Текст книги "Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах"

– Не рабий характер тут, а покорность року, покорность судьбе… – шепотом отвечал Пятищев.

Разговор их перебил кучер Гордей, весело сказав:

– Ваше превосходительство… А лошадок-то я ваших подкормил. Здорово задал им овсеца и вчера, и сегодня. Да и с собой взял малую толику. Очень уж они у вас захудавши от бескормежки. Ведь какое сено! Боже мой, какое сено ели! На подстилку и то не годится.

– Ну, спасибо, спасибо, – сказал Пятищев. – Впрочем, ведь эти лошади на днях к твоему же хозяину перейдут. Мне не надо лошадей.

– Так-то оно так… Но все уж с вашей милости надо особенно на чай… Я хозяйского овса не пожалею, да и сено у нас теперь отменное. Смотрите, как бегут-то!

– Да получишь, получишь, – сказал ему капитан.

– Благодарим покорно, ваше высокородие. Нам хозяйского не жаль, а скотину мы любим. Извольте заметить, что корм-то значит, – разглагольствовал Гордей. – Ведь прямо будем говорить, что клячи, а накормлены досыта, так и бегут, как рысаки. Вы хозяину их смотрите не продешевите. Ведь вот коренник-то у вас совсем хороший конь, а только он изголодавшись был.

Пятищев и капитан молчали. Они ехали по деревне и раскланивались с встречными мужиками и бабами, отдававшими им поклоны. Капитан был в военном пальто и в фуражке с кокардой. Пятищев тоже имел на голове дворянскую фуражку с красным околышком.

XXV

Проехали верст около десяти, миновав три-четыре деревни, и показался посад Колтуй с золотыми главами своих церквей. Посад по своему промышленному населению был зажиточным местечком и уж соперничал с уездным городом, находящимся от него верстах в сорока. Посад, расположенный на большой судоходной реке, по берегу которой стояли красивые двухэтажные дома лесопромышленников, лесопильных и кирпичных заводчиков, окруженные садиками, имел две церкви, большое четырехклассное училище, помещающееся в кирпичном неоштукатуренном доме, каменные лавки на базарной площади, несколько трактиров и гостиницу с московскими номерами и половыми, одетыми в белые рубахи, и даже общественные бани с водопроводом, как значилось на вывеске. Расположенный главным образом на одной стороне реки, посад уже выселялся на противоположный берег, где виднелись новоотстроенные деревянные домики, и имел сообщение через реку паромом. Вся река близ берега была сплошь заставлена грузящимися барками, плотами леса и имела пристань срочного пароходства.

Посад лежал в котловине. Начали спускаться к реке.

– В гостиницу… – сказал кучеру Пятищев и, обратясь к капитану, прибавил: – Там и пообедаем, там и узнаем насчет сдающихся квартир. Буфетчик Олимпий все знает. Справочная книга он. Ухи поедим из налима и ершей, расстегаев закажем. Давно я хорошей ухи не ел.

Пятищев облизнулся.

– Прежде надо на почту заехать и пенсионные деньги получить, – наставительно заметил ему капитан, – а уж потом и обедать. Может быть, и тебе письма есть. Затем должен ты своей сестре телеграмму послать. Неужели забыл?

– Нет, я помню… Но ведь почтовая контора по дороге. Кстати, и у почтмейстера спросим насчет квартиры. А после обеда отдохнем и пойдем смотреть квартиры. Закупки кое-какие надо сделать.

– Да… У нас чаю и сахару нет. Чаю осталось на две-три заварки, – подсказал капитан. – В аптеку… Княжна просила ей одеколону купить и мази для собаки. Говядины надо взять для стола.

– Ах да! Напомни мне, чтобы я копченого угря купил! – спохватился Пятищев, совсем забыв о нужной теперь экономии. – Ужасно как хочется угря и икры паюсной… Икру я тут как-то даже во сне видел.

Вот и почтовая контора, как и все почти провинциальные почтовые конторы, помещающаяся в грязном деревянном старом, давно не ремонтировавшемся доме с мезонином и с подгнившим крыльцом.

