свое удовольствие, любит и попить хорошо, и поесть. Даже цветы любит.

– А в остальном серый человек-с, при старом купеческом шаблоне, – отвечал Викул Семушкин. – Вы вот говорите: роскошный дом. А для чего он этот дом построил? Для нас, что ли? Да даже и не для самого себя. Он долго не мог привыкнуть жить в нем и даже скучал в нем, тосковал по старом доме, в котором вот вы теперь живете, тосковал по своей лежанке даже, на которой привык греться, и никак не мог привыкнуть к камину. Ах, вы не знаете! Отец построил этот дом, чтобы хвастаться перед нашими заводчиками и лесопромышленниками. Водит их по комнатам, показывает обстановку и называет хижиной убогой. А потом и выпалит: «Вот, – говорит, – как ноне купцы живут, которые, когда были серыми мужиками, щи лаптем хлебали!» Да-с… Я думаю, он и перед вами так же похвалялся.

Пятищев улыбнулся. Он вспомнил, что это действительно было и ему старик Семушкин называл свой новый дом «хижиной».

Викул Семушкин продолжал:

– Он паровой катерок купил, маленький пароходик, отлично отделанный. Купил дешево. А для чего он его купил? На что он ему? Ни он этим спортом не занимается, ни я. Еще я иногда с женой катаюсь на этом пароходике, а он – никогда. Он говорит, что откупил пароход для меня, чтобы я наши заводы по реке объезжал, которые у нас на берегу.

– Да, он мне это говорил, – кивнул Пятищев.

– Ну вот-с… А выходит совсем напротив. Купил он этот пароход, чтобы гостей к себе привозить и опять-таки похваляться им, – не унимался Викул Семушкин. – Ну, меня посылает за ними. Становых я к нему всех перевозил, исправника, докторов земских, следователя, судей, земских начальников, заводчиков, фабрикантов. Везем и хвастаемся пароходом, привезем – и хвастаемся домом. Пароход теперича у нас, обсерватория, чтобы звезды раз-сматривать. А на что нам все это, позвольте вас спросить? Лучше бы устроить хорошенькую больницу для наших заводских рабочих. А у нас этого-то и нет, – закончил он и поднялся, сказав: – Не смею вас больше утруждать. Позвольте проститься. Впрочем, если вы желаете прокатиться на нашем пароходике, буду очень рад сопровождать вас… – прибавил он. – Мое почтение. Честь имею кланяться, ваше превосходительство.

Пятищев протянул ему руку. Но в это время в комнату вошел капитан. Началось знакомство. Пятищев отрекомендовал их друг другу. Капитан принял по своей манере Викула Семушкина, как и всех, довольно сухо. Семушкин не садился.

– Вот мосье молодой Семушкин предлагает как-нибудь прокатиться на его пароходике по реке, – сказал Пятищев.

– Буду очень рад, – поклонился Семушкин. – Но не ради хвастовства… пожалуйста, не подумайте… А просто подышать хорошим свежим воздухом. Да здесь у нас по берегам и хорошие виды есть, даже очень живописные.

Капитан выслушал и отвечал:

– Лучше бы господин Семушкин прислал нам с завода какого-нибудь смышленого человечка, чтобы вот развесить гардины, шторы, кое-какие портреты и все эдакое. Мы же дадим ему за это на чай. А то мужской прислуги у нас нет. Приглашал я дворника – отзывается неумением, а сам я заняться этим делом не могу: ноги дрожат, голова кружится.

– Что ж, я с удовольствием… – опять поклонился Семушкин. – Это можно. У нас в машинном отделении есть такой молодец на все руки. Он даже электрические звонки вам проведет, если надо.

– Ах, пожалуйста… – прибавил свою просьбу Пятищев.

Молодой Семушкин стал уходить, но перед уходом спохватился, отвел Пятищева в сторону и, понизив голос, сказал:

– Только, пожалуйста, то, что я вам говорил про отца, чтобы осталось между нами. Я увлекся немножко, а про отца не следовало бы так говорить. Пожалуйста…

– Конечно, конечно… Разве я не понимаю! – успокоил его Пятищев.

Семушкин еще раз сделал поклон и удалился.

LVI

Викул Семушкин сдержал слово и через день прислал Пятищеву молодца для устройства квартиры. Это был молодой парень лет двадцати пяти, белокурый, с еле пробивающейся бородкой, с серебряной серьгой в ухе и в серой блузе немецкого образца, в брюках навыпуск и в фуражке с прямым козырем, каковые обыкновенно носят шкипера пароходов. Блуза его была опоясана ремнем, на груди из кармашка торчала серебряная цепочка от часов. Он тотчас же начал с извинений, явясь после работ на заводе, часу в девятом вечера.

– Хозяин еще вчера меня к вам посылал, но я, уж простите, воспротивился и пришел только сегодня, – сказал он Пятищеву и капитану. – Вчера, извините, был праздник, воскресенье, а по нашим понятиям, в этот день работать не полагается. Шесть дней работай, а седьмой посвящай Господу Богу твоему. А вот сегодня после работ на заводе пришел и на шабаш поработаю.

– Уж будто и Богу посвятил вчерашний-то день? – улыбнулся капитан. – Я думаю, в трактире просидел с приятелями, пиво да водочку попивал?

– Нет, господин, у нас этого не полагается. Мы общество трезвости. В чайную ходим, чайком балуемся, кофей пьем, а чтобы пиво и водку – ни боже мой. До обеда у нас служение Богу было, собрались, псалмы пропели, а потом я Деяния святых апостолов у себя читал.

– То есть как это собрались? Как псалмы пропели? В церкви, что ли? – спросил Пятищев.

– Нет, мы не церковные, – скромно отвечал рабочий. – У себя дома пели. «Где есть двое или трое во имя Мое, там Я посреди вас». Слова-то эти, я думаю, изволите знать.

– Так ты штундист? – вскричал капитан. – Каково! Признается и какие вещи рассказывает, – отнесся он к Пятищеву.

– Просто я трезвый человек, барин, и живу по своим понятиям, – уклончиво отвечал молодой человек. – А что я проговорился-то, чтобы извиниться перед вами, что вчера работать не пришел, так это потому, что, может статься, Викул Максимыч уведомил вас, что я приду. Так какой от вас приказ будет? Что вам прикажете поработать-то?

– А вот, голубчик, шторы навесить, занавески, – начал Пятищев. – Гвозди и крючки у нас есть.

– Ах, только-то… Что ж, с удовольствием… Это мы можем.

– Потом вот гвозди вбить и картины на стену повесить.

– В лучшем виде… А я думал, что-нибудь насчет электричества: звонки или по телефонной части. Это я все могу, потому обучен.