В двери конторы входили и выходили. Уже в сенях пахло дешевым сургучом, копотью и краской от штемпелей. В приемной у решетки толпилась публика, трещал действующий телеграф. Среди публики главным образом были мужики – катальщики дров и кирпича на барки. Они отправляли денежные письма в свои деревни из взятого вперед предстоящего летнего заработка. За решеткой, среди своего штата служащих, виднелся почтмейстер, усатый пожилой человек с одутлым лицом в потертом форменном сюртуке. Он раздавал только что полученную корреспонденцию и прибывшие газеты и кричал на напирающих на решетку:

– Прошу не лезть и дожидаться своей очереди! У нас не по десяти рук.

К Пятищеву подошел какой-то субъект торговой складки в пальто и сапогах бутылками, держа в руке картуз, и поклонился.

– Давно, ваше превосходительство, не бывали у нас в Колтуе, – сказал он. – Все ли в добром здоровье?

– Спасибо… – отвечал Пятищев кивком на поклон и стал пробираться к решетке.

Субъект поглаживал бороду, переминался около него и, наконец, произнес:

– За вами старый должок, ваше превосходительство. Посудник я, щепенным товаром торгую. Авсеев моя фамилия… Счетец еще в прошлом году подан. Ведра брали железные, горшки, кадку и кое-что из кухонного добра. Госпожа экономка заезжала как-то в лавку.

Пятищев смутился.

– Знаю, знаю… – пробормотал он. – Все будет заплочено. Пришлите счет.

– Да уж больше полугода счетик у вас. Мы даже молодца посылали к вам в усадьбу за деньгами, но неудачно. Вот теперь сами изволили приехать. Прикажите получить, ваше превосходительство. Лоханку брали, корыто… Там шестнадцать с полтиной…

– Знаю, знаю… Но не могу же я сейчас… Здесь не место. Вы пришлите…

– Ах, ваше… Куда же прислать-то! Ведь это опять…

Субъект торговой складки, не договаривая, тяжело вздохнул.

Но тут почтмейстер увидал Пятищева и заговорил, озаренный улыбкой:

– Ах, ваше превосходительство! С приездом… Все ли в добром здоровье? Давненько не изволили заезжать. Раздвиньтесь! – крикнул он мужикам, стоявшим у решетки. – Кондратий! Подай стул генералу.

Почтовый сторож поставил стул у решетки, и Пятищев, протянув руку почтмейстеру, опустился на стул. Почтмейстер поздоровался и с капитаном, которого тоже знал. Началась выдача корреспонденции.

– Послушайте… – начал Пятищев, обращаясь к почтмейстеру. – Ведь я с Пятищевкой совсем покончил и переселяюсь к вам в Колтуй… То есть не сам я… Сам я, по всем вероятиям, поеду за границу. Но мои домашние будут жить здесь. Невозможно, по нынешним временам, дворянину хозяйствовать. Что я денег в это имение всадил!

– Слышали мы, ваше превосходительство, – участливо отвечал почтмейстер, склонив голову набок. – Лифанов там у вас теперь.

– Да… Пусть надсадится. Впрочем, он не надсадится. Он будет на обухе рожь молотить. А я этого не могу. Я этого не перевариваю. Понимаете? Да и не умею. Я не так скроен… – прибавил Пятищев. – Не так скроен, не так сшит.

– Да ведь и с людьми-то, ваше превосходительство, чистая беда. Все жалуются, – сказал почтмейстер, как бы в утешение. – Какие теперь люди? Одно горе…

– Он сумеет. Он будет обмеривать, обвешивать, обсчитывать, – прибавил капитан, распечатывая присланный на его имя конверт с пятью печатями и вынимая из него деньги. – Я про Лифанова. У него уж такая душонка и все способности к этому. У него убытка не будет. Это торгаш.

– Так вот мы и приехали сюда, чтобы поискать квартиру, – перебил капитана Пятищев. – Моим домашним достаточно четыре-пять комнат. Дочь моя также будет жить в Петербурге у тетки. Так вот не знаете ли вы, почтеннейший, такой сдающейся квартиры?

– Трудно так сейчас сразу сказать… – тронул себя по лбу пальцем почтмейстер. – Ведь для вас надо что-нибудь хорошенькое.

– Да, уж в какой-нибудь развалюге моим неудобно жить.

– У Иоанна Предтечи в церковном доме есть квартирка, – вспоминал почтмейстер. – Но там всего три комнаты. Вдова покойника отца Виталия жила, но тоже нынче скончалась, так, я слышал, что под жильцов сдавать будут.

– Надо посмотреть, – сказал капитан. – Нам, в сущности, и трех комнат довольно, если они большие. В крайнем случае одну можно разгородить.

Но тут подвернулся субъект торговой складки Авсеев, слышавший разговор о квартире, и сообщил:

– Да толкнитесь вы к дровянику Семушкину на берег. Он отстроил себе новый дом и переехал в него, а старый, что у него во дворе в саду, он сдавать под жильца будет. Домик исправный. Он раньше в нем жил припеваючи, да вот в большие тысячники вылез, так палат захотел. Теперича и потолки с вавилонами и купидоны пущены. Лестница антик – бык забодает, – рассказывал Авсеев. – А тот старый домик в саду… В нем комнаток шесть будет, да в мезозине светелка. Домик – шаль, не выезжать бы, да вот купеческая блажь.

– Вы говорите, у Семушкина? – спросил Пятищев, оживляясь. – Так. Надо записать. Иван Лукич, запиши, – обратился он к капитану.

– Чего же тут записывать! Я фамилию отлично помню, – откликнулся капитан. – Удивляюсь, что ты забыл этого дровяника. Ведь лет пять-шесть тому назад он здорово тебя нагрел, когда лес у тебя на сруб покупал.

Пятищев промолчал, а Авсеев прибавил:

– На берегу это… У пристани расписной дом такой. А вы зайдите в ворота, на двор. Семушкин теперь не в отъезде. Здесь существует.

– Да знаю я, – кивнул капитан. – Семушкина дома не знать! Уж и потому я Семушкина знаю, что он помещика Щуровского в трубу пустил. Щуровского, Грибеева. Дом-то новый из их костей и из их плоти и крови, должно быть, выстроен.

– Не годится, ваше высокоблагородие, такой материал на постройку… – улыбнулся Авсеев.

Почтмейстер в это время выдал Пятищеву газету и письмо. Пятищев взглянул на конверт письма и, узнав по адресу руку, проговорил, взглянув на капитана:

– Письмо от сестры Кати. Давно я его жду…

Он поднялся со стула, подошел к окну, сел на скамейку и, распечатав письмо, принялся читать его, вздев на нос пенсне.

XXVI

– Какие известия? Что пишет тебе Катерина Никитична? – поинтересовался капитан о содержании письма сестры Пятищева.

– Пишет, что в больших хлопотах. Заготовляет приданое для дочери Лизы, которая в мае кончает курс и должна выйти из института, – отвечал Пятищев, не отрываясь от письма.

– Ну, а относительно Лидии Львовны?

– Просит покуда повременить посылать к ней Лидочку. Квартира, видишь ли, у ней тесна. Комнату, в которой у ней жила Лидия, она теперь должна отдать дочери. Но к осени она намерена переменить квартиру. О даче пишет, что неизвестно еще, где она будет жить на даче. Может быть, отправится на лето в Старую Руссу, в Друскеники или в Липецк, чтоб брать ванны.

– Вот видишь. А ты уж хотел посылать дочь.

– Да ведь она ее приглашала. Так было и условлено, что Лидия приедет к нам пожить только на Великий пост и на Пасху.

Капитан покачал головой. Он был озадачен. В его расчет не входило, что Лидия будет продолжать жить с ними в посаде, хотя он и высказывал предположение, что тетке Ундольской может и надоесть возиться с племянницей.

– Я этого почти ожидал, – сказал он, однако. – Пока не было своей – были мысли одни; когда явилась своя – явились мысли другие.

– Она не отказывается принять к себе Лидию, но просит только, чтоб я отложил присылать ее к ней до осени, до переезда ее на новую квартиру, – проговорил Пятищев, взглянул на озадаченное лицо капитана и прибавил: – Что ж, может быть, и к лучшему. Лидия поживет с нами.

Ответ сестры в самом деле нисколько его не опечалил. Ему сделалось даже как-то легче на сердце, ибо не предстояло уже нужды сейчас же заботиться о добывании суммы, нужной для отправки дочери к тетке.

Распрощавшись с почтмейстером, Пятищев и капитан вышли из почтовой конторы и сели в тарантас. Торговец посудой Авсеев, следивший за ними, тотчас же подошел к тарантасу и стал просить у Пятищева рассчитаться с ним, поздравив сначала с получкой.

– Я лично ничего не получил, – отвечал ему Пятищев, – но вам все будет заплочено, милейший, если я вам действительно должен. Я справлюсь у экономки. Ведь мы переедем к вам в Колтуй… И как только переедем – сейчас и будет заплочено. Пошел! – крикнул он кучеру Гордею. – В гостиницу пошел!

Лошади тронулись.

– Не лучше ли нам прежде съездить к Семушкину и посмотреть квартиру? – предложил капитан. – Дело прежде всего.

– Совершенно верно, – сказал Пятищев. – Но в данном случае она никуда не уйдет. Квартиру в какой-нибудь час никто не снимет, а я есть хочу, как крокодил. Да и тебе не мешает подкрепиться. Ведь ты часа на два раньше меня встаешь.

Подъехали к гостинице с красной вывеской. Гостиница была на базарной площади. На грязной площади около важни с весами стояли возы с сеном, с соломой, с горшками, бродили куры, голуби, горланил петух, квакали утки и гоготали гуси. В каменном гостином дворе, состоящем из десятка лавок, на дверях были вывешены полотнища ситцев, картузы, в окнах виднелись выставленныее головы сахару, банки с вареньем, жестянки с консервами и апельсины, а у дверей лавок прохаживались торговцы. Лавки были и в нижнем этаже дома гостиницы. Два-три торговца отвесили Пятищеву поклоны, когда он вылезал из тарантаса.

– Покормиться здесь поволите? – спросил Гордей, передвинув шапку со лба на затылок.

– Да, да… Покорми. Мы здесь часа полтора пробудем, – отвечал Пятищев.

– Разрешите уж и кучеру? С утра не евши.

– Можешь. Возьми себе похлебать чего-нибудь на черной половине, съешь пирог.

– Благодарим покорно, ваше превосходительство.

Гостиница помещалась в каменном доме. Во втором этаже был трактир, а в третьем находились номера для приезжающих, в которые вела чугунная лестница.

Пятищев и капитан вошли в трактир и очутились в буфетной комнате с красными занавесками на окнах и с пестрыми обоями. Из-за стойки солидно приветствовал их поклоном степенный бородатый буфетчик в пиджаке с большой часовой цепочкой через шею, видневшейся на пестром жилете. Ответив на поклон, они прошли во вторую комнату, где обои были еще пестрее, стояла мягкая мебель и высился орган. За ними побежал половой в белой рубахе, снял с них верхнее платье и усадил за стол, стряхнув предварительно салфетку, которая была на столе. Но Пятищев тотчас же сдернул ее со стола, передал половому и приказал принести чистую, что и было исполнено.

– Давненько не изволили у нас быть, ваше превосходительство, – поклонился половой, остановясь в ожидании заказа перед столом.

Пятищев промолчал. Капитан сказал:

– Карточку.

– Зачем? – остановил его Пятищев. – По карте все равно ничего не выберешь. Надо заказать что-нибудь хорошенькое. Налим есть? – спросил он полового.

– Есть, ваше превосходительство. Найдется стерлядка небольшая.

– Так вот уху из налима. Да можешь положить и стерлядку. Уху простую, бурлацкую. Вода, соль, лук и горошины перцу. Больше ничего.

– В какую у вас цену стерлядь? – задал половому вопрос капитан, видя, что Пятищев начинает роскошествовать.

– Помилуйте… Буфетчик дорого не поставит.

– Два расстегая хорошенькие с вязигой, – продолжал Пятищев. – Вязига есть?

– В лучшем виде, ваше превосходительство.

– Что еще заказать? – взглянул на капитана Пятищев.

– Чего же больше-то? И так довольно, – дал ответ капитан, рассчитывая в уме, во что эта уха обойдется. – И этого не съесть. Налим большой?

– Фунта в три отпустить надо, чтобы понаваристее было, – проговорил половой.

– Да, да… Да припусти ершей с десяточек, чтобы бульон покрепче был, – прибавил Пятищев. – Но к водке-то все-таки надо чего-нибудь потребовать закусить, Иван Лукич? – обратился он к капитану.

– Селедку, я думаю… – сказал капитан.

– Принеси селедку и паюсной икры, – отдал приказание Пятищев. – Ах да… По кусочку семги.

Капитана коробило и слегка ударило в жар от такого заказа.

– Роскошествуешь ты, Лев Никитич, – сказал он с легким упреком, когда половой удалился.

– Ах, боже мой! Надо же когда-нибудь поесть по-человечески, – сердился Пятищев. – Сколько времени мы не видели настоящего культурного стола, и вдруг стесняться! И я нарочно заказываю простые, немудрые блюда, чтобы здешнему стряпуну не было случая ошибиться.

Капитан безмолвно пожимал плечами. Пятищев продолжал:

– И чего ты боишься? У меня деньги есть от продажи барометра, и я тебя угощаю.

– Ничего я не боюсь. Но ты забываешь, что, наняв квартиру, нам надо сейчас же дать задаток, – пробормотал капитан.

– Задаток ты дашь из своих денег, а я потом тебе отдам, когда продам лошадей и тарантас. Ведь уж лошадей, тарантас и сбрую у меня Лифанов за что-нибудь купит. А на обед у меня хватит с излишком. Да и не знаю я, чего так уж особенно мне теперь экономить? Лидия к тетке не поедет, стало быть, на дорогу ей скапливать не надо.

– У нас дома нет провизии. Надо сегодня провизией запастись.

– И на провизию хватит. Ведь пара лошадей и тарантас впятеро, вшестеро больше барометра стоят. Ты купишь провизии, а я тебе потом отдам.

Капитан умолк, курил трубку и разглядывал поставленную перед ним расписную тарелку. Пятищев смотрел по сторонам. Посетителей в комнате было немного. За столиками пили чай две группы торговцев, какой-то усатый человек в путейском сюртуке ел солянку со сковородки за третьим столом. По комнате от стола к столу бродила монахиня с книжкой, кланялась, протягивала книжку и четки и просила «на построение». Купцы слазали в кошельки и подали, путеец отказал. Пятищев покачал головой и положил на книжку гривенник.

Перед столом Пятищева и капитана стоял солидный буфетчик, поклонился и положил на стол маленький листок бумаги.

– Что это? – удивленно спросил Пятищев.

– А это извините, ваше превосходительство, для памятки.

– Что такое? Что такое?

– Маленький должок. От прошлого раза… когда изволили быть здесь и ночевать. Маленький должок. Так уж вместе… чтобы не путаться.

Пятищев покраснел.

– Ах да… Я помню… это было наверху… – пробормотал он.

– Так уж пожалуйста, ваше превосходительство. Ведь с осени.

– Хорошо, хорошо. Получите. А я, признаться, и забыл.

Буфетчик степенно поклонился и степенно отошел от стола.

Пятищев взял бумажку, посмотрел на нее, скомкал и сунул в боковой карман.

– Сколько? – спросил капитан.

– Пустяки. Двадцать два рубля, – отвечал Пятищев.

XXVII

Минут через пять в гостинице появился и еще кредитор Пятищева. Это был средних лет человек с добродушными глазами и небольшой черненькой клинистой бородкой, в серой пиджачной парочке, в цветном галстуке, вообще довольно франтовато одетый и с белым картузом в руке. Это был один из тех купцов-лавочников, которые отвесили Пятищеву поклоны, когда он подъезжал к гостинице. Он вошел в комнату, сел за столиком неподалеку от Пятищева и капитана и спросил себе чаю. Когда же ему подали чай в двух чайниках, напоминающих дыни, он поднялся из-за стола и подошел к Пятищеву.

– Извините, ваше превосходительство, что беспокою вас, – начал он не без смущения. – Но вы так далеко изволите жить, мы так давно не видали вас в Колтуе, что за неволю приходится…

– Что такое? – спросил смущенно Пятищев, догадываясь, в чем дело. – Кто вы такой?

– Здешний торговец… Кантуев… суровщик. Торгуем и сукнами… трико тоже…

– Ах, знаю, знаю… помню…

– Так вот, за вами есть должок, ваше превосходительство. Еще с прошлого года… Обещали прислать, но, должно быть, забыли. Ситец брали, шерстяную материю, канаус, полотно… Две пары сапог…

– Действительно, забыл. Простите, милейший… – сознался Пятищев. – Я тогда приезжал со старушкой-свояченицей.

– Точно так-с. Потом экономку изволили присылать за туфлями по мерке и за разной мелочью, – продолжал торговец. – Потом…

– Да, да, да… Но у меня из головы вон… – перебил его Пятищев.

– Мы вам напомнили, ваше превосходительство…

– Но ведь столько дел, столько дел! Голова кругом… Теперь переселяюсь на время к вам в посад.

– В наш Колтуй? Оченно приятно, – улыбнулся торговец. – Мы слышали, что вы с Пятищевкой покончили. Так вот, счетец. Тут шестьдесят два рубля… Мы и раньше вам счета подавали, но, может быть, вы изволили затерять. Так вот, нельзя ли получить, ваше превосходительство?

Кантуев вынул из кармана счет и положил перед Пятищевым. Тот даже не развернул счета и отвечал:

– Все это прекрасно, мой милейший. Насчет счета напрасно беспокоились, счета ваши целы должны быть у меня, но вот беда – сегодня-то я не при деньгах. Но я на днях получу.

– Гм… А деньги так нужны, так нужны… – покачал головой Кантуев. – Ведь уж восемь месяцев, даже больше. Посылал я к вам и перед Пасхой молодца. Так когда же, ваше превосходительство?

– А вот уж как перееду в Колтуй. На будущей неделе мы переезжаем. Сейчас и рассчитаюсь.

Торговец не отходил.

– Нельзя ли, ваше превосходительство, хоть сколько-нибудь в уплату? – спросил он.

– Теперь решительно ничего не могу… Но по приезде нашем в Колтуй вы сейчас получите.

– Вот дела-то! – прищелкнул языком Кантуев. – Пожалуйста, ваше превосходительство. Мы люди маленькие, нам терять невозможно… – поклонился он и отошел от стола.

Пятищев спрятал в карман счет и смотрел в сторону, чтоб не встретиться глазами с капитаном. Капитан тяжело вздохнул и произнес:

– Тебя замучают здесь в Колтуе, когда мы приедем сюда на жительство.

– Как-нибудь рассчитаюсь. Продам библиотеку, лошадей и рассчитаюсь, – отвечал Пятищев и тут же прибавил: – Ведь вот оттого-то я и стремлюсь за границу. Там ничего этого быть не может. Да и уеду я.

– Не мели вздору! – сердито оборвал его капитан. – Словно маленький, словно кадет рассуждаешь. Ну, как ты уедешь за границу? Что, тебе средства-то с неба свалятся, что ли?

– Ну, довольно, довольно… Оставь… Брось… Дай забыться хоть во время обеда-то.

Капитан и Пятищев молчали. Они ждали обеда, но им не подали еще и водки с закуской. Пятищев начал уж тревожиться, не сделал ли буфетчик распоряжение, чтоб им совсем ничего не подавали ввиду того, что Пятищев уж должен гостинице. Он подозвал гремящего вилками и ложками полового и смущенно спросил:

– Что ж закуску-то с водкой не подаете?

– Обстоятельство маленькое вышло, – отвечал половой. – Семга у нас есть, но для вашей чести не годится. Послали за семгой. Сейчас подадим.

Пятищев счел это все-таки за уклончивый ответ и отправился к буфетчику, чтоб поговорить с ним поласковее и уверить его, что по старому счету двадцать два рубля будет уплочено. Пригласил он и капитана, чтоб «выпить у буфета водки предварительно, на скору руку»…

Они подошли к буфету и спросили водки. Буфетчик налил две рюмки. Пятищев выпил и начал:

– Ты меня, Олимпий, прости. Я ведь совсем забыл, что должен вам двадцать два рубля.

– Ничего-с, – процедил сквозь зубы буфетчик. – А только ведь хозяин у нас сердится, когда долго-то очень, и на счет мне ставит.

– Заплачу, заплачу, будь покоен. Сейчас только не могу, потому не рассчитывал, ехавши сюда. За все, что мы выпьем и съедим сегодня, я сегодня же и заплачу, а старый долг потом…

– Когда же можно ожидать, ваше превосходительство? – недовольным тоном задал вопрос буфетчик.

– На будущей неделе. На будущей неделе мы переселяемся к вам в Колтуй, на будущей неделе я и заплачу. Тогда уж будем видеться почаще.

– В Колтуй к нам переезжать изволите? – недоверчиво посмотрел на Пятищева буфетчик.

– Да, да… Сегодня для того и приехал, чтоб отыскать квартиру. Здесь и поселимся. То есть я временно. Я потом уеду за границу. А мои домашние будут жить. А с Пятищевкой я прикончил.

– Слышали мы насчет Пятищевки. За границу, говорите, изволите ехать, ваше превосходительство? – поинтересовался буфетчик, покачал головой и прибавил: – Дорогая жизнь там будет. Мясо-то, говорят, там дороже нашего втрое, а дичина и рыба еще дороже.

– Напротив. Там можно жить куда дешевле здешнего. Впрочем, это зависит от местности. Но есть городишки, где жизнь безусловно дешева. В особенности трактирная жизнь там дешева. Втрое дешевле даже здешней, колтуевской. Я раз десять бывал за границей, объездил всю Европу и уж знаю… – рассказывал Пятищев.

Буфетчик опять сомнительно покачал головой и сказал:

– Не знаю-с. Вам лучше знать. А наш колтуевский кирпичный заводчик Василий Дмитрич Голтяев ездил, так сказывал, что ни к чему и приступу нет – вот как дорого. Свежая икра – семь рублей фунт.

В это время подошел половой и пригласил Пятищева и капитана к столу, сказав:

– Пожалуйте-с. Водка и закуска поданы.

– Сейчас… – кивнул ему Пятищев и, обратясь к буфетчику, снова заговорил: – Заплачу, заплачу, как перееду – сейчас заплачу. Но вот насчет квартиры… Ты, Олимпий, человек публичный, всеведущий. Не слыхал ли ты насчет сдающейся квартиры, которую бы можно снять? Мы для этого сегодня сюда и приехали.

Буфетчик задумался.

– Да ведь вам нужно хорошую и большую, потому если вам из ваших пятищевских палат…

– Нет, нет. Я ведь за границу… А для моих домашних и четырех-пяти комнат довольно.

– У Баратова есть свободная квартира во втором этаже, но там над чайной и портерной. Беспокойно будет для вас. В церковный дом понаведайтесь. Да та квартира мала вам будет.

В конце концов буфетчик назвал и дом Семушкина, о котором Пятищеву уже говорили, и при этом прибавил:

– Вот этот домик для вас хозяйственный будет. Там сам Семушкин жил, пока палат не захотел. И ужасти, что он в этот новый дом деньжищ ухлопал! Мраморная лестница, свинсы на подъезде… Статуев по лестнице наставил, и фонтан бьет.

– Про старый дом Семушкина нам говорили. Мы его посмотрим, – проговорил Пятищев, радуясь, что сомнения его насчет отказа в ухе не оправдались, и тут же спросил буфетчика: – А мадера приличная у вас есть?

– Бауеровская есть, московский товар.

– Так пришлите к ухе полбутылочки. К хорошей ухе непременно нужно подлить мадеры, – прибавил Пятищев и повел капитана к столу.

– Зачем ты роскошествуешь?! Зачем роскошествуешь? – шептал тот. – Ведь он тебе за мадеру черт знает что поставит!

– Ну вот… В кои-то веки раз. Да и какая же тут особенная роскошь? Просто культурный общечеловеческий обед. Да и не обед даже, потому обед должен, кроме того, состоять из мяса, из дичи, из овощей и сладкого. А тут только уха и расстегаи. После той пищи, которой мы последнее время питались в Пятищевке, я думаю, мало-мальски приличную еду разрешить себе можно.

Они сели за стол, выпили еще по рюмке водки, и Пятищев жадно накинулся на паюсную икру.

– Лучку! Принеси зеленого лучку! – кричал он половому.

XXVIII

Уха была на славу, наваристая, жирная, подернутая янтарем от стерляди. Обладающие хорошими аппетитами Пятищев и капитан съели ее всю без остатка, хотя ее смело хватило бы на шестерых. Также уничтожили они всего налима и стерлядь. Капитан разобрал и съел, смаковав, даже головы от двух этих рыб и разбирался, чистив ершей, которые были малы и были положены в уху только для навара.

Пятищев хвалил приготовление ухи и расстегаев.

– Напоминает мне моего старика-повара, – сказал он, причмокивая. – Где-то он теперь? Жив или сгорел от вина?

– Говорят, здесь, в посаде, живет. В именинные дни у купцов стряпает, – отвечал капитан. – Василиса его видает, когда бывает здесь.

– Не хочешь ли еще чего-нибудь поесть? – спросил Пятищев, разлакомясь.

– Боже избави!.. Такая уха, такие расстегаи и, наконец, закуска.

– А я съел бы что-нибудь из дичи, но долго приготавливать. Аппетит пройдет.

Пятищев спросил черного кофе, коньяку и ликеру бенедиктину.

Капитан пожал плечами, но пил.

– Ну, теперь поедем квартиру смотреть, – проговорил Пятищев. – Счет! – крикнул он. – За это я заплачу.

Счет был подан на тринадцать рублей. Капитан ужаснулся, но Пятищев сказал:

– За налима, стерлядку и ершей поставили четыре рубля. Добросовестно.

Он отдал деньги и дал половому рубль на чай, за что тот отвесил им поясной поклон и стал подавать одеваться.

Пятищев и капитан сходили с лестницы. Капитан ворчал:

– На эти деньги в Пятищевке мы всей семьей были бы больше десяти дней сыты.

– Не изводи ты меня! Дай ты мне хоть на несколько часов забыться! – раздраженно крикнул на него Пятищев.

Половой, проводивший их до подъезда, стал сажать в тарантас. Кучер Гордей передвинул шапку со лба на затылок и, улыбаясь во всю ширину лица, проговорил:

– Благодарим покорно за угощение, ваше сиятельство. Такой селяночки кисленькой похлебал, что у купцов ни разу не трафилось. Сытно у них, но щи да каша – мать наша, вот и все.

– К Семушкину в дом! На берег! Знаешь? – скомандовал Пятищев кучеру.

– Еще бы! Кто ж Максима Дорофеича не знает! – отвечал тот и погнал лошадей.

Вот и дом Семушкина, около подъезда которого остановился кучер. Пятищев взглянул на дом и поразился его роскошью. Выстроен он был в каком-то причудливом стиле, или, лучше сказать, представлял из себя смесь стилей, с башенкой на углу, со стеклянными вантрами, с крыльцом на мраморных столбах, около которого высились два чугунных канделябра с фонарями. Дом был облицован в рисунок фаянсовыми кафелями, на крыльце лежали сфинксы. Сбоку, около дома, был разбит садик с чугунной решеткой. В открытое окно хрипел граммофон, наигрывая «Маргариту».

– Это дом Семушкина? Какая прелесть! – проговорил Пятищев.

– И вся эта прелесть – на деньги, отбитые от дворян, у которых он скупал лес на сруб, – мрачно прибавил капитан. – Вот что я тебе скажу: здесь неприятно будет и жить. Все это будет мозолить глаза, раздражать, – шепнул он Пятищеву. – Прямо противно.

– Все-таки же надо посмотреть квартиру, если уж приехали. Домик, про который говорили, находится на дворе. Надо на двор пробраться.

Пятищев стал вылезать из тарантаса.

– Ваше превосходительство, доброго здоровья! Каким это ветерком вас к нам занесло? – послышалось восклицание из-за решетки садика.

Пятищев обернулся и увидал рослого крепкого старика с седой бородой, в шляпе котелком и нарядном сером драповом халате со светлыми атласными отворотами на груди и на рукавах, опоясанном такого же цвета шнуром с кистями. Это был сам Семушкин. Он приподнял шляпу и показал курчавые волосы с пробором посередине, густой шапкой засевшие на голове, без малейшей лысины или проплешины. Держался он прямо, вся фигура его дышала сытым самодовольством, серые глаза щурились, как у отдыхающего кота.

Пятищев теперь вспомнил Семушкина и отвечал на поклон поклоном, прибавив:

– Здравствуйте, почтеннейший. Нам сказали, что у вас тут квартирка сдается.

– Не квартирка, а целый домишко, в котором прежде я сам существовал. Только кто жилец? – спросил Семушкин. – Хороший жилец, так сдам. А нет, так и пускай пустой стоит. Нам не на хлеб.

– Да я для себя. Ведь я уж со своей Пятищевской покончил.

– Слышали, слышали мы и пожалели. Как это, в самом деле… Один повышается, другой понижается, один в облака, а другой верхним концом да вниз… Для себя, говорите… Так…

– То есть, собственно, не для себя лично, а для моего семейства, – поправился Пятищев. – Для свояченицы-старушки, для дочери и вот для капитана. Друг мой капитан Тасканьев, – отрекомендовал он. – А я сам за границу…

– Помним… Видали у вас… – кивнул Семушкин капитану из-за решетки и продолжал: – А сами за границу? Так, так… Наследство, стало быть, откуда-нибудь получили?